Наследие последнего тамплиера. Кольцо

— Да, конечно, о дате нашей свадьбы. — Майк посмотрел на меня, удивленный моим замешательством.

— Конечно, — задумчиво ответила я.

И о чем только я думаю? За помолвкой следует брак. И раз уж Майк подарил мне кольцо, значит, хочет жениться на мне. А если я ответила согласием, это означает, что я хочу того же.

Я должна была думать о свадьбе. Но вместо того, чтобы занять свою голову приятными планами и ожиданиями, мыслями о моем белом подвенечном платье, о платьях подружек невесты, о торте и обо всем том, что нужно для самого счастливого дня в моей жизни, я, когда Майк застал меня врасплох, размышляла о кольце. И не о подаренном им, а том, другом, загадочном. Впрочем, признаваться ему в этом я не собиралась.

— А когда мы договоримся о дате, — заметила я, — нам придется позаботиться о приглашениях, костюмах, банкете и церкви…

— Разумеется.

— Как хорошо! — воскликнула я с улыбкой.

«Что и говорить, — сказала я себе. — Как я доберусь до этого?» И вспомнила день, когда все это началось…

Утром прилетели птицы смерти, управляемые мертвецами, и своим огнем уничтожили тысячи жизней, разрушили символы нашего города, заставили нас надеть траур.

Прилетели из темной ночи, отдаленной от нас на тысячу лет, из тех мест, где лишь посвященным светит кроваво-красный полумесяц. А теперь боль. Тоска по рухнувшим башням. Такая боль называется фантомной. Она бывает в ампутированных конечностях, и это все, что от них остается.

Там образовались бездонная пустота, и кажется, что городская ночь населена призраками. И город уже не тот. Он никогда не станет таким, каким был. Но это все еще Нью-Йорк. И будет им всегда.

Эти день и ночь изменили мой город, мир, меня и мою жизнь.

В то утро мне предстояло идти на заседание суда по запутанному делу о разводе, и я шла через приемную моей адвокатской конторы, которая располагалась неподалеку от Рокфеллер-центра, когда что-то привлекло мое внимание. Я услышала звук удара, ощутила незначительное сотрясение. Меня это удивило, поскольку в Нью-Йорке землетрясений не бывает. Я поднялась в свой офис, поздоровалась и уже входила в кабинет, когда поступило сообщение. Секретарша, сидевшая у телефона, закричала: «Oh my God!» [1]. Вокруг девушки собрались потрясенные люди, и все мы выбежали на балкон нашего здания, откуда, как и с многих других в Нью-Йорке, были видны башни. Мы увидели дым и в ужасе закричали, когда к башням приблизился второй самолет и вспыхнул огонь. С этого момента всех охватило безумие. Мы поняли, что это не роковая случайность, а предумышленный удар и далее может произойти все, что угодно. Противоречивые сообщения сменились трагическими; а потом пришел приказ покинуть здание. Всем рекомендовалось выехать за пределы Манхэттена. Ужас от зловещего жужжания лопастей вертолетов, прорезающих воздух, еще более нагнетался воем сирен пожарных и полицейских машин, а также карет «скорой помощи». Все они, как муравьи потревоженного муравейника, мчались по улицам, тщетно пытаясь хоть что-нибудь сделать.

Я не знала, как поступить: покинуть ли остров пешком по одному из мостов, потом взять такси и поехать в дом родителей, находившийся в районе Лонг-Бич. В конце концов я решила отправиться к себе и наблюдать за происходящим по телевизору.

Чрезвычайно подавленная, я начала звонить знакомым, имеющим конторы в «близнецах» или рядом с ними. Со многими удалось связаться. Говорить с людьми было трудно. Дозвонившись Майку, я поняла, что он крайне удручен. Поскольку Майк работал на Уолл-стрит, у него было много друзей, чьи конторы находились в башнях, и он все утро тщетно пытался отыскать их. Мы были знакомы уже несколько месяцев, и я знала, что очень нравлюсь ему. Я принимала как должное, что он обаятелен и красив. Все у него было на месте, но не хватало того, что связало бы это в единое целое. Майку хотелось, чтобы мы виделись чаще, чтобы стали ближе друг к другу, но я не спешила. Порой мы проводили время вдвоем, порой в кругу знакомых. В предыдущую субботу мы как раз встречались с несколькими друзьями.

— Ты слишком требовательна к мужчинам, — неоднократно повторяла мне мать. — Ты знакомишься с ними, проводишь время. Интересно, способна ли ты встречаться с парнем больше шести месяцев… — И так постоянно.

Порой бедняжка досаждает мне…

— Успокойся, Мэри, — вступал в разговор дэдди. — В один прекрасный день появится избранник. Зачем довольствоваться первым, кого встретишь? Правда? — И он подмигивал мне как заговорщик.

Моя мать права. Мне нравится мужское общество, но вовсе не доставляет удовольствия, когда мужчины пытаются ограничить мою свободу, требуя все большего и большего. В таких случаях предпочитаю порвать с ними. К счастью, я легко нахожу новых друзей, и мой дэдди не ошибся: пока я еще не нашла своего избранника. А если бы это произошло, то похоронила бы себя заживо.

Не знаю, какие чувства владели мной в то утро, когда я разговаривала с Майком. Возможно, заметив в нем ту тревогу, которая сжимала мое сердце, я пригласила его к себе домой и пообещала разделить с ним то, что осталось в холодильнике, и вместе поужинать. Я знала, что он согласится. Так и случилось.

Я ожидала Майка с открытой бутылкой калифорнийского каберне-совиньон. Придя, он рассказал мне, что его лучший друг работал на одном из этажей второй башни несколько выше того места, на которое пришелся удар. Он пропал без вести. Мы сели у телевизора, пили вино и говорили о том, что впали в ступор. В тот день телевидение работало без рекламы, показывая все в новых вариантах эпизоды ударов, людей, прыгающих из окон, напряженное ожидание, разрушения… трагедию. Мы, словно во власти гипноза, не отрывали глаз от экрана. Глядя на эти кошмарные картины, Майк заплакал. Это несколько меня успокоило, поскольку мне уже давно хотелось плакать, и я присоединилась к нему. Плача, я гладила его по щеке, а Майк, тоже плача, ласкал и целовал меня. Целовал нежно и только в губы. И я поцеловала его, проникнув глубоко-глубоко. Такое было впервые. Не знаю, приходилось ли кому-нибудь из вас делать то же самое, задыхаясь от рыданий. Это слюнявое свинство, разведенное на обильно текущих слезах. Но мне в его объятиях не хотелось ни о чем думать. Порой испытывая угрызения совести, я говорю себе, что могла бы вести себя так и с любым другим человеком. Но в тот день я нуждалась в защите мужчины по-настоящему, а не так, как иногда притворялась ради забавы. Возможно, я приняла бы такую поддержку и от женщины. Не знаю. И Майку тоже была нужна защита. Он сунул руку мне под блузку и нащупал мою грудь. Я расстегнула пуговицы на его рубашке, и моя рука сначала заскользила по торсу, а потом и ниже. Опустив руку еще ниже, я коснулась его члена, который едва не продырявил брюки. Майк, все еще вздыхая после рыданий, целовал мои соски. Потом мы страстно занялись любовью прямо на диване, как наркоманы, желающие забыться. Мы не успели выключить телевизор — это окно в мир, от которого нам хотелось бежать, поэтому наш эротический шепот соединялся с восклицаниями потрясенных и охваченных ужасом людей. Майк достиг наивысшей точки наслаждения в тот момент, когда что-то отвлекло меня, и я, открыв глаза, увидела, как какие-то несчастные бросались в пустоту. Зажмурившись, я начала молиться.

Через некоторое время мы повторили то же самое в спальне, удалившись от кошмара апокалипсических образов и звуков. Внезапно страсть сменилась нежностью. Я была благодарна Майку. Когда он пришел ко мне, сердце у меня так сжималось, что я ощущала боль, а после любовных игр оно вернулось в нормальное состояние.

Мы провели ту страшную ночь, когда я исступленно сострадала многомиллионному Нью-Йорку, где тысячи смятенных, объятых ужасом, отчаявшихся душ искали выхода за пределы тьмы. Мы же, оставшиеся в живых, оплакивали их уход из жизни, лежа в объятиях друг друга и наслаждаясь счастьем. Мрак и кошмар отступили, остались где-то далеко. И мне показалось, что так могло бы быть всегда.

Уходя утром, Майк просил меня встретиться с ним во второй половине дня, и я согласилась. Так начались наши регулярные встречи. И в тот день моя одинокая жизнь изменилась навсегда.

ГЛАВА 4

Дом моих родителей находится в престижном районе Лонг-Айленд. Это не один из чудовищно дорогих особняков, расположившихся ближе всего к пляжу, но красивое двухэтажное сооружение в английском колониальном стиле с большим садом.

Когда машина въехала на гравийную подъездную дорожку к главному входу, я дала сигнал; мне очень нравится, когда меня выходят встречать.

Первым появился дэдди с воскресной газетой в руках.

— С днем рожденья, Кристина! — Он обнял меня, и мы дважды поцеловались. Следом вышла мама. По ее переднику было видно, что мы застали ее, когда она готовила одно из своих угощений.

Моя мать — прекрасный кулинар и когда-то мечтала открыть ресторан средиземноморского типа где-нибудь в Манхэттене. Она почти никогда не позволяет стряпать своей домработнице, и сейчас, судя по запаху, готовила одно из своих восхитительных рыбных блюд.

После поцелуев и приветствий отец и Майк пошли в гостиную, а я с матерью — на кухню. Признаться, я не часто сюда заглядываю, но мне хотелось предвосхитить сообщение.

— Обручальное кольцо! — воскликнула мать, увидев колечко, и радостно захлопала в ладоши. — Какая прелесть! Поздравляю! — Она снова поцеловала меня и крепко обняла. Я видела, что мать в восторге. С ее точки зрения, Майк — идеальный парень. — Это чудесно! И когда же свадьба?

— Мы еще не решили, мама. — Я ощутила досаду от ее напора. — Скажу одно: я не тороплюсь; живем мы превосходно, с делами на работе у меня все в порядке, и пока не возникло желания заводить детей. Возможно, приглашу Майка жить к себе до того, как мы поженимся.

— Но сначала договоритесь о дате свадьбы!

— Потом посмотрим.

Добрая женщина начинала докучать мне. Я вполне довольствовалась тем, что у меня красивый и богатый жених. А не лучше ли вообще держать его в качестве жениха? Он будет наверняка не хуже мужа. Необходимости торопиться не было. Мне хотелось, чтобы мать переключила внимание со свадьбы на кольцо раньше, чем эта несносная проблема станет мотивом для полемики.

— Но ты заметила нечто большое и красивое — солитер? — Я поднесла бриллиант к ее глазам.

Последнее время мать страдает близорукостью. Она пристально посмотрела на мою руку и тут же вздрогнула. Мне даже показалось, что ей захотелось отступить. Мать испуганно смотрела то на мою руку, то на меня.

— Что с тобой?

— Ничего.

— По-моему, ты удивлена.

— Мне очень нравится кольцо, которое подарил тебе Майк. Это настоящая драгоценность. Но это, второе? Я его раньше не видела у тебя.

— Оно появилось у меня самым загадочным образом, — оживилась я. — Эту историю я оставляю на обед и расскажу ее тебе вместе с папой. — После паузы я добавила: — Но мной владеет какое-то странное чувство, словно я уже видела его раньше. Оно не кажется тебе знакомым?

— Нет, я не помню его, — задумчиво ответила мама. Хорошо зная ее, я поняла, что она лукавит и что-то скрывает от меня. Мое любопытство усилилось.

Во время ленча мои родители, люди воспитанные, не показали, какое благотворное впечатление произвел на них чрезвычайно дорогой бриллиант, хотя мать — порой я бываю несправедлива к ней — проявила великую выдержку, не справившись тотчас же о его цене. О другом кольце заговорили, когда иссякли все восторженные слова по поводу первого.

Тогда Майк начал рассказывать о появлении загадочного мотоциклиста во время празднования моего дня рождения. Майк любит преувеличения. Теперь посланец был уже двухметрового роста и являл собой некую нью-йоркскую версию Дарта Вейдера, злодея из «Звездных войн», включая и прочие его атрибуты, в том числе черный шлем.

Увы, Майк не мог сопроводить повествование музыкой и специальными эффектами типа тра-та-та, тра-та-та, подобно тому, как это делают дети. Но мои старики и так слушали его с величайшим интересом. Майк — хороший рассказчик, но думаю, для моих родителей то, что их дочь собирается замуж за блестящего владельца многочисленных кредитных карточек, золотых, платиновых и бриллиантовых, если таковые вообще существуют, и притом прекрасно обеспеченных, имеет особое значение. Они приняли бы с энтузиазмом любой его рассказ.

— Как это все загадочно! — воскликнул мой отец, вероятно, потрясенный этой историей. — Но не шутка ли это?

— Да если это и шутка, то она влетит шутнику в копеечку, — вмешалась я. — Одна из моих подружек, работающая у Сотби, большой знаток ювелирных изделий. Так вот, она утверждает, что это кольцо антикварное, а камень — рубин превосходного качества, хотя и обработан так, как это делалось сотни лет назад.

— Дай-ка посмотрю, — заинтересовался отец. Снимая кольцо, я смотрела на мать. Она не проронила ни слова, притворяясь, будто ничего не замечает, но явно слушала то, что ей уже известно.

— Странно, но в извещении о вручении посылки указано, что она пришла из Барселоны.

— Барселона! — воскликнул отец, разглядывая кольцо. — Я уже видел его. И разумеется, в Барселоне.

— У меня такое же впечатление, — вставила я. — А тебе так не кажется, мама?

— Возможно, да, но я не помню. — Она явно смутилась. Я не сомневалась, что происхождение кольца ей точно известно.

Так почему же она это отрицала? Что за этим скрывалось?

— Да-да, конечно, вспоминаю, — проговорил отец.

— Так скажи! — нетерпеливо попросила я.

— Это кольцо принадлежало Энрику. Ты помнишь, Мэри?

— Возможно, — неуверенно отозвалась мать.

«Да, — подумала я. — Она знает больше, но что-то скрывает».

— Какому Энрику? — спросила я. — Моему крестному отцу?

— Да.

— Но он же давно умер!

— Верно, — подтвердил отец.

— Но каким образом мертвец может посылать подарки? — вставил Майк, которого наш разговор все больше интересовал. Он, наверное, уже сочинял превосходную историю, чтобы рассказать ее своим друзьям с Уолл-стрит.

— Энрик — мой крестный отец. Я несколько раз упоминала о нем. Ты уже знаешь, — объяснила я Майку, — что у католиков есть обычай, в соответствии с которым во время крещения их детей два родственника или близких человека, мужчина и женщина, берут на себя обязательство заботиться о ребенке как в телесном, так и в духовном плане, если он потеряет родителей. Этот человек, мой крестный отец, и погиб в автомобильной катастрофе в тот самый год, когда мы переехали сюда. Так? — обратилась я к родителям.

Мать и отец, прежде чем ответить, обменялись загадочными взглядами.

— Да, погиб… — сказала мать.

И я тотчас же поняла: они скрывают что-то, касающееся Энрика. Такая уж она — Мария дель Map; она лжет, всегда находя себе оправдание. Например: ложь приемлема с точки зрения человеческого общения; или она боится обидеть человека, или ей хочется избежать конфронтации.

— Ты что-то скрываешь от меня, — сказала я матери, и в тот же миг до меня дошло: ну разумеется! Он вовсе не умер, а где-то живет. Поэтому и послал мне свое кольцо.

Отец посмотрел на мать:

— Кристина уже взрослая, и мы должны сказать ей правду.

Мать кивнула.

Я взглянула на родителей, потом на Майка. Он слушал так же внимательно, как и я. Заинтригованная, я насторожилась.

— Энрик погиб. — Мать печально глядела на меня. — Но погиб не в автомобильной катастрофе, как мы говорили тебе, а покончил с собой. Выстрелил себе в рот.

Это поразило меня. Энрик мне очень нравился. В детстве, там, в Барселоне, я воспринимала его как дядю. Более того: если не считать моих родителей, он был для меня самым близким и любимым человеком. Я помню Энрика неизменно добрым, заботливым, улыбающимся. Он постоянно придумывал игры, чтобы развлечь всю нашу компанию: своего сына Ориоля, племянника Луиса и меня.

Помню взрывы его смеха и то, как он веселил нас… Никогда не подумала бы, чтобы такой жизнерадостный и безупречный человек решился на самоубийство.

— Нет, этого не может быть.

— Да, именно так и было. Это совершенно точно, — подтвердила мать.

Теперь она смотрела на меня спокойно, без смущения, которое я заметила на кухне.

— Мы знали, что сообщение о самоубийстве ты воспримешь болезненно. Поэтому и скрывали от тебя это.

— Но мне не верится! — Мать права. Даже по прошествии стольких лет я восприняла это известие очень болезненно, оно сильно опечалило меня. Что подобное сделал именно Энрик, никак не верилось. Подавленные родители молча смотрели на меня. — Но почему, почему он покончил с собой?

— Мы не знаем этого, — ответила мать. — Его близкие ничего мне не сообщили. Да я и не спрашивала больше, чем допускала ситуация. Пусть Энрик останется в нашей памяти таким, каким был в жизни: жизнерадостным, умным, порядочным. Я до сих пор молюсь за его душу. — Она казалась очень грустной. — Я любила его как родного брата.

Я положила столовые приборы на тарелку. Аппетит пропал, даже торт, испеченный по случаю моего дня рождения, есть не хотелось. Лучше оставить его на обед.

В комнате воцарилась тишина, все смотрели на меня.

— А что же насчет кольца? Что с ним произошло? Почему кто-то прислал мне его как подарок надень рождения?

Родители беспомощно развели руками. Мой взгляд упал на Майка, но он пожал плечами, словно вопрос обращен не к нему.

— С тех пор как Энрик приобрел этот перстень, он постоянно носил его, — вымолвила наконец моя мать.

Я уже чуть не воскликнула: «Ага! Теперь ты вспомнила?» Хотелось еще сказать ей: «Ты притворялась, будто ничего не знаешь, с тех пор как увидела кольцо на кухне». Но я удержалась. Решила приберечь упреки и вопросы к тому моменту, когда мы останемся одни. Сейчас она опять все будет отрицать.

— Никогда не видела Энрика с другим кольцом, — продолжала она, — убеждена, что оно было на его пальце в момент смерти.

Я задрожала, услышав это.

— А разве не принято хоронить людей с их любимыми драгоценностями? — спросила я и тут же пожалела об этом.

Все трое посмотрели на меня, но никто не ответил. Я разглядывала кольцо. Сквозь прозрачный красный камень сияла звезда. «Как кровь», — подумалось мне.

Я растерялась. Шуточное ли дело! Попыталась собраться с мыслями и обобщить все загадки, которые принесло с собой это кольцо. Почему такой жизнелюбивый человек, как мой крестный, покончил с собой? Кто прислал мне кольцо, столь любимое им? Почему именно мне и с какой целью? Почему Энрика вопреки традиции похоронили без его кольца? Внезапно у меня мелькнула мысль: а что, если его похоронили так, как положено? От этой мысли волосы у меня встали дыбом.

Родители и Майк продолжали смотреть на меня.

— Ничего себе загадочка, а? — Я через силу улыбнулась, стараясь скрыть растерянность.

Майк широко улыбнулся мне в ответ; он был в восторге. Отец лишь поморщился, словно хотел сказать: «Размотается этот клубок», но мать, казалось, была охвачена ужасом.

«Скрывает что-то еще, — подумала я, — и это кольцо тревожит ее, пожалуй, даже пугает».

Мы уже собирались в дорогу, как вдруг я вспомнила о картине на деревянной доске.

— Ты внимательно рассмотрел то, что на ней изображено? — спросила я Майка.