Действующие лица и исполнители

Зина вскочила и заметалась по кабинету. От стены до стены она делала вдвое больше шагов, чем Николай Николаевич. Но преодолевала это расстояние вдвое быстрее.

– Я дружу с семьей Патова. С его женой, дочерью… Они прекрасные люди. Хотя разные… – В оценке людей Зина любила точность. – Ксения Павловна – это домашний ангел. Домашний только потому, что сидит дома: ее доброты могло бы хватить на весь наш ТЮЗ. Лера говорит все, что думает!

– У нас в театре такой характер уже есть, – вставил Иван Максимович.

– Нет, мы с ней непохожи. Она острее!

– Бедный Николай Николаевич… – громогласно вздохнул Костя. Его заступничество всегда казалось очень убедительным и весомым, потому что диссонировало с его внешностью и голосом. «Уж если такой жалеет, такой заступается!..» – думал тот, кто видел Костю впервые.

– Ну и что?! – крикнула Зина и уставилась немигающими глазами куда-то в пространство. Казалось, она мысленно изумлялась самой себе. – Они обе – прекрасные люди. И что же? Я из-за этого должна промолчать?

– Скажи конкретно, объясни… О чем ты не можешь молчать? – умоляющим голосом произнес Иван Максимович.

– Врач должен лечить людей, каменщик – строить дом, а режиссер – ставить спектакли. Разве это надо доказывать?

– Сядь, пожалуйста… Это все понимают. В этом все абсолютно убеждены!

– Но убеждения и взгляды не всегда совпадают с поступками. Вот вы, Иван Максимович, как директор, и Костя, как секретарь комитета, убеждены, что Патов должен был за год проявить себя… как режиссер. Но это ваше убеждение остается при вас. А при мне не останется. Я его выскажу на комитете!

– Сядь, пожалуйста, – повторил свою просьбу Иван Максимович, – и послушай меня… Верная мысль не существует абстрактно, сама по себе. Она тоже существует во времени и пространстве. Вот хирург, например, решает сделать операцию на сердце. Но практически приступает к ней только тогда, когда подготовит себя и больного. Родственники не могут торопить его: «Поскорее! Мы очень волнуемся!»

– Родственники могут и подождать. Если они уверены, что этот хирург умеет оперировать сердце. А если не уверены, они обратятся к другому хирургу.

– Ты не вполне объективна, – вступил в разговор Костя. – Николай Николаевич никогда не был режиссером детского театра. Он хочет понять его специфику. Он вживается в коллектив.

– Вот именно! – обрадовался Иван Максимович. – Он вживается. И довольно успешно. Происходит процесс… простите меня за громкое слово, взаимообогащения. Он дарит театру свои теоретические знания, а театр дарит ему свой практический опыт работы с детьми.

– Только нужен ли ему этот подарок? – сказала Зина.

– Ну, так нельзя! – Костя с мрачным видом покачал головой. – Где у тебя… основания?

– А вы заметили, какое слово он чаще всего произносит в качестве… ну, ругательства, что ли?

Иван Максимович и Костя стали вспоминать, но не вспомнили.

– Он ругается словом «детство»! Вы разве не слышали? Когда он особенно возмущен, то восклицает: «Это какое-то детство!»

Зина произнесла эту фразу так, что директор и секретарь комитета сразу вспомнили ее. И даже вздрогнули: им показалось, что они услышали голос Патова.

– Слово «детство» звучит как нечто глубоко отрицательное в устах… режиссера детского театра! – Зина изумленно пожала плечами. И наконец села.

А Иван Максимович, наоборот, встал, протиснулся между столом и креслом и своей тяжеловатой, неуклюжей походкой подошел к Зине…

Много лет назад, когда он начинал работать в театре, его предупреждали, что актеры – сложные люди. «Преувеличивают!» – думал он, потому что как зритель получал от театра одно только удовольствие. Но потом оказалось, что предупреждавшие его друзья не преувеличивали. Пожалуй, даже преуменьшали. Сложнее всего было с теми актерами, которых Иван Максимович особенно ценил. «В жизни всегда трудней с теми, кого любишь!» – сделав это открытие, директор нашел для своих неприятностей теоретическое обоснование. Оно помогало ему обретать терпение и аргументы.

– Я знаю, что Николай Николаевич очень любит своих детей, – сказал Иван Максимович. – У него в кабинете под стеклом вся их биография в фотографиях. Ты видала?

– Я видел, – ответил Костя.

– Значит, он вовсе не равнодушен к детям! Вот у меня под стеклом нет фотографий… моего Алеши…

– И о чем это говорит? – спросила Зина.

– Может быть, ни о чем. Но все-таки… Я хочу, чтобы ты была справедлива. За этот год мы поставили три спектакля.

– Возобновили старые работы Петра Васильевича. Сделали это сами актеры. А помогал ассистент режиссера.

– Но Николай Николаевич каждый раз объяснял ему творческую задачу. Делал поправки, замечания.

– И не принял ни одной новой пьесы! Учтите, что Тонечка Гориловская переписывается со всеми драматургами нашей страны. Николай Николаевич прочитал то, что она ему предложила, и в каждой пьесе нашел непоправимые просчеты и недостатки. Теперь многие из Тонечкиных пьес с успехом идут в других театрах.

– Ну что же, он ищет… Пойми: он должен сказать свое слово, а не просто продолжить то, что прекрасно говорил зрителям Петр Васильевич. Фактически он должен вступить с Петром Васильевичем в соревнование. А это нелегко! Прости меня за громкие фразы, но я должен доказать тебе. Ты простишь меня, а?

– Прощу.

– Так вот… Он стремился создать в театре атмосферу, которая необходима именно ему, для его творчества. Теперь эта атмосфера, по-моему, создана.

– Дело – за творчеством! – отрезала Зина.

– Может быть, и вы, Иван Максимович, придете на комитет? – предложил Костя.

– Не надо… Пусть от имени стариков будет один Николай Николаевич. Я думаю, что ваш замысел очень устроит его: Шекспир, классика!.. Коллектив надеется на него. Ждет. И ты, Зиночка, не убивай, пожалуйста, эту надежду… на завтрашнем комитете.

– Посмотрим, – сказала Зина.

Выйдя в фойе, она с сожалением взглянула на Костю:

– Я вижу, ты только в сказках бываешь зубастым.

– Чтобы найти с человеком общий язык, не обязательно показывать ему свои зубы, – мрачно сформулировал Костя.

* * *

На комитете Зина не выступала. Да и вообще, кроме Николая Николаевича, там, по сути дела, не выступал никто.

Только вначале Костя рассказал про анкету, продемонстрировал последний номер областной комсомольской газеты с заголовком на полполосы: «Зритель проголосовал за любовь». И познакомил главного режиссера с замыслом комсомольцев.

Николай Николаевич поддержал его сразу, не задумавшись ни на минуту. Он поправил свои манжеты, поднялся и протянул руки навстречу членам комитета, словно хотел заключить их в объятия.

– Это прекраснейшая идея! Именно такой спектакль может стать визитной карточкой молодежи нашего театра. И вот интересно: Шекспир написал эту трагедию тоже будучи молодым. Это одно из ранних его творений. – Николай Николаевич сел и задумался. – Мы говорим, что сегодняшние дети «раньше взрослеют». Смешно! Лермонтов написал «Маскарад» в двадцатилетнем возрасте. Добролюбов – философ! – в двадцать пять уже умер. Писарев в двадцать семь уже утонул… Джульетте не было и четырнадцати! А современные дети «раньше взрослеют». Смешно…

Зина давно заметила, что современные дети раздражали главного режиссера. Он не прощал им ничего: ни громкого смеха, ни оброненного в зале номерка, ни странного, как ему казалось, стремления обязательно осмотреть в фойе фотографии, а некоторые потрогать руками, обязательно попить фруктовую воду в буфете, обязательно сходить в туалет.

– Мне кажется, что спектакль для них вовсе не самое главное, – сказал он однажды Зине.

– Вы были ребенком? – спросила она его. Николай Николаевич задумался, словно бы вспоминая.

– Таким не был, – ответил он. – А эта их манера заглядывать в зал до звонка?

Когда Николай Николаевич погоревал на комитете о том, что современные дети взрослеют не так уж рано, Зина сказала:

– И правильно делают. Куда торопиться?

– И все же чем скорей они приобщатся к большим философским мыслям и большим человеческим переживаниям, даже страстям, тем будет лучше! – воскликнул Николай Николаевич. – Тем скорее они станут людьми!..

Он часто говорил о том, что дети с годами должны стать людьми. Зина однажды возразила ему: «Они давно уже люди, Николай Николаевич!» Но на комитете она промолчала.

А Николай Николаевич заговорил о ранней трагедии Шекспира. Он знал имена всех актеров, которые когда-либо с успехом исполняли роли Джульетты и Ромео, а с некоторыми из них даже был знаком лично. Имена великих английских и итальянских актеров он произносил так, как они произносятся в Англии и Италии, поэтому Зина известные ей имена либо узнавала с трудом, либо вовсе не узнавала.

Члены комитета притихли: слушать Николая Николаевича было интересно. «Он был бы прекрасным гидом!» – подумала Зина.

– И только с одним вашим предложением я не могу согласиться, – сказал в заключение Николай Николаевич. – Хоть отказаться от него нелегко… Да, нелегко, но пусть уж в будущем спектакле все будут молоды: автор, герои, актеры… И режиссер! Зачем же так беспощадно подчеркивать мой возрастной отрыв от вас всех?

«Почему он отказался ставить этот спектакль? – размышляла Зина по дороге домой. – Что его пугает? Быть может, не что, а кто? Все еще не решается вступить в соревнование с Петром Васильевичем?»

Зина вспомнила фразу, которую произнес в ее присутствии один молодой журналист: «Лучший редактор журнала – это тот, который не мешает коллективу делать журнал!» Фраза показалась Зине циничной, и она ответила журналисту что-то такое, после чего он весь вечер называл ее «блаженной». Прозвища с непостижимой быстротой приобретают популярность: уже через неделю «блаженной» Зину стали называть многие.

«Журнал без редактора? – думала Зина по дороге домой. – Не знаю… По-моему, ерунда! И театр, я уверена, без режиссера не может существовать, как дети без матери. Если родной матери нет, ею становится другая… приемная. Интересно, кто станет нашей приемной матерью?»

После беседы с Иваном Максимовичем Зина задавала себе и другой вопрос: «Неужели никто, кроме меня, не испытывает тревоги? Вот хоть Ванечка или Костя?» И сама себе отвечала: «Трево-ожатся… Но у них просто больше терпения, чем у меня! Хотят найти общий язык…»

Со вчерашнего дня Зина ощущала настойчивую потребность встретиться с Ксенией Павловной и Лерой. Она хотела высказать им все то же самое, что сказала Ивану Максимовичу и Косте, чтобы не получилось, что она действует втайне от них. Вчера вечером у Патовых никого не было дома…

Поднявшись на третий этаж, Зина подошла к двери Патовых. По привычке заглянула в дырочки почтового ящика. Там что-то белело. Но это не могло быть письмо Петру Васильевичу: все друзья Петруши давно уже знали его новый адрес.

Ксения Павловна была дома одна. Она встретила Зину с какой-то особой тревожной радостью.

– Заходите! Скоро придет Николай Николаевич! Его вызвали на заседание комсомольского комитета…

– Пригласили, – поправила Зина.

– Ну да… Конечно же пригласили. Я волновалась… Я всегда волнуюсь, когда его куда-нибудь вызывают. Пока он не позвонил, я сходила с ума!

Зина смотрела на растерянную, трогательно-беззащитную Ксению Павловну и думала, что ни за что не сможет стать злым гением этой женщины. «Зачем я нападаю на Николая Николаевича? – неожиданно подумала она. – Ведь еще ничего неизвестно. У Ивана Максимовича опыт общения с главными режиссерами гораздо больше, чем у меня. И он ждет… Он надеется. А меня, как всегда, заносит!»

– Пойдемте ко мне, – предложила она Ксении Павловне. – Ничего существенного у меня дома нет. Но есть чай с конфетами и пряниками. Я переняла у своих дорогих зрителей любовь к дешевым конфетам и мятным пряникам. Им ведь все равно: леденцы или трюфеля, было бы сладкое!

– И мне все равно, – сказала Ксения Павловна. – Но скоро придет Николай Николаевич… Мы бы все втроем посидели. Это было бы для него сюрпризом!

– Не сомневаюсь, – сказала Зина. И тут же подумала: «Зачем я опять?..»

– Я очень хочу, чтобы вы были друзьями, – почти что с мольбой произнесла Ксения Павловна.

– Я плохо училась по математике, – сказала Зина. – Но некоторые формулы запомнила на всю жизнь. Вот, например: две величины, порознь равные третьей, равны между собой! Мы с Николаем Николаевичем порознь любим вас, и это залог наших с ним будущих дружеских отношений.

– Я знаю… вы ко мне хорошо относитесь, – тихо и благодарно сказала Ксения Павловна.

– Поэтому идемте ко мне пить чай.

– А если вернется Николай Николаевич? Он с утра ничего не ел! Я приколю к двери записку…

– Не надо. Я сразу улавливаю шаги, которые направляются к этой двери.

Зина любила, когда Ксения Павловна приходила к ней. В такие вечера ей казалось, что она недооценивает свою комнату: не замечает, какая она уютная, как располагает к отдыху и спокойствию.

– Если бы я была мужчиной, я женилась бы только на вас, – оказала Зина, ставя на стол хлебницу с белыми, словно обсыпанными мукой, мятными пряниками и вазочку с «Театральными» конфетами. – Николай Николаевич – счастливец!

Ксения Павловна обрадовалась, что Зина упомянула о Патове: ей очень хотелось, чтоб он стал главной темой их разговора.

– А я, если бы заново начала свою жизнь, вышла бы опять за него. Опять… Поверьте: он идеальный муж.

– Идеальный муж – это понятие не столь положительное. Если вспомнить классику зарубежной драматургии! – сказала Зина. С нежностью взглянув на Ксению Павловну, она добавила: – Я шучу. И не слишком удачно!

– Между друзьями возможны любые шутки, – сказала Ксения Павловна. – Важно знать, что человек этот – твой друг, тогда уже слова не имеют значения.

– Это верно, – согласилась с ней Зина. – На друзей обижаться смешно. Я вообще обидчивых людей не люблю. Чаще всего это недалекие люди. Они не понимают, что если говорит хороший человек, надо к нему прислушаться. А если плохой… то что же на него обижаться?

Боясь упустить главную тему, Ксения Павловна воскликнула:

– Николай Николаевич умеет быть выше обид!

«И вообще выше всего, что вокруг него происходит!» – про себя добавила Зина. Кажется, Ксения Павловна была первым человеком, который заставлял ее кое-что произносить мысленно, про себя.

– Вы знаете, почему мы приехали в этот город? – спросила Ксения Павловна.

– Николай Николаевич захотел попробовать свои силы на сцене ТЮЗа?

– Не совсем так… И все же наш приезд связан с его любовью к детям.

– Интересно! – сказала Зина и своим немигающим взглядом уставилась на Ксению Павловну.

– Юра, наш сын, уехал учиться в Ленинград: у него ярко выраженные математические способности. И он поступил на физмат.

– Это правильно!

– Что?…

– То, что человек с математическими способностями идет на математический факультет! А не на биологический, например…

Ксения Павловна взглянула на Зину непонимающими глазами. И продолжала:

– Это было ударом для Николая: он не представляет себе жизни без ребят. Без наших детей! Потом пришло время и Лере поступать в институт. Она мечтала быть врачом. С детства!.. Представляете себе, любила болеть.

– Чтобы не ходить в школу?

– Не-ет!.. Для того, чтобы к ней пришла женщина в белом халате. Она задавала врачам столько разных вопросов, что мне становилось неудобно… В нашем городе не было медицинского. А тут как раз наш с Николаем приятель по институту предложил переехать сюда. Он занимается театрами здесь, в отделе культуры.

– В управлении, – уточнила Зина.