@
19 апреля, 2015 года, воскресенье, полдень.
Рамлех, Александрия.
Египет.
В Александрии полчаса назад прошёл дождь, и воздух был чистым и свежим. Расхаживая по дому, Рамадан косился на открытую дверь пока ещё пустой комнаты Лейса. Вчера эта комната была тщательно приготовлена к прибытию Лейса и еще одной гостьи, с которой жаждал познакомиться Рамадан. Взгляд Рамадана скользнул по комнате и задержался на настенных часах. Большая стрелка медленно ползла в сторону цифры «двенадцать». Когда она очертила полный круг, чуткое ухо Рамадана уловило шорох шин автомобиля, остановившегося за оградой. Раздалось звучное хлопанье автомобильных дверей и звонкие голоса. Лицо Рамадана вспыхнуло от удовольствия и предвкушения встречи. Немного волнуясь, Рамадан неосознанно, тем коротким властным жестом, свойственным только военным, оправил рубашку, заправленную в брюки, и пошел открывать. Проходя мимо своего кабинета, Рамадан задержался взглядом на фотографии Рамзи. Этот снимок брата уже много лет стоял на его столе, на одном и том же месте.
«Это была длинная история, брат. И вот она закончилась. Или я слишком рано спешу поставить в ней точку? Что скажешь, Рамзи?», – мысленно спросил Рамадан.
До Рамадана долетел весёлый смех. Рамадан перевел взгляд с фотографии за окно. Там на небольшой, обнесенной цветами площадке, стояло такси. Рядом с серебристым «седаном» переминалась с ноги на ногу темноволосая, очень красивая девушка, одетая в короткое гладкое белое платье. Это была Ева, которая пыталась руководить процессом выгрузки вещей из багажника такси, но больше мешала Лейсу. Тот, слаженно действуя в четыре руки на пару с весёлым водителем, с шутливой сердитостью отгонял девушку и вытаскивал из багажника чемоданы, невероятное количество больших и маленьких нарядных пакетов с надписью «Happy Honeymoon» и «Счастливого медового месяца!», а также новенькую, розовую, явно женскую доску для серфинга. В довершении, юркнув на заднее сидение такси, Лейс извлёк оттуда огромного, ростом с Еву, медведя и сунул его в руки юной жены. Смеясь, Ева приняла в объятия и мужа, и медведя. Почувствовав взгляд Рамадана, молодые люди обернулись, и Рамадан увидел солнечную улыбку Евы, и то, какими по-настоящему счастливыми могут быть синие глаза его сына.
Торопясь впустить пару в дом, Рамадан вышел из кабинета, пересёк прихожую, распахнул дверь – и замер. На крыльце стояла так похожая на него женщина. Её густые тёмные волосы, едва тронутые сединой, венчал тяжёлый узел на шее. Глаза женщины смотрели молодо и ярко, но чуть неуверенно и вопросительно, словно просили прощения за то, что произошло много лет назад и за то, что это женщина ещё собиралась сделать.
– Мив-Шер? – только и смог вымолвить Рамадан.
– Да, я. Здравствуй, брат... Твой сын согласился привезти меня сюда, – прошептала женщина и неуверенно продолжила. – Я так хотела вернуться. Скажи, ты сможешь меня простить?
Вместо ответа Рамадан рывком притянул Мив-Шер к себе и заключил в объятия.
@
19 апреля, 2015 года, воскресенье, полдень.
Петровский парк Москва.
Россия
Петровский парк – один из старейших в Москве. Прилегающий к Ленинградскому проспекту и Петровскому путевому дворцу, выстроенному еще при Екатерине Великой, этот маленький зелёный оазис в центре Москвы заключён в периметр трёх улиц: Театральной аллеи, улицы Серёгина и Петровско-Разумовской аллеи. Старожилы, проживающие в районе станций метро «Динамо» и «Аэропорт», утверждают, что этот парк с незапамятных времён испещрён подземными ходами. И туннели эти, якобы, идут от самого Кремля. Может быть, это и правда. А может быть, так никогда не было. Истина же заключается в том, что в восьмидесятых годах в сердце этого парка находилась сказочная детская площадка. Высокие, выточенные с любовью и добрым юмором деревянные скульптуры, изображали героев русских былин и милых детских сказок. Здесь были занятная избушка на курьих ножках, тридцать три богатыря, горка Сивки Бурки и крепость Царевны Несмеяны. В двухтысячном году эта детская площадка была полностью разрушена. От неё остались лишь воспоминания, несколько окружавших площадку вековых дубов и цепочка дорожек, путавшихся между деревьями. Сейчас по одной из таких тропинок рука об руку шли женщина и мужчина. «Проклятый совет двух», как когда-то называл его Андрей. Добрые и старинные друзья, какими они всегда были – Александр Иванович Фадеев и Светлана Исаева.
– Саша, смотри, снег всё никак не растает, – задумчиво заметила женщина и показала на чудом сохранившийся сугроб. – Знаешь, Саша, когда Андрей был совсем маленьким, то Серёжа часто водил его гулять в этот парк. Здесь была страна сказок. Она так нравилась Андрею, что он всем своим друзьям придумывал сказочные имена. Кто-то был Гномом, кто-то Троллем, а кто-то и Белоснежкой. Но самой его любимой сказкой была сказка про Красную Шапочку и серого волка. Зимой здесь строили высокую ледяную горку. Серёжа брал санки и увозил Андрюшу в этот парк. А мой маленький сын сидел в санках и воинственно размахивал красной лопаткой. Когда Серёжа и Андрей приезжали в этот парк, то Серёжа устраивал для сына целое представление. В очередной раз рассказывал Андрюше историю про волка и красную шапочку, а потом, в три удара лопаткой, прокапывал смешную норку в сугробе. И говорил Андрею, что это жилище серого волка. Так и повелось – Серый Волк Андрей... А теперь это уже не шутливое прозвище, а.…, – и женщина отвернулась, быстро вытирая слезы, – а сама его суть. Бедный мой мальчик...
Фадеев нашёл узкую ладонь женщины, осторожно пожал её пальцы.
– Света, ну не надо. Ну не переживай ты так.
– Прости, Саша. Я не хотела. Но мне очень тяжело видеть, как последний год изменил моего сына. Если б только не та дурацкая капсула, которую я сохранила, то ничего бы этого не было, и мой сын не попался бы этой... вашей... – Не в силах произнести имя дочери Лили, Светлана Константиновна запнулась. В уголках её глаз и губ показались белые злые морщинки. – Знаешь, Саша, мой мальчик стал совсем другим. Нет, он вернулся ко мне, теперь мы даже лучше ладим. Он стал внимательнее, мы чаще общаемся, но – его как подменили. – Женщина провела ладонью по тёмно-русым волосам, откинула со лба непослушные пряди. – Саша, я боюсь, – призналась Светлана Константиновна, – я чувствую, что моему сыну плохо. Я прошу его выкинуть всё из головы, а он делает это своё невозмутимое лицо и спрашивает: «Мам, а о чём ты?». Шутит, а в голосе тоска. Улыбается, а глаза пустые...
Диана пыталась Андрея как-то разговорить, но он так жёстко и резко оборвал её, что теперь Диана не смеет и рта при нём открывать. А меня Андрей вежливо, но очень недвусмысленно попросил не лезть к нему в душу... Его словно околдовали, Саша! Может быть, хоть ты на него повлияешь? В конце концов, даже если ты и выгнал его из «Альфы», у вас же остались нормальные отношения… Пожалуйста, Саша, я прошу тебя: поговори ты с ним. Объясни Андрюше, что нет смысла расстраиваться из-за этой… вашей…. Она же старше его, опытней – и она… она же им манипулирует! Я боюсь за своего сына, это мой единственный мальчик, и я не хочу, чтобы история его отца повторилась. Потому что это было зло, а не любовь! – яростно выдохнула женщина и задохнувшись, закрыла рот ладонями.
Фадеев осторожно повернул к себе Светлану Константиновну.
– Света, послушай, что я тебе скажу, – ласково, медленно начал он. – Во-первых, что касается «Альфы»: никто и никого не выгонял, и Андрей это лучше всех знает. Двери «Альфы» для него всегда будут открыты. Более того, у нас недавно был с ним разговор, и я сказал ему, что хотел оставить «Альфу» ему: Мите «Альфа» не нужна, да он с ней и не справится, если уж быть совсем честным... Во-вторых, что касается
– Я? Ревную? – высокомерно вскинула голову женщина. – К кому ревную? К этой... вашей...?
Фадеев кивнул.
– Света, не играй со мной, – попросил Александр Иванович. – Я же не первый год знаю тебя. И ты это тоже знаешь. Но история Серёжи и Лили давно закончилась. А
– Это будет история с плохим концом! – упрямо крикнула женщина.
– Ну, почём ты знаешь? – мягко улыбнулся Фадеев.
Женщина недовольно дёрнула уголком рта и предпочла молча продолжить прогулку. Фадеев решил немного отстать, но женщина уже успокоилась, и сама взяла его под руку. При всей своей внешней мягкости Светлана Константиновна умела хорошо собой владеть и отлично себя контролировать.
– Света, – поглядывая на женщину, осторожно заговорил Александр Иванович, – я тут хотел тебя кое о чём спросить... В общем, тут такое дело. Короче, твоя Диана недавно приходила к моему Мите, и...
Светлана Константиновна замерла:
– Зачем?
– Андрею только не говори, – быстро сказал Фадеев. Светлана Константиновна кивнула, подозрительно глядя на Александра Ивановича:
– Хорошо, не скажу. Продолжай... Так зачем Диана приходила к твоему сыну?
– Ну, началось с того, что Андрей рассказал Диане про Еву. Андрей совершенно справедливо посчитал, что у Евы не было настоящих друзей, раз она столько времени проводила в социальных сетях. И он решил, что раз Ева и Диана одного возраста, то они смогут подружиться.
– Понятно. А дальше что?
– Ну, дальнейшее я понял уже со слов Мити, – признался Александр Иванович. – В общем, Ева и Диана действительно подружились... Крепко подружились. Я бы даже сказал,
– Значит так, Света, – жёстко припечатал он. – Я – я тебе говорю! – Андрей нашёл Еву и Лейса потому, что это его работа. Поверь мне, он бы справился и один. Но Ира, которая всю жизнь за него трясётся, со своей стороны сделала всё, чтобы твой сын вернулся домой живым и невредимым. И кстати, коль уж мы об этом заговорили… Что касается «манипуляций»... Поверь мне, главный манипулятор тут вовсе не Ира, а твой Андрей. Он при мне вил из неё веревки, а она..., – и Фадеев грустно махнул рукой, – бедная девочка, она даже как следует ответить ему не может. Смотри на него влюблёнными глазами и кусает губы…
– Ах, вот, значит, как? – задумчиво произнесла Исаева. Недовольная морщинка между её бровей разгладилась. – Ну, тогда ладно... Тогда, может, и ничего... Впрочем, мы ещё посмотрим! Так что там дальше с Дианой, Саша?
– А дальше, Света, Диана увидела у Евы фотографию её любимого Лейса. Лейс с Ирой похожи, и Диана моментально вспомнила, кого именно в тот злосчастный понедельник ловил Андрей при помощи кота и самой Дианы. И Диана моментально сложила один и один, и радостно заявила Еве, что Андрей встречается с Ирой – ну, или скоро будет встречаться с ней, потому что Диана хорошо знает своего брата, за которым
– Что твой сын сделал с моей дочерью? – испугалась мама Дианы.
– Он Диану за уши оттаскал, – неохотно признался Александр Иванович. – Запер дверь в своём кабинете и просто надрал ей уши. Потом самолично выволок Диану на улицу и запретил ей и на пушечный выстрел приближаться к «НОРДСТРЭМ». Пока Диана приходила в себя, Митя позвонил мне, рассказал об этой сцене и велел мне передать «моему драгоценному» Андрею, что если тот посмеет ещё раз подослать к нему свою, гм... прости, «ненормальную» сестру, то Митя плюнет на все свои обещания, которые он давал Ире, и самолично переломает Андрею руки и ноги. Услышав это... в общем, несколько самоуверенное обещание по отношению к Андрею, Диана не преминула объяснить Мите, что ждёт
– Они что, встречаются? – осенило Светлану Константиновну.
Фадеев кивнул.
– Пока все прилично, – быстро добавил он, – они пока только э–э… дружат.
– Ага, дружат они. Так, всё, приехали... Нет слов, – «выдала» мама Андрея. Подумала, фыркнула и посмотрела на Александра Ивановича, с опаской ожидавшего её приговора. – Твой сын взрослый. Он не обидит мою дочь? – веско спросила женщина. Впрочем, это был не вопрос. Фадеев выдохнул и оттёр лоб:
– Нет, ну конечно же, нет... Спасибо, что поняла меня, Света.
Женщина кивнула, из-под длинных ресниц разглядывая ещё голые ветви деревьев. На взгляд Светланы Константиновны, этой ранней весной деревья походили на чёрные кракелюры, уродующие голубую небесную высоту. И в то же время зелень, уже нарождавшаяся на кронах деревьев, словно залепливала все трещины, и теперь небо казалось ярче и выше, точно дарило обещанием, что всё ещё будет хорошо.
– Саша, ну и что теперь будет?
Фадеев пожал плечами и вздохнул:
– Я не знаю, Света. Впрочем, поживём – и увидим сами...
Глава 11. ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ
@
24 апреля 2015 года, пятница, утром.
Живой Журнал Андрея Исаева. Запись № 9
«Десять дней назад я вернулся из Карачи в Москву. Туда, в Лайари, я намеревался ехать один, но попросил помощи у Рамадана. Его телефон я раздобыл у Лейса, мотивируя это тем, что я хочу поговорить с Рамаданом о своём отце. Не зная, что стоит за этой моей «челобитной», Лейс не смог мне отказать. Зато Рамадан сразу обо всём догадался.
– Может, то, что ты хочешь сделать, ты сделаешь вместе с детьми Лили? – аккуратно предложил он, выслушав мою просьбу.
– У Лейса, как я понимаю, сейчас медовый месяц, и его участие будет совершенно ни к месту. Что касается Иры, то она вольна поступать, как ей вздумается. А я сделаю то, что должен я. Кстати, я уже у пакистанского посольства, записан на приём на одиннадцать утра, – заявил я Рамадану в несколько ультимативном тоне. Тот помолчал. Потом грустно фыркнул:
– Ты все предпочитаешь делать один?
– Ага, как волк, – попытался я сыронизировать.
– Ну, эти романтические истории оставь для своих женщин, – рассмеялся Рамадан. – Впрочем, по своему опыту я могу сказать только одно: люди редко меняются. Просто иногда с них падает маска... Вот ты, например, действуешь как человек, умеющий принимать решения. Твой отец тоже предпочитал всё делать один... Вот и ты рассчитал всё верно. Я – старик, у меня больное сердце, стало быть, я никуда не полечу, так? – Я промолчал. Рамадан хмыкнул: – Ага, так. И уж, конечно, я сейчас ничего не скажу Лейсу, чтобы не испортить своему сыну праздник. Иру в Карачи ты, конечно, не возьмёшь, а одну я её туда не пущу, потому что она – женщина. И, стало быть, ей придётся дожидаться, пока её брат – ну, или кто-то ещё – не сможет отвезти её в Карачи, потому что Лейсу Ира медовый месяц тоже испортить не захочет. А ты – даже если я сейчас отвечу тебе отказом, – ты всё равно найдёшь способ, чтобы прилететь в Лайари... Или у тебя уже есть запасной вариант, а то и два... Ладно, Андрей, твоя взяла. Подожди, к тебе скоро подойдут. – Выяснив номер моей заявки на визу, Рамадан отключился.
Рамадану надо отдать должное: я получил визу и разрешение на груз 200[1] всего через час. А, прилетев в Карачи, я даже не очень удивился, когда два здоровенных охранника превежливо проводили меня в большой стеклянный аквариум аэропорта «Карачи Джинна», куда уже через пять минут вошёл высокий, властный старик с огненными глазами.
– Я поеду с тобой, Андрей, – решительно объявил Рамадан, и перехватив мой воинственный взгляд, добавил: – Помолчи и выслушай. Для всех – для Евы, для Лейса, даже для моей сестры, – я сейчас на обследовании. А ты, Андрей, сам не найдёшь то место, где лежит Лили. И ещё, – Рамадан вздохнул, – твой отец был достоин и воинских почестей, и салюта, но поскольку это невозможно, то он имеет право хотя бы на то, чтобы рядом с его сыном стоял его друг. Это – всего лишь моя просьба. Но ты не откажешь мне: я обязан жизнью твоему отцу.
Больше обсуждать было нечего. Рамадан и я отправились к Индийскому океану, к месту, где были похоронены родители Лейса и Иры. Там и обрёл свой последний покой мой «Симбад Омега». Когда я опускал урну с его прахом в океан, я поднял глаза к небу. И мне почему-то показалось, что там, за облаками, серые глаза встретились с тёмно-карими. И та, кого звали Лили, взяла за руку моего отца, чтобы увести его и больше никогда не оставлять одного. Тогда я дал отцу одно, последнее обещание. Своё обязательство я собирался выполнить уже на следующий день после прилёта в Россию. Но из Москвы я был вынужден сразу же отправиться в Прагу, где провёл пять дней и ночей, вытаскивая из тюрьмы Алекса. Алекса обвиняли в убийстве. Еле-еле вытащив Алекса из «Панкраца» под все свои сбережения, я был вынужден снова вернуться в Москву, чтобы утром предстать на ковер в МВД за все мои авантюры с Лейсом.
Расследование продолжалось ещё пять дней, и я вымотался окончательно. Но хуже всех телесных недугов меня терзала боль, постепенно свивающая гнездо в моей голове и сердце. Это был шёпот души, который готовился зазвучать почище любого крика. Это было насилие любви, возвращавшейся ко мне из темноты, словно всё случившееся было вовсе не о конце, а о самой истории.
Всё возвращалось: в услышанных мной словах, в полутенях, в игре полунамеков. Даже в том, что я, гоня свой мотоцикл по трассе, замечал лишь серые «туареги» и красные «кавасаки». Даже в том, что я везде встречал только одних блондинок. И везде, даже в самом воздухе, витал аромат трижды проклятого мной белого цветка тиаре. Я ненавидел эти призраки, этот запах, все эти тайные иносказания. Но даже грань между ненавистью и любовью становилась неразличимой, как шёпот...
В день моего возвращения домой, в «Домодедово» меня, как всегда, встретила только Диана. Тихая, задумчивая, она попросилась остаться у меня, чтобы поговорить о чём-то, и при этом усиленно намекала мне на какие-то перемены в своей личной жизни. Не вникая в смысл её слов, я, заказав Диане такси, просто отправил её к матери. На следующее утро я приехал к маме сам. Дианы дома не было. Наш разговор с мамой был и трудным, и долгим. Я рассказал маме, что стало с отцом и где я похоронил его. Мама любила отца, и на мой взгляд, она имела право знать это. Это были те самые семейные дела, которые никого не касались. Мама плакала, а я утешал её. Дальше были её признания, бесконечные мольбы простить её и отца, а заодно и Дядьсашу. Потом последовали мамины просьбы выкинуть всё дурное из головы, устроить, наконец, свою личную жизнь, а также вернуться в «Альфу» ... Через час и сорок пять минут я потерял всякое терпение, вежливо сослался на усталость и уполз домой, спать.
Но сна ни в одном глазу не было. Я сидел на подоконнике, слушал музыку и воевал со своей душой. Когда-то я привык забирать всё своё, с потом и кровью. Но, сражаясь как дьявол, я не заметил, как эта война превратила в дьявола меня самого. «Вылезай из этого дерьма», - в полночь приказал себе я. На рассвете, осмыслив всё, я принял решение. Просмотрев отклики на свои письма, отправленные мной до поездки в Карачи, и те ответы, что я написал, возвращаясь из Праги, я ответил на три письма и переслал в хедхантинговое агентство своё подтверждение на три встречи. Потом, заглянув в платяной шкаф, нашёл белую хлопковую рубашку, запонки и серый костюм от Хельмута Ланга (всё очень круто, спасибо Диане). Одевшись в эту беспонтовую офисную броню, я подошёл к зеркалу и начал вывязывать узел галстука. На галстуке красовались картинки весёлых лошадок. Рыжие лошадки прыгали по продольным нитям синего галстука вперёд и вниз. Этот шедевр маркетинговой мысли «Hermès» я купил в «Duty Free», дрогнув перед ослепительно-дорогой оранжевой коробкой.
Вру. Я купил этот галстук только потому, что, ожидая рейса из Праги, я, от нечего делать, наблюдал через витрину, как похожий галстук выбирала своему мужчине блондинка. Загорелая, длинноногая, она счастливо улыбалась и весело щебетала что-то своему спутнику. А тот смотрел на неё чуть-чуть снисходительно, чуть-чуть свысока, как смотрит мужчина на принадлежащую ему женщину. Но мне, внимательно глядевшему на них через стекло витрины, было вполне очевидно, что он и она – очень давно и очень счастливы вместе. Я понял это по их жестам, по их искрящимся глазам, по их взглядам, понимающим друг друга с полунамёка. Та девушка смотрела на своего мужчину с тем слепым обожанием и истинно женским собственничеством, которое говорит: «Я люблю его, потому что он – мой, и он самый лучший на свете». В тот момент я был готов на всё, чтобы купить их счастье. Чтобы не завидовать им, я вошёл в магазин и просто купил этот галстук.
Теперь, стоя перед зеркалом, я вывязывал этот талисман чужого счастья окфордским узлом и смотрел на себя в зеркало. Из отражения на меня глядел так хорошо знакомый мне Андрей Исаев. Но теперь это была моя версия 3.0.: вечно бледное лицо и потухшие глаза с слишком длинными для мужчины ресницами. И при этом меня по-прежнему «украшали» синяки под глазами и рот, упрямо сжатый в жёсткую линию. Факт: в костюме я походил на бегающего от солнца вампира, который собирался сам себя до конца жизни запереть в блестящий корпоративный гроб, а ключ от гроба выбросить. Недолго думая, я показал своему отражению «фак» и отвернулся от зеркала. Взял в руки сумку, положил в неё три копии собственноручно изготовленного резюме, дошёл до гаражей, сел в машину и выехал на МКАД. Было десять часов утра. Ровно через три часа меня ждали на собеседование в банке, детективном агентстве и солидной госкорпорации. Но сначала я намеревался исполнить обещание, данное мной отцу ещё десять дней назад. Свободная дорога по МКАД и диск Клайдермана, звучащий в MP3, помогли мне быстро доехать до съезда на Дмитровское шоссе в сторону области. Я пересёк «железку», проехал мимо храма Сергия Радонежского и, пользуясь указателем, свернул налево. Там, на серой широкой асфальтовой парковке, расчерченной для автомобилей и окруженной маленькими палатками, я и припарковался. Поставив машину, пересёк стоянку и вошёл в одноэтажный серый домик с тёмно-красной черепичной крышей, где располагалась администрация Долгопрудненского кладбища. Мне был нужен архив. Отстояв двадцать минут в очереди, я, ценой мученически выдавленных из себя улыбок, заставил женщину-архивариуса разыскать участок, где были захоронены родители Иры.
– Идите на сто двадцать седьмой участок, молодой человек, там могилу и ищите. Только советую вам сначала посмотреть схему расположения участков, потому что это старое кладбище, не дай бог, заблудитесь, – сказала мне архивариус. Я благодарно ей кивнул.
Выйдя из домика администрации и немного подумав, я направился к цветочным «палаткам». Гвоздики, розы, вечно мёртвые искусственные цветы, которые я ненавижу, ещё какие-то растения, названия которых я не знаю – всё это было не то. Я почему-то хотел купить только белые лилии. Мне повезло: в последней из палаток справа мне продали сразу четыре ветки, усыпанные крупными цветками.
– Странно, ведь здесь лилиями не торгуют. А у вас они есть, – с улыбкой заметил я, вытаскивая из кармана «тысячные».
– Вообще-то кроме нас, молодой человек, лилиями здесь никто не торгует. Это невыгодно: их мало кто берёт, да сами цветы быстро вянут. Но нам повезло: у нас каждый месяц эти цветы заказывает одна очень милая девушка. Или мы, по её просьбе, носим эти цветы на сто двадцать седьмой участок. Но чаще эта девушка сама забирает лилии у нас. А еще, по секрету от этой девушки, эти цветы заказывал у нас один интересный мужчина. Вот только этот мужчина что-то давно не приходит. – Продавщица вскинула на меня задумчивые глаза. – А знаете, что? Вы, молодой человек, очень на него похожи: у вас голос такой же, и улыбка... Вы случайно ему не родственник?.. Ой, молодой человек, куда же вы? А как же сдача…?
Я вышел, не дожидаясь окончания её рассказа.
Чёрные кованые ворота кладбища были открыты. Одуревший от яркого, бьющего ему в глаза жаркого апрельского солнца, охранник равнодушно пустил меня на машине на территорию кладбища. И я медленно поехал вперёд, разглядывая чёрные номера участков. Тот участок, что требовался мне, я нашёл минут через десять. Заглушив мотор, я забрал цветы из машины и вышел. Шорох листьев, шепот деревьев – больше ни звука не было. Могилу родителей Иры мне не пришлось долго искать. Бело-серый, как не растаявший снег, небольшой памятник стоял рядом с дорогой. За памятником возвышался восьмиугольный стальной крест с изображением «crux ansata». Я сделал шаг вперёд и прочитал пять полустертых надписей:
«Игорь Файом (15.04.1951-12.04.1982).
Лилия Самойлова-Файом (01.11.1957 - 10.01.1983).
Леонид Файом (11.10.1923 - 17.04.1982)
Марина Абрамова (12.09.1928 - 27.09.1997).
Покойтесь с миром. Я люблю вас».
А потом я увидел знак «омеги». Я стоял и, не веря своим глазам, смотрел на этот символ, нанесённый свежей серебряной краской рядом с фотографией Лилии. Судя по свежести цвета, этот знак был поставлен совсем недавно. На семейных захоронениях не разрешают просто так наносить чужие имена. Но Ира каким-то образом ухитрилась поставить «позывной» моего отца рядом с именем Лилии. Я сглотнул вставший в горле ком, положил цветы на могилу и коснулся пальцами знака «омеги».
«Вот и всё. История твоей любви навсегда закончилась, папа. Всё ровно так, как ты того и хотел – ты с ней, вы вместе, и никто никогда не найдёт ваши могилы. Ира поняла тебя лучше, чем я. Впрочем, она всегда и всё лучше всех понимала...»
Говорят, такой подарок может быть преподнесён мужчине только раз в жизни, да и то лишь высшим даром небес. Но я никогда не верил в высшее предначертание. Просто Ира всегда была моей самой оглушительной страстью, моим лучшим другом и самым верным партнёром. Только такой и могла быть моя любовь, и я покорно склонил перед ней голову.
Я ехал из Долгопрудного в Москву и думал о ней. Больше я себя не обманывал: я всегда мог любить только эту женщину. Я любил её отчаянно. Любил всю жизнь, как дышал. Любил с первого взгляда, зная, что буду любить её до последнего вздоха. Но, в отличие от любви моего отца к её матери, моя любовь не была всепрощающей. И я ни разу не был счастлив при мысли о том, что моя Ира однажды будет счастлива, выстроив свою жизнь с кем-то другим. Да мне при одной мысли об этом выть в голос хотелось. Все дни, что я жил без неё, я постоянно о ней думал – и убивался от ревности. Я с ума от этой ревности сходил. А сейчас, когда Ира стала недостижимой, мысли о ней въедались не только в мой мозг – они плоть мою ели. Они выламывали мне суставы. Они вены мне драли. Они выкручивали меня жгутом. Я ложился спать с мыслью об Ире и вставал с её именем на рассвете. Это была странная любовь – жестокая, безнадёжная, тёмная. Безответная, непрощающая своей отверженности – но все же это была самая настоящая любовь, преданная и верная. Я постоянно тянулся мыслями – только к ней. Я всё время ощущал её рядом. Эта женщина была моим персональным адом на земле, и я привык проклинать её. Но мысль о том, как когда-то она любила меня, была моим раем. И я абсолютно твердо знал, что я вряд ли когда-нибудь обрету тот покой, который дает тебе один-единственный человек, для которого ты был создан. Я вывернуть её на изнанку был готов – и перецеловать всю её. Я бы жизнь свою за неё трижды отдал. Я был готов ради неё даже собирать милостыню… И если бы Бог однажды вдруг обратится ко мне со Своего Престола и предложил мне вторую жизнь на этой земле – счастливую, но без Иры, то я бы вообще наотрез отказался без неё возвращаться на эту землю. Я был готов ради неё на всё, кроме одного: я не мог простить её. Много лет назад она выбрала другого. Это-то меня и держало. И это же убивало меня...