Несколько недель спустя Рик предпринял ещё одну попытку вербовки. "все было устроено классически. Нэн и я пригласили этого мужчину и его жену на обед. Он работал в турецком министерстве иностранных дел и мне пришлось потратить немало времени на налаживание с ним дружеских отношений. Мы ходили на рыбалку, выезжали вместе с женами на пикники, ходили под парусом и все такое прочее, и когда я почувствовал себя достаточно уверенно, то решил склонить его к сотрудничеству". Рик стал жаловаться на свою работу и говорить, как ему трудно получать надёжную информацию, которая была необходима для специальных докладов. Он действительно испытывает затруднения в связи с подготовкой доклада, говорил Рик. От этого зависит его продвижение по службе. За обедом гость спросил, какого рода информацию он пытается достать. "Это должно иметь отношение к разведывательным оценкам советского военного потенциала", — небрежно ответил Рик. Он дал понять, что доклад пишется для НАТО, и ловко напомнил своему другу, что как США, так и Турция являются членами НАТО. "Я хотел, чтобы он думал, что мы в одной команде", — рассказывал Эймс. В конце концов Рик спросил своего приятеля, не может ли он достать для него информацию из турецкой службы разведки. Тот сильно мучился, терзался в сомнениях, но в конечном счёте через несколько дней дал Рику некоторые материалы и получил определённую сумму наличными. В резидентуре Эймс удостоился похвалы за ещё одну вербовку.
"Вы быстро узнаете, что каждый человек, которого встречаете, является потенциальной "целью". Имея такой образ мыслей при установлении личных отношений с людьми, — а они могут быть настоящими и укрепляться — вы всегда руководствуетесь прежде всего своим первоначальным и главным намерением — оценивать их, использовать тех, кого можно использовать. Что удивительно: я обнаружил, что мне довольно хорошо удаётся обрабатывать людей, но никогда не получалось так же хорошо использовать свои способности для продвижения по службе в Управлении. Я никогда не старался поддерживать дружеские отношения с начальством, приглашать на обед. Делать подобного рода вещи было мне неприятно, и у меня всегда были проблемы с начальством. Я никогда не чувствовал себя непринуждённо с вышестоящими сотрудниками".
Когда закончилась двухгодичная командировка, Рик был готов возвратиться домой, однако в резидентуре ЦРУ в Анкаре не хватало сотрудников. Несмотря на его протесты, Рику сказали, что придётся продлить командировку на шесть месяцев. Он стал мрачным и ещё больше погрузился в депрессию, когда во время приезда к нему родителей узнал, что у Карлтона неоперабельный рак и жить ему осталось немного. Отец и мать Рика вновь жили вместе после окончания командировки Рашель в Пакистан, где она работала преподавателем. Алисон прошла курс лечения, выписалась из больницы, и дела у нее пошли лучше. Казалось, что семья вновь объединяется.
В июле 1971 года в Анкару прибыл Новый заместитель резидента Дьюи Клэрридж, горящий желанием устроить сотрудникам хорошую встряску. "Дьюи приказал мне не сидеть в офисе, а вербовать советских граждан. У нас действительно было не так уж много советских агентов. Он сказал: "Организуй несколько вечеринок, больше вращайся в обществе турок", но мне это было не по душе, да и я просто ленился заниматься этим. Дьюи прямо-таки выходил из себя, когда я игнорировал его указания". До появления Клэрриджа начальники Рика отлично оценивали его работу, и он дважды получал повышение по службе. Клэрридж дал его работе негативную оценку. Хуже того, он записал в характеристике, что не верит, что Рик когда-либо будет хорошим оперативником. "Эймс испытывает затруднения в работе "лицом к лицу" с незнакомыми людьми, которых нужно вербовать", — отмечал Клэрридж. Он также писал, что Рик — натура слишком замкнутая, чтобы добиваться успеха, работая вербовщиком. Оценка Клэрриджа была сокрушительной в особенности потому, что работа Рика заключалась в вербовке советских граждан. «мы с Нэн обсуждали, не следует ли мне переключиться на работу в Информационно-аналитическом директорате или попытаться перейти на службу в Госдепартамент. Нэн не хотела возвращаться на свою прежнюю работу в Управлении. Она была сыта по горло ЦРУ, и я также был не против уйти из Управления, но вместо этого продолжал служить в ЦРУ и вернулся в штаб-квартиру, не зная точно, что будет дальше. Это было на меня похоже. Но когда я возвратился, то узнал, что я направляюсь на год в школу иностранных языков для изучения русского, а это означало, что меня готовили к продвижению по службе. Я думал: "вот это да! выходит, эта паршивая оценка Клэрриджа не причинила мне никакого вреда".
Говорит Рик Эймс
Когда Нэн и я вернулись в Штаты, мы поселились в Рестоне (Вирджиния), где планировалось создать одну из первых общин, и, к моему большому удивлению, Нэн по-настоящему включилась в эту работу. Началось с того, что она побывала на двух собраниях общинной ассоциации Рестона, а затем совершенно неожиданно добровольно вызвалась помогать демократу Джо Фишеру проводить предвыборную кампанию за место в конгрессе в борьбе против Джоела Бройхила, долгое время занимавшего это место и являвшегося республиканцем" консерватором. Она проявила большой, до этого скрытый талант организатора, развила бурную деятельность, стучалась во все двери и действительно все приводила в движение. Она очень помогла Джо в его предвыборной борьбе. Когда Джо выиграл, он нанял ее для выполнения каких-то аналитических исследований, а затем, как я знаю, она выдвинула свою кандидатуру в члены правления общинной ассоциации Рестона. С этой стороны я ее никогда не знал. Она действительно много делала для того, чтобы добиться от округа строительства недорогого жилья для меньшинств и бедняков, и я ее в этом поддерживал.
В то лето умер мой отец. Ему тогда было 67 лет. Это меня очень опечалило. Когда он приезжал в Анкару, то говорил, что гордится мной. Понимаете, гордится тем, что я служу своей стране. Мама все еще была в Хикори, Северная Калифорния, и тоже включилась в местную политическую жизнь.
Нэн и я неплохо ладили между собой. Возможно, в Турции мы уже начали осознавать, что не столь интересны друг другу в сексуальном плане, как прежде, но между нами никогда не было стычек или споров. Мы решили не иметь детей. Я не испытывал необходимости в детях, и когда об этом заходил разговор, оба приходили к выводу: "Хорошо, может быть, позднее, но это "позднее" никогда не наступило. Я не знаю, почему я не хотел их, ведь потом живя с Розарио, я хотел ребёнка. Мне кажется, я думал, что Нэн не хочет детей, а она, возможно, думала, что я не хочу. Конечно, впоследствии я узнал, что она хотела ребенка. Правда заключается в том, что мы морочили голову друг другу и самим себе. То есть мы не были искренни друг с другом. Мы не общались по-настоящему и не слушали друг друга, но каждый из нас делал вид, что все в порядке, и вел себя таким образом, словно считал, что, если мы будем игнорировать проблемы, они исчезнут. Конечно, когда мы осознали, что оба притворяемся, было слишком поздно.
В Турции мы однажды пошли на вечеринку, где я выпил лишнего и вел себя слишком развязно. Я не был настолько пьяным, чтобы не стоять на ногах, но стал слишком болтливым и нес всякий вздор. Нэн тогда была очень смущена, и мне от нее попало. После этого случая, если я выпивал на вечеринке две порции, то она обязательно предостерегала меня от дальнейшей выпивки, поскольку сама не пила вообще. Когда она стала успешно работать в правлении общинной ассоциации Рестона и нам приходилось посещать различные вечера, она всегда с опаской наблюдала за тем, сколько я пью.
Пьянство — это для меня всегда борьба. Я постоянно колебался между тем, что считал себя человеком, умеющим контролировать свою потребность в выпивке, и необходимостью полного отказа от спиртного. До того, как я уехал из дома поступать в колледж, я выпил не более чем дюжину банок пива и несколько бокалов вина. Я совершенно уверен, что даже никогда не пробовал ничего более крепкого. В мою первую осень в Чикаго я вместе с приятелями по студенческому общежитию время от времени выпивал виски, но затем быстро переключился на джин, который пил на вечеринках во время уик-эндов. К следующей весне я был вовлечён в театральную труппу, бросил вечеринки в общежитии и пил пиво, когда я это мог себе позволить, в тавернах, где любили проводить время связанные с театром люди. В течение многих лет после этого я редко пил что-либо крепче пива и вина, что давало мне возможность чувствовать себя в приподнятом настроении и зачастую довольно пьяным.
Думаю, я должен сказать, что устойчивый характер моего увлечения выпивкой связан с его социальным аспектом. Я был закрепощённым, необщительным, неспособным просто поболтать о том о сем и получить удовольствие от откровений с другими, даже с друзьями и коллегами. Выпивки в компании позволяли мне чувствовать себя более общительным и раскованным. Со временем я заметил две вещи: я всегда пил дольше и больше, чем другие, и часто становился более пьяным. Другие, казалось, лучше контролировали себя и были способны вовремя подняться и уйти. Я этого не мог. Я всегда пил до конца. Еще во время учёбы в колледже у меня были случаи провалов в памяти, когда на следующее утро после кутежа я совершенно не помнил, что было накануне вечером. Я надеюсь, ничего ужасного никогда не происходило. Мне говорили, что в пьяном виде я всегда был дружелюбным и сентиментальным.
Глава 5
— Я беременна, — доносился с магнитной ленты голос кричавшей на испанском женщины.
— Я позабочусь о тебе, не беспокойся, — отвечал ей мужчина на плохом испанском с сильным русским акцентом.
Такие разговоры обычно не интересуют офицеров колумбийской спецслужбы, известной под аббревиатурой ДАСС, но когда был записан этот короткий разговор по телефону, они решили провести расследование. Женщина звонила из Мадрида и разговаривала с кем-то из сотрудников советского посольства в Боготе. Он сказал, что не может свободно говорить по телефону в посольстве, и предложил ей позвонить ему по номеру ближайшего к посольству телефона-автомата.
Позднее агенты ДАСС увидели, как Александр Дмитриевич Огородник осторожно приблизился к автомату, из которого раздавались звонки. Разговор подтвердил их предположение. Огородник находился в интимных отношениях с Пилар Санчес[2], колумбийкой, гостившей у родственников в Испании. Вскоре после возвращения Санчес домой два агента ДАСС потребовали, чтобы она представила их Огороднику. Если она или русский откажутся от сотрудничества, сведения об их связи будут разглашены, Санчес подвергнется унижениям, а Огородника отзовут в Москву. Санчес согласилась сотрудничать, но Огородник заартачился. Он сказал, что будет иметь дело только с ЦРУ. Спустя две недели Огородник и оперативный офицер ЦРУ встретились в бане делового центра Боготы. русский согласился шпионить на Управление. В ответ ЦРУ обещало оплатить расходы Санчес на рождение ребёнка, поселить ее с новорождённым в Испании и дать деньги, достаточные для открытия центра по уходу за детьми**,
ЦРУ отчаянно нуждалось в советских шпионах. В течение шести лет на работу отдела СВЕ оказывала разрушительное воздействие параноидальная и бестолковая деятельность Джеймса Джесуса Энглтона, легендарного охотника ЦРУ за "кротами", чья навязчивая идея о вылавливании агентов КГБ внутри ЦРУ погубила карьеры нескольких ни в чем не повинных служащих и подорвала усилия по вербовке. Вновь назначенный директор Уильям Колби был среди тех, кто добился отставки Энглтона в 1974 году и незадолго до появления Огородника дал отделу СВЕ щелчок по носу.
«Отдел все ещё не вербует агентов для работы против Советов, — сказал Колби Тону Мэнголду, автору книги "Боец холодной войны". — мне пришлось выступать перед ними с речами, чтобы подчеркнуть важность их миссии. "Давайте работать, давайте работать! — говорил я им. — Давайте вербовать повсюду в мире!" Это, должно быть, возымело какое-то воздействие, и один из ребят вскоре завербовал русского в бане!»
Поскольку Огородник работал за рубежом, Хэвилэнду Смиту, шефу латиноамериканского отделения СВЕ, нужен был сотрудник для руководства им. Офицер ЦРУ в Колумбии забирал бы любую информацию Огородника из тайников — заранее подготовленных мест, где агент и офицер-оперативник могли бы оставлять закладки друг для друга, а его коллега в штаб-квартире в Лэнгли нёс ответственность за анализ материалов, полученных от Огородника, и определение путей их наилучшего использования. Для первого задания Смит выбрал Рика, который только что закончил изучение русского языка и ждал назначения. Никто не знал, получится ли из Огородника стоящий шпион, и Смиту было любопытно посмотреть, как Рик станет с ним работать. Огороднику дали псевдоним Кнайт, а поскольку он был из Советского Союза, перед псевдонимом автоматически добавлялись буквы "АЕ": они использовались для идентификации советских агентов. Новый шпион числился в официальных справочниках как начинающий дипломат, но все думали, что он из КГБ.
"В 70-х годах мы были уверены, что все советские граждане, которым разрешают выезжать за границу, работают либо в КГБ, либо в ГРУ, либо контролируются ими, — рассказывал Эймс, — но Огородник постоянно твердил, что он настоящий дипломат. Шеф резидентуры в Боготе в конце концов сказал ему в лицо, что он лжец. Тогда Огородник заявил: "Ладно, вы правы. Я из КГБ" — и дал нам длинное описание операций КГБ в Боготе. Когда мы проверили, то выяснили, что этот рассказ — сплошной вздор, потому что он в самом деле был дипломатом. Все были не столь поражены, сколь разочарованы, так как существовало убеждение, что стоящей является только информация о КГБ, ГРУ и советских военных". Эта точка зрения быстро изменилась, когда в Информационно-аналитическом директорате прочитали, что передал агент. Советское посольство в Боготе вряд ли можно было назвать горячей дипломатической точкой, но посол постоянно знакомился с потоком телеграмм из Москвы, которые объясняли позиции Кремля по отношению к Латинской Америке и вопросам, обсуждаемым в Организации Объединённых Наций. "материал был взрывным, и впоследствии доступ к ним нашего агента стал ещё больше", — говорил Эймс. Через семь месяцев после вербовки агент объявил, что его отзывают в Москву для работы в управлении общих международных проблем министерства иностранных дел. Это было одним из наиболее важных и хорошо охраняемых подразделений МИД. Каждый советский посол должен был представлять в министерство ежегодный отчёт, анализирующий политическую ситуацию в стране пребывания, с оценкой того, что делает посольство для достижения целей коммунизма. Через Огородника ЦРУ могло бы видеть мир точно таким, каким его видело советское руководство.
Огороднику выдали специальные шифроблокноты с индивидуальным шифром. Только человек, имеющий идентичный блокнот, мог расшифровать сообщение. ЦРУ снабдило его также шпионской фотокамерой Т-100, замаскированной под обычный тюбик губной помады, но способной делать 100 снимков. Огороднику была дана также новая кличка. Всегда существовал риск, что КГБ обнаружит, что "крот" ЦРУ, известный как Кнайт, работал в советском посольстве в Боготе. Если Кнайт будет неожиданно упомянут в потоке телеграмм из Москвы и в Москву, КГБ сможет вычислить, что это некто, недавно уехавший из Колумбии в Москву.
Огороднику дали псевдоним Тригон и, чтобы надёжнее защитить его, добавили Новый префикс. В отличие от "АЕ" префикс "СК" не относился к какой-либо конкретной стране, а лишь означал, что он является агентом отдела СВЕ.
Очень скоро Рику пришлось решать неожиданно возникшую проблему. Его часто вызывали для информирования высокопоставленных чинов Оперативного директората о работе с Огородником, и в этот раз Хэвилэнд Смит ожидал, когда Рик придёт на работу. "Тригон попросил передать ему пилюлю со смертельным ядом, чтобы проглотить ее, если его схватят в Москве", — объявил Смит. Рик был удивлён. Он не знал, что ЦРУ занималось изготовлением 'С" (смертельных) пилюль, но Смит объяснил, что в редких случаях во время второй мировой войны их выдавали офицерам, которых посылали за линию фронта. Смит предложил Рику убедить Тригона, что ему не нужна такая пилюля. Тот попытался было, но Тригон упорно настаивал на своём, поэтому техническое подразделение ЦРУ запрятало пилюлю в зажигалку и отправило ее агенту. Несколько месяцев спустя Тригон дал знать, что ему нужна другая такая пилюля, поскольку он потерял зажигалку. Управление выслало ему ещё одну, запрятанную в дорогой авторучке.
В Москве Тригон стал фотографировать сотни советских дипломатических телеграмм, включая секретные донесения, написанные советским послом в Соединённых Штатах Анатолием Добрыниным, работавшим в Вашингтоне, и Олегом Трояновским, советским представителем при Организации Объединённых Наций в Нью-Йорке. Материал Тригона был таким важным, что ЦРУ ввело отдельную систему его распространения. Дипломатические сообщения, которые Тригон фотографировал, переводились и дословно печатались на страницах с синим окаймлением. Они стали называться "сине полосными докладами" и доставлялись с курьерами в Белый дом, Государственный департамент и Совет национальной безопасности. Было известно, что Генри Киссинджер внимательно изучал их.
То, как Рик работал с Тригоном, произвело на Смита сильное впечатление, и он решил взять его с собой в Нью-Йорк для встречи с другим советским дипломатом. Смит завербовал этого агента и занимался им сам лично. Если русскому, который работал в Секретариате ООН, Рик понравится, Смит передаст этого агента ему. Нью-Йорк был Меккой для вербовщиков. В отделении ЦРУ там работало 60 сотрудников. Они тесно взаимодействовали с местным отделением ФБР, которое располагало двумя сотнями специальных агентов, готовых по вызову вести слежку за русскими. У некоторых из этих сотрудников не было даже в отделении ФБР, находящемся в Манхэттене, своего стола, поскольку все рабочие дни они проводили на улицах. По оценкам ЦРУ и ФБР, из 700 советских граждан, работающих в ООН, советском представительстве и Секретариате ООН, по меньшей мере половина были офицерами КГБ или ГРУ.
Смит и Рик заранее прибыли на конспиративную квартиру ЦРУ в Бронксе, находившуюся вблизи линии метро которую многие советские сотрудники использовали для поездок в штаб-квартиру ООН в Манхэттене и возвращения в советский жилой комплекс в Ривердэйле. Сергей Федоренко, чья кличка в ЦРУ была Пиррик, на встречу опоздал.
— Что-нибудь не так? — спросил озабоченный Смит. — За вами следили?
Федоренко ухмыльнулся. Ершистый русский постоянно бахвалился тем, что не нуждается в инструкциях ЦРУ о том, как вести себя, чтобы не быть схваченным КГБ.
— Разве в Нью-Йорке кто-либо когда-либо поспевает вовремя? — саркастически заметил он.
Федоренко был красивым 30-летним мужчиной, на два года моложе Рика, курил сигареты "Кэмел", говорил прямо, отличался необычайной сообразительностью и бунтарским духом. У него была репутация абсолютно бесстрашного человека, многие сказали бы — безрассудного. Никто не собирался вынуждать его работать с Риком, если он сам этого не захочет. После нескольких бутылок пива у русского сложилось мнение о Рике: тот ему понравился. Волосы Рика закрывали уши, и он носил черные туфли. Судя по этим признакам Рик не являлся типичным Вашингтонским бюрократом. Ему понравился также интерес Рика к нему.
— Я идиот, идеалист, — заявил тогда Федоренко. — Когда я был маленьким, мой дед любил произносить афоризмы примерно такого содержания: "Не бойся своих врагов, потому что единственное, что они смогут сделать, — это убить тебя. Не бойся своих друзей, потому что все, что они смогут, — это предать тебя. Но всегда бойся молчаливого безразличия, поскольку именно оно является почвой, на которой будут совершаться все преступления". Я отказываюсь молчать или быть безразличным к тому, что КГБ делает с моей страной.
В тот вечер Федоренко поделился мыслями, о которых позже Рик услышит и от других советских. Федоренко сказал, что он любит свою страну, но презирает коррумпированную систему компартии и в особенности ненавидит КГБ. Его дед провёл десять лег в лагере в Сибири за то, что воспользовался как туалетной бумагой куском газеты, на котором был напечатан портрет Сталина. Информатор КГБ был следующим в очереди в общественный туалет и получил дополнительные привилегии за то, что достал грязный кусок газеты, чтобы доложить об оскорблении и представить его как улику. "Это — служба, которую я хочу разрушить". В конце встречи Федоренко сказал Рику:
— Я буду работать с тобой. Я доверяю тебе свою жизнь. — И, помолчав несколько секунд, добавил: — И пожалуйста, не дави на меня.
Рик стал ездить раз в два месяца в Нью-Йорк для встреч с агентом, и за следующие два с половиной года они стали близкими друзьями. Часто после долгих деловых разговоров они расслаблялись за бокалом вина, и Федоренко рассказывал, каково ему жилось в Советском Союзе в детстве и юности. У него был талант рассказчика. Сергей родился в годы великой Отечественной войны, когда большинство населения России голодало. Он был незаконным и нежеланным ребёнком. Его мать хотела сделать аборт, но врач отказался прервать беременность, поскольку она была уже на седьмом месяце. Не имевшего имени новорождённого оставили в переполненном, плохо финансируемом приюте для сирот, где он едва не умер с голоду. Но оказалось, что он живучий. Юношей он проявил незаурядные способности в игре в шахматы и в математике. Учитель помог ему поступить в престижный московский авиационный институт, благодаря которому во многом обеспечивался успех советской космической программы. Сергей стал специалистом по управляемым ракетам, которые рассматривались как оружие будущего, и его работа вскоре привлекла внимание одного из наиболее видных советских дипломатов — Николая Федоренко.
Н. Федоренко был главой советского представительства при ООН, безупречно говорил по-китайски и работал переводчиком, когда Мао Цзэдун впервые нанёс визит Сталину.
У него была дочь Елена, одна из женщин, пользующихся наибольшим успехом в Москве. "Елена Федоренко была наделена яркой русской красотой, горделивой осанкой, живым умом и богатством чувств молодости. К 19 годам девушка уже поездила по миру: жила с родителями в Китае, Японии и Соединённых Штатах. Сергей и Елена влюбились друг в друга, и после того, как они поженились, муж взял фамилию своего знаменитого тестя, поскольку Федоренко старший не имел сыновей и не хотел, чтобы его фамилия исчезла. Отец Елены устроил так, что Федоренко стал членом советской делегации на переговорах по Договору ОСВ-I — самым молодым в ней, а затем потянул нужные ниточки, с тем чтобы его взял к себе на работу в ООН Аркадий Шевченко, который в 1972 году стал заместителем Генерального секретаря ООН, вторым лицом в этой системе. Федоренко мог бы вести лёгкую обеспеченную жизнь, но его ненависть к КГБ и бунтарский дух всегда причиняли ему неприятности.
Он рассказал Рику, что сотрудники КГБ посетили их с Еленой в Москве вскоре послё того, как стало известно, что Сергея назначают на работу в ООН. "Они ожидали, что я буду помогать им шпионить, но я отказался играть в их грязные игры и выставил из своей квартиры". Федоренко позвонил своему тестю, и тот, пригласив его к себе, посоветовал: "Скажи сотрудникам КГБ в Нью-Йорке, что ты будешь рад помочь им, а затем делай все, что они попросят, так плохо и глупо, что они оставят тебя в покое". Это был хороший совет, но Федоренко оказался слишком упрямым, чтобы следовать ему. Резидент КГБ в Нью-Йорке Борис Александрович Соломатин быстро отреагировал, когда Федоренко осадил его офицеров. Он вызвал Елену в свой офис и стал отчитывать за плохую работу в качестве оператора-телефонистки в советском представительстве, где она получила эту работу. Елена была в слезах, а ее муж понял, в чём тут дело. "Он показал, как КГБ может осложнить жизнь моей семьи".
Вскоре сотрудник КГБ попросил Федоренко съездить в Новую Англию и посмотреть на строящуюся радарную станцию. Большинство советских граждан, работающих в Соединённых Штатах, получали в Госдепартаменте специальное разрешение для поездок на расстояние более 25 миль от их места службы, но Федоренко работал в Секретариате ООН, служащие которого могли свободно передвигаться по территории Соединённых Штатов без каких-либо разрешений. Федоренко считал эту поездку пустой тратой времени. "Площадка для радарной установки будет окружена забором. Я не смогу ничего увидеть", — ответил он. На этот раз, однако, Сергей предложил альтернативный вариант — попытаться разузнать что-нибудь о Гудзоновском институте, нью-йоркском мозговом центре, имеющем тесные связи с Пентагоном, Советом национальной безопасности и Госдепартаментом. Офицер КГБ был весьма доволен.
Федоренко позвонил Дональду Бреннану, директору по научным исследованиям в этом же институте, которого он раньше встречал на переговорах по ОСВ-I, и они договорились встретиться за ленчем. Бреннан, эксперт по системам ядерного оружия, считался одной из важнейших "целей" КГБ. Его жена была дочерью одного из руководителей корпорации "Боинг" — основного производителя бомбардировщиков "в-1" и лидера в разработке технологии "Стелс".
Сотрудники КГБ хотели, чтобы Федоренко подружился с Бреннаном и завоевал его доверие; потом Федоренко должен познакомить Бреннана с вербовщиком КГБ. Но когда учёные встретились на ленче, именно Федоренко предложил шпионить в пользу американцев. "Дон, не мог бы ты познакомить меня с кем-нибудь из твоих друзей в Вашингтоне?" — спросил Сергей. Месяц спустя Бреннан организовал для Федоренко выступление на научном семинаре в столице страны. Хэвилэнд Смит, сидевший в первом ряду слушателей, остался, чтобы поговорить с Федоренко наедине.
Первое, что поведал Федоренко Смиту: три офицера КГБ пытаются проникнуть в Гудзоновский институт. В ФБР уже знали о двух из них, но никто не подозревал третьего, поскольку тот был известным советским учёным. Он дружил с несколькими сотрудниками института, включая Бреннана, который был поражён, узнав, что этот человек — шпион.
Во время бесед со мной Федоренко, который теперь живёт в Соединённых Штатах, обычно подчёркивал, что он никогда не снабжал ЦРУ или ФБР информацией относительно советских вооружённых сил. Первой и последней причиной для шпионажа в середине 70-х годов было нанесение ущерба КГБ путём раскрытия имён его офицеров и разоблачения тайных операций. Эймс и агенты ФБР, которые вели беседы с Федоренко, заявляли, что русский давал информацию не только о КГБ. "Сергей рассказал нам все о ракетах среднего радиуса действия "СС-4", которые Советы пытались разместить на Кубе, а также о других ракетах, — сказал Эймс. — Однако его наиболее ценным вкладом в то время было разъяснение механизма работы советской оборонной промышленности. Мы не имели представления, как Советы принимают решения, какие системы оружия будут созданы и кто какой контракт получит. Мы даже не знали, кто принимает такого рода решения". Опыт и знания Федоренко имели кардинальное значение для Пентагона, который на основе его информации в конце 70-х годов полностью пересмотрел свои оценки военной мощи Советов, утверждал Эймс.
"Мне не нужны ваши деньги, — сказал Федоренко, когда он впервые добровольно предложил свои услуги. — Я это делаю по собственному желанию и буду делать так, как считаю нужным. Я не хочу быть обязанным вам".
Тем не менее ЦРУ начало откладывать для него наличные*.
Осенью 1973 года Федоренко сообщил Рику, что офицер КГБ по имени Валдек Энгер настойчиво просил его выкрасть документы из Гудзоновского института. После своей первой встречи с Бреннаном Федоренко убедил сотрудников КГБ, что безопасность в институте обеспечивается слишком строго, чтобы можно было что-либо украсть. Энгер хотел, чтобы он попытался ещё раз. Рик предложил Федоренко избегать Энгера, однако своенравному шпиону этот совет не понравился. Такое поведение могло вызвать у Энгера подозрения. Сергей предпочитал кормить Энгера крохами информации, что безопаснее. Рик проконсультировался со своими боссами, и они согласились. В течение последующих месяцев Управление провело работу с тем, чтобы несколько научных докладов было передано через Бреннана Федоренко, вручившего их Энгеру. "Эти материалы были незасекреченными, но очень актуальными", — говорил позднее Федоренко. Энгер был так окрылён успехом, что стал больше времени уделять своему новому источнику. Несмотря на свою ненависть к КГБ, Федоренко вскоре обнаружил, что Энгер ему нравится. "Он был безобидным, почти идиотом, но приятным". Он также понял, что Энгер являлся отличным источником сплетен о сотрудниках КГБ. Благодаря своей должности он был знаком с конфиденциальной информацией: кто с кем из советских граждан находится в интимных отношениях, кто злоупотребляет алкоголем, кто подозревается в нелояльности.
Эту информацию Федоренко передавал Рику.
(Позднее, после того как Федоренко дезертировал в США, Эймс помог ему открыть банковский счёт. Поскольку Федоренко в то время не имел постоянного адреса, он указал адрес Эймса. Именно обнаружение этого счета сделало известным, что Федоренко в 70-х годах занимался шпионажем. "Вашингтон пост" неосознанно раскрыла Федоренко, когда один из ее репортёров заметил, что ФБР во время сбора улик в доме Эймса обнаружило совместную чековую книжку с именем Федоренко на ней. Репортёр написал статью, в которой поднимались вопросы о связях Федоренко с Эймсом, и в течение нескольких дней отношения Федоренко с ЦРУ и ФБР стали общеизвестными. Федоренко был взбешён: он опасался, что советское правительство может подвергнуть репрессиям его родственников в Москве, но никто из них не был арестован и не допрашивался. (Прим. авт.)
Однажды вечером Федоренко прибыл на конспиративную квартиру ЦРУ, все еще посмеиваясь по поводу недавно состоявшегося разговора с Энгером. Командировка резидента КГБ Бориса Соломатина закончилась, и его преемник Юрий Иванович Дроздов очень хотел проявить себя. Он потребовал от своих офицеров вербовать больше американцев. «Энгер испытывал сильное давление, поэтому он спросил меня, не мог бы я пригласить какого-нибудь американского дипломата к себе на шашлык, — рассказывал Федоренко Рику. — Энгер говорит мне: "мы можем приготовить возле дома шашлыки, а затем склонить его на свою сторону". Я сказал: "Валдек, что мы можем ему предложить за шпионаж?" Он ответил: "Что ж, у нас нег денег, но, возможно, мы могли бы дать ему отличную русскую меховую шапку". Я сказал: "Валдек, ты не можешь вынудить человека такого калибра предать свою страну за шапку". Он спросил: "Тогда кого же мы можем склонить к предательству своей родины за шапку?" Я ответил: "Только кого-то из наших людей!"».
Федоренко и Рик смеялись весь вечер. Поездки Рика в Нью-Йорк и обратно вскоре стали обыденным делом. Он уезжал перед рассветом из Вашингтона на электричке, ехал на такси до местного отделения ФБР в Нью-Йорке, где беседовал с Р. Патриком Уотсоном, который также работал с Федоренко. Много раз Уотсон и Рик за ленчем обсуждали, какие вопросы зададут вечером агенту. Рик покупал бифштексы и вино, а затем они ехали на метро на конспиративную квартиру, чтобы приготовить ужин для себя и Федоренко. Однажды в 1975 году Рик заснул, когда ехал в метро на конспиративную квартиру. Он проснулся как раз в то время, когда поезд почти уже тронулся с остановки, где должен был выходить Рик. Рик раздвинул двери, когда они уже закрывались, и выскочил на платформу. Сразу же он вспомнил, что оставил свой портфель в поезде. В нем были фотоснимки, которые Федоренко сделал на последнем приеме. На обратной стороне каждого агент написал имена изображённых на них русских. "в советском жилом комплексе, расположенном недалеко от конечной станции метро, проживало более трёхсот русских. Я знал, что большинство из них ездят на метро. Эта линия явно была опасной зоной". Если бы сотрудники КГБ нашли портфель Рика, Федоренко наверняка был бы вычислен и арестован. Рик находился всего за пару остановок до конечной станции, поэтому он помчался на другую сторону платформы и стал поджидать, когда вернётся поезд, на котором он ехал. Когда поезд прибыл, Рик ворвался в вагон, но портфель исчез. "Я побежал на конспиративную квартиру и позвонил Уотсону".
Ни Рик, ни Уотсон ничего не сказали Федоренко о пропаже портфеля, когда тот вечером прибыл на квартиру. Они также не предупредили агента, что ему может грозить серьёзная опасность. Сотрудники КГБ в тот самый момент могли проверять содержимое портфеля Река. Когда Федоренко ушёл, такой же беззаботный, как и всегда, Рика ужаснула мысль о том, что он никогда его больше не увидит. На следующее утро Уотсон зашёл к Рику: "мы получили его!"
Женщина, ехавшая в вагоне, нашла портфель и просмотрела его содержимое, чтобы по бумагам определить, кому он принадлежит. Увидев фотографии и прочитав на них русские имена, пассажирка испугалась. На следующее утро она позвонила в ФБР. Начальники Рика объявили ему выговор с занесением в личное дело. "Этот вечер был одним из худших в моей жизни, — вспоминал он. — Я до сих пор помню, как у меня было тяжело на душе, поскольку считал, что на мне будет лежать ответственность за то, что Сергея убьют".
Несмотря на этот прокол, ЦРУ перевело Эймса с повышением в своё отделение в Нью-Йорке и поручило ему ещё более крупное депо. Рик должен был помогать в работе с начальником Федоренко — послом Аркадием Николаевичем Шевченко, вторым человеком в ООН. Первоначально, в 1975 году, когда Шевченко вступил в контакт с ЦРУ, он хотел дезертировать, но ЦРУ направило для встречи с дипломатом одного из своих лучших вербовщиков и тот уговорил Шевченко отложить свой побег и поработать в качестве агента.
"У нас был Шевченко, который имел доступ ко множеству дипломатических телеграмм и информации. В Москве у нас был Тригон, фотографирующий многие из тех телеграмм, о которых нам говорил Шевченко, и у нас был Сергей Федоренко в ООН, также поставляющий информацию, — говорил впоследствии Эймс. — Никто из них не знал друг о друге. У нас был также четвёртый источник под псевдонимом Федора. Он снабжал нас информацией из советской резидентуры в Нью-Йорке. Это было необыкновенное время!"
Рик и Нэн переехали в квартиру с одной спальней в дом под номером 400-Ист на 54-й улице Манхеттена. Из своей гостиной они могли видеть Ист-Ривер. Но несмотря на проживание в хорошем районе, супруги были практически нищими. Они лишились зарплаты Нэн, которая уволилась, чтобы поехать вместе с Риком, а цены в центре Манхэттена были гораздо выше, чем те, к которым они привыкли. "У нас было так плохо с деньгами, что, когда мы ездили в Пенсильванию к родителям Нэн, нам приходилось пользоваться автобусом". Один из родственников Рика позднее вспоминал о своём посещении его и Нэн в Нью-Йорке: "На Рике была совсем старая одежда, они едва сводили концы с концами, но, казалось, их это не беспокоило. Просто деньги для них не были столь важны".
Нэн нашла работу в лоббистской группе "Общее дело", а Рику повысили зарплату. Тем не менее он был недоволен. Он считал, что его продвижение по службе должно проходить быстрее, и думал, что знает причину. "Я не делал ставку на нужных бюрократов. Я занимался действительно важными делами, но комиссии, решающие вопросы повышения по службе, обращают внимание только на один показатель — вербовки. Я никого не вербовал, поэтому не делал быстрой карьеры". Эймс стал чаще посещать различные места в городе в поисках уязвимых русских. Основной офис ЦРУ находился в здании "Пан Ам", но Рик работал под прикрытием фиктивного акционерного общества в небоскрёбе на углу Лексингтон-авеню и 42-й улицы. Предполагалось, что при знакомстве с советскими людьми он будет представляться бизнесменом со Среднего Запада, часто приезжающим в Нью-Йорк. "в действительности это было слабое прикрытие.
Ну что общего может быть у бизнесмена из Огайо с советскими людьми?" Несмотря на все усилия, он никого не мог найти для вербовки. "меня это мало беспокоило, поскольку все равно не было времени для разработки контактов. Я был слишком занят с Федоренко и Шевченко".
Формально Рик не отвечал за работу с Шевченко. Ее поручили заместителю руководителя отделения ЦРУ в Нью-Йорке, но он был занят и передал ее Рику. В середине 1977 года заместителем руководителя назначили Джеймса Дадлея Хааса, который решил взять дело Шевченко под свой контроль. Хаасу было 46 лет, он отличался крупным телосложением и раньше служил в морской пехоте. Шевченко же был человеком утончённым, с хорошими манерами, играл на пианино, любил поэзию. Такие разные, они не ладили друг с другом. У Шевченко было множество проблем, связанных с его браком и увлечением алкоголем.
«Когда он напивался и становился плаксивым, Джим грубовато говорил ему: "Хватит хныкать, будь мужчиной!" От этого Аркадий терялся, становился ещё более жалким, так что я начинал уговаривать его, постепенно помогая ему прийти в себя, чтобы он мог уйти».
Рик питал все большую симпатию к дипломату. «Первое, что говорят офицеру ЦРУ: "Никогда не влюбляйся в своих агентов". Но именно это всегда и случается. Я говорю не о сексе. Я говорю о том, как теряется профессиональная бдительность и начинаешь верить всему, что агент скажет, и беспокоиться о его интересах больше, чем об интересах своей страны. Шевченко дали псевдоним Динамит, и, как оказалось, он ему подходил. Шевченко приходил на конспиративную квартиру и говорил: "все! С меня хватит! Я готов дезертировать", после чего Джим и я начинали переубеждать его, прилагая все усилия, чтобы добиться от него обещания повременить до следующей сессии ООН или сколько-нибудь ещё. Он был слишком хорошим источником, чтобы его терять».
Шевченко регулярно информировал ЦРУ о проявляющихся в Кремле разногласиях между Леонидом Брежневым и Алексеем Косыгиным по поводу отношений СССР с США. Он сообщал, что Кремль указывал своему послу Анатолию Добрынину делать в ООН, какова была советская позиция на переговорах об ограничении вооружений и даже о том, до каких пределов СССР может уступить на переговорах об ОСВ-I. Шевченко предоставлял подробную информацию об ослаблении советской готовности участвовал в событиях, связанных с боевыми действиями в Анголе, совершенно секретные сведения о советской экономике и даже доклады о быстро сокращающихся запасах нефти на месторождениях в волжско-Уральском регионе. "Шевченко имел невероятный доступ к информации. Все, что нам нужно было делать, так это задавать вопросы, а он давал нам ответы".
Вскоре после того, как Рик стал работать с Шевченко, он узнал, что Сергей Федоренко отзывается в Москву. "Неожиданно я выяснил, что Сергей хочет дезертировать, и одним из моих самых больших достижений было убедить его вернуться домой, — вспоминал Эймс. — И конечно же, когда пришло время моего следующего повышения по службе, я его не получил, потому что никого не завербовал. Это было смешно. Благодаря мне удалось удержать Федоренко от дезертирства, но это не учли. Федоренко был назначен на работу в то же самое управление министерства иностранных дел, где по возвращении в Россию работал Огородник (Тригон)". "мы отправили Сергея в Нью-Джерси, где он занимался по программе внутренней учебной подготовки в сокращённом варианте, которую проходили на Ферме наши собственные офицеры, — говорил впоследствии Эймс.
— Вот как мы его ценили и доверяли ему. Раньше мы этого никогда не делали". Во время их последней встречи Рик подарил Федоренко чёрный кожаный кошелёк. "Будь осторожен", — сказал Рик. Федоренко засмеялся. Чего он должен был опасаться?
Глава 6
Москва
15 июля 1977 г. сотрудник ЦРУ Марта Петерсон, молодая женщина, работавшая под дипломатическим прикрытием в посольстве США в Москве, не спеша шла по мосту через Москву-реку. Дойдя до газона на противоположной стороне, она остановилась, огляделась и наклонилась. Когда Петерсон собиралась положить на землю нечто, похожее на камень, на большой скорости подъехала "волга" и резко остановилась возле неё. Распахнулась задняя дверца машины, и оттуда выскочила русская женщина. Не говоря ни слова, она схватила Петерсон, повернула ею и одним быстрым движением распахнула на ней блузку. На груди у Петерсон клейкой лентой был приклеен радиоприёмник. Она использовала его для контроля за наблюдением со стороны КГБ и ошибочно считала, что "затемнилась". Двое мужчин затащили Петерсон в машину и повезли на Лубянку, где неподалёку от Кремля находилось внушительное здание штаб-квартиры КГБ.
Камень, который Петерсон собиралась положить на газон, был подделкой, в которой спрятали деньги, предназначавшиеся для Огородника (Тригона).
"Я дипломат Соединённых Штатов, — стала протестовать Петерсон, когда они приехали на Лубянку. — Я пользуюсь дипломатическим иммунитетом". В КГБ ее допрашивали два часа, прежде чем нехотя освободили. В тот же день она была объявлена персоной нон грата и выдворена из страны. Тем временем Тригон исчез.
Сергей Федоренко прочитал о высылке Петерсон в "Известиях". КГБ предоставил газете фотографии фиктивного камня, материалов для тайнописи и миниатюрной фотокамеры, которой, по словам его сотрудников, ЦРУ снабдило своего шпиона.
Позднее в тот же день Федоренко позвонил приятель из министерства иностранных дел. Не слышал ли Федоренко, кого арестовали? Прежде чем Федоренко смог ответить, его приятель объявил: "Это Огородник!" Федоренко почувствовал, что его предали. "Зачем им нужны были два человека, работающих в одном и том же управлении?" — жаловался он впоследствии. На следующий день Федоренко сообщили ещё более неприятную новость: его переводили на работу в другое место. Федоренко постарался сохранить спокойствие. Он продолжал убеждать себя: если КГБ арестовал Огородника, это не означает, что им стало известно, что и он агент ЦРУ. Однако десятки вопросов не давали ему покоя. Совершил ли Огородник какую-нибудь глупость и раскрыл себя? Не допустило ли ЦРУ какой-то ошибки? Не было ли кого-либо в ЦРУ, кто сдал его шпионов КГБ? вероятность последнего предположения больше всего ужасала Федоренко. Он гордился тем, что был достаточно ловким и умел избежать разоблачения. Но если в ЦРУ есть "крот", Федоренко обречён. Он поехал в Подмосковье на дачу к своему влиятельному тестю. От имени зятя Николай Федоренко задал несколько вопросов своему старому другу Борису Соломатину и получил тревожный сигнал. "Генерал говорит, что в твоё досье забралась проститутка", — сказал тесть. Младший Федоренко понял это выражение: кто-то в КГБ стал интересоваться его связями с американцами, его подозревали в шпионаже. Это все, что сказал Соломатин. Федоренко проанализировал свои последние контакты с Риком и Уотсоном. Допустил ли он ошибку? Он не мог припомнить ничего, что сделал бы неправильно, и вновь задался вопросом: не было ли это делом рук кого-то внутри ЦРУ? Кого?
Елена была ещё на работе, когда он вошёл в их тихую квартиру. Сергей налил себе выпить, сел и задумался. Вдруг он почувствовал, что что-то не так. На первый взгляд в квартире все было, как обычно, однако интуиция подсказывала, что ее обыскивали. Он поспешил к своей коллекции записей джазовой музыки. Более трёх тысяч пластинок стояло вертикально в ряду по всей длине стены. Сергей ставил их в таком порядке, который отвечал его эстетическим вкусам. Он заметил, что некоторые из них были не на своём месте. Кто-то вынимал их, возможно, по нескольку раз, и не поставил назад в прежнем порядке. Федоренко был уверен, что в квартире побывали сотрудники КГБ. Он вытащил долгоиграющую пластинку из конверта, снял два листа белой бумаги, предохраняющих ее от царапин. "Хорошо", — подумал он. Сотрудники КГБ не догадались о его уловке. Перед тем как он улетел в Москву, ЦРУ снабдило его бумагой для тайнописи. Бумага была обработана бесцветным химическим веществом. Все, что он писал на этой бумаге, исчезало и могло быть восстановлено только после проявления другим химикатом.
Сергей разложил эту специальную бумагу в альбомы с пластинками, чтобы ее листы выглядели как внутренние конверты пластинок. Он вытащил все альбомы с секретной бумагой и быстро направился в спальную комнату, где была спрятана фотокамера. Там Федоренко уложил шпионские принадлежности в пустую жестяную банку для теннисных мячей и поздним вечером, когда Елена уже спала, засунув банку внутрь куртки, пошёл выгуливать собаку. Он дошёл до находящегося неподалёку парка, постоянно проверяя, не следят ли за ним. Достав свой перочинный нож, он проделал отверстия в крышке банки и закопал ее. По его расчётам, понадобился бы месяц, чтобы достаточное количество воды просочилось внутрь банки и подвергло разложению ее содержимое. Это давало ему время, чтобы снова выкопать шпионские принадлежности, если он решит, что страдает паранойей. Впоследствии Федоренко вспоминал, что, возвращаясь домой тем вечером, он думал, что оставалась ещё одна потенциальная опасность. "Я очень надеялся, что у сотрудников ЦРУ хватит ума не пытаться связаться со мной".
Через шесть недель после выдворения Петерсон из Москвы ЦРУ подтвердило через различные дипломатические источники, что Тригон мёртв. С годами появилось несколько версий того, как он умер. Получившая наибольшую известность из них содержалась в вышедшей в 1983 году книге "КГБ сегодня: невидимая рука", которую написал Джон Баррон, имевший хорошие связи в ЦРУ. Огородник был арестован и доставлен на Лубянку, где сразу же признался, что он шпион, и начал читать допрашивающим лекции о зле, которое несёт в себе коммунизм. Произнеся своего рода панегирик самому себе, Огородник спросил охранников, не может ли он воспользоваться собственной ручкой, чтобы подписать признание. Когда те, не подумав, передали арестованному ручку, он резко открыл ее и проглотил спрятанную внутри пилюлю со смертельным ядом. Шпион мгновенно умер. По другой версии, имеющей широкое хождение среди американских писателей, после того, как Огородника в течение нескольких лег пытали, он покончил жизнь самоубийством. В этой версии предатель опять изображается как храбрый антикоммунист, преданным своим идеалам до самой смерти. Но ни в одной из этих версий не упоминается о любовной истории с Пилар Санчес или о деньгах, которые ЦРУ передавало ему в фиктивных камнях.
Я летал в Москву дважды, с тем чтобы взять интервью для этой книги, и во время этих поездок продолжительностью в месяц каждый раз беседовал почти с двумя десятками отставных и действующих сотрудников КГБ. Один из них утверждал, что входил в группу, посланную арестовать Огородника. "К счастью для меня, в тот день мне было поручено вест машину, — сказал он, смеясь. — мы просто посадили предателя в автомобиль, а двое наших офицеров сели рядом с ним в тот момент, когда ему удалось достать из кармана пилюлю. Прежде чем наши люди заметили это, он успел ее проглотить. Я понял, что происходит, когда Огородник стал исступлённо метаться, а мои товарищи, чертыхаясь, пытались удержать его и вызвать у него рвоту.
Я помчался так быстро, как только позволяла машина, в больницу, где доктора стали промывать ему желудок, но было слишком поздно. Некоторое время спустя мы узнали, что он достал пилюлю из авторучки. Мне удалось избежать наказания, поскольку я был всего лишь водителем, а моих товарищей наказали".
Адмирал Стэнсфилд Тернер, который был тогда директором ЦРУ, дал указание Леонарду Маккою, заместителю начальника контрразведки, провести расследование причин провала Огородника. В ходе его выявились следующие факты: за несколько недель до исчезновения агент передал ролик микроплёнки сотрудникам ЦРУ в Москве. На нем были фотографии дипломатических телеграмм, включая одну, составленную советским послом в США Анатолием Добрыниным, в которой описывался неофициальный разговор наедине между ним и государственным секретарём Генри Киссинджером. Согласно телеграмме, Киссинджер был расстроен тем, что президентом избрали Джимми Картера и Сайрус Вэнс сменил его на посту госсекретаря. В телеграмме приводятся слова Киссинджера с резкими нападками на обоих политических деятелей, которых он якобы охарактеризовал как "дилетантов". Далее цитируется его совет Добрынину, как можно перехитрить Вэнса и его команду в ходе переговоров о Договоре ОСВ-II. Согласно Договору ОСВ, срок его действия истекал в октябре 1977 года. Если телеграмма была подлинной и если то, что написал Добрынин, точно отражало содержание беседы, то Киссинджер совершил, по мнению должностных лиц ЦРУ, акт государственной измены, оказав помощь Советам на переговорах об ОСВ.
Не все, однако, считали, что телеграмма подлинная. Возможно, телеграмма была дезинформацией, подброшенной КГБ с целью дискредитации Киссинджера. Никто не знал наверняка, когда был арестован Огородник, и не исключалась вероятность того, что КГБ нашёл микроплёнку, чтобы поставить в затруднительное положение Киссинджера и ввести в замешательство ЦРУ.
В течение нескольких дней группа старших должностных лиц ЦРУ обсуждала вопрос о том, была ли телеграмма подлинной, а если была, то предал ли бывший государственный секретарь свою страну. Обе сверхдержавы знали, что у Добрынина и Киссинджера существуют особые отношения с тех времён, когда Киссинджер был советником по национальной безопасности при президенте Никсоне. Историки впоследствии по достоинству оценили доверительные отношения между ними, которые помогли проложишь путь разрядке. Для тех, кто полагал, что телеграмма подлинная, казалось логичным, что Киссинджер злился из-за потери им высокого положения и поэтому высмеивал Картера и Вэнса.
Они также отмечали, что вызвавшая споры фотография телеграммы находилась в середине ролика микроплёнки. Примыкающие к ней по обе стороны документы были явно настоящими. Зачем КГБ рисковать другими документами только для того, чтобы осложнить жизнь Киссинджеру? И наконец, те, кто считал телеграмму подлинной, выдвигали аргумент, что у Кремля нет причин подрывать положение Киссинджера, поскольку Советы до выборов хотели, чтобы президентом продолжал оставаться Джералд Форд, а госсекретарём — Генри Киссинджер.
Те, кто сомневался в подлинности телеграммы, отвергали все эти аргументы. Сотрудники КГБ отличались своим антисемитизмом, а Киссинджер был евреем. Сторонник жёсткого курса, КГБ хотел провала разрядки. Какой способ подорвать переговоры о Договоре ОСВ-2 и разрядку может быть лучше, чем организация утечки документа, в котором ставится под сомнение лояльность Киссинджера? Что касается других телеграмм, то их раскрытие было необходимым, с тем чтобы телеграмма Добрынина казалась подлинной.
После нескольких дней горячих споров бюрократы ЦРУ решили просто передать дело по инстанции. Тщательно составленная докладная записка была отравлена в Белый дом. Не ясно, что произошло потом. До сегодняшнего дня ЦРУ не подтверждает, что телеграмма Добрынина когда-либо существовала. Никаких заявлений на этот счёт не делалось при Картере и Белым домом. Время от времени появлялась информация об этой телеграмме. Впервые о ней подробно было рассказано в документальной книге "вдовы". Отставной адмирал ВМС США Элмо Р. Замоулт-младший упоминал о телеграмме в газете "Вашингтон таймс". Но никто не смог объяснить, что произошло с телеграммой. Эймс в беседе со мной утверждал, что ему это известно. "У Киссинджера ещё оставались друзья в коридорах власти, и они позаботились о нем, — сказал Эймс. — все следы телеграммы благополучно исчезли". Эймс сообщил мне, что он предпринял попытку найти телеграмму Добрынина в 1984 году, когда получил место в отделе СВЕ, давшее возможность ознакомиться с досье Огородника. "Об этом ходило так много слухов, что я решил докопаться до истины.
Я нашёл негативы микроплёнок, которые Огородник передал нам, но одна лента плёнки отсутствовала. На ней были кадры с телеграммой Добрынина. Я поинтересовался, что случилось с этой лентой, и мне сказали, что она просто исчезла". Судя по записям в хранящейся документации, предпринималось несколько попыток выяснить, кто изъял эту ленту плёнки, но никто никогда так и не смог этого определить.
Старший офицер ЦРУ отдела СВЕ в отставке, который был знаком с досье Огородника, подтвердил в беседе со мной рассказ Эймса. Этот офицер признал, что лента с негативами, содержащая телеграмму Добрынина, была действительно изъята и, как предполагается, уничтожена. Никому не известно, кто это сделал.
Я пытался найти первоначальную телеграмму Добрынина в министерстве иностранных дел в Москве, но, несмотря на неоднократные попытки, потерпел неудачу. Однажды я спросил помощника Евгения Примакова, который в 1995 году возглавлял Службу внешней разведки (СВР) — преемницу КГБ, не смогу ли я получить копию этой телеграммы. Через несколько недель помощник ответил мне, что такая телеграмма существует, но она не может стать достоянием общественности. Он посоветовал мне не подчёркивать ее важность в своей книге. "Посол Добрынин пользуется репутацией, в которой преувеличено его влияние на политику. Как я полагаю, это было во многом и с Киссинджером, — сказал помощник. — Поэтому вы не должны исходить из того, что наши лидеры обратили на эту телеграмму особое внимание".
Возможно, когда-нибудь телеграмма Добрынина, если она существует, появится в Москве, но даже если это произойдет, я уверен, никто не будет знать, подлинна она и является ли точным отражением слов Киссинджера.
После того как ЦРУ умыло руки, отделавшись докладной запиской о телеграмме Добрынина, Маккой вновь решил выяснить, почему был схвачен Тригон. Он пришёл к выводу, что в этом виноват сам шпион. Источники в Москве сообщали в ЦРУ, что тот был заснят скрытой камерой в министерстве иностранных дел фотографирующим дипломатические телеграммы. Расследование дела об аресте Тригона было закрыто.
Пять лет спустя ЦРУ раскроет реальную историю ареста Огородника. В 1973 году, когда Огородник стал шпионом, ЦРУ наняло человека по имени Карл Кочер для работы в качестве переводчика в отделе СВЕ. Темпераментный, громкоголосый чех, свободно владеющий русским, французским, чешским и английским языками, казалось, был ярым антикоммунистом с отличными, вызывающими к нему доверие данными. Он был натурализованным американским гражданином, который в 1965 году иммигрировал вместе с женой Ханой в Нью-Йорк, чтобы избежать религиозного преследования в своей стране. Мать Кочера была еврейкой. И Карл, и Хана прошли рутинные проверки на детекторе лжи их биографических данных. Ни у кого не возникло ни малейшего подозрения, что эта пара была в действительности "нелегалами". Чешские шпионы прошли подготовку для проникновения в иностранные правительственные структуры. К удивлению, Кочеры не пытались влиться в бюрократические круги ЦРУ, как это можно было бы предположить. По меньшей мере дважды в неделю 40-летний Карл и Хана, которая была моложе его на десять лет, менялись супругами с другими парами или посещали сексуальные вечеринки в окрестностях Вашингтона, согласно расследованию репортёра Рональда Кесслера, чья книга "Шпион против шпиона", вышедшая в 1988 году, частично основывается на эксклюзивных интервью с этой парочкой. Кочеры часто посещали секс-клубы Нью-Йорка, и Хана позднее хвастала, что переспала со многими сотрудниками ЦРУ, сенатором США, журналистами нескольких ведущих газет и служащими Пентагона.
Каким образом Кочер узнал настоящее имя Тригона, остаётся неясным. Некоторые утверждают, что Хана услышала его во время интимных встреч с одним служащим ЦРУ. Более вероятно, что именно Карл выяснил подлинное имя агента после того, как был назначен на работу в СКРИН — группу переводов и анализа отдела СВЕ. Его работа там заключалась в переводе полученных письменных материалов и телефонных разговоров, которые были тайно записаны на плёнку Управлением. Большая часть этих материалов была на русском и чешском языках. Некоторые — от Тригона.
Кочер оставил работу в ЦРУ ещё до самоубийства Огородника, но иногда возвращался к ней как частично занятый служащий для выполнения специальных заданий. Впоследствии ЦРУ утверждало, что оно стало подозревать Кочера после того, как его "засекли" передающим документы известному чешскому шпиону. Однако Эймс сказал мне, что это объяснение использовалось ЦРУ и ФБР в качестве прикрытия, чтобы обезопасить один из своих источников. "мы поймали Кочера, потому что наш чешский источник, работавший в их службе разведки, сообщил о нем". Кочеры были арестованы в декабре 1984 года, и Карл сделал признание, но его заявление не могло быть принято к рассмотрению в суде, поскольку два агента ФБР и офицер ЦРУ, допрашивавшие его, вырвали это признание обманным путём. Министерство юстиции не могло рисковать, передавая дело в суд, поэтому согласилось выпустить эту супружескую пару в обмен на освобождение советского диссидента Анатолия Щаранского.
В разговорах со мной Эймс настаивал, что есть ещё одна загадка в деле Огородника, которая никогда не оглашалась. "мы всегда считали, что Огородник потерял первую пилюлю с ядом, скрытую в зажигалке, которую мы передали ему, — говорит Эймс, — но после того, как он покончил жизнь самоубийством, до нас стали доходить слухи, что в действительности он использовал эту пилюлю для убийства одной женщины в Москве. Это была его любовница, от которой он хотел избавиться. Разумеется, в ЦРУ решили, что это — советская дезинформация, поскольку никому из нас не хотелось признаваться, что мы, возможно, несём ответственность за то, что снабдили его орудием убийства невинной женщины".
Когда я спросил об этой истории сотрудников КГБ, мне показали свидетельство о смерти женщины, которая была найдена в ее московской квартире в середине 1976 года. Согласно этому документу, она умерла, приняв яд, предположительно цианистый калий. Не было каких-либо записей о близких родственниках этой женщины, так что я не смог узнать о ней что-либо ещё или доказать, что она действительно была любовницей Огородника и была убита.
Известно, что самоубийство Тригона серьёзно обеспокоило офицеров ЦРУ, работавших в Москве. Они опасались, что этот случай может побудить КГБ предпринять попытку "провокации" (термин, используемый для обозначения ловушки, когда одна служба разведки посылает офицера, который играет роль потенциального шпиона, а затем арестовывает разведчика, который выходит на встречу с ним, чтобы завербовать его). И действительно, вскоре после того, как в ЦРУ узнали о самоубийстве Огородника, офицер Управления, работавший в посольстве США, обнаружил записку, оставленную под стеклоочистителем его машины. Автор записки утверждал, что имеет доступ к военной информации, которая настолько ценна, что может "изменить баланс сил". Он сообщил, что работает в исследовательском институте радиопромышленности, занимающемся разработкой и совершенствованием советских радарных систем, и хочет встретиться с сотрудником ЦРУ.
Примерно в то же самое время КГБ устроил засаду и задержал офицера ЦРУ, направлявшегося на встречу с советским агентом, известным по кличке Блип. Офицер был выслан из страны, а ЦРУ впоследствии узнало, что Блип арестован. Директор ЦРУ Тёрнер приказал всему отделу СВЕ "приостановить деятельность". Все встречи с агентами в Советском Союзе и восточной Европе были отменены. Совершенно очевидно, что что-то не так, и Тернер не хотел, чтобы, пока он руководит ЦРУ, исчезли и другие советские шпионы.
Резидент ЦРУ в Москве Гас Хэтэуэй считал реакцию Тернера чрезмерной. Настойчивый руководитель, Хэтэуэй попросил разрешения вступить в контакт с загадочным автором записки, который, видимо, очень хотел предложить свои услуги. Но Тернер и его советники подозревали, что записка является частью ловушки, и Хэтэуэю посоветовали не проявлять активности. Через несколько недель появилась другая записка. К ней автор приложил описание некоторых технических деталей одной из советских радарных систем. Но даже это не сочли достаточным, чтобы убедиться в подлинности намерений автора записки. Хэтэуэй был раздражён. Он доказывал своему руководству, что кому-то необходимо связаться с настойчивым автором. Но Тернер отвечал: "Нет". Месяц спустя, худощавый мрачный человек подбежал к офицеру ЦРУ, когда тот остановил свою машину у светофора недалеко от американского посольства, и попытался передать ему третью записку. Напуганный офицер быстро уехал. Теперь директор ЦРУ был уверен, что все это — провокации КГБ. Все знали, что его сотрудники вели наблюдение за американским посольством и слежку за большинством офицеров ЦРУ, которые там работали, 24 часа в сутки. Какой идиот рискнёт так прямо подойти? Только тот, кому нечего было терять, поскольку он не был настоящим шпионом. Через две недели тот же самый человек предпринял ещё одну безуспешную попытку вступить в разговор с офицером ЦРУ. В составленной в решительных выражениях телеграмме Хэтэуэй предложил аппарату директора ЦРУ компромисс. Он просил разрешения позвонить автору по номеру, указанному в одной из его записок. Тернер нехотя согласился.
"Есть пакет, который ожидает вас, — сказал Хэтэуэй снявшему трубку мужчине. — Он спрятан в телефонной будке недалеко от Института радиопромышленности".
ЦРУ вело наблюдение за тем, как худощавый человек подошёл к телефонной будке и быстро взял пакет. В нем содержались перечень вопросов о советских радарах, подробные инструкции, как и где оставлять ответы на эти вопросы и 500-рублевая купюра, равная в то время примерно 500 долларам. Через неделю худощавый человек положил своё сообщение в условленное место. В нем сотрудники ЦРУ обнаружили подробные ответы на все технические вопросы, которые содержались в перечне. Все сомнения относительно того, является автор записок двойным агентом или нет, быстро рассеялись. Информация, которую он предоставил, была настолько секретной, что в Управлении сразу же поняли, что КГБ никогда не будет рисковать ее раскрытием. Офицер ЦРУ был послан для встречи с новым добровольным помощником.
"Меня зовут Адольф Толкачёв", — сказал русский офицеру. Очень скоро Толкачёв стал одним из самых ценных шпионов. Он снабжал США подробной информацией об электронных системах управления, используемых советскими истребителями МИГ, а также о контрмерах, применяемых МИГами для того, чтобы ускользать от самолётов США. Ещё более значимыми были переданные им чертежи, касающиеся советской технологии "Стел". ЦРУ потеряло чрезвычайно полезного агента в лице Тригона. И в то же время, несмотря на все свои усилия проигнорировать Толкачёва, Управление приобрело в его лице, по мнению некоторых, ещё более важного шпиона.
Глава 7
Аркадию Шевченко было страшно. Он попросил Рика и Джима Хааса встретиться с ним на конспиративной квартире ЦРУ, которой они пользовались в экстренных случаях. Это была квартира, расположенная в том же доме, где жил Шевченко со своей женой. 31 Марта 1978 г., в пятницу, посол сбежал вниз по лестнице на три пролёта, отделявших его апартаменты от этого помещения, и ворвался в убежище. Он сказал, что получил телеграмму с приказом вернуться в Москву, но ехать туда не хочет. В течение 27 месяцев он шпионил на ЦРУ и теперь заявил, что готов стать перебежчиком.