Людоед пойман

— Устроит. — Комендант помолчал. — Эшелон идет до Белозерска шесть часов, это — твое время.

— Почему вы считаете, что людоед будет в эшелоне?

— Потому что это самый большой состав, который уходит сегодня, и я хочу, чтобы им занялся ты. Все остальное мы проверим сами.

— Мой гонорар?

— Моя признательность, двести радиотабл и бесплатный проезд до любой нашей станции.

— Пятьдесят радиотабл сейчас, это невозвращаемый аванс. Плата за беспокойство.

Небольшие радиоактивные ИП[1] для микрогенераторов Таля действительно походили на таблетки и ценились в Зандре почти так же высоко, как золото. Они служили и по прямому назначению, и в качестве второй валюты, и полсотни радиотабл можно было назвать весьма приличной суммой.

— Ты всегда такой наглый?

— В большинстве случаев я убиваю людоедов бесплатно, просто ради того, чтобы они сдохли, — спокойно объяснил Туман. — Позволь мне заработать на выгодном заказе.

— Ладно, — усмехнулся Куманин. — Договорились.

Вопреки ожиданиям, самыми страшными стали отнюдь не первые дни после Времени Света. Самыми кровавыми — да. Самыми шумными, грохочущими, переполненными смертью, страданием, болью, растерянностью… — да. Но не самыми страшными. Удар той короткой — всего на два часа — войны был стремителен, бояться было некогда, люди или погибли, или оказались заняты выживанием.

А страх… Страх нетороплив, он приходит потом…

А сначала был шок, непонимание происходящего, непонимание грандиозности катастрофы, ожидание «заявления правительства» и зализывание первых, самых жгучих ран. Еще была мысль, что «все наладится», что «нам помогут», что «это долго не продлится». Люди жили сиюминутными интересами, не отдавая себе отчет в том, что нужно беречь спасенные ресурсы, продовольствие, воду. Мало кто понял, что жизнь изменилась безвозвратно, и потому самое страшное произошло через четыре месяца после Времени Света.

Когда случился голод.

Когда настали Жрущие Дни.

Многие фабрики синтетической пищи были повреждены, другие остановились, потому что закончилось сырье, где-то сумели восстановить гидропонные фермы, однако посевы еще не дали урожай. Запасы консервов подошли к концу…

Вот тогда и стало по-настоящему страшно.

Для государств, которые только-только формировались на обломках цивилизации, это стало первой и очень серьезной проверкой на прочность, и они прошли ее с честью, сумев уберечь население от совсем уж адских испытаний. Да, кое-где ели кожаную одежду и кору чудом уцелевших во Времени Света деревьев; где-то пытались перебиться охотой, убивая тощих животных и съедали их полностью, даже кости толкли в муку и делали лепешки.

А в Зандре появились каннибалы.

Сейчас о Жрущих Днях стараются не вспоминать, о них не принято говорить, но все знают, что те страшные недели наложили отпечаток на новый мир. Сделали его чуть жестче, чуть злее. После тех страшных недель в Зандре появились люди, а правильнее сказать — нелюди, — которые не смогли или не захотели остановиться, продолжили есть людей даже после того, как гидропонные фермы дали урожай, заработали фабрики и выросли новые звери.

Еда появилась, но потребность в человечине осталась.

Дни подарили Зандру Жрущих — мужчин и женщин, молодых и старых, сильных и слабых, скрывающих свои пристрастия и бахвалящихся ими, сбивающихся в банды и действующих исподтишка. Убивающих, чтобы есть.

Убивающих.

Жрущие не могли не проливать кровь, и потому скоро появились те, кто считал сам факт их существования аморальным. Появились люди, поставившие себе целью уничтожить всех любителей человечины. Появились ликторы.

— Как часто в Ярике шалили людоеды? — поинтересовался Берецкий, останавливаясь в тамбуре очередного вагона. Здесь, так же, как и везде, стоял крепкий запах дешевого табака, но дым уже выветрился, курильщиков не наблюдалось, вот Туман и выбрал его для короткой остановки. Задав вопрос, ликтор поднес к лицу маску Z и глубоко вдохнул.

— Периодически, — односложно ответил Порох.

— Раз в неделю?

— Реже. Раз в месяц… Иногда — два.

На фоне тщедушного Тумана Порох выглядел настоящим громилой: почти два метра роста, широченные плечи, пудовые кулаки и весьма неприветливое выражение круглого, грубо вылепленного лица заставляли рядовых пассажиров при встрече съеживаться и жаться к стенкам. Как относиться к навязанному напарнику, Порох еще не решил, от гибели друга еще не отошел, поэтому больше молчал, отделываясь односложными ответами и переложив основное бремя расследования на Берецкого. Тот не возражал: шел впереди, цепко оглядывая пассажиров, и если заводил разговоры, то всячески давал понять партнеру, чтобы тот не вмешивался.

— Ловили людоедов часто?

— Примерно в половине случаев. — Здоровяк поморщился. — Ярик — крупная узловая станция, пассажиров много, вот Жрущие и пользуются: приехал, убил, поел, уехал — что может быть проще?

Там, где была возможность, люди ездили по Зандру достаточно активно: торговали, воссоединялись с родственниками, переселялись в поисках лучшей доли… и через ключевые станции, в которые сходились ветки из разных областей, проходило множество народа. Туман представлял обстоятельства, в которых действовал Порох, и интересовали его не они, а работа:

— Как вы ловили людоедов?

— По доносам, в основном, — пожал плечами здоровяк. — Ты ведь работаешь так же.

— Есть разница. — Берецкий кашлянул и сделал еще один глубокий вдох через маску. — Я иду по Зандру, люди знают, что я — ликтор, и эти же люди знают грязные подробности о своих соседях, или подозревают, или догадываются. Людоеды оставляют следы, люди их замечают и обращаются ко мне.

— Или доносят, чтобы отобрать водоносный слой, — буркнул Порох.

— Я тщательно проверяю каждый донос.

— Как?

— Есть способы.

— Поделишься?

— Ты все увидишь, — пообещал Берецкий. — А что не увидишь — я расскажу.

— Договорились!

Здоровяк хлопнул напарника по плечу и сделал легкое движение к двери, намереваясь продолжить движение по вагонам, но ликтор, как выяснилось, не закончил.

— Но вы с Шамилем не шли по Зандру, а сидели на очень оживленном месте, через которое проходит множество незнакомых друг другу людей, о которых ваши информаторы ничего не знают.

— К чему ты клонишь?

— Я хочу понять, что ты можешь, — объяснил Берецкий. — Извини, конечно, но я должен выяснить.

Порох кивнул, признавая право ликтора на любопытство, помедлил и неохотно ответил:

— На самом деле мы с Шамилем работали по Жрущим только после совершения преступления, а так являлись обычными сотрудниками Железной Безопасности: охрана, порядок, сопровождение грузов… Если же находили труп с характерными повреждениями, то есть было ясно, что работал Жрущий, — тогда вызывали нас, и мы начинали стандартное полицейское расследование. Если успевали взять преступника до того, как он покинет Ярик, то получали дополнительную награду.

— До войны был полицейским?

— И я, и Шамиль, — уточнил Порох.

— Понятно… — Туман снова подышал через маску.

Дверь скрипнула, в тамбур вошел очередной курильщик — несмотря на поздний вечер, не все пассажиры еще спали, — однако здоровяк одним взглядом заставил любителя подымить ретироваться. Ликтор улыбнулся: «Спасибо» — и задал следующий вопрос:

— Как думаешь, что заставляет людоедов совершать преступления в городе? Берцы ведь давно объявили их вне закона и жестоко наказывают.

— Голод, — сразу и уверенно ответил Порох. — Как правило, переселенцы добираются до Ярика группами — одиночки через Зандр не ходят. Едут долго, иногда — больше месяца, все это время рядом с ними находятся люди, и…

— Людоеды не могут поесть.

— Именно, — подтвердил здоровяк. — Жрущим срывает крышу.

— А в Ярике они видят толпы незнакомых людей…

— Которых никто не будет искать…

— Если правильно выбрать жертву…

— Именно.

Берецкий рассмеялся:

— Примерно так я и думал.

Однако ответной улыбки не добился — Порох остался серьезен. И следующий, ожидавшийся, но неожиданный, не связанный с разговором вопрос задал довольно холодно:

— Зачем тебя со мной отправили?

Только сейчас спросил, когда они уже несколько вагонов прошли, а значит — готовился. Или выжидал, когда неспешно ползущий по Зандру поезд достаточно далеко отъедет от станции.

— Куманин узнал, что я в Ярике, и попросил помочь с поиском людоеда.

— Ты приехал в депо одним из первых. Когда Куманин о тебе узнал?

— Я в Ярике уже неделю, лечусь у ваших врачей от высыпаний Блэра, что подцепил в Зандре… — Берецкий смотрел напарнику прямо в глаза. — Куманин узнал, что я в городе, встретился и предложил контракт. Он хотел, чтобы я занял ваше место.

— Нам было бы легче, — хмыкнул Порох.

— Но я не согласился.

— Почему?

Контракт с Железными гарантировал ликтору стабильность — по нынешним меркам вещь необычайно редкую и желанную, и потому в голосе Пороха прозвучало искреннее удивление.

— Потому что основная людоедская мерзость таится в Зандре, и мое место там. — Берецкий тоже умел быть серьезным. Он сделал еще один вдох, вернул маску на грудь и кивнул на дверь: — Идем?

— Идем, — согласился здоровяк.

Вся техника Железных Берцев: вагоны, платформы, цистерны, локомотивы, путеукладчики, краны, дрезины, в общем — абсолютно весь железнодорожный парк, — была выпущена еще до Времени Света, соответственно, подверглась или ремонту, или полному восстановлению с обязательной оптимизацией под реалии Зандра. Локомотивы оснащались ударными ножами, а их ядерные силовые установки защищались броней; на крышах вагонов появились огневые точки с пулеметами и автоматическими пушками, а разведывательная дрезина перед эшелоном шла даже сейчас, по безопасному маршруту Ярик — Белозерск: Зандр есть Зандр, и страховка от его сюрпризов еще никому не вредила.

Что же касается внутреннего убранства пассажирских вагонов, то в подавляющем большинстве оно было предельно спартанским и состояло из грубо сваренных полок, на которые можно было сесть или положить пожитки. Стекла в окнах не предусматривались — Зандр жаркий, а в осеннюю непогоду и зимние морозы проемы просто закрывали броневыми ставнями.

Так выглядели самые дешевые вагоны, предназначенные для небогатых пассажиров или, как сейчас, для беженцев с Зандра, рискнувших отправиться в Русскую Арктику за лучшей долей.

— Вы Бобрыкины?

— Да, — подтвердила толстая черноволосая женщина, бывшая, судя по повадкам, полновластной императрицей своего малюсенького народца.

— Все? — уточнил Туман.

— Да.

— Все восемнадцать?

— Да, все восемнадцать.

Порох хотел было съязвить насчет многообразия семейных обычаев, но в последний момент опомнился и крепко потер подбородок, останавливая фразу и скрывая неуместную ухмылку. Здоровяк знал, какими скандальными и неприятными могут быть такие вот крепкие тетки, когда разозлятся, и решил не доводить дело до визгливых разборок.

А вот Берецкий не остановился, несмотря на то что, отвечая на последний вопрос, черноволосая многозначительно нахмурилась.

— Так было всегда или стало после Времени Света?

— Мы все — Бобрыкины, — рубанула «императрица». — А все, что было до Времени Света, не имеет значения.

— Понятно. — Туман кашлянул, опустил взгляд на планшет, неожиданно заинтересовавшись каким-то текстом, и несколько рассеянно повторил: — Понятно.

Поведение его было не угрожающим — тщедушный и низенький Берецкий самой природой не предназначался для угроз, — но тем не менее навевало тревогу: казалось, Туман уже нашел, в чем обвинить переселенцев, и теперь прикидывает, стоит ли оглашать приговор до прибытия подкрепления.

— Чего ты к нам докопался? — не выдержала «императрица».

И Порох вдруг поймал себя на мысли, что не смог бы ответить на вопрос. Бобрыкины — пять разновозрастных мужчин, пять разновозрастных женщин и восемь детей от восьми до пятнадцати лет, — являли собой заурядную группу переселенцев: латаные-перелатаные комбинезоны, стоптанные башмаки, потертые рюкзаки и мозолистые руки. Если они и отличались чем от остальных пассажиров вагона, так только общей фамилией. Но разве это повод для подозрения?

Но Туман отчего-то заинтересовался, остановился рядом с дремавшим семейством и начал расспросы, вызвав тревогу у взрослых и любопытство у детей.

— Чего ты к нам докопался?

Несколько секунд Берецкий непонимающе смотрел на подавшую голос черноволосую, а затем лениво осведомился:

— А почему я не должен докапываться к вам?

И прозвучал ответный вопрос хоть негромко, но настолько уверенно, что «императрица», явно готовившаяся перейти на повышенный тон, осеклась. Никакого кашля, никакого дрожащего дыхания — в вопросе прозвучала сила, о которую можно было разбить голову.

— Он. — Туман ткнул пальцем в одного из Бобрыкиных, небритого мужчину, под расстегнутым комбинезоном которого виднелась красная майка. — Что он скрывает?

Но смотрел при этом не на черноволосую, не на подозреваемого, а на детей. Задавая вопрос, Берецкий искал ответ не в словах, а на лицах тех, кто еще не научился управлять своими чувствами.