Помоги проекту - поделись книгой:
Так вот, бабушка, что Вы об этом думаете? Разве не странное происшествие? И оно было не первым в своем роде. Дважды или трижды похожие сцены разыгрывались еще раньше. Не могу вообразить, с какой стати карлик встает между мной и моим супругом, а уж тем более – почему тот, при своем вспыльчивом нраве, такое терпит. Так же непонятны мне и приступы его холодности – именно приступы, потому что в остальное время он далеко не холоден, но это и делает их столь для меня мучительными. И еще: обычно Кунштюк в его присутствии едва смеет поднять глаза, пресмыкается перед ним, как червь. Я уверена, что загадку мог бы разгадать только Эдип.
Пока писала, мне стало совсем грустно, а сейчас уже первый час ночи, так что, дорогая бабушка, желаю Вам всего наилучшего.
P.S. Утверждают, будто в постскриптумах женщины пишут то главное, что хотели сказать, что сильнее всего занимает их мысли. Думаю, мое теперешнее письмо не станет исключением из правила. Вы наверняка слышали о кончине лорда Альмейды. Я узнала о ней только из официального сообщения в газетах. Заморна ни разу не обронил при мне имя юного принца. С самого нашего знакомства и по сию пору он деликатно избегал говорить о прошлом, хотя, боюсь, часто о нем думает. Так вот, моего пасынка похоронили две недели назад, в полночь, в королевской усыпальнице Уэлсли. Насколько я понимаю, присутствовали только ближайшие родственники и еще два человека, которых никто не знает.
Бабушка, я бы прямо сейчас отдала тысячу фунтов, чтобы узнать, кто такой Эрнест. Он сын Заморны, в этом я не сомневаюсь, поскольку видела мальчика, но кто его мать? Знаю, чье имя Вы назовете, но ваша догадка ошибочна: нет, не М.Л. Я очень серьезно спросила Эдварда[24], и он так же серьезно, без промедления ответил, что не она. Я совершенно лишилась покоя. Дремлющие во мне искры женского любопытства разгорелись жарким огнем. Я решила выяснить, что смогу, и, кажется, частично в этом преуспела. Чарлз сказал, что Эрнест и его воспитательница по-прежнему живут на вилле Доуро. И вот, как-то вечером на прошлой неделе, я надумала туда съездить – погода была как раз для прогулок – и нанести им визит. Мне хотелось узнать, действительно ли мисс Лори так хороша собой, а Фицартур так похож на отца, как утверждают. Я понимала, что рискую навлечь на себя мужнино неудовольствие, однако женское любопытство одолевает любые преграды. К тому же герцог был в Адрианополе, за двести миль отсюда, и я сочла, что опасность невелика. Итак, я велела подать карету и тронулась в путь.
Я въехала в именье за два часа до заката, и торжественная тишина вечера напомнила мне Перси-Холл. Чтобы стук колес не выдал мое приближение, я вышла из кареты еще до того, как впереди показалась усадьба. Свернув с главной дороги, я выбрала более короткую тропку, вьющуюся меж деревьев к саду. Все было таким спокойным, таким тенистым и тихим, что я не удержалась от искушения подняться по склону и немного погулять в сумеречных аллеях, манящих райскими видами. Я брела и брела, забывшись в своих мыслях, и внезапно, повернув, услышала плеск фонтана; мне показалось, что с шумом воды мешаются голоса. Вокруг росли деревья, так что я, оставаясь незримой, могла наблюдать за духами здешних рощ. Над бассейном склонился мраморный Нарцисс работы Чантрея. А рядом, особенно живые по контрасту с мертвым камнем, сидели дама и двое детей. Да, бабушка, двое!
В даме я сразу узнала мисс Лори. Высокий рост, черные глаза и волосы, смуглая кожа – все соответствовало описаниям. Она и впрямь очень хороша собой, чему я не удивилась (среди наших крестьянок немало миловидных), однако меня поразило ее изящество. Она казалась дочерью графа, а не бедного селянина. Увидев ее, я задрожала, но еще сильнее меня затрясло при виде двух ангельских деток, мальчика и девочки, лет, наверное, четырех и двух, таких утонченно прекрасных, так исполненных жизни, что рядом с их кудрявыми локонами и смеющимися глазами незрячие очи и гладкие мраморные руки изваяния пугали своей могильной недвижностью. А сходство – да, оно отравляло всю прелесть открывшейся мне очаровательной сцены. О, если бы их глаза были голубыми, а кудри – соломенными! Я бы почувствовала к ним нежность. Однако видеть черты моего мужа в его очаровательных миниатюрных подобиях, смотреть в его собственные глаза – с такой же темно-коричневой, прозрачной, совершенно ровной радужкой и большими зрачками – от этой красоты мне делалось дурно. Девочка была почти точной копией брата, только чуть светлее кожей, и к чертам Заморны в ней примешивалось что-то неуловимое, придававшее облику женственность. Дети лежали на бортике и пускали в бассейн листья и цветы, глядя, как их затягивает в водоворот. Мина внимательно следила, чтобы малыши не упали в воду. О, какое это было восхитительное зрелище – в ажурной тени, отбрасываемой деревьями на всех троих. Я должна была бы залюбоваться – но не могла.
Едва ли понимая, что делаю, я подошла и села напротив Мины.
– Вы, наверное, очень привязаны к детям, мисс Лори, – сказала я.
При звуке моего голоса она, ничем не выдав удивления, спокойно подняла голову и, глядя мне в лицо, ответила:
– К детям моего хозяина – да, мэм.
– И к самому хозяину, несомненно, тоже, – проговорила я с отцовской (так мне по крайней мере думалось) усмешкой, ибо меня душила злость.
– Дамы, равные с ним по рождению и положению, могут говорить, что привязаны к герцогу Заморне, – ответила она, – но я бы употребила другое слово.
– И какое же, скажите на милость?
– Он мой хозяин, мэм, и посему я его чту.
Кровь у меня вскипела. Я презрительно рассмеялась и сказала:
– Вы лицемерка, мисс Лори. Вы не просто его чтите.
– Да, я перед ним благоговею и послушна ему во всем.
– И это все?
– Я люблю его.
– А еще?
– Я отдам за него жизнь.
– Неправда! – воскликнула я. – Ни одна женщина на земле не сделает для него больше, чем я.
– Хрупкое, изнеженное существо, – вспыхнув глазами, отвечала она, – это пустое хвастовство! Дух ваш может желать многого, но тело в конце концов не выдержит. Госпожа герцогиня – я узнала вас по золотистым волосам и высокому лбу рода Перси, – не избалованной аристократке, с рождения дышавшей лишь ароматами дворцовых зал и ступавшей лишь по мягкому бархату ковров, говорить о служении Заморне. Она может угождать ему и цвести в свете его улыбок, но когда придет время испытаний, когда его чело потемнеет, а голос станет суровым и властным, знайте – он призовет другую помощницу, чьим стопам привычны неторные тропы, кто знает вкус черствого хлеба и жесткую постель, кого растили, не защищая от малейшего ветерка, словно оранжерейный цветок. К тому же, миледи, служение Заморне требует иного ума и сердца, чем у вас, прекрасная патрицианка. Вы в ужасе отшатнетесь от того, на что я смотрела не дрогнув. Экзотические листья поникнут, когда на них, словно ночь, падет тень могилы и скорби. Высокородные особы не способны выдержать горе. Они малодушно бегут от мыслей о смерти, а когда она подбирается к ним или к их близким, дикие вопли оглашают будуар и гостиную, башни и бельведер. Не так в лачугах. Бедность и необходимость трудиться – лучшая закалка для души.
Она умолкла. Целую минуту я от изумления не могла произнести ни слова. Не таких речей ждала я от нее и потому в первый миг опешила. Однако дочь Нортенгерленда так просто не запугаешь.
– Мисс Лори, – сказала я, – по какому праву вы равняете меня с описанной вами хрупкой безделушкой? Да, в моих жилах течет благородная кровь, и я горжусь предками, ибо никогда, в прошлом или в настоящем, сын или дочь дома Перси не уклонялись от опасности и не боялись тягот. Я знаю, кого вы имеете в виду, любезная. Буду откровенна. Сейчас вы думаете о покойной хозяйке.
– Да, – ответила она, поднимая на меня большие черные глаза, в которых сквозила печаль. – Она была прелестна и кротка, как вы, миледи. И так же ревностно предана герцогу. Она тоже говорила про силу своего духа и готовность терпеть невзгоды. Но как быстро, как безропотно она увяла, когда они пришли! В ее сердце не было побудительных причин, чтобы жить для него, когда он перестал жить для нее. Нет их и у вас. Однако я слышу шаги. Вот идет особа одного с вами ранга. Поговорите с ней, я слишком низкого звания, и мне не пристало беседовать с такими, как вы.
При звуке приближающихся шагов ее разгоряченное лицо приобрело обычное, как я полагаю, выражение тихой меланхолии. Мина опустила глаза. В аллее тем временем показалась дама. Она была богато одета и ступала неспешно; за ней следовали две девушки, скорее всего служанки. Я хотела за ней понаблюдать, поэтому сделала несколько шагов назад, к деревьям. Дама была очень молода, лет девятнадцати с виду, но высока ростом; в движениях и осанке сквозило царственное достоинство, однако черты были скорее милы и приятны, нежели величественны. Мне она напомнила прекраснейшие портреты Марии Стюарт в лучшие ее дни: тот же тип лица, те же живые глаза, белая шея и пленительный рот. Темно-каштановые волосы густыми кудрями вились на висках, но не рассыпались по плечам; на тонких ухоженных пальцах сверкали кольца, а на шее я заметила жемчужные четки с золотым крестиком – такие же, как мне в детстве подарил Джордан. Обворожительное зрелище, не так ли, бабушка? Однако я смотрела и никак не обнаруживала своего присутствия.
– Вижу, Мина, вы, как всегда, наблюдаете за своими подопечными, – сказала дама. – Вы хорошая девушка, заботливая. Моя маленькая Эмили уже любит вас не меньше Эрнеста, и обоим, боюсь, будет трудно с вами расстаться в случае необходимости. Что скажешь, Эдвард?
– Я люблю Мину, – ответил тот, – и всегда зову ее мамой, когда вас нет, но папенька говорит, мальчики не должны привязываться к женщине чересчур крепко. Так что когда мы вернемся в замок Оронсей, я всегда буду помнить Мину, однако, матушка, плакать о ней не стану.
– А я стану, – пролепетала его сестра. – Мина должна ехать с нами. Мама, скажи папеньке, чтобы он ей велел.
– Милая моя, – молвила дама, гладя по голове маленькую черноглазую Эмили, – я была бы рада исполнить твое желание. Мисс Лори, как по-вашему, вам совсем невозможно с нами поехать?
– Я поступлю, как прикажет хозяин, мэм, – отвечала мисс Лори.
– Уж наверняка он не отправит вас обратно в именье, – продолжала вопрошательница. – Без Эрнеста и Юлия вы умрете от одиночества.
– Едва ли, – с улыбкой отвечала Мина. – Там будут миссис Ланкастер и мистер Самнер, который хоть и не живет сейчас в Грасмире, остался в Кенсвике, а еще леди Миллисент Хьюм[25] и Эуфимия Линдсей вместе со старой дамой.
– Так вы готовы опять стать хозяйкой старого замка с привидениями?
– Да, если герцог так прикажет. Однако он намекнул, что я поеду в Морнингтон-Корт. Усадьбу в Грасмире запрут и препоручат заботам управляющего и его жены.
– Что ж, – заметила леди, – я, конечно, не смею указывать Заморне, что ему делать, но мне бы хотелось, чтобы мои дети оставались на вашем попечении чуть дольше. Мои горничные, Харриет и Бланш, хорошие девочки, но в сравнении с вами такие ветреницы. Хотя, конечно, я сама виновата, что их избаловала.
Тут я выступила вперед, и дама меня заметила.
– Ха! – проговорила она. – А это кто? Матерь Божия, ну и красавица. Скажи, Харриет, – поворачиваясь к горничной, – тебе не кажется, что из нее бы вышла мадонна еще лучше той, что стоит у меня в часовне?
– Да, миледи, – был ответ, – но как ваш супруг отнесется к таким мадоннам? Не захочет ли он сам им поклоняться? И как бы вы ни хотели обратить его в католическую веру, готовы ли вы прибегнуть к таким средствам?
Дама промолчала и на мгновение посерьезнела, однако вскоре к ней вернулась прежняя веселость.
– Скажите, как вас зовут, милочка, – спросила она, глядя на меня снисходительно.
Я не ответила, но вся побледнела и задрожала от гнева. Пока дама не обращалась прямо ко мне, я еще могла терпеть, но когда она покровительственно-дружелюбно осведомилась о моем имени, словно королева, говорящая с розовощекой поселяночкой, и при этом назвала меня полупрезрительным, полуласковым словом, вся гордость рода Перси вскипела в моем сердце. Думаю, она приняла меня за ребенка. Я была в простом атласном платье и касторовой шляпе, а Вы, бабушка, часто говорили, что в таком наряде мне трудно дать больше пятнадцати-шестнадцати лет. Видя, как я переменилась в лице, дама воскликнула:
– Вы не больны, милая? О Господи! Харриет, смотри, как она побелела – точно мраморный Нарцисс над фонтаном. Бланш, скорее сбрызни ее водой, иначе она лишится чувств!
– Мадам, мадам, – зашептала мисс Лори торопливым, хоть и почтительным тоном, – будьте осторожны, это герцогиня Заморна.
– Герцогиня Заморна! – в крайнем удивлении повторила дама. – Невероятно! Такая юная! Ну, Август… впрочем, что тут говорить, я сама вышла замуж в пятнадцать.
Я сделала шаг вперед и заговорила – думаю, решительнее, чем ожидала дама, поскольку она попятилась и несколько раз перекрестилась.
– Мадам, кто бы вы ни были, не смейте утверждать, будто вы замужем. Будь здесь сам Заморна и поклянись он, что вы – его жена, я бы все равно не поверила. Вы жена Заморны? И что тогда, этот мальчик – его наследник? Ведь, думаю, вы не станете отрекаться и уверять, будто он – не ваш сын?
– Никогда! – ответила она, привлекая Эрнеста к себе. – Он и впрямь мой сын, мое первое и любимое дитя. Наследник ли он Заморны, покажет время.
– Хватит околичностей, я не желаю их слышать. Неужто вы думаете, дочь Александра Перси уступит свои права самозванке? Коли так, вы сильно ошибаетесь. Я вас ненавижу!
Эти слова прозвучали от самого сердца. Дама принялась перебирать жемчужные четки, однако, к моему изумлению, не выказала никаких чувств – если она и ощутила гнев, то сумела его скрыть.
– Я понимаю, – ответила она, – что вы почитаете себя глубоко оскорбленной, однако ничего сейчас объяснить не могу. Мои губы сковывает обет молчания.
– Хватит лицемерить и оправдываться! – воскликнула я. – Говорите прямо: это дети Заморны или нет?
Она нахмурилась, покраснела, пробежала пальцами по четкам, но ничего не ответила.
– Ха! – проговорила я. – Вы не смеете сказать «нет» – свидетельства неоспоримы. Достаточно взглянуть на их глаза!
И я, не выдержав напряжения чувств, разразилась слезами.
Дама усталым движением приложила руку ко лбу, тяжело вздохнула и села. Эрнест обратился ко мне:
– Не надо плакать. Мне вас очень жалко! Только почему вы так сердито говорите с матушкой? Вы ее огорчили. Папенька будет зол, если узнает, он никому не позволяет ее обижать. Она знатная дама, и вы бы ей понравились, если бы вели себя иначе.
– Да, – сказала маленькая Эмили, – вам надо подружиться. Приезжайте к нам в замок Оронсей. Попросите папеньку – он привезет вас в своей карете, когда поедет к нам.
– Конечно, привезет, – подхватил Эрнест. – Эмили совершенно права. Только учтите, леди, будь вы мужчиной и поговори вы с моей матушкой так, я бы вас возненавидел. И в замок Оронсей вы бы не могли приехать, потому что герцог, мой отец, – эти слова были произнесены с гордостью, – заколол бы вас в самое сердце.
Я заплакала еще сильнее. По щекам дамы тоже потекли слезы – полагаю, от счастья, что ее благородный сын вступился за мать. И тут на воду фонтана внезапно упала тень. Я стояла лицом к бассейну, спиной к роще: тень накрыла мое отражение и протянулась значительно дальше. Я поняла, что у меня за спиной кто-то есть, но кто? Кровь застыла в жилах, и по телу пробежал трепет, ибо голос, чьи музыкальные интонации я знала так хорошо, шепнул мне в ухо ответ на незаданный вопрос:
– Мэри, вы сегодня припозднились; солнце село четверть часа назад. Бога ради, поезжайте домой.
В следующий миг зашуршали листья; тень на воде пропала. Я обернулась: сзади никого не было, только с одной стороны зеленой дорожки раскачивались ветки, с другой сыпался на землю град розовых лепестков.
– Папа, папа! – закричал Эрнест и ринулся в ту сторону. Он исчез так же быстро, вызвав новый ливень порхающих листьев с потревоженных ветвей. Я не посмела за ним последовать. Оставалось лишь немедленно повиноваться. Низко поклонившись все еще плачущей сопернице – скорее из гордости, нежели из учтивости, – я вернулась к карете, села и приказала трогать.
На этом пока остановлюсь. Мой постскриптум и так уже получился вдвое длиннее письма.
До свидания, милая бабушка, никакие горести, никакие испытания не заставят меня Вас позабыть. Жду ответа,
Глава 4
Дорогая бабушка!
Я подхвачу нить повествования там, где ее бросила, и продолжу по порядку. Вернувшись в Уэллсли-Хаус после тайного визита на виллу Доуро, я немедленно удалилась в свои покои. Хаотическое смешение страхов, надежд и домыслов, наполнявшее мозг, делали меня совершенно негодной для какого бы то ни было общества. Кто эта дама? Вправду ли она жена Заморны, что практически явствовало из ее слов? Почему герцог исчез, сказав мне всего две фразы? Рассердился ли он на меня? Как вышло, что он не в Ангрии, а в Витропольской долине? И может ли он сегодня вернуться в город? Хватит ли у меня в таком случае духа потребовать объяснений? И даст ли он их? Такие вопросы я вновь и вновь задавала себе, но тщетно. Никто не мог дать ответа. Я вздыхала, плакала и почти жалела, что Заморна не остался для меня только мечтой, что мои грезы обернулись такой яркой и пугающей явью.
Одно сомнений не вызывало: мальчик и девочка, безусловно, дети герцога. Каждый взгляд, слово и жест маленького Эрнеста неопровержимо об этом свидетельствовали. Покуда я сидела в таких раздумьях, меня внезапно отвлек тихий вздох, раздавшийся, казалось, совсем рядом. Я торопливо оглядела комнату, почти ожидая увидеть герцога, хотя это не тот звук, какой обычно возвещает о его появлении. Лунный свет, льющийся сквозь незашторенные венецианские окна, наполнял помещение. Никого видно не было, и я вернулась бы к своим размышлениям, если бы кто-то не тронул мою руку, лежащую рядом с креслом на жардиньерке.
Боже! У меня сердце оборвалось от страха, ибо в тот же миг безобразная фигура Кунштюка с пронзительным стоном рухнула к моим ногам. Забыв, что он глухонемой, я спросила, как могла мягко, что ему нужно. Не могу сказать, что я испугалась: карлик всегда был со мною крайне почтителен и, входя, кланялся мне ниже восточного раба, я же в ответ защищала его от других слуг, ненавидящих беднягу за уродство. И все же несмотря на добрые отношения между нами, нарушаемые лишь странными вмешательствами, упомянутыми в прошлом письме, должна сознаться, что едва не позвонила в колокольчик, дабы не оставаться с ним наедине. Я уже встала с намерением это сделать, но тут он вскинул голову, отбросил всклокоченные волосы, так что лунное сияние озарило все чудовищно гипертрофированные черты его нечеловеческого лица, и уставился на меня с такой жалобной мольбой, что я не сумела устоять. Это было тем более трогательно, что обычно он угрюм, замкнут и злобен – по крайней мере так уверяют слуги, хотя со мною совсем иной. Я села и, гладя карлика по косматой голове, чтобы унять его непонятное волнение, повторила вопрос: на сей раз не словами, а с помощью жестов. На этом языке я могу разговаривать с ним довольно быстро, правда, обычным способом, а не так, как они с Заморной общаются по каким-то загадочным общим делам, когда мелькание пальцев исключает для стороннего наблюдателя возможность понять, о чем речь.
Последующий разговор был лаконичен, как телеграфная депеша.
Кунштюк (в ответ на мой первый вопрос). Нельзя было этого делать.
Я. О чем ты?
Кунштюк. О вашей поездке.
Я. Что будет?
Кунштюк. Опасность.
Я. Что герцог рассердится?
Кунштюк. Что герцог умрет.
Я (после паузы, немного придя в себя). Как это понимать?
Кунштюк. Так и понимать! Дело было настолько близко к свершению, что кара, хотя бы частичная, неизбежна.
Я. Не могу взять в толк, что ты говоришь.
Кунштюк. Может, вы и не понимаете, но это так. Не надо вам было ревновать. Зря вы поддались любопытству. Коли любовь Заморны принадлежит вам, важно ли, что она принадлежит не вам одной?
На это я воскликнула:
– Так она и вправду его жена!
Он не услышал моих слов, поэтому я, взяв себя в руки, повторила вопрос на языке жестов.
– Истинная правда, – был ответ. – Леди Оронсей и впрямь жена герцога.
Я ничего не могла сказать; мысли мешались, сердце помертвело. Сколько я пробыла в оцепенении, не чувствуя ничего, кроме нестерпимой боли, – не знаю. Наконец я вспомнила, что произошло, и принялась искать глазами Кунштюка, но он уже ушел. В голове роились тысячи вопросов, которые я хотела ему задать. Однако я понимала, что требовать его назад бессмысленно: он никогда не продолжает разговор, который считает оконченным.
В ту ночь сон бежал от моей постели. Весь следующий день я провела в смятении, которое Вы, моя дорогая бабушка, можете вообразить, но я описать не могу. Меня пугала тень опасности, на которую намекнул мой муж, а еще более – тень его неудовольствия; я корила себя за глупую ревность, и одновременно пламень той же самой ревности разгорался в моей душе еще жарче; я молилась о возвращении герцога и трепетала при мысли о новых бедах, которые оно сулит. Так миновала ночь. Прошел день, и следующий, и еще один – вернее, они ползли, словно нагруженные свинцом. За все время мне не было от мужа ни единой весточки, хотя здешние секретари ежедневно получали из Адрианополя депеши, скрепленные его подписью и печатью. Значит, он не мог быть сейчас на вилле Доуро, и это хоть немного утешало.
Наконец, под вечер пятого дня, он приехал. Я была в салоне среди гостей, когда вошел герцог в сопровождении моего брата. Эдвард был весел и бодр, а вот Заморна, увы, выглядел усталым и изможденным. Значит, проклятье и впрямь пало на него, и я тому причиной.
Едва он вошел, его окружила плотная толпа, так что я, как ни терзалась угрызениями совести, долго не могла приблизиться к нему и заговорить. Стоя в сторонке, я приметила мою невестку Марию: она бесстрашно подошла к своему мужу, и Эдвард улыбнулся так тепло, взял ее за руки с такой нежностью, что я едва не расплакалась при мысли, насколько иной прием ожидает меня саму.
– Заморна, – услышала я голос Монморанси, – скажите на милость, что с вами такое? Вы перетрудились! Клянусь, так не годится! Если вы столь слабосильны, лучше уж сразу препоручить вас заботам гробовщика.
– Скажите на милость, Монт, – беспечно отвечал мой муж, – что с вами такое? Определенно, вы смотрите на мир сквозь кривое стекло. Это вам надо к гробовщику! Что до меня, я здоров как бык.
Поделиться книгой: