Спокойной ночи, ночь

Суп струйкой стекает из уголка рта, потому, что он не закрывает рта, когда жуёт. Ему всё равно.

Потом его ведут серыми коридорами, приводят в серую большую комнату, заставленную железными кроватями. Его укладывают, колют иголками и заставляют проглотить горсть таблеток. Неважно. Теперь это всё — неважно.

Анеле теперь с ним. Навсегда. Он стал частью Анеле-Ночи.

День перестал быть днём, ночь-ночью. И это больше всего печалило его в этом странном заведении, где в комнатах никогда не выключался свет.

Вернее, нет. День пропал. Наступила вечная ночь. И ОНИ — те, что считали его сумасшедшим маньяком — они знали это.

Он закрывал глаза и старался увидеть её той, прежней. Но видел лишь тёмное крылатое существо с бессонно горящими глазами).

Наверное, он умирал. Ему снова стал снится один и тот же сон: лодки на тёмной воде, и он стоит среди них, борясь с течением и стремясь удержать, во что бы то ни стало удержать ту, в которой лежала Анеле. Но это была не Анеле. Когда он отбрасывал простыню с лица — он видел в лодке свою жену. И отпускал лодку, и она, медленно покачиваясь, отплывала от него всё дальше, к тому берегу, на котором не было воспоминаний…

А однажды (то ли поздним вечером, то ли на рассвете) в курилке он увидел странного человека, шептавшего странные слова.

Он прислушался. И всё понял.

— Она была блондинкой? — спросил он.

— Нет, — ответил собеседник, смотрящий в себя. — У неё были тёмные волосы. И кожа тоже была тёмной.

— Ты убил её?

— Нет же, нет. Это она убила меня. Не понимаешь? Я всё бросил ради неё, всё отдал ей. А она сказала: всё, поиграли, и хватит. Возвращайся домой. У меня нет дома, я говорю. А она улыбнулась, и всё. Я ещё подождал. Она молчала. Тогда я ударил её. Она упала и не разбилась. Надо было взять молоток. Она ведь просто кукла, кукла. Внутри — пусто. Разбей — и нет её.

— Да, да, — торопливо кивал он, жадно слушая. — Анеле тоже была как кукла.

— Ты разбил её?

— Не знаю. Кажется, да…

(С тех пор их часто видели вместе — высокого худого, и низкого, мрачного. За ними числились недоказанные убийства. Когда их переводили в спецлечебницу, в документах было указано, что оба разговаривают друг с другом на перевёрнутом языке, так быстро, что разобрать невозможно. Они старались не спать по ночам, и говорили о каких-то разбитых статуях, одну из них звали Анеле, другую — Адюл).

А ещё один из них часто цитировал другому стихотворение Ахматовой, заканчивавшееся словами «Спокойной ночи, ночь».

Но врачи были не из тех, что читают Ахматову.

(Он умер ночью, в камере-одиночке, в карцере, куда сажали самых буйных и неисправимых. И когда это случилось, в карцере вдруг посветлело, и из осколков света соткалась прекрасная женщина. Анеле. Елена. Она вернулась за ним. Она взяла его мёртвую руку и повела его сквозь решётки и стены туда, где вечно светит солнце, и нет ночи, потому, что нет тьмы).

И он лёг в лодку и оттолкнулся от берега воспоминаний.

Спокойной ночи, ночь.

1993.