Помоги проекту - поделись книгой:
Ее восторг в значительной степени улетучился еще прежде, чем тринадцать женщин решительно сбросили галоши, грузно уселись, поели мятных лепешек, обтерли пальцы, сложили руки, сосредоточились и пригласили нагую музу поэзии сделать им свое изумительно облагораживающее сообщение. Они приветливо встретили Кэрол, и она старалась держаться с ними как добрая дочь. Но она чувствовала себя неуверенно. Стул для нее был поставлен отдельно, на виду у всех. И это был жесткий, шаткий, скрипучий, скользкий стул, какие бывают в молитвенных домах, грозивший в любую минуту без предупреждения завалиться. На нем невозможно было сидеть иначе, как сложив руки и благоговейно внимая.
Ей хотелось опрокинуть стул и убежать. Раздался бы такой великолепный треск!
Заметив, что Вайда Шервин наблюдает за ней, она ущипнула себя за руку, как ребенок, который шалит в церкви, и, приведя себя таким образом в состояние приличествующего случаю оцепенения, начала слушать.
Миссис Доусон, вздохнув, открыла собрание!
— Я очень рада видеть всех вас сегодня и уверена, что дамы приготовили ряд весьма интересных докладов. У нас такая интересная тема — поэты, люди, вдохновляющие других на высокие мысли… Ведь, кажется, преподобный Бенлик сказал, что некоторые поэты вдохновляли людей не меньше, чем священники. Итак, мы будем рады услышать…
Бедная леди нервно улыбнулась и, тяжело дыша от страха, начала шарить по небольшому дубовому столу в поисках своих очков. Затем она продолжала:
— Прежде всего мы будем иметь удовольствие услышать миссис Йенсон на тему «Шекспир и Мильтон».
Миссис Оле Йенсон сказала, что Шекспир родился в тысяча пятьсот шестьдесят четвертом году и умер в тысяча шестьсот шестнадцатом. Он жил в Англии — в Лондоне и в Стрэтфорде-на-Эйвоне, который так охотно посещается американскими туристами. Это прелестный городок, где сохранились любопытные старинные дома. Многие находят Шекспира величайшим драматургом всех времен и прекрасным поэтом. О его жизни известно мало, но это не имеет особого значения, так как все любят читать его многочисленные пьесы, и к разбору наиболее известных из них она намерена сейчас приступить.
Пожалуй, наиболее известная из его пьес — это «Венецианский купец». Помимо очаровательной любовной интриги, в ней отдается должное уму женщины, а это должно быть особенно оценено женским клубом, хотя и не увлекающимся идеями суфражизма. (Смех.) Миссис Йенсон, конечно, хотела бы быть такой, как Порция. В пьесе говорится о еврее по имени Шейлок, который не соглашался выдать дочь за венецианского джентльмена по имени Антонио…
Миссис Леонард Уоррен, худая, поблекшая, нервная женщина, председательница Танатопсиса и жена конгрегационного пастора, сообщила даты рождения и смерти Байрона, Скотта, Мура и Бернса, а затем продолжала:
— Бернс в юности был очень беден и не имел тех преимуществ, которыми мы располагаем теперь, за исключением разве того преимущества, что при нем слово божие проповедовалось в старинной шотландской деревенской церковке более бесстрашно, чем сейчас оно проповедуется в самых роскошных каменных храмах так называемых передовых городов. Но он не пользовался преимуществами нашего образования — латынью и другими сокровищами духа, так щедро рассыпаемыми перед нашей, увы, столь часто невнимательной молодежью, которая не всегда достаточно ценит привилегии, безвозмездно даруемые каждому юному американцу, все равно, беден он или богат. Бернсу приходилось много работать, и дурные приятели часто толкали его к порочным развлечениям. Но поучительно с моральной точки зрения, что он был прилежным учеником и сам занимался своим образованием, составляя этим резкий контраст с распущенностью и так называемой аристократической светской жизнью лорда Байрона, о котором я только что говорила. И хотя лорды и графы времен Бернса, несомненно, смотрели на него свысока, как на человека скромного положения, тем не менее многие из нас получали большое удовольствие от его стихов о мыши и на другие сельские темы, стихов, исполненных безыскусственной красоты. Жаль, что у меня нет времени привести выдержки из них.
Миссис Джордж Эдвин Мотт посвятила десять минут Теннисону и Браунингу.
Миссис Нэт Хикс, женщина со скорбным лицом и приятными, мягкими манерами, настолько запуганная величием остальных, что Кэрол готова была ее поцеловать. завершила тягостную задачу дня докладом о «прочих поэтах». Прочими, достойными рассмотрения поэтами оказались Колридж, Вордсворт, Шелли, Грей, миссис Хименс и Киплинг.
Мисс Элла Стоубоди любезно прочла отрывки из «Лаллы Рук». На бис она по просьбе публики исполнила «Мою старую любовь».
Гофер-Прери покончил с поэтами. Он был готов к теме следующей недели — «Английская проза».
— Теперь у нас будет обсуждение докладов, — сказала миссис Доусон, — и я полагаю, что все — мы будем рады услышать миссис Кенникот, — нашего будущего сочлена, которая может быть очень полезна нам своим блестящим литературным образованием.
Кэрол предостерегала себя от гордыни. Она убеждала себя, что запоздалые искания этих подавленных работой женщин — радостное открытие, которое должно было бы вызвать у нее слезы. «Но они так довольны собой! Они уверены, что оказывают Бернсу милость. Они вовсе не считают этого «запоздалыми исканиями». Они уверены, что могут засолить образование и подвесить его про запас, как окорок». Призыв миссис Доусон застал ее врасплох среди этих сомнений. Она была в ужасе. Как ей говорить, не обижая их?
Миссис Чэмп Перри нагнулась вперед, погладила ей руку и прошептала:
— У вас усталый вид, дорогая! Не говорите, если вам не хочется.
Какое-то теплое чувство охватило Кэрол. Она уже была на ногах и подбирала вежливые слова:
— Единственное, что я могла бы посоветовать… Я знаю, что вы следуете определенной программе, но мне хотелось бы, чтобы после такого блестящего начала вы не брались в будущем году за другой предмет, а вернулись к поэтам и занялись ими более подробно. Особенно хорошо было бы просто прочитать сами стихи-хотя жизнеописания, конечно, очень интересны и, как сказала миссис Уоррен, весьма поучительны в моральном отношении. И, быть может, есть еще несколько не упомянутых сегодня поэтов, с которыми не мешало бы познакомиться, например, Китс, Мэтью Арнолд, Росетти, Суинберн. Вот Суинберн был бы… как бы это сказать… таким контрастом с той радостной жизнью, какую мы все ведем на нашем прекрасном Среднем Западе.
Заметив, что миссис Леонард Уоррен не сочувствует ее словам, Кэрол схитрила, продолжая с невинным видом:
— Если только вы не находите у Суинберна такого стремления к откровенности, которое вам… которое нам может показаться несколько излишним. Как вы думаете, миссис Уоррен?
— Да, вы прямо мою мысль высказали, миссис Кенникот, — отозвалась пасторша. — Конечно, я никогда не читала Суинберна, но несколько лет назад, когда он был так популярен, я помню — мистер Уоррен говорил про Суинберна (хотя, может быть, это было про Оскара Уайльда?.. Точно не помню), но он говорил, что хотя многие так называемые интеллигентные люди ради рисовки и делают вид, будто находят в Суинберне красоту, подлинной красоты не может быть, если нет урока для души. Тем не менее я нахожу вашу мысль прекрасной, и хотя на будущий год у нас намечено изучение меблировки и фарфора, но я полагаю, что программная комиссия могла бы включить еще одно заседание, всецело посвященное английской поэзии. Уважаемая председательница, я вношу такое предложение!
Когда кофе и «райский кекс» миссис Доусон помогли участницам собрания преодолеть грусть, навеянную мыслями о смерти Шекспира, все они выразили Кэрол удовольствие, что видят ее в своей среде. Приемная комиссия на три минуты удалилась в комнату для совещаний и избрала ее членом клуба.
И она оставила покровительственный тон.
Она хотела быть с ними заодно. Они были так доброжелательны и любезны. С их помощью можно было бы осуществить ее широкие замыслы. Ее борьба против провинциального застоя наконец началась. На какую же именно реформу ей следовало раньше всего бросить свою армию? Во время беседы после собрания миссис Джордж Эдвин Мотт заметила, что городская ратуша совершенно не соответствует нынешнему процветанию Гофер-Прери. Миссис Нэт Хикс высказала скромное пожелание, чтобы молодежи было позволено устраивать там танцы, так как в помещения масонских лож доступ сильно ограничен.
«Городская ратуша! Это мысль!» Кэрол побежала домой.
Она не знала, что Гофер-Прери — город с местным самоуправлением. Теперь Кенникот сообщил ей, что у них имеется законное самоуправление, мэр, городской совет и полиция. Она была восхищена той простотой, с какой Гофер-Прери возводил себя в звание столицы. Отчего ж нет?
Весь вечер она была гордой и патриотичной гражданкой Гофер-Прери.
На следующее утро Кэрол пошла осматривать ратушу. В ее памяти вставало лишь нечто невзрачное и унылое. Ратуша оказалась деревянным курятником цвета сырой печенки в двух шагах от Главной улицы. Фасад представлял собой ничем не украшенную дощатую стену с грязными окнами. Отсюда открывался широкий вид на пустырь и портняжную мастерскую Нэта Хикса за ним. Здание ратуши было больше соседней мастерской плотника, но хуже построено.
Кругом никого. Она вошла в коридор. По одну сторону был городской суд, похожий на сельскую школу; по другую — помещение добровольной пожарной команды с машиной для перевозки шлангов и блестящими изукрашенными шлемами, в которых маршировали на парадах. В конце коридора была грязная тюрьма, состоящая из двух камер. Она пустовала, но от нее шел запах аммиака и застарелого пота. Весь второй этаж занимало большое, еще не отделанное помещение, заваленное грудами откидных кресел, здесь же валялись творило с пересохшей известкой, остовы плотов для иллюминации в день 4-го июля, украшенные облупившимися гипсовыми щитами и полинялыми красными, белыми и синими флажками. В глубине возвышалась неуклюжая пустая эстрада. Комната была достаточно просторна для танцевальных вечеринок, за которые ратовала миссис Нэт Хикс. Но Кэрол думала о том, что поражнее танцев.
После обеда она отправилась в публичную библиотеку. В течение недели библиотека бывала открыта три раза днем и четыре раза вечером. Она помещалась в старом здании, вполне пригодном для дела, но неуютном. Кэрол поймала себя на том, что рисует в воображении более уютные читальные комнаты, креслица для детей, коллекцию цветных репродукций, а заодно и библиотекаршу помоложе, еще способную интересоваться новшествами в библиотечном деле.
Она выругала себя: «Хватит этой реформаторской лихорадки! Библиотека вполне приличная. И ратуши совершенно достаточно для начала! А это, право же, превосходная библиотека! Она… она не так уж плоха… Неужели я всегда буду видеть безобразие и глупость во всяком человеческом начинании? В школах, в делах, в образе правления — во всем? Неужели никогда не будет чувства удовлетворенности? Не будет покоя?»
Она мотнула головой, будто отряхивалась от воды, и вошла в библиотеку, молодая, светлая, приветливая, скромная, в расстегнутой шубке, синем платье с кисейным воротничком и коричневых ботинках, запорошенных снегом.
— Я была огорчена, не встретив вас вчера в Танатопсисе, — ласково обратилась она к уставившейся на нее мисс Виллетс. — Вайда говорила, что вы, может быть, будете.
— О, вы были в Танатопсисе! Ну как, понравилось вам?
— Страшно! Сколько отличных докладов о поэтах! — решительно лгала Кэрол. — Но я подумала, что им следовало заставить вас тоже прочесть доклад о поэзии.
— Ну-у… Я ведь не из тех, у кого довольно времени, чтобы заниматься устройством всяких клубов. И если они там предпочитают слушать литературные доклады, составленные дамами, не имеющими литературного образования, то в конце концов мне-то что? Я ведь только городская служащая!
— Ах, нет, что вы! Вы единственное лицо, которое…которое делает так много. Скажите мне, есть ли, гм… Кто, собственно, руководит клубом?
Мисс Виллетс шлепнула сочный штамп на карточку книги «Фрэнк в низовьях Миссисипи», затребованной маленьким белобрысым мальчуганом, глянула на него так, будто ставила штамп предостережения ему на мозги, и вздохнула:
— Не хочу лезть вперед или критиковать кого бы то ни было на свете, и потом Вайда — мой лучший друг, она прекрасный педагог, в городе нет человека более сведущего и передового. Но я должна сказать, что, кто бы ни считался председателем комитета, за ним всегда стоит Вайда Шервин, и хотя она постоянно хвалит меня за прекрасную, как она выражается, работу в библиотеке, я замечаю, что меня не слишком часто просят читать доклады… А миссис Лаймен Кэсс однажды сама мне сказала, что мой доклад о соборах Англии интереснее всех, это было в тот год, когда мы занимались путешествиями по Англии и Франции и архитектурой. Однако… Конечно, миссис Мотт и миссис Уоррен играют в клубе большую роль; это естественно: жена инспектора училищ и жена конгрегационного пастора, и обе, несомненно, очень образованны, но… Нет, меня вы можете считать совсем незначительной особой. Я знаю, что мое мнение никого не интересует!
— Вы чересчур скромны, и я скажу об этом Вайде. Ах, да! Не можете ли вы уделить мне минутку и показать, где у вас лежат журналы?
Кэрол победила. Она была торжественно препровождена в комнату, похожую на бабушкину кладовую, где нашла журналы, посвященные интерьерам и градостроительству, а также «Географический журнал» за шесть лет. Мисс Виллетс была так мила, что оставила ее одну. Кэрол, поджав ноги, уселась на полу и, напевая, с наслаждением перелистывала страницы. Журналы кипами валялись кругом.
Она нашла снимки улиц Новой Англии: величавый Фалмут, изумительный Конкорд, Стокбридж, Фармингтон-авеню и Хилхауз-авеню. Волшебный пригород «Лесные холмы» на Лонг-Айленде; девонширские коттеджи и эссекские усадьбы, йоркширская деревенская дорога, порт; арабское селение Джедда — словно драгоценный ларец замысловатой чеканки; город в Калифорнии, преобразивший свою Главную улицу, унылый ряд голых кирпичных фасадов и обшарпанных амбаров, в аллею садов и аркад.
Она убедилась: ее вера в то, что провинциальный американский городок может быть не только удобным центром для закупки пшеницы и сбыта плугов, но также и красивым, не безумна. Задумавшись, сидела она на полу, тонкими пальцами барабаня по щеке. Она видела в Гофер-Прери ратушу в георгианском стиле: теплые кирпичные стены с белыми ставнями, полукруглое окно, просторный вестибюль и витую лестницу. Она представляла себе эту ратушу общим домом всех граждан и духовным центром не только города, но и окрестностей. Тут должны помещаться зал для заседаний суда (она не могла решиться поместить тут же и тюрьму), публичная библиотека, коллекция прекрасных гравюр, комната отдыха и образцовая кухня для фермерских жен, театр, лекционный зал, зал для общественных балов, справочное бюро для фермеров и гимнастический зал. А вокруг ратуши и в полной гармонии с нею, подобно средневековым городам, теснившимся вокруг замков, вырастал новый прекрасный город, такой же восхитительный, как изящный Аннаполис и тенистая Александрия, куда часто ездил верхом Вашингтон.
В осуществлении всего этого Танатопсис не должен был встретить больших затруднений, так как мужья многих его участниц были заправилами города. Она похвалила себя за это практическое соображение.
В каких-нибудь полчаса она превратила оцепленный проволокой картофельный огород в розовый сад за каменной оградой. Она помчалась осведомить миссис Леонард Уоррен, как председательницу Танатопсиса о случившемся чуде.
Кэрол ушла из дому без четверти три. В половине пятого она создала утопавший в зелени город. Без четверти пять она уже находилась в обстановке благородной бедности пасторского жилища, и поток ее страстного красноречия изливался на миссис Леонард Уоррен, как летний дождь на старую серую крышу. Без двух минут пять город скромных палисадников и приветливых полукруглых окон был воздвигнут. А в две минуты шестого от него, как от Вавилона, не осталось камня на камне.
Выпрямившись в черном старинном кресле на серо-коричневом фоне длинных книжных полок, плотно уставленных проповедями, комментариями к Библии и географическими сочинениями о Палестине, держа ноги в опрятных черных ботинках на лоскутном коврике, корректная и тусклая, как этот фон, миссис Уоррен выслушала Кэрол без всяких замечаний и, когда та кончила, деликатно ответила:
— Да, я думаю, вы набросали прелестную картину. Со временем все это может легко осуществиться. Я не сомневаюсь, что со временем в прериях будут такие городки. Но я хотела бы сделать одно маленькое замечание: мне кажется, вы неправы, предполагая, что начинать следует с ратуши или что Танатопсис — подходящее орудие для осуществления этого плана. В конце концов истинное сердце общины — это ее церкви, не так ли? Вам, вероятно, известно, что мой муж пользуется влиянием в конгрегационалистских кругах всего штата, как поборник объединения церквей. Он надеется, что все разветвления евангелической церкви срастутся в одно мощное целое, которое сможет успешно бороться с католицизмом и «христианской наукой» и надлежащим образом направлять те или иные движения на пользу нравственности или запрещения алкоголя. И тогда объединившиеся церкви могли бы выстроить великолепное здание для народного клуба, оштукатуренное или полукирпичное, со всякими лепными украшениями. Такое здание произведет на среднего человека гораздо большее впечатление, чем какой-нибудь невзрачный старомодный колониальный дом вроде описанного вами. Там и подобает создать центр воспитательных влияний, вместо того, чтобы отдавать его в руки политиков.
— Я думаю, что на объединение церквей уйдет не больше тридцати или сорока лет, — с невинным видом сказала Кэрол.
— Едва ли даже столько — все движется так быстро. Поэтому было бы ошибкой создавать какие-либо другие планы.
Прошло два дня, прежде чем к Кэрол вернулся прежний пыл, и тогда она обратилась к миссис Джордж Эдвин Мотт, жене инспектора училищ.
Миссис Мотт высказалась так:
— Лично я ужасно занята разными хозяйственными делами и шитьем — ведь у меня дома все время работает швея, — но было бы чудесно, если бы другие члены Танатопсиса заинтересовались этим вопросом. Впрочем, должна сказать одно: прежде всего и раньше всего нам нужно новое школьное здание. Муж говорит, что в старом невозможно тесно.
Кэрол пошла осмотреть старое здание. Низшая и средняя школы теснились в одном сыром желтом кирпичном доме с узкими окнами, как в устарелой тюрьме. Казарма, вызывавшая мысль о ненависти и принудительном учении. Кэрол от души присоединилась к требованию миссис Мотт и даже на два дня забыла про свой собственный план. Затем она выстроила школу и ратушу вместе, в центре возрожденного города.
Зашла она и в свинцового цвета резиденцию миссис Дэйв Дайер. Скрытое под завесой сбросившего листья дикого винограда, это здание с широким крыльцом, лишь на фут возвышавшимся над землей, было настолько лишено всякой индивидуальности, что Кэрол никак не могла мысленно представить себе его. Не могла она припомнить и ничего из находившегося внутри. Зато сама миссис Дайер была яркой индивидуальностью. Вместе с Кэрол, миссис Хоуленд, миссис Мак-Ганум и Вайдой Шервин миссис Дайер служила соединительным звеном между «Веселыми семнадцатью» и серьезным Танатопсисом. В этом она составляла контраст с Хуанитой Хэйдок, которая вечно хвастала, что скорее сядет в тюрьму, чем напишет какой-нибудь «дурацкий доклад для клуба». Миссис Дайер приняла Кэрол в кимоно и казалась в нем чрезвычайно женственной. У нее была красивая, бледная, мягкая кожа, наводившая па мысль об анемичной чувственности. В гостях за послеобеденным кофе она бывала резка, но теперь называла Кэрол «дорогой» и просила, чтобы та называла ее «Мод». Кэрол не совсем понимала, почему ей так не по себе в этой словно пересыпанной тальком атмосфере. Она поспешила перейти к своим планам.
Мод Дайер согласилась, что теперешняя ратуша не блещет красотой, но, как говорит Дэйв, не имеет смысла что-нибудь затевать с ней, пока не будет получено правительственное ассигнование, а тогда нужно построить одно здание под ратушу и одновременно — под помещения национальной гвардии. По мнению Дэйва этих желторотых мальчишек, что весь день торчат в бильярдной, необходимо немного погонять по плацу.
Сразу станут людьми.
А новую школу, которая должна была возникнуть вместе с ратушей, миссис Дайер вовсе отвергла:
— А, миссис Мотт уже заразила вас своей школьной манией! Она трезвонит об этом столько, что всем тошно стало. На самом деле ей просто нужен шикарный кабинет для ее драгоценного плешивого муженька, чтобы он мог сидеть там и строить из себя важную птицу. Конечно, я большая поклонница миссис Мотт и очень люблю ее: она так умна, хотя напрасно сует нос не в свои дела и пытается вертеть Танатопсисом, — но все мы устали от ее разговоров о новом здании для школы. Для нас, когда мы были маленькими, старое вполне годилось. Противно, когда женщины лезут в политику, правда?
Первая неделя марта дохнула весной и зажгла в Кэрол тысячу желаний. Ее тянуло к озерам, полям и дорогам. Снег сошел, только под деревьями еще оставались грязные, рыхлые груды. В течение дня ртуть и термометре прыгала от стужи с ветрами до щекочущей теплоты. Не успела Кэрол убедиться, что и на этом скованном холодом севере возможна весна, как снег посыпал снова так внезапно, точно бумажная метель в театре. Северо-западный ветер подхватил и понес его, кружа, и вместе с мечтой о прекрасном городе улетела и мечта о летних лугах.
Однако через неделю, несмотря на желтевшие повсюду сугробы, ясно обозначился поворот. По неуловимым признакам в воздухе, в небе и на земле, знание которых дошло до Кэрол через десять тысяч поколений, она знала, что весна близится. День настал не такой ослепительный, пыльный, бесцеремонный, как тот вероломный захватчик неделю назад; он был напоен томлением и смягчен молочно-белым светом. Ручейки бежали по всем переулкам; словно чудом на дикой яблоне в саду Хоулендов появилась и защебетала малиновка. Все улыбались, говоря: «Зиме, видно, и вправду конец!» или «Теперь дороги живо просохнут. Скоро и в машины сядем. Как-то окунь будет клевать этим летом? А урожай, верно, будет неплохой!»
Каждый вечер Кенникот повторял:
— Не будем торопиться снимать шерстяное белье и выставлять зимние рамы. Как бы еще не ударили холода! Надо беречься простуды. Хватит ли у нас угля?
Просыпавшиеся в Кэрол жизненные силы заглушили в ней жажду преобразовательской деятельности. Она ходила по дому, обсуждая вместе с Би весеннюю уборку. Придя второй раз на собрание Танатопсиса, она ни словом не обмолвилась о переустройстве города. Чинно слушала она разные сведения из жизни Диккенса, Теккерея, Джейн Остин, Джордж Элиот, Скотта, Харди, Лэма, де Куинси и миссис Гемфри Уорд, исчерпывающим образом представлявших, по-видимому, английскую прозу.
К своей фанатической идее она вернулась, лишь посетив «комнату отдыха». Она часто поглядывала на это складское помещение, из которого было устроено пристанище для фермерш, где они могли поджидать мужей, пока те справляли в городе свои дела. Вайда Шервин и миссис Уоррен часто с особой гордостью говорили о том, что Танатопсис устроил эту «комнату отдыха» и нес совместно с городским советом расходы по ее содержанию. Но Кэрол никогда не бывала там до этого мартовского дня.
Она зашла туда как бы по внезапному наитию. Кивнула смотрительнице, почтенной толстой вдове по имени Ноделквист, и двум-трем фермершам, мирно дремавшим в качалках. Комната отдыха напоминала лавку по продаже старой мебели. Обстановку составляли расшатанные качалки, кривобокие камышовые кресла, сосновый стол, весь в царапинах, расползшаяся соломенная циновка, старые гравюры, на которых молочницы добродетельно предавались любви под сенью ив, поблекшие хромолитографии, изображавшие розы и рыб, и керосинка для подогревания завтраков. Окно на улицу было затемнено рваными занавесками и стеной гераней и фикусов.
Прислушиваясь к отчету миссис Ноделквист о том, сколько тысяч фермерш пользуются комнатой отдыха в течение года и как они ценят «любезность дам, устроивших для них такое уютное местечко, и притом — даром», Кэрол подумала: «Дешевая любезность! Мужья любезных дам торгуют с этими фермерами. Это просто вопрос коммерческой выгоды. Сама же комната ужасна. Ей следовало бы быть самой очаровательной комнатой в городе, где женщины, уставшие от своих кухонь в степной глуши, могли бы отдохнуть душой. И прежде всего нужно чистое окно, чтобы они могли видеть кипучую жизнь города. Когда-нибудь я устрою комнату отдыха получше! Настоящий клуб. Да! Я ведь уже представляю себе ее как часть моей будущей ратуши».
Это привело к тому, что на третьем собрании Танатопсиса Кэрол предприняла покушение на его спокойствие. Собрание было посвящено скандинавской, русской и польской литературам, причем миссис Леонард Уоррен вставила несколько замечаний о греховном язычестве так называемой русской церкви. Еще до того как появились кофе и горячие булочки, Кэрол ухватилась за миссис Чэмп Перри, добродушную полногрудую «пионершу», бросавшую почтенный отблеск истории на современных матрон Танатопсиса. Кэрол высыпала перед ней свои проекты. Миссис Перри покивала головой, погладила руку Кэрол, но потом со вздохом сказала:
— Я была бы рада, если бы могла согласиться с вами, дорогая! Я уверена, что вы одна из избранных господом душ, хотя вас и не видно в баптистской церкви. Но боюсь, у вас слишком чувствительное сердце. Когда мы с Чэмпом приехали сюда из Сок-Сентера в запряженном быками фургоне, здесь не было ничего, кроме частокола, нескольких солдат и двух-трех бревенчатых хижин. Когда нам нужны были солонина или порох, мы посылали верхового и не знали, вернется он назад или его по дороге подстрелят индейцы. Мы, женщины, — конечно, сперва все мы были фермеры, — и не мечтали в те дни ни о каких комнатах отдыха. Такая комната, как теперь, показалась бы нам верхом роскоши! Мой дом был крыт соломой, и во время дождя так текло, что единственное сухое место было под полкой…
А когда город вырос, новенькая ратуша показалась нам великолепной. И я не вижу надобности в особых танцевальных залах. Да и танцы теперь не те, что раньше. Мы танцевали скромно и получали от этого не меньше удовольствия, чем нынешняя молодежь от этих ужасных «тротов» с объятиями и всякими штуками. Но если теперь принято забывать божью заповедь о том, что девушкам надлежит быть скромными, то, пожалуй, они отлично могут обойтись залом при масонской ложе, хотя туда и не очень охотно пускают всех иммигрантов, батраков и тому подобных. И уж во всяком случае не нужны, по-моему, земледельческие бюро или лекции по домоводству, о которых теперь болтают. В мое время мальчики учились земледелию, честно потея на поле, и каждая девочка умела готовить, а не то мать живо выучивала ее, положив поперек колена! А потом, разве у нас нет районного агента в Уэкамине? Он приезжает сюда чуть не каждые две недели. И довольно возни с «научным земледелием»; Чэмп говорит, что это сущий вздор.
А что касается лекционного зала, то разве у нас нет церквей? Гораздо лучше послушать хорошую, старомодную проповедь, чем изучать географию и всякий книжный вздор, который никому не нужен, для этого хватит и Танатопсиса — и так тут слишком часто забывают о вере. Что же до вашей идеи перестроить весь город в колониальном стиле, то я скажу так: я люблю красивые вещи, до сих пор еще продергиваю ленточки в свои нижние юбки, хотя Чэмп смеется надо мной, старый негодник! Но все-таки я не думаю, чтобы кто-нибудь из нас, стариков, обрадовался, если бы снесли выстроенный нами с таким трудом город, который мы так любим, и заменили его чем-то похожим на картинки из немецких книжек. Разве теперь он не хорош? Сколько деревьев и газонов! Такие удобные дома, водяное отопление, электричество, телефон, бетонные тротуары и всякая всячина! По-моему, все, кто ни приезжает из Сент-Пола и Миннеаполиса, говорит в один голос, что у нас тут очень красиво.
Кэрол совершила клятвопреступление: она поспешила признать, что Гофер-Прери отличается красочностью Алжира
Однако на следующий день она принялась за миссис Лаймен Кэсс, крючконосую супругу владельца мельницы.
Салон миссис Кэсс принадлежал к «загроможденно — викторианской» школе, как салон миссис Льюк Доусон — к «головикторианской». В его обстановке преобладали два принципа: во-первых, каждая вещь должна была быть похожа на что-нибудь совсем другое: у качалки была спинка в виде лиры, сиденье из кожи, имитирующей парчу, а ручки в виде львов. На самых неожиданных местах торчали шишки, завитки, щиты и острия копий. Второй принцип состоял в том, что каждый уголок комнаты должен быть заполнен бесполезными предметами. Стены были увешаны картинами доморощенных художников, изображавшими лесные пейзажи, мальчишек-газетчиков, щенков и церковные колокольни в сочельник; еще там висела тарелка с видом миннеаполисской выставки, выжженные по дереву портреты индейских вождей неизвестно какого племени, поэтический девиз, вышитый на фоне анютиных глазок, засушенные цветы и листья, собранные под стеклом, и флаги учебных заведений, где учились оба сына Кэссов, — Коммерческого колледжа в Чикопи-фоллз и университета Мак-Джилликадди. На маленьком квадратном столике находились: расписной фарфоровый ящичек для карт с золоченым свинцовым ободком, фамильная библия, мемуары генерала Гранта, последний роман миссис Джейн Стрэттон Портер, маленькое деревянное швейцарское шале, служившее копилкой, полированная раковина, а в ней булавка с черной головкой и пустая катушка, бархатная подушечка для булавок в золоченой металлической туфле с выбитой на носке надписью «На память из Трои, шт. Нью-Йорк» и неизвестного назначения блюдо из красного стекла в пупырышках.
Первые слова миссис Кэсс были:
— Я должна показать вам все мои хорошенькие вещицы и предметы искусства.
В ответ на воззвание Кэрол она пропела:
— Я понимаю. Вы находите, что в Новой Англии города и дома колониального стиля красивее, чем у нас на Среднем Западе. Мне очень приятно это слышать. Вероятно, вам интересно будет узнать, что я родилась в Вермонте.
— Так не думаете ли вы, что нам следовало бы попытаться сделать и Гофер-Прери…
— О нет, боже упаси! Мы этого не можем себе позволить. Налоги и так слишком высоки. Нам следовало бы сократиться в расходах и не позволять городскому совету тратить ни одного лишнего цента. Да-а… Не находите ли вы, что миссис Уэстлейк прочла прекрасный доклад о Толстом? Я была очень рада услышать о том, как провалились все его социалистические бредни.
То, что сказала миссис Кэсс, повторил в тот же вечер Кенникот. Раньше, чем через двадцать лет, совет не предложит строить новую ратушу, а город не даст на это средств.
Кэрол избегала делиться своими планами с Вайдой Шервин. Она побаивалась ее тона старшей сестры. Ванда или высмеяла бы ее, или перехватила бы у нее идею и переиначила ее по-своему. Но выхода не было. Когда Вайда пришла на чашку чая, Кэрол изложила ей свою утопию.
Вайда сказала ласково, но решительно:
— Дорогая моя, вы бьете совсем мимо цели! Я была бы рада когда-нибудь увидеть этот городок весь в садах, защищенным от северных бурь. Но это неосуществимо.
Чего может добиться простой дамский образовательный клуб?
— Но мужья этих дам — самые влиятельные люди в городе. Город — это они!
— Но город в целом не муж нашему Танатопсису. Если б вы знали, каких трудов стоило заставить городской совет раскошелиться и обсадить диким виноградом стену водопроводной станции! Что бы вы ни думали о женщинах Гофер-Прери, они все-таки вдвое прогрессивнее мужчин.
— Но разве мужчины не видят, что город безобразен?
— Они не считают его безобразным. Да и как вы это докажете? Дело вкуса. Почему им должно нравиться то, что нравится какому-нибудь архитектору из Бостона?
— Им нравится торговать черносливом!
— Ну так что же? Во всяком случае, надо действовать, опираясь на местные понятия, а не на идеи, занесенные извне. Нельзя навязывать духу готовые формы. Нарядная оболочка должна вырасти из внутренней сущности и выражать ее. А это значит, что нужно запастись терпением. Если мы будем тормошить городской совет еще десять лет, он, может быть, отпустит деньги на новую школу.
Поделиться книгой: