Помоги проекту - поделись книгой:
Владислав Петрович Крапивин
Мушкетер и Фея. Повести
БОЛТИК
ВИШНЕВАЯ ПИЛОТКА
— Чудовищный кошмар, а не ребенок, — безнадежно сказала мама. Ты доведешь меня до сердечного приступа, а сам простудишься насмерть.
«Чудовищный кошмар», третьеклассник Максим Рыбкин, пыхтел рядом с дверью, у полки с обувью. Он застегивал новые сандалии.
Старший брат, девятиклассник Андрей, крутился у большого зеркала: расчесывал маминым гребнем отросшую гриву. Он успокоил:
— Если простудится, то, может, не насмерть. Может, похлюпает носом, почихает и выживет.
— Сумасшедший дом, а не семья, — сказала мама. — Одного не загонишь в парикмахерскую, другой делает все, чтобы схватить воспаление легких… Игорь! Скажи хоть что-нибудь!
Папа высунулся из комнаты. В одной руке он держал отвертку, в другой электробритву. От бритвы едко пахло горелой изоляцией. Половина папиного лица была блестящая и гладкая. На другой половине искрилась от коридорной лампочки светлая щетина. Папа захотел узнать, что случилось.
Что случилось? Их ненаглядный сын хочет уйти из дома раздетым. А на улице всего семь градусов!
Максим наконец справился с застежками и распрямился.
— Семь было в шесть часов. А сейчас уже согрелось.
— Ты хочешь моей погибели, — грустно сказала мама.
— Максим, — внушительно произнес папа, — ты — будущий мужчина и должен уступать женщинам в споре.
— Но если я уступлю, на кого я стану похож?! Вся форма изомнётся, и я буду как из пасти бегемота вынутый!
— Ах, как изящно? Сын интеллигентных родителей?.. Игорь, почему ты улыбаешься? Между прочим, когда среди родителей нет согласия, из детей вырастают правонарушители.
— Выходит, я почти готовый правонарушитель, — жизнерадостно заметил старший брат Андрей.
— По крайней мере, внешне, — сказала мама. — Длинноволосый гангстер из Чикаго.
— Пожалуй, что-то есть, — снисходительно согласился Андрей.
— Оставь в покое мой гребень, — велела мама и снова повернулась к Максиму: — Я уверена, что все дети придут на студию в пальто или куртках.
— Не придут. А если придут, им не так важно. Они в ряду стоят, и незаметно, если помятые. А я впереди, у самого… ми… крофона…
Последние слова Максим произнес угасшим голосом. Потому что взглянул на брата.
Андрей стоял к Максиму спиной, но его отражение смотрело на младшего братца ехидно и выразительно. Сейчас скажет: «Оставьте в покое нашего солиста! Ему нельзя нервничать, а то он в самый важный момент вместо ноты «си» возьмет ноту «до».
Ух, слава Богу, не сказал. Только хмыкнул. Максим торопливо объяснил родителям:
— Сами же станете говорить, что неряха, если увидите на экране, что я мятый.
— Не лишено логики, — заметил папа.
— А ну вас, — сказала мама. — Пусть идет хоть голый. Не ребенок, а варвар.
Андрей наконец убрался от зеркала, и Максим скользнул на его место.
Какой же он варвар? Варвары косматые, немытые, страшные, вроде разбойников. А он вполне симпатичный человек. Вообще симпатичный, а в новой форме — особенно.
Форма темно-красная, а точнее — вишневого цвета, жилетик с латунными пуговками — тугой в поясе и свободный в плечах — оставляет открытыми белые рукава и воротник рубашки. Легонькие штаны отглажены так, что торчат вперед складками, словно два топорика (а ноги у Максимки — как тонкие длинные рукоятки у этих топориков — еще незагорелые, светлые, будто свежеоструганное дерево). На ногах красные сандалии. И носочки тоже красные. Форму недавно выдали в ансамбле, а обувь купила мама. Потому что Максим будет стоять впереди хора, и все на нем должно выглядеть как с иголочки.
Все пока так и выглядит. А лучше всего пилотка. Тоже вишневая, из тонкого сукна, с белыми кантами на верхних швах и вышитыми серебром крылышками на левой стороне. Потому что младший хор в ансамбле называется «Крылышки».
А все вместе — два хора, два оркестра и танцевальная группа называется так длинно, что сразу и не запомнишь: «Детский музыкально-хореографический ансамбль Дворца культуры имени Чкалова».
Дворец построен для летчиков. Говорят, когда-то в этом районе был главный аэродром. Потом появились реактивные лайнеры, летное поле стало тесным, и аэропорт перенесли далеко за город. На старом месте сохранилась только площадка для маленьких аэропланов и вертолетов.
Но управление областного Аэрофлота тоже осталось здесь . А недалеко от управления — и Дворец культуры.
Максимкин отец — не летчик, он инженер на «Строймаше». А мама — завуч в художественном училище. Ну и что? В ансамбле занимаются не только дети летчиков. Где их столько наберешь? Просто приходят ребята, которые живут не очень далеко. А Максим даже и не сам пришел в ансамбль. В марте на уроке пения услыхал его суровый на вид дядя с рыжими клочкастыми бровями (все думали, что это инспектор гороно). Услыхал и грозно сказал после урока:
— А ну, голубчик, пошли со мной. Немедленно.
Максим охотно пошел, потому что сурового дядю он ничуть не испугался, а после пения ожидался диктант.
Они пришли во Дворец культуры, в большую комнату, где стоял трехногий сверкающий рояль. Его поднятая крышка напоминала косой китовый плавник, а клавиши — пасть кашалота. Дядя с клочкастыми бровями начал давить на клавиши и требовать, чтобы Максим голосом повторял их музыку. Это было совсем не трудно, и Максим повторял, только тихо, потому что стеснялся. Потом дядя стал играть песенку про кузнечика, которого сожрала бессовестная лягушка — эту песню все знают. И Максим должен был петь. Наверно, у него не очень получилось. Дядя вдруг оборвал игру, поставил Максима между колен и сказал не сердито, а как-то жалобно:
— Дружище, не смущайся, пожалуйста. Очень прошу. Ты ведь можешь петь. Ты ведь, если откровенно говорить, любишь петь.
Максим слегка осмелел тихонько сказал:
— Ага.
— Дома, когда ты один, ты наверняка поешь. Я в этом совершенно уверен.
Максим осмелел еще больше и ответил:
— Смотря что… Дядя стремительно обрадовался:
— И прекрасно! Здорово? А что ты хочешь? Что любишь? Давай!
Максим вспомнил, что после диктанта еще природоведение, которое он совершенно случайно не выучил. И спросил:
— А можно с гитарой? Я с роялем не могу как-то…
Дядя сорвался с круглой табуретки, умчался из комнаты и тут же вернулся с блестящей гитарой.
— Что будем? Давай…
— Я названия не знаю…
— Ладно, посмотрим. Ты начинай, я подыграю.
Начал Максим, наверное, не очень здорово:
Но голос его догнала гитара, и стало легче. И песня была такая, что если уж запел, то надо петь как следует. Потому что сразу кажется, что кругом опасность и скоро — в атаку.
Дальше Максим и сам не знал, как пел. Но, видимо, голос его звучал чисто и тревожно, потому что слова в песне были тревожно-звонкие:
Когда песня кончилась, дядя отложил гитару и задумчиво сказал:
— Д-да, любопытно… Это откуда такое произведение?
— У брата слышал.
— Он тоже поет? — быстро спросил дядя.
— Да нет, у него на магнитофоне…
— Ну ладно, Максим Рыбкин. Меня зовут Анатолий Федорович, я руководитель ребячьего хора. И ты, дружище, от меня не сбегай, пожалуйста.
Максим не сбежал. Зачем? По крайней мере можно было петь не стесняясь. Не то что дома, где мог услышать и начать дразниться Андрей. Правда, не все песни нравились, но что поделаешь? Так не быва-ет, чтобы все на свете нравилось. Зато одна песня, про первый полет, была для Максима самая лучшая. С этой песней он и будет выступать сегодня на телевидении, на концерте, посвященном Дню пионерии.
Хорошо, что с этой песней? Пускай мама с папой не летчики, пускай он сам не летал еще ни разу, даже пассажиром, но раз он поет про летчиков, значит, хоть какое-то, хоть самое маленькое отношение к ним имеет. Значит, пилотку с крылышками носит не зря. Вот так!
Максим посильнее сдвинул пилотку на левый бок и еще раз с удвольствием оглядел себя в зеркале.
Конечно, хорошо, если бы уши были чуть поменьше и не торчали в стороны. И если бы вместо белобрысой коротенькой прически была темная и волнистая — не такая длинная, как у Андрея, но вроде. И если бы губы оказались потоньше, а нос попрямее и с мужественной горбинкой, как у папы. Но нет так нет. В общем-то. Максим и так неплох.
Что ни говорите, а внешность для человека — важная вещь. Именно из-за внешности Максим попал в солисты. Конечно, ему это не говорили, но он догадался. Он случайно слышал после репетиции, как поспорили Анатолий Федорович и начальница всего ансамбля Алевтина Эдуардовна.
Анатолий Федорович только с виду грозный был, а на самом деле очень добрый. Он на ребят никогда не кричал, даже если баловались на репетициях. Но в тот раз, с Алевтиной Эдуардовной, он разговаривал сердито. Они поссорились из-за Алика Тигрицкого.
— Пожалейте ребенка! — возмущался Анатолий Федорович. — Вы наслаждаетесь его голосом, как конфеткой, а весь хор сбивается и начинает хихикать, когда Алик поет: «Товарищ летчик, возьмите меня, я очень легкий»!
Это была правда. Хихикали. И Максим опять едва не засмеялся за кулисами. Потому что в самом деле — когда Алик, по прозвищу Шеф-повар, со своим круглым, как тугой мешок, животом и похожими на подушки коленями выходит к микрофону, под ним поскрипывает сцена.
— Но, дорогой Анатолий Федорович, — ласковым голосом возражала Алевтина Эдуардовна, — ведь у вас хор, а не балет. Прежде всего следует думать о звучании…
— Об искусстве надо думать! — почти зарычал Анатолий Федорович. — Целиком об искусстве! Когда посреди серьезной песни в зале начнется хохот, какое к черту звучание! И каково будет самому Тигрицкому? Нет уж, пускай поет о макаронах — там все на месте: и внешность, и голос, и содержание.
— Но как же песня о полете? Ведь мы все-таки чкаловцы!
— Будет вам песня! В хоре не один Алик с голосом…
Через день Анатолий Федорович оставил Максима после репетиции и осторожно спросил:
— Максимушка… Потянешь «Первый полет»?
Конечно, он знал, что эта песня Максиму больше всех нравится. Максим оробел и застеснялся. Шепотом сказал:
— Не знаю… И на концерте?
— Там видно будет. Попробуем?
Первый раз получилось неважно. Потому что подошла Алевтина Эдуардовна и, поджав губы, смотрела на Анатолия Федоровича. Максим сбился…
— Ну ничего, — грустно сказал Анатолий Федорович. — Ничего, Рыбкин. Потом еще… Попытаемся.
Максиму стало жаль его. И он немного рассердился. И сказал:
— А можно еще раз?
Анатолий Федорович торопливо поднял крышку рояля.
— Еще? Ты хочешь?
Максим кивнул и зажмурился. И представил, как ветер качает ромашки на краю летного поля. И какие пушистые белые облака бывают над аэродромом, когда раннее утро… Он так это здорово представил, что пропустил начало.
— Ой, простите. Можно снова?
И опять пошло вступление:
Это просыпаются разноцветные спортивные самолеты. Летчики прокручивают моторы. А на краю аэродрома собираются мальчишки — те, кто очень хочет в небо. Те, кто часто летает во сне.
Максиму почти каждую ночь снится, что он летает…
Он кончил петь и опять испугался. Не получилось?
Поделиться книгой: