13 историй из жизни Конькова (Рассказы)

Я придумал замечательную вещь. Когда наш отряд выйдет на сцену и начнет песню, я одним прыжком, почти без разбега, взлечу на пианино и разверну над головами ребят наш отрядный вымпел. Вот здорово будет! Другим классам и тягаться нечего. Конечно, это нелегко. Но можно. Я видел, как артисты это в цирке делали. И даже совсем перепрыгивали пианино. И еще на дудочках играли и на таких маленьких гармошках. Это «музыкальные эксцентрики» называется.

Я начал тренироваться в прыжках. Сначала на столе. На кухонном. Когда, конечно, никого дома не было. Но через несколько тренировок мама, по-видимому, о чем-то догадалась. Посмотрела так подозрительно на нас с Валькой:

— Что-то у нас стол начал шататься?

— Наверное, рассохся, — я говорю. — Или, может быть, наоборот, забух.

— Как это забух? — удивилась мама.

— Ну, как вот кадушка летом, в деревне, помнишь? Когда ее водой залили.

— Интересно, отчего бы это вдруг столу забухнуть? — еще больше удивилась мама. — Я, кажется, в нем огурцов не солила.

— Ну… атмосферные осадки могут сказываться, — пришел мне на помощь Валька.

— Осадки, говорите? — совсем уже заинтересовалась мама. — А вам не кажется, что кое-какие «осадки» действительно, могут спуститься, но совсем на другую поверхность?

В общем, домашние тренировки пришлось прекратить. Мы перенесли их во двор, на стол для пинг-понга. Но, во-первых, там всегда полно народу, редко когда можно улучить время, а во-вторых, что это за стол? Курам на смех, а нам с Валькой — всего по пояс. Разве такой стол можно сравнить по высоте с пианино?

Одним словом, немало мне пришлось проявить терпения и изобретательности, чтоб научиться хорошо прыгать в высоту и длину. Но у меня ведь был большой интерес! А значит, как говорит Людмила Тимофеевна, энтузиазм и инициатива. Они мне помогали. А потом чуть в один день не заглохли.

В тот день мы решили провести с Валькой генеральную репетицию. Будто невзначай мы задержались после урока пения в зале. На мне были новые безразмерные носки в клеточку, и шнурки на ботинках я предусмотрительно заранее развязал.

И вот, едва закрылась дверь за последним из ребят, Валька встал на страховку у пианино, а я снял ботинки, разбежался и, едва касаясь пола своими новыми носками, полетел к заветной цели. Я знал, я чувствовал, что это будет рекордный прыжок!

…Как вошел в зал директор, мы не слышали. Мы только увидели его широко раскрытые глаза и бледные губы.

В общем, я не буду рассказывать, что потом было. Вы и сами догадаетесь. Всех нас — и меня, и Вальку, и Валькину маму, и мою, по очереди и всех вместе, вызывали в кабинет директора. Людмилу Тимофеевну тоже вызывали. И мне почему-то было ее жалко-жалко: у нее было такое грустное лицо.

— Нужно развивать в себе полезные привычки и навыки, — говорил директор. — А не те, которые чреваты плохими последствиями.

Я не знал, что такое «чреваты», но спросить было неудобно. Наверное, это какие-нибудь самые нехорошие навыки, решил я. Потому их и зовут так — «чреватые». Вроде червивые, значит. Противные, как изъеденный червями трухлявый пень. Если на него прыгнуть, он и будет чреват плохими последствиями. Развалится и обдаст все вокруг трухой и пылью.

Но хуже всего, что из-за этого самого случая с пианино Людмила Тимофеевна решила не брать нас с Валькой в турпоход за город. А наш класс давным-давно уже к этому походу готовился. Мы мечтали, как будем ловить в речке рыбу, разводить костер, варить уху. И теперь всего этого для нас не будет.

Мы стали думать, как бы нам загладить свою вину, уговорить Людмилу Тимофеевну не обижаться и простить нас.

Все время уходило у нас с Валькой на это. Мы из-за этого думанья даже тихие-тихие стали, на переменах не бегали с ребятами, а, как девчонки, вдоль стеночек по коридору ходили. Наконец, придумали. Все оказалось очень просто.

— А ведь за городом нет пианино, — сказали мы Людмиле Тимофеевне. — Так что вам за нас нечего бояться!

Людмила Тимофеевна засмеялась, и, хотя ничего больше не сказала, мы поняли, что в поход собираться можем.

Что это был за день! Замечательный денечек! Мы уехали на электричке далеко-далеко, ходили и в лес, и на речку, и сколько угодно боролись, кувыркались, носились в догонялки по большущей поляне, и никто нас не останавливал и не говорил, чтобы мы кричали потише.

Мы совсем не заметили, как пролетело время и Людмила Тимофеевна уже стала говорить, что пора потихоньку собираться в обратный путь.

И здесь стряслось неожиданное.

Целый день светило солнце, а тут все разом потемнело. Наползла здоровенная туча, ударил гром, как будто кто-то великанского роста переломил о коленку здоровенную палку. И пошел дождь, прямо ливень. Мы едва-едва успели добежать до какого-то старого сарая, стоявшего на краю поляны, и то намокли. Но это было еще не самое худшее.

Когда гроза кончилась и мы вышли на дорогу, то увидели, что маленький ручеек, который мы перешли утром по хлипкому мостику, превратился в настоящую бурную речку. А мостика и в помине нет. Мутная вода бурлила и клокотала в речке, кружила и била о берег охапки сухой травы, какие-то сучки и ветки и даже целое воронье гнездо с приставшими перьями и пухом.

— Что же делать? — расстроилась Людмила Тимофеевна. — Вот-вот пройдет последняя электричка. И никто не знает, что мы здесь, что произошла неожиданность.

Услышав такое, наши девчонки запищали, некоторые даже захлюпали. Ребята держались, но им тоже было невесело. Наша промокшая одежда не торопилась сохнуть и противно липла к телу, в животах урчало.

И тут Валька посмотрел на меня, а я — на Вальку. На другой стороне ручья лежало толстое длинное бревно. Если бы его перекинуть с берега на берег, то получился бы отличный мост. Если бы… но как это сделать?

Веревка, есть у нас веревка? Если ее привязать к концу бревна, то, потянув всем классом… Мы стали спрашивать ребят, и веревка нашлась в рюкзаке у одного мальчика.

— Коньков, куда? — сердито закричала Людмила Тимофеевна, когда я подошел к кромке берега, чтобы примериться к расстоянию. — Куда ты, мало мам одного несчастья!

Она смотрела устало и недоверчиво, когда мы с Валькой начали торопливо излагать ей свой план.

— А если не перепрыгнешь? Ведь это далеко. Упадешь в воду.

— А веревка?! Веревка на что, Людмила Тимофеевна, я обвяжусь ею, а Валька будет держать. Даже если искупаюсь, это же лучше, чем всем ребятам лезть в воду и мокнуть. Но я перепрыгну, вы увидите.

Людмила Тимофеевна думала долго. Потом внимательно-внимательно посмотрела мне в глаза и сказала:

— Хорошо, Юра. Только будь осторожен.

Она сказала не Коньков, а Юра, и глаза ее были такие тревожные и в то же время какие-то радостные, как у мамы, когда я удивляю ее чем-то хорошим. И я понял, что сделаю невозможное, а перепрыгну этот несчастный ручей!

— Давай, Конек, давай! — хором подбадривали меня ребята, когда я, медленно пятясь, отмерял расстояние для разбега, а потом рванулся вперед. Последнее, что я увидел краем глаза, были руки Людмилы Тимофеевны, обхватившие виски.

…О том, что я уже на другом берегу, я понял по восторженному «ура», грянувшему за моей спиной. В это время земля как-то странно поползла у меня под каблуками. И едва я успел прыгнуть вперед, сзади что-то глухо шлепнулось в воду, подняв фонтан брызг. Это под тяжестью моего тела отвалился от берега толстый пласт глины. Если бы я сделал прыжок чуть-чуть меньше, всего на каких-нибудь два-три сантиметра…

Но теперь мне уже ничего не было страшно!

В один момент, раз-два, я отцепил от пояса веревку, привязал к бревну, оказавшемуся старой поваленной березой, и ребята с гиком потянули веревку к себе. Мне оставалось только немного придерживать тонкий конец бревна и не давать ему ползти в воду.

Через пять минут мост уже был готов. Первым перебежал по нему Валька. За ним — другие ребята. Потом, повизгивая и хихикая, девчонки. И наконец, опираясь на шест, который мы ей дали, Людмила Тимофеевна.

Все сразу повеселели и бегом понеслись к остановке электрички. У нас оставалось совсем мало времени, но мы успели и, довольные, кинулись рассаживаться по скамейкам поближе к окнам.

А Людмила Тимофеевна подошла ко мне и сказала:

— От имени всего нашего класса мы выносим тебе, Юра, благодарность. Я верю теперь, что ты учился прыгать с самой хорошей целью. Ты, правда, немного ошибся сначала, но зато твои энтузиазм и инициатива сыграли нам всем хорошую службу. Я расскажу об этом директору.

Она говорила так торжественно, что я даже вспотел.

— Да ладно, чего там, — буркнул я. — Каждый бы так сделал…

А потом мы всем классом пели хором любимые песни — «Барабанщик», «Бескозырка белая» и другие. И никто не останавливал меня и не предлагал помолчать.

А когда мы запели «Капитан, капитан, улыбнитесь», многие из ребят оборачивались в мою сторону, улыбались и показывали разными знаками — «молодец!».

Он верил

Он пришел к нам вечером. И сначала, в сумерках, я принял его за простой серый камушек. Таких много на берегу.

Но камушек шевельнулся, пробежал немного, встал столбиком. И я увидел круглые уши, бусинки-глаза, смешную усатую мордочку.

Усы ходили вправо-влево, вправо-влево: кто это очутился на его пути, такой громадный?

А может быть, гостю хотелось попробовать хлеба с колбасой, которые мы ели?

Стараясь не шуметь, я стал тихонько поворачиваться.

Но тетя Рая дернула меня за рукав:

— Что ты все крутишься? Очень тебя прошу, посиди спокойно.

Тетя Рая была расстроенная. И ее муж, дядя Гена, тоже очень расстроенный и сердитый. Они считали, что нам сегодня ужасно не повезло.

Пароход, которым мы должны были ехать от бабушки к себе в город, не пришел.

— И не придет сегодня, — объяснял всем матрос на пристани. — Скоро осень. Вверху по реке большой туман. Все суда будут стоять до завтрашнего утра.

Мы хотели вернуться к бабушке, но последний автобус в ее деревню уже уехал. Пошли на вокзал, в зал ожидания, а там уже набралось полно народу. Люди сидели на скамейках, на чемоданах, прямо на полу.

Мне было жалко тетю Раю. И немножко стыдно за себя. Потому что сам я расстроился только чуть-чуть. В самом начале. Но потом дядя Гена сердитым голосом сказал такое… такое… что я не удержался и закричал «ура».

Он сказал, что, чем валяться ночь в душном зале, лучше просто под открытым небом, на берегу. По крайней мере, на свежем воздухе.

Еще никогда в жизни я не ночевал под открытым небом, на свежем воздухе, на берегу большой реки.

Я только читал и завидовал путешественникам, которые ночуют, завернувшись в походные плащи и подложив под голову дорожные мешки.

А теперь мы сами будем путешественниками!

Правда, тетя Рая, услыхав про голую землю и плащи, не очень обрадовалась. Она сказала, что так нетрудно и простудиться, и велела, чтобы мы с дядей Геной набрали на берегу каких-нибудь досок и принесли от пристани несколько пустых ящиков. Еще она велела выдернуть там, где мы собирались ночевать, все репейные кусты и тщательно перевернуть все прибрежные камни.

Тетя Рая боялась пауков и мокриц.

— У воды, — говорила она, — всегда полно всякой нечисти.

Мы таскали доски, дергали репьи и переворачивали камни, наверное, целый час. И, честно говоря, здорово устали.

Но все равно я бы ни за что не променял такую жизнь на тесный и душный вокзал. Множество интересного, чего не увидишь и не услышишь днем, происходило вокруг в таинственном вечернем мире.

На реке зажглись бакены, и от них по воде бежали светлые дрожащие дорожки. Живым столбом толклись под фонарем у пристани мелкие ночные бабочки. Плескалась в воде рыба. Из темных кустов доносились непонятные, загадочные шорохи.

А в нашем маленьком лагере было светло и уютно. Мы сидели вокруг костра и ужинали хлебом с колбасой.

…В свете этого костра я и увидел мышонка. Он подошел совсем близко. Кусочек хлеба, который я тихонько кинул ему, долетел почти до самого его носа. Но ушастик испуганно отскочил в сторону и скрылся в темноте.

— Не вертись, ешь спокойно, я же просила тебя, — сказала тетя Рая усталым голосом. А дядя Гена посмотрел на меня строго.

Я перестал шевелиться, только голову вытянул, чтобы увидеть, когда «он» придет снова.

Но лучше бы я совсем не смотрел! Потому что тетя Рая тоже начала приглядываться и первая увидела. И вскочила, и закричала так испуганно, словно увидела целого волка.

— Гена, Гена, мышь! Я так и знала! Да мышь же! Прогони. Умоляю тебя.

Но дядя Гена не мог встать, у него болела спина из-за камней и досок.

— Пошел! — И камень, брошенный им, упал в том самом месте, где только что стоял мышонок.

Я закрыл глаза, и колбаса застряла у меня в горле. Вскочил и бросился туда, где глухо стукнул камень. Камень был, а мышонка не было.

Я шарил по земле, но пальцы хватали речные голыши да противные колючие репьи.

— Вымой руки, гадость какая, — брезгливо поморщилась тетя Рая.

А дядя Гена усмехнулся довольно:

— Ищи ветра в поле!

Конечно, он не покажется больше. Я знал это и все-таки смотрел — а вдруг. Есть мне совсем расхотелось. И на берегу почему-то сразу стало холодно и неуютно.

«Он пришел к нам, такой маленький. А мы! Как мы встретили его…»

Тетя Рая внимательно посмотрела на меня:

— Разве мне жалко колбасы? На, положи ему, если тебе так хочется. Только подальше.

— Давайте, давайте, — обиделся дядя Гена. — Поваживайте!

Я сидел и думал, что он сейчас думает про нас, мышонок. Вот он жил на берегу, совсем один, в стране дремучих трав. И вдруг появились мы, такие большие и незнакомые. А может быть, он жил не один и шел к себе домой, где его ждали. Но мы загородили ему дорогу. Или даже разрушили его дом, когда расчищали себе место на берегу. Разрушили чужой дом и даже не обратили внимания.

Я думал про все это, а дядя Гена внимательно смотрел.

И вдруг он пошарил вокруг себя рукой и кинул теперь уже не камень, а палку, небольшую такую палку, но для мышонка, наверное, целое дерево.

— Какой настырный! — удивленно сказал дядя Гена. — Привык, видать, царствовать здесь, у плохих хозяев. — И он показал рукой на ларек, который стоял у пристани: — Вон какие щели везде. Ну ничего, больше не заявится. Можете спать спокойно.

Дядя Гена лег на доски и укрылся плащом. И, наверное, сразу заснул, потому что больше не шевелился.

И мне тетя Рая тоже велела лечь.

Но сон почему-то не шел ко мне. Наверное, мне мешали звезды.

Вдруг чья-то тяжелая рука легла мне на плечо. Оказывается, это дядя Гена не спал под своим плащом и показывал мне глазами на тетю Раю: «Тише».

Я пожал плечами, мол, и так лежу тихо.