Помоги проекту - поделись книгой:
«Мы погибли! Спасения нет!» — говорили чуть не все.
Король, стараясь скрыть гнетущее его чувство и казаться бодрым, совещался с военачальниками; все были верхом на конях. Некоторые выразили мнение, что гибели не миновать, но надо придумать способ, чтобы тайно вывести короля из обоза; король с негодованием отверг это предложение. Иные, более решительные, предлагали силой пробиться сквозь неприятельские ряды, а более благоразумные советовали королю снестись с ханом, попытаться как-нибудь склонить его в свою пользу. Этому совету король и последовал. Хану было отправлено письмо, очень дружелюбное. Вместе с тем приказано было укрепить стан, окопаться и приготовиться к отпору; но по войску разнеслась весть, будто король в ту же ночь покинет стан.
«Нас оставляют здесь на убой!» — зашумела толпа. Жолнеры перестали работать в окопах. Смятение началось общее. Все только и помышляли о бегстве.
Сильно утомленный король едва сомкнул глаза, как был разбужен своим духовником, который сказал ему об общем волнении.
«Коня! — крикнул он. — Я поеду по рядам и покажу всем, что король с ними!»
Он поехал по стану с обнаженной головой; пред ним несли зажженные факелы, чтобы все ясно видели его лицо.
«Вот я! Вот я! Я — ваш король! — повторял он, проезжая мимо воинов. — Не бегите от меня, дети мои! Не покидайте, благородные шляхтичи, государя своего!.. Бог милосерд! Завтра с Его помощью я надеюсь победить врага. Я не оставлю вас и, если такова воля Божия, сложу мою голову вместе с вами!»
При этом у короля, говорившего взволнованным голосом, лились слезы по щекам. Это на многих подействовало; они приободрились и кричали: «Не уйдем, король с нами; он не покинет нас!»
С рассветом поляки уже были готовы к битве. Они замкнулись в неоконченных окопах; там, где недоставало насыпей, поставлены были телеги. Скоро начался бой. Татары бросились в тыл полякам. Хмельницкий направил один сильнейший отряд казаков на польский стан, а другому велел сделать приступ на город. (Мещане города помогали казакам.) Загорелась жестокая битва. Казаки неудержимо рвались в польский стан, наконец ворвались.
«Ради Бога спасайте меня и отечество!» — кричал король.
Около него стеснились более мужественные, хотели его избавить хоть от неволи; но казаки, наполнившие польский стан, рассеяли эту оборону и дорвались до короля.
Вдруг раздался крик: «Згода!» (мир). То Хмельницкий велел остановить бой.
С трудом унялись расходившиеся казаки.
Что побудило Богдана остановить бой, когда король был уже почти в его руках, — трудно решить. По одним известиям, он не хотел государя-христианина отдавать в плен крымцам; по другим — прекращение битвы было делом хана. Можно думать, что союз с ханом уже сильно тяготил в это время Хмельницкого, связывал ему руки: можно было опасаться, что татары при выгодных условиях легко могут перейти на сторону поляков; Богдан уже не ладил с ханом.
Хан и Хмельницкий прислали королю миролюбивые письма. Богдан старался уверить, что он не мятежник, что он и все казацкое войско желают, чтобы король был могущественнее своего покойного брата.
Король заключил договор с ханом: обязался ежегодно давать ему дань, или, как называли ее поляки, «подарок», в девяносто тысяч злотых, кроме того единовременно выдать двести тысяч.
После того состоялся договор с казаками. Численность казацкого войска полагалась в 40 тысяч; в казацких владениях (нынешние Киевская, Полтавская, Черниговская губернии и часть Подольской) воспрещалось проживать евреям; не дозволялось здесь стоять и коронным войскам; все должности предоставлены на Украине только православным; киевскому митрополиту давалось право заседать в сенате; об унии определено сделать постановление на сейм; наконец, всем повстанцам обещано полное прощение (амнистия) за все прошлое.
Такова сущность Зборовского договора. Выгоды, приобретенные Украиной сравнительно с военными успехами казаков, были очень умеренны. Хмельницкий, очевидно, не доверяя своим союзникам-крымцам, не хотел совсем оторвать свою землю от Польши. Он всячески старался выказать себя преданным слугой короля; по заключении договора пожелал свидеться с государем, «упасть к ногам его». Проведав о намерении Богдана ехать в королевский стан, казаки закричали, что они не пустят своего «батьку» без заложников, — пришлось одному из знатных панов остаться на время у них. Хмельницкий в сопровождении сотни знатнейших казаков прибыл в польский лагерь. Паны убеждены были, что Богдан явится пред лицом государя с унижением, с трусливым видом, как провинившийся «хлоп», но ошиблись: он вошел бодро, выказывая должное уважение к особе государя, но сохраняя вполне и чувство собственного достоинства. Преклонив одно колено, он стал говорить почтительно, но смело, указал вкратце на беды, какие пришлось вынести русскому люду, и прибавил:
«Прости смелости моей речи, государь милостивый, — мы не обманываем благосклонного слуха твоего… Терпение наше истощилось: мы вынуждены были заключить союз с чужеземцами против шляхетства… Можно ли осуждать нас за то, что мы защищали свою жизнь и имущество?.. Скот, если его мучить, и тот бодается! У меня и в помыслах никогда не было поднимать оружие против вашего величества, государя нашего милосердного и не повинного в страданиях наших. Мы восстали только против тех, которые презирали казаков как пресмыкающихся, угнетали нас как самых последних рабов».
Король молча, но ласково протянул руку; Хмельницкий почтительно поцеловал ее. Подканцлер от лица короля сказал несколько примирительных слов и выразил надежду, что Богдан загладит свой проступок «верностью и трудами на пользу отечества».
На другой день враждебные войска разошлись. Наконец после семинедельной осады вышли из своих нор на свет Божий поляки, бившиеся под Збаражем: из десяти тысяч их осталось около трех тысяч; от голода и изнурения они едва держались на ногах. Зборовский мир спас их от смерти. В это же время прекращено было восстание, поднявшееся в Белоруссии.
Вторая война Хмельницкого с Польшей
Первые дни по заключении Зборовского мира были счастливейшим временем на Украине. Народ искренно верил, что наступила пора свободы; что ни панов-католиков, ни жидов, ни ксендзов больше не будет на Русской земле. Вероятно, в это время сложились радостные стихи украинской думы: «Были страшные времена; никто не приходил спасать украинцев, никто не подавал воды омыть кровавые раны наши, а теперь прошли грозные невзгоды… Нет лучше, нет краше нашей Украины: нет на ней пана, нет жида, не будет и унии!»
Из каждого местечка, из каждого села, где проезжал Хмельницкий, — отовсюду население выходило навстречу, раздавался колокольный звон, и русский люд, по старому обычаю, с хлебом и солью встречал своего избавителя.
«Радуйтесь, — говорил он. — Сила русская перевесила польскую: теперь целый свет узнает, что значат казаки!»
Но восторги народа недолго длились — скоро настали снова дни скорби и бедствий. Поселяне, находясь в рядах казацкого войска, не пахали весь прошедший год полей. Хотя война дала всем очень богатую добычу, но она недолго держалась в руках: разные вещи сбывались за бесценок ловким торгашам и шинкарям; а между тем хлеб поднялся страшно в цене, и бедным людям пришлось очень круто. Скоро поняли, что и Зборовскому договору не очень-то можно радоваться.
Распустив свое ополчение осенью 1649 года, Хмельницкий принялся устраивать Малороссию. Он старался из поместий знатных украинских панов, особенно врагов русской народности, вроде Иеремии Вишневецкого, набрать побольше крестьян в реестровые казаки, чтобы избавить их от преследований. Записал в реестр Хмельницкий значительно больше народу, чем следовало по договору; казак вступал в казацкое звание со всем семейством и имел двух помощников, конного и пешего, кроме работников. Сверх того, было 20 тысяч казаков в запасе. Каждый реестровый казак делался полным собственником известного участка земли, каким он прежде пользовался у помещика. Кроме того, у панов были отобраны целые волости и отданы в пользование разных казацких чинов, пока они исполняли свои обязанности («ранговые поместья»). Все староство чигиринское отдано было на гетманскую булаву, то есть на содержание гетмана. Чигирин стал как бы столицей Малороссии. Всю страну Хмельницкий разделил на 16 полков; из них каждый занимал известную область с полковым и сотенными городами и селами. Во многих городах Хмельницкий оставил для мещан прежнее самоуправление и самосуд по «Магдебургскому праву» (например, в Киеве, Нежине, Чернигове, Новгороде-Северском, Стародубе и других).
В то время как Хмельницкий занимался устройством края, народное недовольство усиливалось. Дороговизна поднялась небывалая; а тут надо было еще платить татарам за их услуги. Хотя Богдан, сверх несметной военной добычи, переплатил им огромные деньги, но насытить алчность хищников было трудно. Пришлось обложить поголовно весь русский народ, чтобы уплатить им; а они, не довольствуясь этим, ничем не стесняясь, хозяйничали на Украине, даже уводили в плен женщин. Но недовольство народа перешло в негодование, когда Хмельницкому, по договору, пришлось многих своих бывших сподвижников-казаков обращать по-прежнему в панских крестьян. Хотя он записал в реестр гораздо больше, чем следовало, даже позволил, кроме реестровых, образовать охочие казацкие полки, но все же значительная часть населения, принимавшая участие в борьбе, но не вошедшая в реестр, должна была под именем «посполитых» вернуться к своим плугам, опять работать в панской неволе. Хмельницкий вынужден был издать универсал (указ), где приказывал всем не вошедшим в реестр «повиноваться своим господам под страхом смертной казни». В королевском универсале жителям Украины объявлялось даже, что в случае сопротивления «хлопов» владельцам коронное войско вместе с запорожским будет действовать против мятежников, как против неприятелей.
«Как! — кричал народ в негодовании. — Где же обещание гетмана? Разве мы не были казаками?!»
Тут только народ стал понимать истинное значение Зборовского договора, которым обеспечивались выгоды лишь нескольких десятков тысяч казаков, а не всего украинского народа. С этой поры Хмельницкий стал утрачивать любовь и доверие народа. «Хлопы» наотрез отказывались служить панам. Большая часть панов, вздумавших было вернуться в свои имения, должна была спасаться бегством; иные же богатые и знатные, вообразив, что они могут по-прежнему забрать в руки крестьян и даже совершить расправу над непокорными, возвращались с вооруженными отрядами в свои поместья и начинали творить суд и расправу.
«Прежние беды рушатся на наши головы, паны уже начинают мстить нам и мучить нас!» — с гневом и отчаянием говорил народ.
Буйство, мятеж, всякие насилия беспрерывно вспыхивали то там, то здесь. Хмельницкий думал суровостью положить конец всему этому — стал казнить непокорных, вешать их.
Это совсем уронило его в глазах народа; на него стали смотреть как на предателя, заодно с ляхами гнетущего народ. Само имя Хмельницкого, произносимое раньше с благоговением, стало у многих предметом презрения. Положение его становилось крайне затруднительным: «хлопы» составляли шайки гайдамаков, и он не мог помешать им; помещики искали защиты у него; говорят, огромная толпа народа явилась даже к нему и укоряла его.
«Так ты нас покидаешь, — кричали иные из них, — покидаешь тех, кого обязан защищать и не давать в обиду панству! Разве ты слеп и не видишь, что ляхи тебя обманывают, хотят тебя поссорить с верными воинами?! Поступай как знаешь. Если тебе нравится неволя, оставайся в ней, а мы выберем себе другого старшого, который лучше тебя постоит за нас».
Особенной любовью народа в это время пользовался отважный и непреклонный полковник Нечай, стоявший всегда против всяких сделок с поляками.
В 1650 году, когда Хмельницкий собрал в Переяславле общую (генеральную) раду, ему пришлось встретить большие затруднения, да и сам он, очевидно, вполне сознавал всю непрочность Зборовского договора. Он даже откровенно высказал это королевскому послу:
«Паны поддели меня. По их просьбе я согласился на то, чего исполнить никак не могу. Подумайте сами: сорок тысяч казаков, а с остальным-то народом что я буду делать? Они меня убьют, а на поляков все-таки подымутся!..»
Не думали и поляки исполнять заключенный договор. Когда прибыл в Варшаву киевский митрополит Сильвестр, чтобы занять место в сенате по договору, жители города выказали сильнейшее негодование: они и мысли не хотели допустить, что с ними рядом будет сидеть схизматик, и заявили, что оставят сенат, если будет сюда допущен враг римской церкви. Митрополит так и уехал из столицы ни с чем.
Хмельницкий в это время сильно добивался помощи у Москвы и негодовал на крайнюю сдержанность и осторожность ее.
В декабре 1650 года послы Хмельницкого явились в Варшаву и предъявили сейму требование, чтобы уничтожена была уния; чтобы важнейшие чины Польского государства скрепили Зборовский договор и чтобы четыре знатнейших пана, и в числе их Иеремия Вишневецкий, жили в своих украинских имениях без военных отрядов, как бы заложниками мира, и прочее.
Это посольство вызвало сильное негодование у польских сановников: их гордость и слепая религиозная ревность были жестоко оскорблены требованиями казаков. 24 декабря на сейме война была решена единогласно и постановлено собрать «посполитое рушение».
Вся Польша вооружалась. Папа прислал королю свое благословение, мантию и освященный меч, а всем поднимающимся на брань против схизматиков посылал отпущение грехов. Это воодушевило поляков. На Украине также готовились к борьбе, тоже придавали ей священное значение. Приехал из Греции коринфский митрополит; он опоясал Хмельницкого мечом, который был освящен на гробе Господнем. Но все же на этот раз прежнего воодушевления не было; народ уже не верил так в своего вождя, как прежде, негодовал на него за потачку панам, за казнь некоторых храбрых казаков, да и многим уже не по душе был союз с татарами, которые позволяли себе творить на Руси всякие насилия.
В феврале 1651 года началась война — началась неудачно для казаков: поляки уничтожили трехтысячный отряд их в местечке Красном (в Подолии). Дело было в Прощеное воскресенье ночью. Казаки сильно подгуляли: одни спали, а другие беспечно веселились — поляки нагрянули врасплох, изрубили пьяную стражу и ворвались в город. Жители ударили в набат. Храбрый полковник Нечай в это время пировал.
«Гей, Нечаю, утикаем (бежим)! Ляхи!» — кричали казаки, прибежавшие впопыхах к своему начальнику.
Спастись бегством еще можно было, но удалой полковник, разгоряченный вином, вскочил из-за стола и закричал:
«Утикати?! Щоб то казак Нечай утикав! Як можно свою славу казацкую пид ноги топтать? Давай коня! Вырижим всих ляхив — всих до одного!»
Он вскочил на своего буланого, которого не успели даже оседлать, и понесся на улицу, где уже началась свалка и казаки в темноте резались с поляками. Нечай полетел вперед, и казаки принялись, как поется в песне, «сикти на капусту ляхив». Жители принимали участие в бойне: из окон и с крыш стреляли в поляков. Жолнеры в беспорядке стали уже отступать; вся улица была завалена трупами. Уже поляки были вытеснены из местечка; победа была за казаками. Но вдруг позади них засверкало пламя и затрещали выстрелы. Это был сильный польский отряд, подоспевший на помощь своим и занявший местечко. Оно было зажжено с разных концов. Среди пылавших строений казаки отчаянно рубились. Нечай, весь изрубленный, исстрелянный, отмахивался еще саблей; поляки напрягали все усилия, чтобы взять его живьем, но не взяли. Умиравшего удальца снесли в замок, где он и скончался; пред кончиной он заповедал товарищам передать последний поклон матери.
Три дня еще бились казаки. Напрасно враги предлагали им сдаться, обещая помилование. Попробовали они пробиться и уйти, но это не удалось: все они сложили головы в лютой сече, только два сотника попались живые в руки поляков и были повешены. Беспощадная расправа постигла и жителей местечка: оно было выжжено дотла, а люди убиты.
Это злосчастное побоище сильно опечалило русских; оно было в глазах суеверных людей дурным предзнаменованием.
Хмельницкий старался вызвать в народе прежнее воодушевление и доверие к себе; в своем универсале выставлял на вид, что начинается борьба за «свободу Русской земли», призывал всех вооружаться поголовно, даже послал в Польшу своих агентов волновать крестьян, заверяя их, что казаки борются не за одну Русь, а за весь простой народ Речи Посполитой. В то же время казацкие послы отправлены были в Крым просить помощи у хана.
Большое польское войско начало опустошать страну между Бугом и Днестром. В иных местах казацкие отряды пытались дать врагам мужественный отпор, происходили упорные стычки, но больших сражений не было. Поляки стали под Берестечком на реке Стыри. Хмельницкий, ожидая татарской помощи, упустил удобное время напасть на врагов, когда они пробирались по болотистым местам и переправлялись через реку. Огромное польское войско, доходившее, говорят, до трехсот тысяч, расположилось теперь на большом поле, удобном для битвы. Поляки редко выставляли такие громадные силы: тут были не только воины «посполитого рушения», жолнеры, но и немцы-наемники. Очевидно, прежние легкомыслие и самоуверенность на этот раз не ослепляли поляков; они понимали, что идет борьба не с какой-нибудь ватагой казаков-удальцов, а с целым народом.
«В то время, — по словам свидетеля событий, — только ксендзы, женщины, старики и дети оставались дома, в Польше; все взрослые и сильные пошли на войну, освященную благословением римского первосвященника: всякому хотелось избавиться от грехов и мучений после смерти».
Здесь, на обширной равнине под Берестечком, должен был решиться роковой вопрос: быть ли Украине вольной казацкой страной или навсегда проститься со свободой.
У Хмельницкого теперь было гораздо меньше силы, чем у поляков. Хан на этот раз шел на помощь ему неохотно, не по своей воле, а по приказу султана: для Крыма Зборовский договор был выгоден, а усиление казачества за счет Польши казалось опасным. Но Богдан еще не унывал — он верил в свое счастье. Когда хан наконец прибыл и увидел польский стан, то остался очень недоволен: он не думал встретить такую силу.
Сам король своим присутствием воодушевлял войско, готовил его к бою. В то же время Хмельницкий устраивал свои боевые силы: на левом крыле стояла татарская орда; вперед был выставлен знаменитый казацкий четырехугольник из возов, поставленных в три ряда и скованных между собой цепями; пехота стояла в середине этого подвижного укрепления; по бокам находились отряды конницы; на правом крыле — казаки, из них реестровые, закаленные в боях, были главной силой.
Приготовленные к бою враждебные войска долго не видели друг друга: густой утренний туман скрывал их. В польском стане пели молитвы, по рядам воинов обносили образ Холмской Божией Матери. Затем объезжал их король и ободрял словами.
«Друзья! — говорил он. — Теперь наступает час воздать справедливую месть мятежникам и неверным. Я с вами неразлучно; уничтожим холопа и вернемся домой с победой или ляжем здесь все, обороняя честь отечества! Лучше смерть, чем неволя у холопов или посмеяние у всех народов!»
В казацком стане тоже готовились к смертному бою. Митрополит Коринфский в архиерейском облачении проезжал на коне между русскими; пред ним несли церковные хоругви и образа.
Хмельницкий в горностаевой мантии, опоясанный священным мечом, с гетманской булавой, осыпанной драгоценными камнями, носился на ретивом коне по рядам казаков и напоминал им, что настал час навсегда утвердить независимость веры и русского народа. Зычный голос гетмана, не раз пугавший врагов, разносился далеко по казацкому войску.
Взошло солнце. Туман поднялся, словно занавес, и открылось величественное зрелище: лучи солнца заиграли на блестящих панцирях и оружии огромного множества воинов; значки и знамена развевались на утреннем ветерке.
Враги молча и недвижно глядели друг на друга, словно измеряя свои силы. Ни та, ни другая сторона не хотела начинать бой. Несколько часов прошло в томительном ожидании. Было уже два часа пополудни. Облако стало надвигаться на солнце, и подул западный ветер. В польском войске заиграли на трубах и запели песнь в честь Богородицы — так поляки обыкновенно начинали сражение. Тогда двинулась вперед и казацкая пехота под защитой своего укрепления. С диким воплем кинулись татары на польское войско. Но тут Иеремия Вишневецкий стремительно ударил на казаков с двенадцатью полками, прорвал строй и врезался в середину казацкого войска. Сам Вишневецкий с мечом в руке летел вперед. Есть известие, будто бы один из казацких вождей изменил своим и во время этого налета велел казакам двинуться назад.
Вслед за Вишневецким король двинул артиллерию и немецкую пехоту, подоспел и еще один отряд на помощь. «Тогда, — по словам очевидца, — грянуло сразу несколько десятков пушек, поднялась черная туча, разрываемая огненными снопами; раздались страшные крики, ржание коней, рев испуганных волов, вопли раненых, а затем, когда поднялся дым, виднелись всюду багровые потоки крови, груды трупов в панцирях… и бешеные кони, волочившие по полю своих всадников, не успевших вынуть ног из седла и кончавших жизнь под шипами подков».
К вечеру участь битвы была решена. Хан, по словам летописца, закричал: «В казацком войске измена!» — и пустился в бегство. Пораженные безотчетным страхом, татарские полчища бросились вслед за ним; татары в беспамятстве, никем не преследуемые, покидали свои арбы с женами и детьми, а также и богатства, награбленные на Руси.
Хмельницкий, изумлявший всех своей твердостью и находчивостью, был озадачен этой картиной общего беспричинного бегства татар; он стоял как ошеломленный. Наконец, придя в себя, поспешно сдал начальство над войском полковнику Джеджалыку, а сам кинулся вслед за ханом, надеясь уговорить его вернуться. Хан не только не вернулся, но увел с собой Хмельницкого как пленника.
Джеджалык кое-как привел в порядок расстроенные казацкие полки и, мужественно отбиваясь от врагов, отступил к реке Пляшовой. Стемнело, и поляки прекратили битву. За ночь казаки окопались и к утру были уже готовы к бою: с трех сторон их защищали окопы, с четвертой — болото. Десять дней отбивались казаки, выдерживали страшную пальбу, но мириться с поляками соглашались только на условиях Зборовского договора. Поляки требовали полной покорности. На беду для русских, между ними начались нелады и ссоры. Начальство перешло к полковнику Богуну, который был горазд на разные военные хитрости и немало бед натворил полякам. К сожалению, в казацком стане смуты продолжались.
«Старшины нас покинули, — кричали многие, — Хмельницкий всему виной! Он, злодей, изменник, погубил нас!»
Наконец «хлопы», из которых состояло большинство казацкого ополчения, на своих сходках стали поговаривать о том, чтобы выдать королю своих начальников. Проведав об этих толках, Богун задумал тайком уйти с казаками из стана. Ночью с 28 на 29 июня казаки свезли на болото возы, шатры, кожухи, мешки, седла, из всего этого соорудили три плотины и начали тихо, незаметно ни для своих, ни для поляков, уходить отряд за отрядом. Утром 29 июня, когда проснулись в стане, кто-то крикнул:
«Братцы, все полковники ушли!»
Ужас охватил всех, толпы «хлопов» кинулись на плотины в таком множестве, что они не выдержали и народ стал тонуть. Напрасно Богун с другого берега уговаривает «хлопов» переходить мало-помалу; тщетно казаки кричали им: «Стойте, стойте! Тише!» Оторопевший от страха народ напирал толпами.
Поляки сначала и понять не могли, что творится в казацком стане, думали, что это какая-нибудь новая хитрость Богуна, что казаки притворным бегством хотят завлечь в свой табор врагов. Но спустя некоторое время поляки кинулись на оставленный казацкий табор, завладели всеми припасами, двадцатью восемью пушками, знаменами и прочим, затем принялись добивать бегущих.
После разгрома казацкого стана «посполитое рушение» было распущено, король уехал в столицу, а тысяч тридцать войска двинулись громить Украину; поляки надеялись теперь стереть казачество с лица земли.
Хан продержал у себя Хмельницкого как пленника до конца июля, затем отпустил его, взяв с него, вероятно, значительный выкуп. Таким образом, предательство хана мало того что погубило казаков под Берестечком, но и лишило их главного вождя в самое опасное время. Хмельницкий, освободившись от хана, прибыл в местечко Наволочь, где с горя три дня и три ночи пил без просыпу. Сюда стали сходиться к нему жалкие остатки казацких полков. Но здесь-то и сказалась необычайная сила воли Богдана: он не упал духом, не потерялся в несчастье, несмотря на то что казацкое дело, казалось, погибло, а сам он упал в глазах и казаков и народа, видевших в нем изменника.
На Масловом Броде, на реке Русаве, собралась так называемая черная рада. Здесь обвиняли Хмельницкого за то, что он покинул войско под Берестечком. В разных местах Украины на сходках осуждали Богдана как изменника, а он всюду смело являлся, с бодрым видом, с решительной речью, выставляя на вид, что он не считает еще дело потерянным. Прибыл он и на Маслов Брод, и спустя некоторое время казаки, незадолго перед тем проклинавшие его, готовы были идти на верную смерть по одному знаку его. Таково было обаяние этой сильной личности!
Ожил и народ и вооружился поголовно, готовясь опять к борьбе не на жизнь, а на смерть. Лишь только польское войско вступило на Украину, жители попутных сел и городов начали поджигать свои жилища, истреблять всякие запасы, портить дороги и мосты, беспрестанно нападать на польские отряды, не давая им покою ни днем ни ночью. Эта народная злоба приводила поляков в бешенство; они, овладев каким-либо селом, предавали непокорных поселян беспощадному поголовному истреблению, невзирая на возраст и пол. Русские на пленных поляках тоже вымещали свое озлобление, не уступая в зверстве своим заклятым врагам. Хмельницкий не в силах был остановить сильного неприятеля, тем более что литовский гетман вел новые силы на помощь полякам и занял Чернигов, а затем и Киев.
В конце августа силы польские и литовские сошлись под Белой Церковью. Неподалеку стоял с войском и Хмельницкий; силы его были невелики, по большей части состояли из новобранцев, — отваживаться на битву было слишком смело, и он предложил мир. Поляки тоже были утомлены войной; они видели, как трудно вести борьбу с ожесточенным народом, притом наступила осень: припасы добывались с большим трудом. Польские вожди согласились вести переговоры. Скоро казаки проведали, что гетман склоняется к миру, что он готов идти на большие уступки полякам, и пришли в сильное волнение. Когда польские комиссары ехали, охраняемые значительным отрядом, в замок для переговоров, казаки толпились вокруг, кричали, свистали, грозили им.
Один из комиссаров, старик Кисель, высовываясь из своего экипажа, старался успокоить толпу и говорил им кротко:
— Друзья мои, мы не ляхи; я русский; мои кости такие же русские, как и ваши.
— Твои русские кости слишком обросли польским мясом! — кричали ему в ответ казаки.
Гетман и полковники, унимая буйную толпу, поспешили навстречу комиссарам и почтительно ввели их в замок.
По окончании договора Хмельницкий и полковники вышли из замка к толпе казаков. Водворилось молчание; начали читать договор; но лишь только «хлопы» заметили, что число казаков уменьшено и что многим придется опять вернуться под власть панов, как поднялся сильный шум.
«Вот как ты, пане гетмане, трактуешь с ляхами! — раздались крики из толпы. — Сам подбил нас подняться на панов, а теперь нас, бедных, на муки им снова отдаешь!.. Но прежде чем до этого дойдет, ты сам сложишь голову и ни один лях отсюда живой не уйдет!»
Раздалось несколько выстрелов. Богдан и полковники скрылись в замке. Разъяренная толпа готовилась брать его приступом. Камни полетели в окна… Комиссары трепетали от страха, но Хмельницкий выказал необычайное присутствие духа. Он снова вышел из замка со всеми старшинами. Некоторые из толпы с поднятыми саблями и дубинами двинулись было против него; он положил нескольких своей булавой, а за ним и полковники саблями или своими перначами разгоняли «хлопов». Войсковой писарь кричал им:
Поделиться книгой: