— А ну-ка я пойду… Марина Ивановна, подержите, пожалуйста, волка. Я — мигом! А как его имя отчество?
— Константин Димитриевич.
Стою одна с чужим волком. Стоим с чужим волком и ждем. Десять минут прошло, пятнадцать минут прошло, двадцать минут прошло (я давно уже всюду опоздала) — сорок минут прошло… Совсем как в сказке: один пошел, за ним второй пошел, за вторым третий пошел — первый пропал — за первым второй пропал — за вторым третий пропал… Я уже начинаю подумывать, не послать ли на разведку — Волка, тем более, что только слово, что — стоим: волк именно не стоит, мечется, рвется — и вдруг срывается — отрывается вместе с рукой и ремнем: хозяева!
Я, скача наперегонки: — В чем дело, господа? Ради Бога! Что случилось?
— Да ничего, Марина Ивановна, всё в порядке — он здоров и в отличном настроении.
Я: — Но почему же вы так долго не выходили? Теперь я всюду опоздала — сорок минут прошло!
Оба, в голос: — Сорок минут? Быть не может! Простите, ради Бога, совершенно не заметили! С ним так интересно, я в жизни не встречал такого человека. Сразу спросил: — «Вы офицер Добровольческой Армии?» Я: — «Было дело». — «Я уважаю всякого воина». И о войне стал говорить, страшно интересно: уважаю воина, но ненавижу войну. Потом спросил — где был после Армии. Говорю — в Болгарии. Ну, о болгарах тут — за-ме-чательно. Всё в точку. И такое рассказал, о чем я и понятия не имел: что вся наша грамота оттуда, и даже христианство, и вообще наррод за-ме-чательный! И нет не замечательного народа. Каждый народ замечательный. И почему — объяснил. И про простой народ тут… И что тоже — замечательный. А когда не замечательный, значит не народ, а сброд.
И тут же книжку мне подарил — про Болгарию — я у него чем-то вроде болгарина оказался. — А какой у него, Марина Ивановна, на полках — порядок! Сразу подошел и вынул — как клювом выклюнул. Тут я не стерпел: — А я, Константин Димитриевич, по правде сказать, думал, что у писателей — хаос.
Это, говорит, мой благородный друг, злые слухи, распространяемые невежественными и недобросовестными людьми. Чтобы ясно было в голове — нужно, чтобы ясно было на столе. А когда в голове ясно — то и на столе ясно. И тут же про первые дни творения: свет от тьмы и твердь от воды… Первый порядок. И греческого философа какого-то помянул: числа — и звезды… Я в философии не знаток, а сразу понял.
Я думал: поэт — только о стихах умеет — какое! Всё знает, точно в нем сто профессоров сидят — да что профессора! — просто, сразу, без всякой скуки, каждое слово глазами видишь… (Обращаясь к жене:) — Ну, конечно, это уж ваше медицинское дело — я в болезнях не знаток — (здоров, Марина Ивановна, как медведь — никогда даже зубы не болели!) — А вот так, здраво рассуждая — никакой в нем душевной болезни, и дай Бог нам с вами такой ясной головы на старость лет.
Она: — А какая у него голова красивая! В коридоре темно, стоит на пороге комнаты, за спиною свет, лица не видно, одно сиянье над головой. Я сначала не хотела заходить, как Вы говорили, вызвала тихонечко Елену Константиновну, стоим на площадке, шепчемся. И вдруг — голос:
— Я слышу незнакомый голос. Женский шепот слышу. Кто пришел?
Пришлось войти. Ну, объясняю: Марина Ивановна просила зайти справиться, как самочувствие, не нужно ли чего — сама не может…
А он — так ласково: — Заходите, заходите, я всегда рад гостю, особенно — от Марины…
И так широко раскрыл мне дверь, пропуская, так особенно-почтительно…
А какой он молодой! Совсем молодые глаза, ясные. И смелые какие! Я думала — блондин, только потом рассмотрела: седой. И такой особенный: простой и вместе с тем — торжественный. У меня сразу сердце забилось и сейчас — бьется. А какой порядок на столе! Книжки, тетрадки, все стопками, карандаши очинены, чернильница блестит: ни одной бумажки не валяется. О Вас стал говорить: — У меня никогда не было сестры. Она — моя сестра. Вспомнил, как вместе жили в Советской Москве, как Вы ключ от дома потеряли и не решились сказать, чтобы не обеспокоить — так и ночевали на лестнице…
Стихи говорил — замечательные. Про Бабу-Ягу — и про кукушку — и про Россию… Сначала наизусть, а потом по книжечке. Я посмотреть попросила — дал. Как бисер! И точно напечатанные.
Книжку мне подарил — с надписью. Вот.
Стоим на пустыре: будущая женщина-врач, бывший офицер, серый волк и я — читаем стихи. И когда опоминаемся — еще сорок минут прошло!
Господа. Годы пройдут. Бальмонт — литература, а литература — история.
И пусть не останется на русской эмиграции несмываемого пятна: равнодушно дала страдать своему больному большому поэту.
Ванв, 15 апреля 1936
Французские переводы Бальмонта
La poésie de langue française traduite par Balmont
Alfred de Musset
Альфред де Мюссе
Chanson/Надежда
Lorsque la coquette Espérance Nous pousse le coude en passant, Puis à tire-d'aile s'élance, Et se retourne en souriant; Où va l'homme? Où son cœur l'appelle. L'hirondelle suit le zéphyr, Et moins légère est l'hirondelle Que l'homme qui suit son désir. Ah! fugitive enchanteresse, Sais-tu seulement ton chemin? Faut-il donc que le vieux Destin Ait une si jeune maîtresse! 1840
Когда кокетливо Надежда перед нами Смеется, ласково кивая головой, И вдаль летит, взмахнувши легкими крылами, И с чудной грацией манит нас за собой, — Куда идем? Куда нас сердце призывает? За ветерком игривым ласточка летит, — Так сердце вдаль нас, легковерных, увлекает, Когда Надежда за собою нас манит. И вдаль сама она, воздушная, несется, И нам кокетливо кивает головой, И Рок, старик седой, насмешливо смеется С своей прекрасною и юною женой. Rappelle-toi (Vergiss mein nicht)/Не забывай!
Paroles faites sur la musique de Mozart
Слова, написанные на музыку Моцарта
Rappelle-toi, quand l'Aurore craintive Ouvre au Soleil son palais enchanté; Rappelle-toi, lorsque la nuit pensive Passe en rêvant sous son voile argenté; À l'appel du plaisir lorsque ton sein palpite, Aux doux songes du soir lorsque l'ombre t'invite, Écoute au fond des bois Murmurer une voix: Rappelle-toi. Rappelle-toi, lorsque les destinées M'auront de toi pour jamais séparé, Quand le chagrin, l'exil et les années Auront flétri ce cœur désespéré; Songe à mon triste amour, songe à l'adieu suprême! L'absence ni le temps ne sont rien quand on aime. Tant que mon cœur battra, Toujours il te dira: Rappelle-toi. Rappelle-toi, quand sous la froide terre Mon cœur brisé pour toujours dormira; Rappelle-toi, quand la fleur solitaire Sur mon tombeau doucement s'ouvrira. Je ne te verrai plus; mais mon âme immortelle Reviendra près de toi comme une sœur fidèle. Écoute, dans la nuit, Une voix qui gémit: Rappelle-toi. 1842
Не забывай меня, когда Заря пугливо Раскроет Солнцу свой блистательный дворец; Не забывай, когда серебряный венец Из ярких звезд наденет Полночь молчаливо! Когда к мечтам тебя вечерний час манит, Когда в душе твоей спокойно мирно спит Все, что в ней билось и боролось, Средь чащи леса ты внимай, Как тихо шепчет смутный голос: «Не забывай!» Не забывай меня, когда судьбы веленья Навеки нас с тобой, о друг мой, разлучат, Когда изгнанье, бремя долгих лет, мученья Унизят сердце, истерзают, истомят! О, вспоминай моей любви печальной муки, — Для тех, кто любит, нет забвенья, нет разлуки! Всегда, где б ни был я, внимай, Всегда, покуда сердце бьется, К тебе мой голос донесется: «Не забывай!» Не забывай, когда навеки под землею Твой верный друг в могиле сумрачной уснет, Не забывай, когда весеннею порою Цветок печальный над могилой расцветет! Мы не увидимся; но в час ночной, с любовью Склонясь к тебе, мой дух приникнет к изголовью, — Тогда средь ночи ты внимай. Как, полный трепетной тоскою, Прошепчет голос над тобою: «Не забывай!» Charles Baudelaire
Шарль Бодлер
Les Fleurs du Mal [5]/Из книги «Цветы Зла»
Correspondances/Соответствия
La Nature est un temple où de vivants piliers Laissent parfois sortir de confuses paroles; L'homme y passe à travers des forêts de symboles Qui l'observent avec des regards familiers. Comme de longs échos qui de loin se confondent Dans une ténébreuse et profonde unité, Vaste comme la nuit et comme la clarté, Les parfums, les couleurs et les sons se répondent. Il est des parfums frais comme des chairs d'enfants, Doux comme les hautbois, verts comme les prairies, — Et d'autres, corrompus, riches et triomphants, Ayant l'expansion des choses infinis, Comme l'ambre, le muse, le benjoin et l'encens, Qui chantent les transports de l'esprit et des sens. Природа — дивный храм, где ряд живых колонн О чем-то шепчет нам невнятными словами, Лес темный символов знакомыми очами На проходящего глядит со всех сторон. Как людных городов созвучные раскаты Сливаются вдали в один неясный гром, Там в единении находятся живом Все тоны на земле, цветы и ароматы. Есть много запахов, здоровых, молодых, Как тело детское, — как звуки флейты, нежных, Зеленых, как луга… И много есть иных, Нахально блещущих, развратных и мятежных. Там мускус, фимиам, пачули и бензой Поют экстазы чувств и добрых сил прибой. La beauté/Красота
Je suis belle, ô mortels! comme un rêve de pierre, Et mon sein, où chacun s'est meurtri tour à tour, Est fait pour inspirer au poète un amour Eternel et muet ainsi que la matière. Je trône dans l'azur comme un sphinx incompris; J'unis un cœur de neige à la blancheur des cygnes; Je hais le mouvement qui déplace les lignes, Et jamais je ne pleure et jamais je ne ris. Les poètes, devant mes grandes attitudes, Que j'ai l'air d'emprunter aux plus fiers monuments, Consumeront leurs jours en d'austères études; Car j'ai, pour fasciner ces dociles amants, De purs miroirs qui font toutes choses plus belles: Mes yeux, mes larges yeux aux clartés éternelles! Стройна я, смертные, как греза изваянья, И грудь, что каждого убила в час его, Поэту знать дает любовь — и с ней терзанье, Безгласно-вечное, как вечно вещество. В лазури я царю как сфинкс непостижимый; Как лебедь бледная, как снег я холодна; Недвижна Красота, черты здесь нерушимы; Не плачу, не смеюсь, — мне смена не нужна. Поэты пред моим победно-гордым ликом Все дни свои сожгут в алкании великом, Дух изучающий пребудет век смущен; Есть у меня для них, послушных, обаянье, Два чистых зеркала, где мир преображен: Глаза, мои глаза — бездонное сиянье. La géante/Гигантша
Du temps que la Nature en sa verve puissante Concevait chaque jour des enfants monstrueux, J'eusse aimé vivre auprès d'une jeune géante, Comme aux pieds d'une reine un chat voluptueux. J'eusse aimé voir son corps fleurir avec son âme Et grandir librement dans ses terribles jeux; Deviner si son cœur couve une sombre flamme Aux humides brouillards qui nagent dans ses yeux; Parcourir à loisir ses magnifiques formes; Ramper sur le versant de ses genoux énormes, Et parfois en été, quand les soleils malsains, Lasse, la font s'étendre à travers la campagne, Dormir nonchalamment à l'ombre de ses seins, Comme un hameau paisible au pied d'une montagne. В оны дни, как природа в капризности дум, вдохновенно Каждый день зачинала чудовищность мощных пород, Полюбил бы я жить возле юной гигантши бессменно, Как у ног королевы ласкательно-вкрадчивый кот. Я любил бы глядеть, как с душой ее плоть расцветает И свободно растет в ужасающих играх ее; Заглянув, угадать, что за мрачное пламя блистает В этих влажных глазах, где, как дымка, встает забытье. Пробегать на досуге всю пышность ее очертаний, Проползать по уклону ее исполинских колен, А порой в летний зной, в час, как солнце дурманом дыханий На равнину повергнет ее, точно взятую в плен, — Я в тени ее пышных грудей задремал бы, мечтая, Как у склона горы деревушка ютится глухая. Le balcon/Балкон
Mère des souvenirs, maîtresse des maîtresses, O toi, tous mes plaisirs! ô toi, tous mes devoirs! Tu te rappelleras la beauté des caresses, La douceur du foyer et le charme des soirs, Mère des souvenirs, maîtresse des maîtresses! Les soirs illuminés par l'ardeur du charbon, Et les soirs au balcon, voilés de vapeurs roses. Que ton sein m'était doux! que ton cœur m'était bon! Nous avons dit souvent d'impérissables choses Les soirs illuminés par l'ardeur du charbon. Que les soleils sont beaux dans les chaudes soirées! Que l'espace est profond! que le cœur est puissant! En me penchant vers toi, reine des adorées, Je croyais respirer le parfum de ton sang. Que les soleils sont beaux dans les chaudes soirées! La nuit s'épaissisait ainsi qu'une cloison, Et mes yeux dans le noir devinaient tes prunelles, Et je buvais ton souffle, ô douceur! ô poison! Et tes pieds s'endormaient dans mes mains fraternelles. La nuit s'épaississait ainsi qu'une cloison. Je sais l'art d'évoquer les minutes heureuses, Et revis mon passé blotti dans tes genoux. Car à quoi bon chercher tes beautés langoureuses Ailleurs qu'en ton cher corps et qu'en ton cœur si doux? Je sais l'art d'évoquer les minutes heureuses! Ces serments, ces parfums, ces baisers infinis, Renaîtront-ils d'un gouffre interdit à nos sondes, Comme montent au ciel les soleils rajeunis Après s'être lavés au fond des mers profondes? Ô serments! ô parfums! ô baisers infinis! Мать воспоминаний, нежная из нежных, Все мои восторги! Весь призыв мечты! Ты воспомнишь чары ласк и снов безбрежных, Прелесть вечеров и кроткой темноты. Мать воспоминаний, нежная из нежных. Вечера при свете угля золотого, Вечер на балконе, розоватый дым. Нежность этой груди! существа родного! Незабвенность слов, чей смысл неистребим, В вечера при свете угля золотого. Как красиво солнце вечером согретым. Как глубоко небо! В сердце сколько струн! О, царица нежных, озаренный светом, Кровь твою вдыхал я, весь с тобой и юн. Как красиво солнце вечером согретым. Ночь вокруг сгущалась дымною стеною, Я во тьме твои угадывал зрачки, Пил твое дыханье, ты владела мною, Ног твоих касался братскостью руки. Ночь вокруг сгущалась дымною стеною. Знаю я искусство вызвать миг счастливый, Прошлое я вижу возле ног твоих. Где ж искать я буду неги горделивой, Как не в этом теле, в чарах ласк твоих? Знаю я искусство вызвать миг счастливый. Эти благовонья, клятвы, поцелуи, Суждено ль им встать из бездн, запретных нам, Как восходят солнца, скрывшись на ночь в струи, Ликом освеженным вновь светить морям? — Эти благовонья, клятвы, поцелуи! Le jeu/Игра
Dans des fauteuils fanés des courtisanes vieilles, Pâles, le sourcil peint, l'œil câlin et fatal, Minaudant, et faisant de leurs maigres oreilles Tomber un cliquetis de pierre et de métal; Autour des verts tapis des visages sans lèvre, Des lèvres sans couleur, des mâchoires sans dent, Et des doigts convulsés d'une infernale fièvre, Fouillant la poche vide ou le sein palpitant; Sous de sales plafonds un rang de pâles lustres Et d'énormes quinquets projetant leurs lueurs Sur des fronts ténébreux de poètes illustres Qui viennent gaspiller leurs sanglantes sueurs; Voilà le noir tableau qu'en un rêve nocturne Je vis se dérouler sous mon œil clairvoyant. Moi-même, dans un coin de l'antre taciturne, Je me vis accoudé, froid, muet, enviant, Enviant de ces gens la passion tenace, De ces vieilles putains la funèbre gaieté, Et tous gaillardement trafiquant à ma face, L'un de son vieil honneur, l'autre de sa beauté! Et mon cœur s'effraya d'envier maint pauvre homme Courant avec ferveur à l'abîme béant, Et qui, soûl de son sang, préférerait en somme La douleur à la mort et l'enfer au néant! Кокетки старые на креслах полинялых: Румяна на щеках, ужимкам нет числа: В ушах завядших стук металла и стекла; Печать фатальности во взоре глаз усталых. О, сколько лиц без губ — и десен без зубов, Над зеленью стола склонилось с болью сладкой! О, сколько тощих рук, сведенных лихорадкой, Карман давно пустой обшаривают вновь! Под темным потолком засаленных кинкетов И канделябров ряд бросает тусклый свет На лица мрачные прославленных поэтов, Успевших промотать работу лучших лет. Вот греза адская, приснившаяся живо Больной душе моей в бессонный час ночной. Я сам сижу в углу берлоги молчаливой, На стол облокотясь, холодный и немой… Сижу, завидуя застывшею душою Веселью мрачному, упорству их страстей, Им всем, торгующим так нагло предо мною — Тот честью старою, та красотой своей! И ужаснулся я, почувствовав желанье Стоять подобно им на роковом краю Отверстой пропасти — и все-таки страданье Предпочитать концу — и ад небытию!.. Les litanies de Satan [6]/Молебствие Сатане
Ô toi, le plus savant et le plus beau des Anges, Dieu trahi par le sort et privé de louanges, Ô Satan, prends pitié de ma longue misère! Ô Prince de l'exil, а qui l'on a fait tort, Et qui, vaincu, toujours te redresses plus fort, Ô Satan, prends pitié de ma longue misère! Toi qui sais tout, grand roi des choses souterraines, Guérisseur familier des angoisses humaines, Ô Satan, prends pitié de ma longue misère! Toi qui, même aux lépreux, aux parias maudits, Enseignes par l'amour le goût du Paradis, О Satan, prends pitié de ma longue misère! <…> Toi qui fais au proscrit ce regard calme et haut Qui damne tout un peuple autour d'un échafaud, Ô Satan, prends pitié de ma longue misère! Toi qui sais en quels coins des terres envieuses Le Dieu jaloux cacha les pierres précieuses, Ô Satan, prends pitié de ma longue misère! Toi dont l'œil clair connaît les profonds arsenaux Où dort enseveli le peuple des métaux, Ô Satan, prends pitié de ma longue misère! <…> Bâton des exilés, lampe des inventeurs, Confesseur des pendus et des conspirateurs, Ô Satan, prends pitié de ma longue misère! Père adoptif de ceux qu'en sa noire colère Du paradis terrestre a chassés Dieu le Père, Ô Satan, prends pitié de ma longue misère! О лучший между сил, царящих в Небесах, Обиженный Судьбой и нищий в похвалах. Склонись, о Сатана, склонись к моим страданьям О ты, кто в черный миг неправдой побежден, В паденьи не убит, из праха возрожден. Внемли, о Сатана, внемли моим рыданьям. Всего подземного властитель, брат и друг, Целитель опытный людских исконных мук. Склонись, о Сатана, склонись к моим страданьям. Ты прокаженному, отверженцу, рабу Указываешь Рай, ведешь их на борьбу Внемли, о Сатана, внемли моим рыданьям. Ты можешь освятить позорный эшафот, И заклеймить кругом толпящийся народ. Склонись, о Сатана, склонись к моим страданьям. Ты, чей глубокий взор измерил глубь Небес, Ты, чьей рукой раскрыт огромный мир завес. Внемли, о Сатана, внемли моим рыданьям. Ты, жезл изгнанников, ты, жаждущих родник, Ты, всех повешенных, казненных духовник. Склонись, о Сатана, склонись к моим страданьям. Усыновитель тех, на ком скорбей венец, Кого от райских нег отринул Бог Отец. Внемли, о Сатана, внемли моим рыданьям. Prière/Молитва Сатане [7]
Gloire et louange à toi, Satan, dans les hauteurs Du Ciel, où tu régnas, et dans les profondeurs De l'Enfer, où, vaincu, tu rêves en silence! Fais que mon âme un jour, sous l'Arbre de Science, Près de toi se repose, à l'heure où sur ton front Comme un Temple nouveau ses rameaux s'épandront! Хвала великому святому Сатане. Ты в небе царствовал, теперь ты в глубине Пучин отверженных поруганного Ада. В безмолвных замыслах теперь твоя услада. Дух вечно мыслящий, будь милостив ко мне, Прими под сень свою, прими под Древо Знанья, В тот час, когда, как храм, как жертвенное зданье, Лучи своих ветвей оно распространит И вновь твою главу сияньем осенит. Владыка мятежа, свободы и сознанья. La mort des amants/Смерть влюбленных
Nous aurons des lits pleins d'odeurs légères, Des divans profonds comme des tombeaux, Et d'étranges fleurs sur des étagères, Écloses pour nous sous des cieux plus beaux. Usant à l'envi leurs chaleurs dernières, Nos deux cœurs seront deux vastes flambeaux, Qui réfléchiront leurs doubles lumières Dans nos deux esprits, ces miroirs jumeaux. Un soir fait de rose et de bleu mystique, Nous échangerons un éclair unique, Comme un long sanglot, tout chargé d'adieux; Et plus tard un Ange, entr'ouvrant les portes, Viendra ranimer, fidèle et joyeux, Les miroirs ternis et les flammes mortes. Постели, нежные от ласки аромата, Как жадные гроба, раскроются для нас, И странные цветы, дышавшие когда-то Под блеском лучших дней, вздохнут в последний раз. Остаток жизни их, почуяв смертный час, Два факела зажжет, огромные светила, Сердца созвучные, заплакав, сблизят нас, Два братских зеркала, где прошлое почило. В вечернем таинстве, воздушно-голубом, Мы обменяемся единственным лучом, Прощально-пристальным и долгим, как рыданье. И Ангел, дверь поздней полуоткрыв, придет, И, верный, оживит, и, радостный, зажжет Два тусклых зеркала, два мертвые сиянья. Nouvelles Fleurs du Mal/Из цикла «Новые Цветы Зла»
Le gouffre/Пропасть
Pascal avait son gouffre, avec lui se mouvant. ― Hélas! tout est abîme, — action, désir, rêve, Parole! et sur mon poil qui tout droit se relève Mainte fois de la Peur je sens passer le vent. En haut, en bas, partout la profondeur, la grève, Le silence, l'espace affreux et captivant… Sur le fond de mes nuits Dieu de son doigt savant Dessine un cauchemar multiforme et sans trêve. J'ai peur du sommeil comme on a peur d'un grand trou, Tout plein de vague horreur, menant on ne sait où; Je ne vois qu'infini par toutes les fenêtres, Et mon esprit, toujours du vertige hanté, Jalouse du néant l'insensibilité. ― Ah! ne jamais sortir des Nombres et des Êtres! 1866
Паскаль носил в душе водоворот без дна. Все пропасть алчная: слова, мечты, желанья. Мне тайну ужаса открыла тишина, И холодею я от черного сознанья. Вверху, внизу, везде — бездонность, глубина, Пространство страшное с отравою молчанья. Во тьме моих ночей встает уродство сна Многообразного — кошмар без окончанья. Мне чудится, что ночь — зияющий провал, И кто в нее вступил, тот схвачен темнотою. Сквозь каждое окно — бездонность предо мною. Мой дух с восторгом бы в ничтожестве пропал, Чтоб тьмой бесчувствия закрыть свои терзанья. А! Никогда не быть вне Чисел, вне Сознанья! Sully Prudhomme
Сюлли-Прюдом
Stances et poèmes [8]/Из сборника «Стансы и стихотворения»
Rosées/Роса
Je rêve, et la pâle rosée Dans les plaines perle sans bruit, Sur le duvet des fleurs posée Par la main fraîche de la nuit. D'où viennent ces tremblantes gouttes? Il ne pleut pas, le temps est clair; C'est qu'avant de se former, toutes, Elles étaient déjà dans l'air. D'où viennent mes pleurs? Toute flamme, Ce soir, est douce au fond des cieux; C'est que je les avais dans l'âme Avant de les sentir aux yeux. On a dans l'âme une tendresse Où tremblent toutes les douleurs, Et c'est parfois une caresse Qui trouble, et fait germer les pleurs. Сижу в мечтах и вижу как уныло Блестит роса на зелени лугов: Рука холодной ночи положила Ее на лепестки цветов. Откуда капли светлые упали? Там — без дождя свершают тучки путь. Ах, прежде чем на лепестках блеснуть, Они уж в воздухе дрожали! Откуда слезы на моих глазах? На ясном небе нет следа печали. Ах, прежде чем заискриться в очах, Они уж в сердце накипали! Всегда, в сердечной притаясь тени, Трепещут слезы, дремлют, накипают, И даже счастья радостные дни Порой блеснуть их заставляют! Ici-bas/* * *
Ici-bas tous les lilas meurent, Tous les chants des oiseaux sont courts: Je rêve aux étés qui demeurent Toujours… Ici-bas les lèvres effleurent Sans rien laisser de leur velours; Je rêve aux baisers qui demeurent Toujours… Ici-bas tous les hommes pleurent Leurs amitiés ou leurs amours; Je rêve aux couples qui demeurent Toujours… Здесь, на земле, цветок лишь миг блистает И пенье птиц так умолкает скоро, — В моих мечтах — весна не отцветает И вечны светлых песен хоры. Здесь, на земле, где все так пусто, тленно, Проходит страсть, сердца на миг волнуя, — В моих мечтах — царит любовь бессменно И звук отрадный поцелуя. Здесь, на земле, в томительной пустыне, Над дружбой, над любовью плачут страстно, — В моих мечтах — они, как две богини, Всегда смеются тихо, ясно. Je ne dois plus/* * *
Je ne dois plus la voir jamais, Mais je vais voir souvent sa mère; C'est ma joie, et c'est la dernière, De respirer où je l'aimais. Je goûte un peu de sa présence Dans l'air que sa voix ébranla; Il me semble que parler là, C'est parler d'elle à qui je pense. Nulle autre chose que ses traits N'y fixait mon regard avide; Mais, depuis que sa chambre est vide, Que de trésors j'y baiserais! Le miroir, le livre, l'aiguille, Et le bénitier près du lit… Un sommeil léger te remplit, Ô chambre de la jeune fille! Quand je regarde bien ces lieux, Nous y sommes encore ensemble; Sa mère parfois lui ressemble À m'arracher des pleurs des yeux. Peut-être la croyez-vous morte? Non. Le jour où j'ai pris son deuil, Je n'ai vu, de loin, ni cercueil Ni drap tendu devant sa porte. Je ne dois plus la voir jamais! Уж с нею не увижусь больше я!.. Но мать ее я часто навещаю; Болтаю с ней. Там, где любил — вздыхаю: Отрада грустная, последняя моя. В той комнате, что без нее скучает, Я чувствую присутствие ее, — И бьется сердце бедное мое: Все, все ему о ней напоминает. Здесь раньше я лишь на нее смотрел, Теперь кругом свой грустный взор бросаю, — С тех пор, как этот дом осиротел, Сокровищ сколько взором я ласкаю: Картины, книги, столик небольшой, И образок, висящий у постели, — Вся комната полна дыханья той, Чей смех и говор раньше здесь звенели! Порой мне чудится: опять она со мной… Сидим мы здесь, полны отрады сладкой… Так мать похожа на нее порой, Что должен слезы я стирать украдкой. Вы скажете: что ж, умерла она? О, нет! В тот день, как я скорбел душою, Она была цветами убрана, Но гроба не видал я пред собою. Ressemblance/Сходство
Vous désirez savoir de moi D'où me vient pour vous ma tendresse; Je vous aime, voici pourquoi: Vous ressemblez à ma jeunesse. Vos yeux noirs sont mouillés souvent Par l'espérance et la tristesse, Et vous allez toujours rêvant: Vous ressemblez à ma jeunesse. Votre tête est de marbre pur, Faite pour le ciel de la Grèce Où la blancheur luit dans l'azur: Vous ressemblez à ma jeunesse. Je vous tends chaque jour la main, Vous offrant l'amour qui m'oppresse; Mais vous passez votre chemin… Vous ressemblez à ma jeunesse. Мой друг, ты знать хотела, почему я Тебя так нежно, преданно люблю? Вот почему, мой друг, тебя люблю я: Похожа ты на молодость мою. В твой темный взор то скорбь, то упованье Роняют искру светлую свою, В твоей душе всегда кипят мечтанья, — Похожа ты на молодость мою. Твой тонкий профиль — чудный лик камеи, Эллады луч кладет игру свою На эту грудь и кос роскошных змеи, — Похожа ты на молодость мою. Любовью нежной, преданной сгорая, Я каждый миг твержу тебе: «люблю», Но ты идешь вперед не внемля, не взирая, — Похожа ты на молодость мою. Il y a longtemps/Это было давно
Vous me donniez le bras, nous causions seuls tous deux, Et les cœurs de vingt ans se font signe bien vite; J'en suis encore ému, fille blonde aux yeux bleus; Mais vous souviendrez-vous de ma courte visite? Hélas! se souvient-on d'un souffle parasite Qui n'a fait que passer pour baiser les cheveux, Du flot où l'on se mire, et de la marguerite, Confidente éphémère où s'effeuillent les vœux? Une image en mon cœur peut périr effacée, Mais non pas tout entière; elle y devient pensée. Je garde la douceur de vos traits disparus. Que je me suis souvent éloigné, l'œil humide, Avec l'adieu glacé d'une vierge timide Que je chéris toujours et ne reverrai plus! Ты руку жала мне, болтали мы с тобою, Всей юною душой волнуясь и любя… Я и теперь все твой, я все люблю тебя, А ты — стремишься ль ты ко мне своей мечтою? Увы! не помним мы о легком ветерке, Который подарил нас ласкою случайной; Не помним мы о бледном, ласковом цветке, Чьи лепестки мы обрываем с думой тайной! Я в сердце сохранил мне милые черты, Воспоминанья все в душе моей таятся, А ты — скажи: зачем меня забыла ты? О, боже, вот судьба! Любить тебя, терзаться, И вдруг утратить все о счастии мечты, И больше никогда с тобою не видаться!
