Разум океана. Возвращение в Итаку

Раумер почувствовал, как одеревенела правая нога, но сидел не шевелясь, и только отпустив слугу, расправил ногу, растирая ее ладонью.

После чайной церемонии Раумер расплатился по счету, вышел через раздвинутые ширмы-двери и с удовольствием определил, что за полтора часа, затраченные им на японский обед, солнце успокоилось и перестало мучить иокогамцев.

Ноги, затекшие из-за непривычной позы, постепенно отходили, до встречи оставалось около часа, Раумер решал пешком идти к дому Гофмана-Таникава. Он не спрашивал дороги: хорошо изучил план Иокогамы и знал, что минут через сорок будет в нужном ему месте.

3

Падал снег. Ветра не было. Колючие снежинки летели в воздухе, падали ему на грудь, цеплялись к ресницам, снова летели и, обессилев, падали, наконец…

Бакшееву стало холодно, он шевельнулся и открыл глаза. В сознанье проникло тарахтенье двигателя, он шевельнулся, и голос сверху сказал по-японски:

— Очнулся. Дайте ему сакэ.

У рта Степана появилось горлышко фляги, он приподнял голову и после глотка, другого увидел звездное небо.

Он понял, что находится в кунгасе, вокруг японцы, наверное, рыбаки. Сильный запах рыбы Степан тоже стал теперь различать.

Над ним склонился человек, лица его не было видно.

— Фонарь, — коротко бросил он.

«Наверное, старшина», — подумал Бакшеев. Он сощурился от света фонаря. Старшина долго смотрел на Степана, потом спросил:

— Ты кто? — помолчал и добавил: — Рюскэ, янки, инглис?

Бакшеев молчал, и свет ушел от его лица.

— Молчит, — сказал человек с фонарем. — Но живой будет. Глаза у него живые.

— Это с того корабля человек! — крикнул кто-то сквозь шум двигателя. — Слышали взрыв днем?

— Почему ты думаешь, что с корабля? Если был взрыв, то обязательно значит корабль? — возразил другой голос.

— Хватит болтать, — оборвал их старшина. — Эй, на носу! Приготовь багор, сейчас подходим.

Хлопнул двигатель и замолк. Тишина вдруг превратила кунгас в невесомый ковер-самолет, и он понес Степана Бакшеева к новым, необыкновенным приключениям.

4

Дом, где жил доктор Адольф Гофман-Таникава, представлял собой типичный «бунка-дзютаку» — распространившийся в двадцатом веке гибрид традиционного японского жилища и европейского строения. Первыми к их строительству приступили деловые люди, японцы, связанные коммерческими и иными контактами с представителями неазиатского мира. Особенное развитие эта уродливая архитектура, пытающаяся совместить несовместимое, получила в приморских городах, теснее других соприкасавшихся с тем, что чуждо и неприемлемо японской душе.

В «бунка-дзютаку» Гофмана-Таникава японская часть дома служила для приема соответствующей категории гостей, постройка европейского типа предназначалась для других.

Впрочем, сам доктор жил в обеих, в зависимости от настроения и расы очередной любовницы. Белых он принимал как правило только в комнатах, покрытых циновками — татами.

Генриха Раумера хозяин встретил радушно, расспрашивал о Берлине, новостях с Восточного фронта, угостил плотным ужином в добром немецком духе: «Вспомним Фатерлянд, дорогой земляк». Сосиски с капустой были недурны, пиво из холодильника тоже. Раумер сказал об этом доктору, хозяин довольно заулыбался и сказал, что готовил он сам, для земляка старался.

Вспомнилось: о любви резидента к тайнам кулинарии тоже есть строчка в характеристике, и Раумер усмехнулся. О деле пока не было сказано ни слова. Адольф Гофман-Таникава был довольно высок для японца, несколько полноват, скулы едва обозначались на лице, волосы темно-каштановые, густые, голова с широким лбом без признака плеши или намека на лысину. Прямой нос и большие, прижатые назад уши, подбородок вялый, слегка раздвоенный. Мало японского было в облике хозяина, разве что глаза выдавали, свидетельствовали о его причастности к островной нации.

После ужина Гофман-Таникава предложил сигареты и посерьезнел сразу, давая всем видом понять — настало время приступить к делу. Раумер начал первым:

— Итак, что вы можете добавить к сообщению, которое вы передали в Берлин?

— Почти ничего. Но с вашей помощью я надеюсь проникнуть в тайну.

— Располагайте мною. Я к вашим услугам.

— Благодарю вас.

Гофман-Таникава легким щелчком сбил с сигары серую шапочку пепла в перламутровую раковину.

— Мне стало известно, что лаборатория профессора Накамура находится на одном из необитаемых островов Тихого океана. Координаты острова тщательно засекречены. Их знают три-четыре человека во всем государстве. Мне эти люди известны. Попытаться сделать их информаторами бесполезно — правоверные самураи, фанатики. Пришлось действовать другим путем.

Доктор выдержал паузу. Раумер, смотревший во время разговора в сторону, повернул голову и вопросительно взглянул на него.

— Через профессора Накамура, — с явным удовольствием произнес Гофман-Таникава.

Раумер приподнял брови, но ничего не сказал, разочаровав хозяина; Гофман-Таникава рассчитывал на больший эффект.

— Разумеется, косвенно, — сказал доктор.

Раумер больше не смотрел в сторону.

— Случайность, не больше, но главное в нашем деле — искать в хаосе случайного то, что необходимо явится залогом успеха, — несколько рисуясь, сказал Гофман-Таникава.

Эту черту его характера Раумер отметил в своей памяти еще в Берлине.

— Года три назад я принял в свою клинику молоденькую медицинскую сестру. Она пришла ко мне с рекомендацией моего коллеги, ведающего медицинской школой, эту школу и окончила девушка. Хороший отзыв и приятная внешность заставили меня принять положительное решение.

— Нет, нет, — сказал он, заметив мелькнувшую на губах Раумера улыбку, — это не то, о чем вы подумали. Просто в моей клинике существует правило: обслуживающий персонал воздействует благотворно на больных и привлекательной внешностью а том числе.

Коллега мой оказался прав: у Тиэми Тода был природный дар сестры милосердия. Через год она стала лучшей моей помощницей в операционной, а ведь ей было лишь восемнадцать. Жила Тиэми с матерью, скромная, трудолюбивая девушка, я привязался к ней как к родной дочери. И вот случайность. Недавно умирает ее мать, она болела давно, иной раз я заглядывал в их квартирку, кое-чем помогал. Перед смертью мать Тиэми Тода передает мне шкатулку с просьбой распорядиться ее содержимым по своему усмотрению, но не оставить девочку без помощи.

В комнату неслышно вошла то ли экономка, то ли служанка хозяина — высокая японка с плоским и до удивления круглым лицом.

Она подняла левую руку вверх и пошевелила пальцами, потом согнула руку в локте и сделала ею полуоборот в воздухе.

Доктор ответил ей похожим жестом, только правой рукой, женщина кивнула и выскользнула из комнаты.

— Китоки — глухонемая, очень удобно иметь такую особу в доме, — сказал Гофман-Таникава. — Скоро придет Тиэми, я вас представлю.

— Эта необходимо? — спросил Раумер.

— Особой необходимости в этом нет, но и вреда тоже. Ведь наши отношения с вами вполне легальны.

— Хорошо, я не возражаю. Продолжайте, пожалуйста.

— Короче, в шкатулке были жемчужины, довольно ценные, хватило бы Тиэми закончить медицинский факультет, но главное для нас не это. В шкатулке я обнаружил документы, неоспоримо доказывающие, что Тиэма — дочь профессора Накамура!

— И он, конечно, ничего об этом не знает? — спросил Раумер.

— Естественно, он никогда не был женат, и мать Тиэми, бывшая любовница Накамура, никогда и никому о рождении дочери от него не говорила.

— Гм, это уже что-то… И как вы использовали такой козырь?

— Постарался, чтобы об этом узнал папаша. У меня не было почти никаких сведений о его нраве, но я попал в точку. Очевидно, старик догадывался о возможном существовании ребенка. Как бы там ни было, но он примчался сюда, в Иокогаму, хотя я знаю, как трудно, даже ему, добиться разрешения покинуть остров. И вот тут-то я сделал свою игру. Профессору требовался ассистент, опытный патологоанатом, он искал его через свое ведомство, об этом узнал я и подсунул старику своего человека, некоего Косаку Хироси, специалиста моей клиники. У меня он работает совсем немного, я знаком с ним по Китаю, но Косаку свой человек, и, кроме того, он неравнодушен к Тиэми.

— Он обработан вами?

— Тут дело сложнее. Косаку Хироси выполнял ряд моих поручений, не зная истинного их назначения. Он тщеславен и любит деньги. У меня есть на него компрометирующие материалы. Но задания, связанного с профессором Накамура, он не получил. Думаю, лучше сделать это вам. Вас я представлю Хироси как моего близкого друга, и вы быстро найдете с ним общий язык.

— Отводите от себя удар в случае провала?

Раумер сощурился и в упор посмотрел на хозяина.

— Что вы, — улыбнулся Гофман-Таникава, — как можно так думать?! Таково указание шефа, и мы оба должны его выполнить. Впрочем, позволю себе заметить, что мой провал принесет больше вреда рейху, нежели ваш. Не сердитесь, камерад, и не хотите ли выпить?

— В Берлине известно, в каких трудных условиях приходится вам работать здесь, в этой стране, — примирительным тоном сказал Раумер. Ссориться с Гофманом не было никакого расчета.

— Это хорошо, что вы стали это понимать там, на Тирпицуфере, — откликнулся хозяин дома. — Кемпетай и тайная военная полиция просто вздохнуть не дают свободно. Любой контакт японца с представителем белой расы берется на контроль и всесторонне исследуется. Ни одна японская девушка не имеет права принимать какие-либо ухаживания со стороны иностранного подданного. Я, так сказать, наполовину европеец, и это помогает мне встречаться с людьми неяпонского происхождения. Вот и о вашем визите будет известно. Правда, в этом случае я принял меры… Поймите меня, камерад, — лицо Гофмана-Таникавы приняло грустное выражение, — хоть я работаю в дружественной Великому рейху стране, но и мне бывает иногда не по себе… Кемпетай — это ведь не просто контрразведка. Это организация с весьма широкими полномочиями по охране японского образа жизни от влияния Запада. С тайной полицией немного полегче. Она имеет среди населения такое огромное количество информаторов, что не успевает изучить их донесения с более или менее приличной степенью точности. Это тот случай, когда шпиономания идет на пользу разведчикам.

— У вас не так много времени, — продолжал резидент, — через три дня Косаку Хироси и Тиэми Тода на подводной лодке отправляются к любимому папочке на остров, координаты которого — увы! — неизвестны.

— Мне не ясны ваши намерения относительно роли дочери Накамура, — сказал Раумер. — Не думаете ведь вы, что…

— Нет, не думаю. Пока… Насколько я знаю Тиэми — заставить ее работать на нас против отца, появление которого она встретила с величайшей радостью… Нет, пока это исключено. Вот если Хироси сумеет окончательно подчинить ее своему влиянию, тогда другое дело. Но в любом случае позиция Косаку, позиция жениха дочери профессора, естественно, укрепляется.

— Что-нибудь прояснилось по существу работ лаборатории? — спросил Раумер.

— Ясного мало, собственно, нам ничего не известно. Накамура знают как микробиолога, но в последние годы его работы вообще не публиковались. Правда, мы определили, что между исчезновением американских подводных лодок, таинственной гибелью русских торговых судов и лабораторией Накамуры существует прямая связь. Какая? Что ж, это попытается выяснить наш Хироси. Главное, не скупитесь, мой друг, повторяю: он тщеславен и любит деньги. Но специалист отличный — Накамура будет доволен. Мы — тоже.

— Когда вы сведете меня с этим препаратором?

— Патологоанатомом, — поправил доктор. — Завтра утром. Ночевать я оставлю вас у себя. Кстати, вот и Тиэми. Это ее голос. Сейчас вы увидите лучшую представительницу японской нации. Входи, Тиэми, мы ждем тебя.

С легким шорохом раздвинулись стены, в комнату вошла Тиэми Тода, Раумер повернулся, привстал и узнал в ней девушку из трамвая.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Испытание темнотой

1

— Мы весьма сожалеем, господин Бакшеев, но его превосходительство склонен рассматривать ваше появление у берегов Японского государства как попытку проникнуть на чужую территорию с целью шпионажа в пользу иностранной державы, с которой Божественный император находится в состоянии войны. Мы удручены необходимостью сообщить вам, господин Бакшеев, что за подобное деяние рассматривается как преступное и влечет за собой высшую меру наказания — смертную казнь через повешение.

— Насколько мне известно, наши государства в апреле сорок первого года заключили договор о нейтралитете. Или за последние двое-трое суток обстоятельства изменились?

— О каком государстве вы говорите, уважаемый господин Бакшеев?

— О Советском Союзе, разумеется, гражданином которого я имею честь быть и с представителями которого категорически настаиваю на встрече.

— Но позвольте, его превосходительство не допускает и мысли о том, что вы гражданин Советского Союза. Разве мы стали б задерживать вас в этом случае?!

— Так кто же я по-вашему, черт возьми?!

Не стоило, конечно, выходить из себя, этот тип из контрразведки, или еще откуда, сразу заулыбался и стал более любезным, прямо до тошноты.

— Мы хорошо понимаем ваши чувства и соболезнуем вам, как достойному противнику, сделавшему неверный ход и попавшему под неумолимое колесо судьбы. Ваша родина далеко отсюда, по мы скрасим вам последние минуты и, возможно, попытаемся что-нибудь сделать для вас, если отнесетесь к нам со столь же высоким уважением и поможете в нашей неблагодарной, но такой важной для государства работе. Чашечку сакэ, сигареты, кофе? Не стесняйтесь, мы радушные хозяева, но не пора ли нам перейти на английский?

— Почему? — спросил Бакшеев. — Вы отлично говорите со мной по-русски. За кого вы меня принимаете в конце концов?

— Как жаль, как жаль, господин Бакшеев… Что же, видимо, мне самому придется назвать ваше подлинное имя… Джон Фулбрайт, агент американской разведки! Не так ли?

2

…Из кунгаса его вывели под руки рыбаки. Огней на берегу не было видно, но звездное небо отгоняло черноту ночи.

На пристани стояли две женщины, одна с ребенком за спиной, другая с корзиной в руках.

— Куда его? — спросил один из рыбаков, положивший на свои плечи правую руку Степана. — Тяжелый какой…

— Ко мне, пожалуй, это ближе всего, — сказал старшина кунгаса.

Он взял у одной из женщин корзину, подобрал на досках пристани вторую и бросил обе в кунгас.

— Китэ, — обратился старшина к женщине с ребенком, — этот человек, мы нашли его в море, будет находиться пока у нас, в нашем доме. Иди приготовь все.

Дом старшины кунгаса действительно был неподалеку, и скоро Бакшеев увидел широкое пятно окна, желтевшее на стене. По низкому крыльцу, с трудом перебирая ступени, он вошел, скорее, его втащили в узкий коридор-прихожую, разули здесь, потом убрали стену и уложили на циновку-татами совсем близко от разлапистой чугунной печки, согревавшей дом.

Хозяйка подала Бакшееву чай, сваренную рыбу на деревянном подносе и чашечку с рисом. Покончив с едой, Степан ощутил вернувшуюся к нему способность говорить.

— Спасибо, — сказал он по-японски.

Тихо говоривший о чем-то с женой хозяин дома вздрогнул от неожиданности и повернул к Бакшееву широкое лицо.

— Кто ты? — спросил он.

— Русский, — сказал Степан. — Русский с утонувшего парохода.

— Кушай еще, — сказал хозяин. — Утром приедет доктор. Я уже позвонил.

Доктор действительно приехал утром.

Когда он вошел в домик старшины кунгаса, здесь уже с полчаса находились начальник местной полиции и три господина в штатской одежде. Они устроили перекрестный допрос и Бакшееву, и хозяину дома, собравшемуся было на промысел, и его жене, маленькой, напуганной всем происходящим женщине.

Степан Бакшеев окончательно отошел, он чувствовал себя окрепшим и спокойно рассказал про обстоятельства гибели «Имандры», потребовал встречи с представителями советского посольства или министерства иностранных дел Японии.

Степана вежливо выслушали, задали несколько вопросов, касающихся, главным образом, подробностей спасения. Потом позволили приехавшему доктору осмотреть Степана. После осмотра господа в штатском предложили Бакшееву поехать с ними.

Степан крепко пожал руку старшине кунгаса, хотел поблагодарить хозяйку, но она исчезла. Начальник полиции и один из штатских остались в доме. Бакшеева усадили на заднее сиденье большой легковой машины, где он оказался между двумя мужчинами в гражданской одежде, шофер включил зажигание, и они выехали из рыбацкого поселка.

Потом Степана Бакшеева трижды допрашивали в префектуре, дважды возили куда-то, окна автомобиля при этом были занавешены шторами, оставляли одного в комнате с единственным стулом, другой мебели не было, и вопросы звучали из динамиков, установленных в разных углах.