Орлиная гора

Поужинали под яркой круглой луной. Потом загасили лишние костры, подбросили хвороста в общий. Вспыхнуло пламя, высветило любопытные лица, повернутые к бабке Фекле. Та усмехнулась, пожевала выцветшими губами. Старуха устроилась на валежнике почти у самого огня, она и в теплые вечера мерзла. Солдаты за ее спиной выжидающе сопели.

Подошел Герман. Темка хмуро глянул на капитана, почувствовал, как напряглось плечо сидевшего рядом Митьки. Но Герман чуть опустил голову, приветствуя старшую у костра – бабку Феклу:

– Разрешите ли к вашему огню?

– Никак и ты байки послушать желаешь? – удивилась бабка. – А про что сказывать-то?

– Про Пески! – крикнул кто-то из-за Темкиной спины.

Все согласно зашумели.

Фекла посильнее затянула узел платка, уронила на колени руки с набрякшими венами. Помолчала, глядя в огонь. Она никогда не начинала сразу, точно тасовала невидимые картинки, выбирая нужные.

– Давно это было, так давно, что никто уже и не помнит, чем прогневала Создателя Дарра, дух-покровитель Даррского королевства. Прогневала сильно, и наказал Создатель: высохло прекрасное Синь-озеро, и из чрева его родились Пески, – бабка помолчала, поглядела вокруг – все ли слушают, всем ли интересно – и продолжила: – Красоты неописуемой те Пески, точно в пыль измолотое золото. А по нему ниткой бронзовой узоры выложены, сверху серебром присыпаны. Красиво… да только бед от них больше, чем красоты. Двинулись Пески на города и деревни, погребая под золотом своим все живое. Высыхали реки, истощались колодцы, и там, где раньше вода текла, накатывали волны сухие. И столько людей умерло под теми Песками, что назвали их Черными, – рассказывала Фекла так, словно сама повидала, горестно пришептывая и покачивая головой. – Спохватилась Дарра, бросилась Создателю в ноги. Молила, плакала, косами пол мела. И вымолила. Остановились Пески. Да только не поверил Создатель, что Дарра в ум вошла, и оставил памятку. Мол, не будет Пескам вечного покою. Не угадает никто, не почует, а придут они в движение, пойдут новой волной. Пойдут… да и схлынут. Милость Создателя в том, что земли потом оживут, реки вернутся, растения поднимутся. Пожалел Создатель создания неразумные. А людям поблажки не дал. Плакала Дарра, на мучения людские глядя. Слезы ее пречистые собирались в источник, что посреди Песков бьет. И вот сказывают, что только и можно в Черных песках выжить, если найдешь тот источник. Не каждому путь откроется. Дивом дивным заворожит, голосами заманит, видениями закружит – и заплутает смельчак. А стоит с тропки бронзовой в сторону шагнуть – так не от жажды погибель примет, а от золота сухого. Зыбучие Пески, хоть вроде и невысоконько заносит, а засосет – и следов не сыщешь. Как уйдут, так останутся на земле косточки, белые, точно век под солнцем лежали. Много смертей приняли Пески. Потому страшнее дня жаркого ночь темная. Не успели кого из погибших отмолить, или просто некому было покровителю поклониться – семьями же умирали, – так те не могут найти тропку в Сад Матери-заступницы. Вот ночью и придут души усопших к заблудшему. Жаловаться и плакать будут, такую тоску с собой приведут, что либо тронется умом путник, либо сам бросится в зыбучие пески. И будет так до тех пор, пока Дарра вину свою не отмолит.

Бабка Фекла замолчала неожиданно, и несколько мгновений стояла тишина, а потом все разом вздохнули, зашевелились. Темка недоуменно почесал бровь. Этот рассказ мало походил на обычные вечерние сказки, и княжич был сильно разочарован.

– Байки! – зевнул Герман.

Фекла поджала бесцветные губы.

– Может, и байки, – задумчиво сказал Александер. – Только при короле Семионе стоял в Северном Зубе гарнизон. Когда Пески двинулись, уйти не успели. Жажда, видно, совсем за горло схватила, пытались найти источник. Действительно, Пески зыбучие. И правда, говорят, где отливает по золоту бронзой, там плотнее и можно пройти. Четверо в песках сгинуло. Один вернулся, да умом тронулся – кстати, в Песках ему как раз ночевать выпало. А шестой, говорят, нашел источник. Тем и выжили. Потом волна сошла, земли ожили. Но гарнизон там уже больше полутора веков не держат. Зачем рядом с мертвым краем? Хотя на самом деле граница чуть дальше, ее только по карте отследить и можно.

– А Пески снова прийти не могут? – в голосе Шурки опаски было пополам с надеждой на приключения.

– Не думаю. Не только у нас, в Дарре уже почти два века не двигаются.

Темка проснулся среди ночи. Полог на фургоне был задернут, и только узкая полоска лунного света серебрилась в темноте. Чуть слышно похрапывал у противоположной стенки Александер, шумел ветер, раскачивая ветки деревьев. Княжич, как был – босиком, в тонких штанах, – выбрался наружу.

Лагерь спал. В соседнем фургоне ночевала семья капитана, дальше стояли еще четыре повозки, в них тоже расположились семейные. Солдаты же устроились на телегах и под телегами; сержант Омеля, славившийся басовитым храпом, расположился на краю опушки. Чуть в стороне за деревьями горел костер, фигура часового на его фоне казалась вырезанной из черной бумаги. Еще дальше проглядывались отблески пламени – там стоял отряд Дина.

Темка переступил босыми ногами, уколол сучком пятку. Вернуться, найти сапоги? Лень, да и Александера разбудит. А главное – терпения уже нет. Княжич торопливо потрусил в глубь леса, как раз между обозами. Ветки нагло цепляли за штаны, норовили хлестнуть по глазам. Хорошо еще – не совсем темно. Луна низко висела над деревьями, превращая мир в черно-серебристый слепок.

Когда Темка вылез из чащи, возвращаться в духоту фургона уже не хотелось. Он чуть поежился, скорее для проформы – теплый воздух мягко облегал тело, – и пошел обратно кружным путем, все больше приближаясь к соседнему лагерю. Там тоже спали, и только часовой сидел перед костром, что-то строгал, сдувая мелкие стружки в огонь. Темка постоял немного в темноте и двинулся дальше, ловя ночные шорохи. Было интересно угадывать, что же стоит за звуками, как лес живет сам по себе, когда суетливые люди ушли на покой. И только редкое позвякивание Темка никак не мог распознать. Звук не подходил этой ночи, напоминал совсем про другое – мощеный двор в родном замке. Княжич двинулся в сторону шума, пригибаясь и прячась за деревьями. Мелькнули отблески огня, точно там ходили с факелом. Темка чуть помедлил, почесал бровь. Бродить в темноте по лесу не совсем приятно, но любопытство тащило вперед.

Деревья разошлись, открывая поляну. У самого края стояла телега, та самая, с треснувшим днищем. Бок о бок притулилась вторая, и на нее что-то грузили трое солдат. Герман стоял тут же, подсвечивая факелом. Темка прищурился и, раньше чем разглядел, вспомнил, на что похожи звуки. Перегружали оружие, княжич угадал мушкеты. Он недоуменно пожал плечами: что за ерунда, одной такой телеги хватило бы вооружить полгарнизона. И это не считая того, что при солдатах. Темка снова почесал бровь. Кажется, ему лучше отсюда убраться, пока не заметили, недаром Герман занялся ремонтом ночью. Интересно, зачем им столько? Спросить у Митьки? Ох и заскребли на душе крысы! Что Темка знает о княжиче Дине? Еще вопрос, стоит ли ему доверять. Он еле слышно отступил в глубь леса.

Уже устроившись в повозке, все перебирал: спросить или нет Эмитрия о странном грузе? Глаза слипались, все-таки устал дорогой, и Темка уснул, ничего не решив.

Беспокойство подняло на рассвете. Княжич полежал, вслушиваясь в звуки просыпающегося лагеря. На минуту показалось, что все увиденное ночью – всего лишь сон. Но тут же слабым жжением отозвался ободранный в кустах локоть. Александер еще дремал тем зыбким предутренним сном, который может спугнуть любой шум. Темка прихватил одежду и выбрался из фургона.

По лагерю неспешно передвигались дежурные, полуголый босой солдат тащил от родника котелок с водой. Княжич шагнул на тропинку – и тут же вымок в росе. Оделся, в сапоги влезать не стал, а наоборот, повыше закатал штанины и пошел к воде, стараясь выбирать дорогу поближе к соседям.

Там тоже уже поднимались, и молодой солдат, стоя на четвереньках перед костром, дул на слабый огонек, смешно раздувая щеки. Темка оглядел повозки. Трава выпрямилась, но вот у куста сбита ветка, а тут выворочен ком земли. Явно отсюда отогнали телегу. У дальнего конца втиснулась лишняя, слишком близко к деревьям. Возле одной из повозок возился солдат, перетягивая веревками укрывавшую груз промасленную тряпку. Бережет от влаги зерно? Парадную одежду Дина? А может быть – порох? Солдат хмуро покосился на княжича, и тот принял беззаботный вид.

Мелькнул между деревьями капитан Герман. Вот уж кто как огурчик, и не скажешь, что не спал ночью. Честно говоря, связываться с ним не хотелось, уж больно противный тип. С таким общаться, что в трясине мыться. И у Митьки ничего спрашивать не будет. А то еще решит Дин-младший, что за ними следят. В конце концов, это дело князя, как и с чем сына отправлять. Вспомнилось, как Митька уронил: «Я обещал». Не сказал – кому, но Темка и так уверен, что отцу. Все-таки странные дела творятся у этих Динов!

Митька тосковал. В этом походе он чувствовал себя ненужным, точно и не по слову королю ехал служить, а навязали его Герману. Княжич когда-то представлял, как увидит на горизонте старую крепость, вступит под свод башни, выйдет на мощеный двор. Как прикоснется к камням, помнящим такое давнее прошлое. А сейчас приближающийся Южный Зуб заставлял нервничать, и все чаще Митька вспоминал Турлин.

Дом в столице у рода Орла огромен. Когда-то Дины славились плодовитыми матерями, и под одной крышей жило несколько семей. Но больше ста лет назад будто что подточило фамильное древо, и сейчас здесь обитали трое – князь с княгиней и наследник. Правда, Дин-старший появлялся дома очень редко. Князь то в разъездах, то наведывается в родовой замок Диннер. Княгиня же – подруга королевы, и предпочитает жить в Турлине. Митьке иногда кажется, что он знает отца больше по рассказам мамы, чем по редким встречам. Он предпочел бы ездить вместе с ним в Диннер, но родители против. Хорошо еще, что есть королевская библиотека и Дину-младшему позволено проводить там дни напролет.

Митька не понимал, почему мама не распорядится закрыть одно крыло особняка. Давно опустевшее, оно нагнетало тоску. А раньше еще и пугало, пока в пятилетнем возрасте княжич не предпринял свое первое «путешествие». Ночью, когда все уснули, прихватил свечу и отправился навстречу страху.

Шаги были так легки, что заглушались стуком собственного сердца. Темные коридоры казались пещерами. Огонек свечи скользил по стенам, и Митька обмер, когда увидел чей-то внимательный взгляд. Но это оказалась всего лишь картина. Род золотого Орла был так стар, что все портреты не поместились в Родовом зале. Митька приблизился, поднял свечу повыше: пожилой мужчина в старинном темном дублете внимательно смотрел на перепуганного потомка. Княжич упрямо поджал губы, расправил плечи. Повернулся к портрету спиной – с усилием, точно из стены могла вытянуться рука и ухватить за ночную сорочку.

Коридоры уводили все дальше от обжитой половины. Митька пытался подглядеть в щель между ставнями, куда завел его дом, но за окном густела темнота. Тишина, только скрипят под ногами доски и где-то далеко лениво брешет собака – звуки еле доносятся сквозь стены. Капнул на руку растопленный воск, свеча уменьшалась.

Лестница подняла на второй этаж, с площадки налево уходил коридор, направо высились огромные резные двери. Митька тронул тяжелое кольцо, провел пальцем по пыльному дереву – кажется, сюда давно никто не заглядывал. Нажал – не заперто. Открылась длинная комната с узкими высокими окнами, на половине из них не было портьер, и в лунном свете Митька огляделся. Да это же фехтовальный зал! Пустой, оружие вынесли. Но княжичу почудились отголоски давних тренировочных боев. Он вышел на середину. Когда-то его предки учили тут своих сыновей, тут его прадед впервые взял в руки меч.

Мальчик сел на пол. Казалось, стоит подождать – и воздух шевельнут забытые голоса, скрипнут доски под ногами, запахнет горячим потом выигравших свою первую битву княжичей. Митька так явственно представил это, что страх пропал. Он – княжич рода золотого Орла! Наследник. Потомок тех, кто жил когда-то в этом доме.

Об этом чувстве Митька вспоминал каждый раз, когда подходил к дубовым дверям отцовского кабинета. Стоит толкнуть створки, как первое, что увидишь, – щит с гербом рода Динов. Два поля: сверху золото, внизу – лазурь. Парящий орел раскинул крылья, в крепких лапах зажат меч.

В кабинете обычно густится полумрак. Задернуты тяжелые портьеры, притушены лампы. Только когда отец работает с бумагами, шторы подвязывают широкими бархатными лентами. Сегодня золото на гербе отражало солнце – отец был дома.

Княжич сел в любимое кресло, широко раскинул руки, положил ладони на подлокотники. Да, гигантский должен быть у гостя зад, чтобы сиденье пришлось впору. Когда хозяин кабинета в разъездах, Митька часто приходит, садится в это кресло и представляет беседу с отцом. Неторопливую, и князь отвечает на все накопившиеся вопросы. Чтобы скрыть легкий вздох сожаления, мальчик потерся подбородком о плечо. Отец всегда торопится, редко когда выпадает время спокойно побыть с сыном.

Князь молча ждал, пока Митька не прекратит ерзать. Потом уронил без предисловий:

– Поедешь с капитаном Германом.

– С кем?! Нет, я с ним не хочу!

– Поедешь! – Князь хлопнул ладонью по столу.

Митька сморгнул недоуменно: отец очень редко повышает голос. Что он такого сказал?

– Поедешь с ним. И будешь во всем его слушаться. Понятно?

– Но король посылает туда не для этого! – Митька спрыгнул на пол, шагнул к столу. – Капитан Герман не лучший наставник, ты сам знаешь.

Отец обогнул стол, присел на край. Твердые пальцы ухватили княжича за плечо, подтянули ближе:

– Митя, так надо. Я не могу сейчас все объяснить. Но так – надо. Пообещай мне.

Сын упрямо сжал губы.

– Ну не думаешь же ты, что я желаю тебе зла? Мне нужно, чтобы капитан Герман был подальше отсюда и с тобой. Обещай, что будешь слушаться его во всем. Он знает, что делать.

Митька вдохнул родной запах: от мундира пахло лошадьми, солдатскими казармами, дымом костров, порохом и немножко мамиными духами.

– Обещаю.

От Митькиного мундира сейчас тоже пахнет дымом и лошадьми. А еще смолой – вляпался на привале, никак не счищается. А запах маминых духов можно представить.

…На стене – длинная тень руки. Митька рассеянно шевелит пальцами, заставляя ее помахать в ответ. Огонек свечи горит неровно, пора снимать нагар. Значит – скоро придет мама. Этим вечером она дома, а не во дворце. Он закрыл глаза и прислушался: скребет в окно ветка яблони, скрипит в щели сверчок. А потом осторожно стукнула дверь. Шорох парчи и запах – ваниль и розовая вода – накатывают волной, окутывают княжича. Митька распахивает глаза: мама склонилась над столиком и длинными щипчиками снимает нагар со свечи. Потом она сядет рядом с кроватью, и можно будет попросить:

– Расскажи про папу.

Княжичу не нужны легенды и сказки. Он часами готов слушать, как отец и принц Эдвин сватали королеву Виктолию; как князь Дин служил в горной крепости; как ловил знаменитого разбойника Адвара, как привез принцу Эдвину траурную ленту – весть о смерти короля Гория. В маминых рассказах князь – герой и благородный воин. Засыпая, Митька мечтает быть похожим на отца.

Шуршащий запах ванили и роз еще долго чувствуется в комнате…

Но в последние дни Митьке не нравится запах мундира – он напоминает о данном обещании. Зачем отец взял с него слово? Разве не знает, что за человек – капитан Герман? Княжич поморщился, как от зубной боли. Все отец знает и понимает. Иначе не стал бы связывать наследника словом.

Почему-то вспомнилось, что в последний год у мамы стали находиться сотни предлогов, лишь бы не повторять рассказы об отце. А редкие истории звучали заученно-гладко, словно пересказ жития какого-нибудь героя древности.

Митька тряхнул головой: невеселое вышло воспоминание о доме. Подхватил повод, повел коня с опушки. Обоз Торна уже выехал на дорогу, пора. Поль недоуменно глянул на хозяина: ну и чего ты не садишься? Митька погладил теплый лошадиный бок. Шакалье племя! Как обидно, что все это происходит на глазах у Артемия!

Глава 3

Подняли синий штандарт на Северном Зубе, зеленый – на Южном. Местные так и стали называть: зеленый гарнизон, синий гарнизон. По молчаливой договоренности солдаты ходили в разные деревни. Разве что на торги и большие празднества к соседям выбирались, а на посиделки строго только к своим. Оно и правильно: к концу пути слишком уж возросло напряжение. А в деревнях дело до кулачных драк, а не то и до стрельбы дойти может. И если раньше на общих базарах рядились, у кого поля урожайнее, мужики сильнее да девки краше, так теперь еще и солдатами похвалялись. Мол, наши как начнут пулять, уши от грохота закладывает. А у наших кони так кони! Всем коням кони!

Пока обживали замок, притирались друг к другу, привыкали к новым порядкам – и лето прошло. В деревнях сжали Последний сноп и загуляли – да так, что Темка не знал, то ли гневаться, то ли плакать, глядя поутру на солдат.

Подкатила пора свадеб. Тут уж самому княжичу не отвертеться: приходили в крепость отцы женихов, кланялись, звали гостем быть. Откажешься – всю деревню обидишь.

По обычаю несли в подарок молодым вино для хмельной любви, сахарную голову или пряник – для сладкой жизни, шляпку подсолнуха, чтоб дом детьми богат был, да монетку, хоть мелкую, – для достатка. Вино и сладости шли к столу, подсолнухи вылузгивала ребятня, а монетки собирались молодым на обживу. Местным-то хорошо – почти в каждом доме настойку яблочную или ягодную ставят, а Темке что делать? С собой много не везли, а покупать на подарок в самой деревне считалось невежливым. Выкручивались, как могли. А вот на монетки княжич не скупился.

Больше всех понравилось бывать на свадьбах Лисене. Хоть и качала головой Дарика – мала еще, – девочка по-отцовски сводила бровки и добивалась своего. Доставали нарядное платье, укладывали коронкой на голове рыжую косу. Пока княжич Торн поздравлял молодых, гордая Лисена стояла чуть сбоку, на полшага сзади, держала расшитое полотно с дарами. А вот с Митькой она поздравлять отказывалась. Дичилась, решительно мотала головой. Но в какой бы деревне ни гуляла свадьба, отправить девочку домой до темноты не удавалось. Она пряталась от матери, и только когда первый хоровод вставал вокруг костра, выныривала из укрытия. Дарика, сама заядлая плясунья, прощала упрямую дочь.

Темка же свадебный костер ждал с тягучим замиранием. Деревенские девчонки, рано созревшие под горячими даррскими ветрами, бросали на княжича жаркие взгляды, поводили плечиками под расшитыми рубашками и, словно бы от духоты, распускали шнуровку на вырезе поглубже. Лисена, почти ровесница этих кокеток, наблюдала исподтишка, жадно вбирая премудрости. Дальше якобы случайно оголенных плечиков дело не шло – матери блюли дочерей зорко, но Темка все равно краснел, а после видел такие сны, что никому и не расскажешь, так стыдно и сладко. Одно утешало – Митька так же заливался краской.

Вот уж не думал княжич, что судьба делает подарки, когда о них и мечтать уже не смеешь. Темка каждое утро был готов благодарить Матерь-заступницу, что выбрали для Дина-младшего крепость Южного Зуба.

Готов был, но обычно забывал. Оно и понятно: дел у княжича, что блох у бродячей собаки. Одни закончил, уже и другие навалились. И сколько всего нужно помнить! Иногда казалось, что у Александера в одном из сундуков хранится запасная голова. Ну не может же один человек столько знать и уметь! Темка изо всех сил тянулся за капитаном, и к вечеру выматывался так, что бревном падал на кровать. Сон почти сразу начинал покачивать на широких ладонях, его не вспугивали даже вопли, несущиеся со двора, – Дарика запихивала в корыто Шурку.

Короток день, а ведь надо обязательно выбраться на встречу с соседом. Хочется и шпагой помахать, и наперегонки на другой берег сплавать, и по степи на лошадях промчаться. Митьку его дядя, брат матери-северянки, таким штукам научил, Шурка аж повизгивает каждый раз от восторга. Да и Темка еле сдерживал восхищение, когда друг на полном скаку пролезал у Поля под брюхом, почти падал, чудом удерживаясь в стременах, снова оказывался в седле – и через мгновение вскакивал на спину коня. Темка уже все бока ободрал, но все равно не бросал тренировки. Да и Митька наверстывал упущенное: в столице-то негде развернуться.

Когда тень закрывала мощеные крепостные дворы, княжич выбирался к реке Красавке. Тень от приметной ивы дотягивалась до отмели, значит, время ловить зеркальцем солнце. Метнул отраженный луч в сторону Южного Зуба – и жди ответа, Митька в это время должен стоять на смотровой башне. Вспыхнет над каменными зубцами звездочка. Закрутится в Темкиных пальцах зеркальце, то поворачиваясь к солнцу, то прячась: «Приходи». Три коротких вспышки с Южного. Значит – скоро прискачет. Не все же в библиотеке торчать! Забьется, как крот в нору, и сидит часами. Темка бы уже сдох от скуки. Сначала он думал, что Митька просто не хочет лишний раз пересекаться с капитаном, но потом с удивлением понял – княжичу Дину исписанные листочки интереснее многих других развлечений.

***

Свадебная пора была в разгаре, когда Александер не выдержал и сказал, что оставшееся вино крестьянам дарить, что шакалу львиную гриву пристегивать. Пришлось ехать в ближайший город. Капитан остался в крепости, отрядив в помощь княжичу двух солдат, а Герману так и вовсе – чем дольше Митьки не будет, тем лучше.

Дорога неторопливо ложилась под копыта. На хороших лошадях меньше двух суток пути, если не делать днем привалов и вставать с рассветом. Но с телегой, которую неторопливо тащила меланхоличная кобыла, раньше чем к утру третьего дня не поспевали.

Нежаркое осеннее солнце катилось к горизонту. Митька, до того оживленно рассказывавший об осаде Дунея, примолк и о чем-то рассеянно думал. Темка с вопросами не приставал, гонял в душе крысу, вспоминая разговор с Александером.

…Три дня назад княжич мучительно краснел, стоя в оружейке. Хорошо, что окон в комнате нет, и лампу поставили на стол, ближе к злополучному мушкету. Уши горели, того и гляди вспыхнут волосы. Александер же намекал, нет чтобы внимательно слушать! Только хмыкнул высокомерно: подлавливает капитан! Все по правилам: окон нет, дверь надежная, даже полки сохранились для оружия. Не доглядел, что слив разрушился. Вот и отсырели после первых же осенних дождей каменные стены. Позорище…

Под укоризненным взглядом Александера голова мотнулась вниз, Темка уставился на плитки пола. Лучше бы капитан отругал, чем вот так смотрел. Хорошо еще, что влага только взялась за свое ржавое дело – Александер преподал урок, но все-таки сберег оружие.

– Твой отец считает, что нет чести родовому мечу, если солдаты останутся безоружными.

Жар с ушей переполз на щеки.

Новую оружейку княжич выбирал тщательно. Глаза непроизвольно косили на капитана, но Темка упрямо отводил взгляд. Он должен найти сам, а там пусть судит.

– Тут, – Темка взглянул в лицо наставнику. Капитан не пощадит самолюбия княжича, тем более если за него будет заплачено оружием. Александер одобрительно кивнул, и Темке удалось скрыть ликование.

Позже, когда княжич собственноручно чистил мушкеты, капитан присел рядом и неторопливо рассказывал обо всех оружейных складах, которые ему приходилось видеть, – удачных и не очень. Тогда-то леший за язык Темку и дернул высказать сожаление:

– А тут оружейки как раз под обоз Дина, нашего и на четверть не хватит заполнить.

Александер глянул недоуменно. Княжич мысленно дал себе по уху: вот дурак! Дважды дурак: сначала – потому что подсмотрел и не сказал, а потом – проболтался. Теперь уж надо выкладывать все.

Капитан чуть нахмурился, выслушав. Спросил:

– А княжич Эмитрий?

Темка помотал головой. У Митьки он так и не спросил. Судя по отношениям с капитаном Германом – вряд ли княжич в курсе. А признаваться, что шпионил за их обозом, ой как не хочется!

Вот и вез теперь Темка запечатанный перстнем с Оленем пакет – отцу отправить с нарочным. Большую часть писал Александер, сверяясь с Темкиным рассказом и требуя почти стертых из памяти деталей. Княжич тронул хрустнувшую бумагу, и сразу крысы на душе заскребли с новой силой. Как ни крути, а про Митькин гарнизон донесение.

Неторопливо падающее с вершины небосвода солнце, пустынная дорога, редкие лесочки с едва начавшей желтеть листвой напоминали Митьке другое путешествие. Пять лет назад княжич Дин впервые отправился в путь без опеки родителей, с туром Весем.

…Княгиня Лада похожа на старшего брата разве что волосами – желтовато-белыми, как древесина березы. Наверное, и у гостя кожа когда-то была цвета снега, но походная жизнь закрасила ее крепко въевшимся загаром. А вот глаза – такие же серые, как у мамы, думал Митька, глядя на громадного мужчину. Княжичу велели звать его туром Весенеем или просто туром Весем. Мама пояснила, что так принято у нее на родине обращаться к мужчинам-родственникам. Человек-гора покивал, с любопытством глядя на племянника. Митьке захотелось обойти вокруг гостя, чтобы рассмотреть все-все. И жилет из черной кожи, прошитый узкими железными полосами, и широкий пояс – оружия на нем хватило бы паре солдат, и огромные сапоги – по два княжича могли бы поместиться в каждом, и короткую косу, перехваченную черным же шнурком. Мама рассказывала, что на этот шнурок по обычаю привязывают кольцо из кольчуги предка.

Каково же было Митькино изумление, когда выяснилось, что дядя служит королю не на воинском поприще. Вот уже несколько лет тур ездит по отдаленным провинциям родного Ладдара, выискивая неизвестные свитки. Какие покупает, какие – если монастырь ценит бумаги больше золота или наследники чтят память рода – переписывает. Князь Весеней Наш из рода Совы был королевским летописцем.

Каждый раз, когда Митька вспоминал об этом, поднималась в душе надежда: вот ведь, смог князь. И не только в том дело, что больших трудов стоит эта должность, а вера должна быть летописцу непогрешимая. Умение редкое найти крупицы правды в прошлом, не обмануть в настоящем, не приукрасить, даже ненароком, для будущего. Дерзкой кажется Митьке его мечта, но нет ее заветнее – стать королевским летописцем Иллара.

…Городские ворота давно остались позади, и Весь свернул на тропу, уводящую в сторону от торговых путей. Ехали в монастырь Матери-заступницы, что на берегу Искеры.

– Малыш, воины часто пьют за доблесть и храбрость в бою. Хмелеют больше не от вина, а от воспоминаний. Это хорошее чувство, малыш. Но есть еще храбрость, за которую можно пить только молча. Ты слышал о летописце Неране?

Князь называл малышом, но это вовсе не обидно. Подле могучего тура Митька ощущал себя щенком рядом с боевым конем. Виновато помотал головой.

– Больше двухсот лет назад мы воевали с соседями, с королевством Ваддар. И был тогда коннетаблем Клод Лежан из рода золотого Буревестника. Мстительный, жестокий, власть казалась ему хмельнее вина и слаще женщин, – Весь осекся, неловко глянул на маленького племянника, но все-таки продолжил: – Самым большим достоинством и удачей Клода Лежана была сестра-королева, нежно любящая брата. А больше ничего и не было, недаром он умудрился завести собственную армию в болото. Противнику хватило двух десятков человек, чтобы перекрыть гати. Прорывались страшно, не столько от железа погибло, сколько в вонючем чреве болотном сгинуло. А ближайших соратников Клод сам… Понимаешь, малыш, есть люди, которым проще убить, чем признать свои ошибки. Будь в войске другой летописец, поосторожнее, да что осторожнее! – тур махнул рукой. – Неран не лгал ни в одном слове. Клод дурной полководец, но о своей шкуре заботиться умел. В общем, как добрались до твердой земли, так и обвинили Нерана в предательстве. Мол, чернит благородного коннетабля для услады противника. Летописца сожгли на костре, а на растопку пошли, вестимо, свитки. После этого желающих говорить правду о воинском таланте Клода не нашлось. Потом уже оказалось, что некоторые языки можно укоротить лишь вместе с головой. А только до того доблестный коннетабль Клод загнал полторы сотни человек в лощину, из которой вернулось меньше десятка.

– Это был долг Нерана – говорить правду.

– Малыш, если бы каждый понимал – или желал понимать – слова так, как произнес их Создатель. Что есть долг, и что есть храбрость? Что безрассудство героя, а что – просто глупость?

Митька хотел возразить, но взгляд тура был столь тяжел, что княжич осекся. Может, и правда, стоит хорошенько обдумать, прежде чем бросать слова?

Монастырь стоит на высоком берегу Искеры. Из-за побеленных стен видны купола цвета неба, расписанные ветками чудных деревьев. По краю стены орнамент: темные фигурки зверей, покровителей родов. Говорят, в храме есть фреска: Матерь-заступница распахивает калитку Сада.