Операция «Тюбетейка»

— М-м-м… — скребёт Карабас свою заросшую бородой щёку. — Может, умеешь писать хотя бы одну букву?

— Умею! — кричит Ауримас. — Я умею писать букву «О»!

И схватив ручку, он выводит огромную, во весь лист, почти четырёхугольную букву «О».

Дядя долго и внимательно рассматривает написанное, потом вытаскивает печать, дышит на неё и торжественно прикладывает к уголку листа, под буквой. Прячет бумагу в скоросшиватель и говорит:

— Теперь всё в порядке.

После этого он одёргивает свою шёлковую рубашку, расчёсывает гребешком бороду, подходит к полке и — раз! — легко, как пушинку, снимает с неё маму.

Ауримас обеими руками хватает мамину руку, крепко сжимает её и теперь уже не скоро выпустит: ведь столько препятствий и опасностей пришлось ему преодолеть, чтобы вернуть маму!

— А куда девалась твоя шапочка? — спрашивает мама.

— Потерял, пока тебя разыскивал, — оправдывается Ауримас.

— Ничего, её ещё принесут в Домик находок, — говорит Карабас. — Загляните, пожалуйста, завтра. Чаще теряйте и чаще заглядывайте в Домик находок! — приглашает он, любезно улыбаясь маме Ауримаса.

— Спасибо, мы обязательно придём, — благодарит мама и улыбается в ответ. Ведь она не знает, что молодой человек в джинсах только притворяется молодым человеком, на самом деле он страшный Карабас Барабас, нарочно причесавший бороду, чтобы его не узнали. Но уж Ауримаса-то не проведёшь!

Когда они с мамой уже переступили порог, их догоняет голос Карабаса Барабаса:

— Погодите!

Молодой Карабас выходит следом и протягивает Ауримасу пожарную машину.

— Она лежит в Домике находок уже три месяца, — говорит он, — и никто за ней не является. В таком случае правила разрешают передать её другому лицу.

— Спасибо, — с радостью благодарит Ауримас и зажимает машину локтем, потому что обеими руками продолжает крепко держать мамину руку. — А… расписываться не надо?

— Не надо, — успокаивает дядя. — На этот раз обойдёмся без формальностей. — Он заговорщицки подмигивает Ауримасу.

И тут Ауримас вдруг вспоминает одну чрезвычайно важную вещь, он тянется к уху Карабаса и тихо-тихо, чтобы мама не услыхала, шепчет:

— Спасибо, дядя Карабас Барабас, вашей тайны я никому не выдам!

— М-м… — снова мычит дядя, словно у него зуб заболел. — Ну что же, правильно, что ты умеешь держать язык за зубами.

И Ауримас окончательно покидает Домик находок — хоть и без шапочки, но зато с мамой. Они вдвоём бредут через песчаную пустыню, где не растёт ни одной пальмы, не живут верблюды, а так как всё ещё не стемнело, то и шакалов с гиенами не видать. Проходят они мимо самого большого зонта. Разомлевшая от жары толстая тётя спит под ним, и белый пластмассовый треугольничек на её носу не шевелится.

— Мама, — говорит Ауримас, — эта толстая тётя…

— Нехорошо так говорить о взрослых, — одёргивает его мама.

— Но эта тётя… — и Ауримас замолкает. Он хотел рассказать маме, что эта тётя — покинувшая Домик находок Баба Яга, что теперь она не ест мальчиков и девочек, а только съедает за один присест по три пирожных. Но ведь он обещал никому не выдавать тётиной тайны, и надо держать слово. Как-никак, а тётя указала ему дорогу к Домику находок, помогла одолеть бескрайнюю пустыню и даже победить самого Карабаса Барабаса!

Поэтому Ауримас по-мужски сохраняет тайну и, только чтобы окончить начатую фразу, добавляет:

— Эта тётя в день съедает по три пирожных. А её зонтик — самый большой на всём пляже.

— Я уж вижу, — смеётся мама, — что ты повидал белый свет, пока меня разыскивал.

— А сколько препятствий и опасностей преодолел… — тяжело вздыхает мальчик.

Первый полёт

Ауримас впервые летит на самолёте. Дрожащими от волнения пальцами берёт он леденец, который на подносе протянула ему улыбающаяся стюардесса; на фантике нарисован золотой самолётик. Сунув леденец в рот, мальчик прижимается лбом к круглому окошечку, стекло толстенное, его, наверно, и камнем не пробьёшь. Внизу видны маленькие, бегущие назад домики, квадраты полей, паутинки железнодорожных путей; по рельсам как раз катится паровозик — крошечный, меньше игрушечного. Но вот уже ничего не видно, самолёт ныряет в тучу, и Ауримасу становится страшно.

— Мама, — спрашивает он, — а самолёт не может заблудиться в облаках?

Но не успела ещё мама успокоить его, как самолёт выныривает из густого серого тумана, и они уже летят по залитому солнцем бескрайнему простору. Теперь мальчику кажется, что облака внизу — вовсе не облака, а заснежённые поля, из которых там и сям выступают ледяные торосы, и на них вот-вот может появиться семейка белых медведей. А вдали, до самого горизонта, запорошённые снегом равнины, и если бы, мечтает Ауримас, если бы к хвосту самолёта можно было привязать санки и сесть на них — то понесёшься по этой равнине быстрее ветра, даже в ушах засвистит!.. Невиданно широкий и чистый мир открывается перед удивлёнными глазами малыша, мир золотистого холода, повисший над планетой Землёй, которую и не видать за толстым слоем облаков. От восторга Ауримас даже проглатывает леденец.

— Мама! — кричит он. — Теперь я уже знаю!

— И я тоже знаю, — понимающе улыбается мама. — Когда вырастешь, будешь лётчиком, да?

— Конечно, — кивает головой мальчик, щёки его горят от волнения. — Конечно, буду лётчиком, и мой самолёт потащит вслед за собой санки — сто санок! — а на них будет сидеть тысяча мальчиков и девочек, и знаешь, куда мой самолёт повезёт их?

— Уж не в Африку ли? — смеётся мама.

— И откуда только ты всё знаешь? — удивляется Ауримас. — Да, я прокачу их в Африку, чтобы они увидели настоящих крокодилов и настоящих львов.

— А разве в зоопарке живут не настоящие львы и крокодилы? — спрашивает мама.

— Конечно, не настоящие, — с видом знатока заявляет Ауримас. — Ведь они же в клетках. А в Африке бегают на свободе, — значит, настоящие!

Мальчик не видит, что люди, сидящие рядом с ними, слушают и улыбаются. Он уже снова прижался носом к окошечку и думает о чём-то своём.

— Мама, — через некоторое время спрашивает он, — а птицы могут летать на такой высоте?

— Могут, — отвечает мама, — только не все…

…Когда по утрам стало подмораживать и однажды трава на берегу даже побелела от инея, старый селезень закрякал, подавая уткам знак, что пора готовить крылья в дорогу. И вскоре поднялась в небо целая стая диких уток, а с ними и молодой утёнок, которого ждало первое путешествие в невиданные тёплые страны, в Африку.

В том году весна была поздней, утёнок появился на свет, когда дело уже шло к лету, и крылья у него окрепли ещё недостаточно. Мать-утка опасалась, что он не выдержит далёкого пути. Однако зима обещала быть суровой, оставаться зимовать здесь, на родном болоте, никак нельзя, это означало бы верную гибель. Значит, хочешь не хочешь, а надо было отправляться в дорогу.

И вот, едва взошло солнце, длинная вереница уток поднялась в синее небо. Впереди опытный вожак селезень, а позади всех юный утёнок, потому что в конце вереницы легче: ты летишь как бы в коридоре, сделанном для тебя передовыми, которым приходится рассекать воздух. Поэтому задний может даже поспать в полёте, маши себе крыльями и спи — воздушный поток всё равно будет нести тебя вслед за вереницей… Выше и выше поднимается утиная стая, а мать-утка всё оборачивается назад — волнуется, как там дела у её сыночка.

— Мама, каким маленьким кажется сверху наше огромное болото! — удивлённо кричит он. — Меньше лужицы!

— Не верти головой, — запрещает мама. — Устанешь, а силы надо беречь, дорога в Африку долгая.

— Мама, а кто это летит внизу, такой курчавый, как барашек?

— Это облачко, — объясняет мама. — Ты лучше помолчи, больше сил сбережёшь.

— Так мы над облаками! — гордо и радостно попискивает утёнок.

Но есть облака и над ними — высоко-высоко, и как же славно, когда в просветы меж ними проглядывают золотые лучи солнца…

Через некоторое время вожак селезень, которому приходится труднее всех, устаёт и перебирается в конец вереницы, чтобы отдохнуть. Но он занимает место перед утёнком, и тот снова остаётся последним.

— А скоро уже будет море? — нетерпеливо спрашивает утёнок у вожака.

Но вожак не откликается, он уже спит, едва помахивая крыльями — его несёт воздушный поток.

«Когда я вырасту, — думает утёнок, — когда стану крепким селезнем с могучими крыльями, то поднимусь над самыми высокими облаками, чтобы увидеть весь мир. Мама рассказывала, что в вышине белым-бело, что там всегда зимний холод, от которого мы бежим, и живут там звёзды, указывающие нам путь. Мама говорила: звёзды — это глаза уток-великанш, они смотрят на нас сверху, следят, чтобы мы не заблудились и не погибли. А облака, говорила мама, это пух уток-великанш, а дождь, говорила, это их слёзы, они плачут, увидев, как гибнут от усталости, голода и охотничьей дроби пёстрые утки, земные их сёстры, говорила мама…»

И хотя мама запретила утёнку вертеть головой, он всё время глядел то в одну, то в другую сторону, всему дивился, всё жадно старался рассмотреть. Так увидел он вдруг точку, приближающуюся к ним из далёкой дали.

«Кто бы это мог быть? Орёл, а может, коршун?» — раздумывал утёнок, но спросить у старших не решился, а то снова станут ругать, что он вертит головой и понапрасну растрачивает силы.

Самолёт немного сбросил высоту, сейчас он летел под перистыми облаками. Внизу снова зазеленели лоскутки лугов, зажелтели и закраснели рощицы осеннего леса. Ауримас не мог отлепить нос от окошечка. Голова у него кружилась от обилия впечатлений. «Вот, значит, какое оно, небо, какая земля и какой самолёт», — думал он, а вслух сказал:

— Когда я вернусь домой…

— Знаю, знаю, — снова улыбнулась мама, — когда вернёшься домой, сделаешь себе самолёт и земной шар.

— Да! И к самолёту привяжу санки из пустых спичечных коробков, а в санках будут сидеть сто весёлых мальчиков, я вылеплю их из пластилина, и они…

Закончить Ауримас не успел.

…Вожак, уже снова летевший впереди вереницы, с тревогой прислушивался. На стаю накатывался странный, грозный гул, от которого всё вокруг дрожало. Повернув головы, утки увидели мчащуюся на них огромную железную птицу. Она летела с такой скоростью, что утки не успели ни сообразить, в чём дело, ни нырнуть в сторону. За окном кабины было видно побледневшее лицо пилота, его плотно сжатые губы: сидевший рядом с ним бортмеханик что-то кричал, видимо сообщая по радио на землю о приближающейся беде, миновать которую невозможно. Через мгновение самолётные турбины, как пасти дракона, принялись заглатывать уток, не успевавших даже крякнуть. Три турбины одна за другой захлебнулись и заглохли, продолжала работать только четвёртая. Самолёт сразу потерял скорость, нос его накренился, уставился в землю, и он стал падать…

В пассажирском салоне поднялся переполох. Только маленький Ауримас ничего не понимал. Мама, ни слова не говоря, крепко прижала его к себе.

— Мам, — весело спросил мальчик, — смотри, как быстро мы спускаемся! Внизу аэродром, да?

— Аэродром… — прошептала мама побелевшими губами, умоляя судьбу, чтобы она не дала погибнуть её единственному сыну, который ещё так мало успел порадоваться жизни.

Тянулись долгие секунды — самые страшные для тех, кто летел в самолёте, секунды, которых им никогда ещё не доводилось переживать. Катастрофа казалась неминуемой, но опытный пилот не растерялся, не выпустил из рук штурвала, он до последнего старался, пусть и на одной турбине, замедлить падение, выровнять самолёт и плавно опуститься. И это ему удалось! С рёвом и грохотом огромная серебристая птица приподняла нос и не упала — приземлилась на большой поляне. Самолёт тяжело плюхнулся на землю, трясясь, побежал по ней, но не разбился, жизнь пассажиров была спасена.

Вскоре открыли аварийные двери, и пассажиры, едва держась на ногах, выбрались на зелёную травку. В стороне паслось стадо коров.

Ауримас выскочил одним из первых.

— Разве это не аэродром? — воскликнул он разочарованно.

Но луг был таким широким и зелёным, что вскоре мальчик повеселел и уже бегал, гоняясь за синей стрекозой. Вдруг он удивлённо остановился: перед ним на траве лежал утёнок со скомканными крыльями.

Мальчик склонился над ним, и его сердце сжалось от сострадания.

«Наверно, это сделал ястреб, — подумал он. — Хищный, злой ястреб!»

Потом, забыв о несчастном утёнке, Ауримас снова бегал около самолёта. А по небу уже летела другая утиная стая, и путь ей указывала большая и одинокая вечерняя звезда…

Витамин «З»

На остановке в троллейбус входят только двое: мальчик в пёстром беретике и его мама. Мама усаживает сына на переднее боковое сиденье между пожилым дяденькой с седыми бровями и толстой тётей с плетёной корзинкой на коленях. В руках у мальчика маленькая жестяная коробочка с этикеткой «Витамин Д и З». Буква «З» приписана жёлтым карандашом, она такая большая, что её можно увидеть даже с последнего сиденья. Однако пассажиры заняты своими мыслями или загляделись в окна, так что на коробочку никто и краешком глаза не смотрит. Тогда мальчик поднимает её над головой и даже помахивает, как флажком. Больше всего ему хочется, чтобы на коробочку обратила внимание сидящая напротив девочка — уже большая, уже, наверно, в третьем или даже четвёртом классе. Но по-прежнему никто не замечает аккуратно выведенную букву «З» и не любопытствует, что это за коробочка и что за неслыханный витамин в ней. Может быть, потому что стоит лето и кусты ломятся от ягод, вон даже у толстой тёти корзина полна чёрной смородины. Поэтому, наверно, пассажиров и не интересуют витамины, какими бы буквами они ни обозначались. Только девочка покосилась, насмешливо хмыкнула и снова вертит в руках расшитую бисером сумочку — вот это, мол, достойная внимания вещица!

Огорчённый равнодушием пассажиров, мальчик опускает руку и спрашивает:

— Мам, а далеко ещё до нашей почты?

— Далеко, Ауримас, — отвечает мама, — остановок шесть.

— Тогда, — просит мальчик, — подержи пока мою коробочку, а я устроюсь поудобнее.

Осторожно, как неоперившегося птенчика, протягивает он коробочку маме, становится на сиденье коленками и упирается лбом в стекло. Потом, полуобернувшись, протягивает руку и снова берёт коробочку, прижимает к уху и слушает, прищурив глаз.

— Мам! — кричит он радостно. — Опять слышно, как он прыгает! Тихо-тихо, но всё равно слышно: скок-скок-скок!

Дяденька с седыми усами наконец-то заинтересовался соседом, он поворачивается, смотрит на коробочку и удивлённо спрашивает:

— Это кто же может прыгать в такой маленькой коробочке? Уж не блоха ли?

— Наверно, кузнечик, — вступает в разговор и тётя с корзиной.

— Никакой там не кузнечик и не блоха, обыкновенные шарики витамина Д! И вовсе они не прыгают и не скачут, просто катаются по пустой коробке и стучат! — заявляет тоном знатока девочка с сумочкой, будто она не в третьем или четвёртом, а в десятом классе!

Мальчик недовольно хмурится и внимательно смотрит на девочку.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает он.

— Я всё знаю! — выпаливает девочка. — Я даже знаю, из чего тебе пёструю беретку сшили. Из салфетки, вот! И ещё я знаю, что никакого такого витамина З нету! Есть витамин А, есть ещё всякие там другие витамины — В, С, Д, а З никакого нет и не было. Спорим хоть на мою бисерную сумочку! — И она приподнимает сумочку, которой, наверно, очень гордится.