Рубидий

— Отчитайся по общему сначала, — буркнул Хунта, но потом сделал благодушное лицо. — Ладно, валяй.

— Мне бы, — замялся синий, — обнал[25] маленький. Не поверишь: полторашки не хватает.

— Из-за полторашки я буду делать обнал? — не понял Хунта. — У тебя что, черви в голове завелись?

— Ну шеф, очень нужно, — впервые в голосе синего прорезались просящие нотки. — Говорю же, личное у меня. "Волгу" хочу купить. Кент продаёт. Всё бабло собрал, полторашки нету свободной.

— Ты идиот? Зачем тебе советское говно? Через пару лет "мерседес" купишь.

Саша зацепился мыслью за паутинку, чтобы не упасть. Он, конечно, читал "Огонёк" и общие антисоветские настроения разделял. Но в этих брошенных походя словах было столько презрения — даже не к советской власти, а просто ко всему местному — что Саша, наконец, понял: Кристобаль Хозевич эту страну не любит и не любил никогда.

— Шеф, — неожиданно грустно сказал синий Васюта, — ты меня тоже пойми. Я до тюрячки водилой был, большое начальство катал. На "Волгах". И всегда думал — мне бы такую машину. Через пару лет может и не будет меня. Так хоть на "Волге" поезжу.

Хунта, прищурившись, всмотрелся в собеседника.

— А у тебя чутьё есть, Васюта, — сказал он. — Ладно, хрен с тобой. Давай бумаги.

Обрадованный синий выложил на стол какие-то бумажки, соединённые скрепкой. Хунта пристально посмотрел на них, и бумажки испарились. Вместо них появилась пачка красных десяток, перемотанная резинкой.

— Благодарствую, — искренне сказал синий.

— Гуляй, — ответил Хунта и сделал вольт. Синий исчез вместе с деньгами.

— Ну чего? — бросил Кристобаль Хозевич в пространство.

В соседнем кресле нарисовался Почкин с кепкой-невидимкой в руке.

— Готово, — бодрым комсомольским голосом отрапортовал он и положил на стол распечатку.

Привалов аж высунулся из-под паутины. Распечатка была на вид знакомая, алдановская, свеженькая — прямо из АЦПУ.[26] Похоже, Почкин что-то рассчитывал на "Алдане" в его отсутствие. Некоторые навыки у него были, но чтобы Володя что-то делал без его, Привалова, помощи — это было крайне странно.

Хунта посмотрел на неё брезгливо.

— Ты мне чего принёс? — спросил он. — Я что, буду в ваших расчётах ковыряться? Суть в чём?

Почкин не смутился.

— Суть конкретна, — сказал он. — В общем, получается так, что для наших нужд серьёзной коррекции отсекателя не требуется. Достаточно переключить полюса. Ну то есть пустить наоборот. Раньше эта херакала отсекала мысли о деньгах, о комфорте и всё такое. Всё антиобщественное, короче, отсекала. А после переключения будет отсекать общественное. Чтобы думали только о деньгах, комфорте, человек человеку волк и всё такое. Кто не принимает новых реалий — у того шерсть. Только теперь не на ушах, а на жопе. Можно жёсткую сделать, чтоб бритва не брала, там коэффициентик есть поправочный...

— На жопе? — Хунта издал короткий, как выстрел, смешок. — Это хорошо, что на жопе. Нам теперь не публичный позор нужен, а тайный. Чтоб лошара знал, что он лошара. Но строго про себя. Особо жёсткой тоже не делай, — распорядился он, — пусть бреются... — усмехнулся он. — А ты уверен? Да, кстати — Привалов знает, что ты на его машине что-то обсчитывал?

Володя гаденько ухмыльнулся.

— Я Сашу погулять отправил. Он на меня залупнулся, сучёныш мелкий. А я на него морок навёл. Надеюсь, его в виварий не занесёт. А хоть бы и занесло. У нас там василиски не кормленные.

— Ты кретин, — ровным голосом сказал Хунта. — У меня договорённость о публикации в "Magical Research Announcements".[27] О методе трансцензуса Хунты.[28] Скажи, Вова, это ты мне доработаешь метод трансцензуса?

Вова наглости не растерял.

— Шеф, да зачем вам это? — вытаращился он. — Сейчас-то нам зачем? Сейчас все дела по коммерции и по разборкам...

— Ты действительно идиот, — заключил Хунта. — Ты на Запад будешь ездить как советский коммерс? Я — нет. Мне нужна нормальная позиция. А единственная нормальная позиция, которую дают людям из этой страны — научная. Науку мне сейчас делает Привалов. И он мне нужнее, чем ты. Таких как ты вагон. Я с улицы возьму поганца и в три дня всему научу. А таких как Привалов — один на институт. Это я тебе говорю как математик.

— Шеф, да чего с ним случится? Насчёт василисков — это я шутканул. К слову пришлось, — принялся отбазариваться Володя.

— Нет, дорогой. Это не к слову пришлось. Это к тому пришлось, что ты сейчас пойдёшь Привалова искать. Найдёшь. Извинишься...

— Перед лошарой извиняться? — взвился Почкин и тут же захлопнул рот со стуком зубов: Хунта прижбулил его стандартным, но сильным вольтом.

— Если я тебе велю извиниться перед лабораторным хомячком, ты пойдёшь и попросишь у него прощения, — сообщил Хунта. — Так вот. Ты найдёшь Привалова, извинишься, включишь теплоту. Посидишь с ним. И потом переведёшь разговор на статью по методам трансцензуса. И когда он загорится — активируешь на ударный труд. В одно касание, вплоть до тетануса. Ночь пускай посидит, но чтобы завтра было готово.

— А Стелка? — напомнил Володя.

— Вот сам к ней и сходишь. Или Эдика попросишь. Или бригаду ебучих кадавров пошлёшь! Но чтобы Привалова никто не отвлекал! Потому что отсекателем ведает Модест. И он может переключить его хоть завтра. После чего Привалова придётся долго приводить в себя. Ты хоть это понимаешь?

— Понимаю, — буркнул Почкин.

— Выполняй, — сказал Хунта и Почкина не стало.

Кристобаль Хозевич достал папку с бумагами и углубился в них.

Привалов тем временем напряжённо думал. Статья о численном методе Хунты у него была почти готова. Собственно, там осталось довести до ума одно преобразование. По этому поводу Саша хотел посоветоваться с Хунтой, потому и тянул.

Теперь же он принялся вспоминать историю совместного научного творчества с самого начала.

Математический талант у Саши был. Школьником он брал места на олимпиадах. Но дальше дело как-то не шло. Других детей обхаживали, зазывали в спецшколы и маткружки. На Сашу смотрели как на муху в супе, даже когда вручали грамоты и призы. В чём дело, он не понимал, но отношение чувствовал.

Дальше всё шло как-то ни шатко ни валко. Попытка поступить на мехмат оказалась неудачной. Саша закончил ЛЭТИ,[29] отработал год инженером-электронщиком, потом его занесло в программирование. Снова заняться математикой подбил его Кристобаль Хозевич, пытавшийся решить численными методами одну заковыристую задачку. Привалов нашёл общее решение, причём почти случайно. Хунта умилился, подсказал пару интересных моментов и посоветовал оформить статью, которая и вышла в институтском сборнике под двумя фамилиями.

Перебирая всё последующее, Привалов был вынужден признать, что Кристобаль Хозевич его особенно не обижал, результаты оформлял как совместные и как Почкин себя не вёл. Просто все эти публикации лично Привалову ничего не приносили. Хунте вроде бы тоже. Так что Саша особенно не считался почестями, считая их ничтожными. К тому же себя он ценил невысоко, и по сравнению с великим и ужасным Хунтой считал себя побрекито локо.[30] Оказалось, что Хунта придерживается иного мнения. Саша даже немножко загордился — пока не вспомнил, что, оказывается, Хунта всё это время что-то знал и готовился, чего Саша, оказывается, и в душе не предполагал.

Тут ему пришло в голову, что он вообще чего-то не знает. Чего-то маленького, важного и главного, что знают абсолютно все вокруг. И поэтому он всю жизнь гробится на чужой успех, а все вокруг над ним смеются, гоняют за сыром, эксплуатируют и трахают его жену. Потому что им ведом какой-то секрет, который ему не рассказали. Может, родители, а может, в школе. Или, может, рассказывали, да он не понял.

Саше стало ужасно жалко себя. От этого чувства его потянуло вниз, к полу — и он выплыл из-под мушиной ауры.

Внезапно Хунта поднял голову. В глазах его вспыхнули жёлтые искры.

— Кто здесь? — сказал он, складывая пальцы в какую-то сложную фигуру.

Привалов, жутко перепуганный, бросился прочь — сквозь стену. Стена пропустила его с трудом, но всё-таки пропустила. Однако сзади раздался зловещий шорох. Обратив внимание назад, Саша увидел какую-то белую сеть с крючками, которая вылезала из стены и тянулась к нему. Он понял, что это ловчее заклятье Хунты и тут же проскочил через другую стену, потом пулей полетел в пол, сжавшись до размеров атома водорода, пересёк какую-то заколдованную полосу, потом наткнулся на охранную магическую решётку, которая отшвырнула его в сторону. Белая гадость просвистела мимо и в неё врезалась. Решётка выгнулась, и два заклятья начали рвать друг друга. Сущность Привалова пролетела между ними, замирая от ужаса.

Потом он попал в какой-то тёмный колодец, еле увернулся от блестящей золотой змеи — и, наконец, вылетел куда-то, где почувствовал, что за ним никто уже не гонится и можно не бояться.

Первое, что увидел Привалов — это стограммовую жестянку растворимого кофе с папуасом. В Соловце его не бывало в принципе, в Ленинграде — в принципе бывал, но Саше принципиально не попадался. Стелле иногда присылали родители, но в прошлом году кофе пропал даже в столицах. Саша потянулся было к дефициту и тут же отлетел на метр — такой силы чары были наложены на банку. Присмотревшись, Привалов заметил аккуратную этикетку: "Проклятье неизвестной конфигурации. Бризантность[31] 75, фугасность[32] 1,8,  стабильность 80. Расшифровке и снятию не поддаётся. Наложено Розалией Викторовной Пересунько, (род. 1919, г. Винница), природной ведьмой, против соседей по коммунальной квартире".

Немного отодвинувшись, он увидал и другие предметы — пятилитровую банку с огурцами домашней закатки, банку поменьше, тёмного стекла, из-под импортного пива, потрёпанную книжку Булгакова "Мастер и Маргарита", индийский чай в железной банке... Всё это было снабжено пояснениями и комментариями — когда и где это было заколдовано и с какой целью. В основном это были разного рода проклятья и зложелания.

Куда он попал, Саша понял почти сразу: его занесло в Отдел Заколдованных Сокровищ. Вывод был чисто логическим: помещения были битком набиты сокровищами, и все они — Саша теперь это ясно видел — были заколдованными. Колдовство было, как правило, нетривиальным и чаще всего смертоносным. Что интересно — с номинальной стоимостью вещи сила колдовства коррелировала слабо. Например, на старинном золотом перстне с сапфиром висело слабенькое — хотя довольно изящное — пожелание мук совести тому, кто его присвоит. Зато копеечная пластмассовая заколка была запрятана в прозрачный футляр из бронестекла, тщательно прикреплённый к полке никелированными зажимами. Надпись внизу гласила: "Заклятье на быструю мучительную смерть. Бризантность 98, фугасность 4,5. Подарок свекрови."

Проплывая мимо турецких туфель на каблуках, Саша обмысливал открывшиеся ему тайны. В принципе, несмотря на все успехи матмагии, волшебство было и оставалось наукой экспериментальной. При этом от старых магов ждать новинок не приходилось: большинство используемых ими заклятий было известно ещё в Вавилоне и Халдее. Тем не менее, принципиально новые решения откуда-то брались, причём довольно регулярно. Привалов даже слыхал, что их "ищут в народе", но не представлял себе, как это технически. Теперь ясности в этом вопросе добавилось. Стало также понятнее, почему отдел Заколдованных Сокровищ так прячется. Непонятно было, что делать дальше.

Он проплыл сквозь несколько стен, пока не наткнулся на дверь, оказавшую существенное сопротивление. Тормозом оказался тот самый витой шнур. Пришлось оборвать обе оставшиеся нитки. Потом содралось какое-то очень тонкое заклятье, приклеенное, казалось, к самой коже души.

Наконец, Привалов вырвался из стены и попал в зал с низким потолком. Почти всё пространство занимала сложное устройство непонятного назначения, напоминающее старинную радиостанцию: какие-то стойки, пульты, провода с бахромой пыли и всё такое. Единственным элементом, выбивающимся из общего стиля, было жестяное ведро, к которому были прикручены трубки. Заглянув туда, Саша удивился: в ведре лежали горкой кусочки какого-то тёмного вещества, некоторые — со следами зубов. Движимый любопытством, он снизился над ними — и почувствовал ветерок, дующий в дно ведра. Не чуя худого, он опустился чуть ниже. Ветерок превратился во что-то вроде мощного течения. Привалова захватило и потянуло вниз. Он понял, что дело плохо, и попытался усилием воли выскочить из ведра. Не получилось: его тащило и всасывало. Несколько запоздалых рывков только усугубили.

— Помогите... —  в отчаянии попытался закричать Привалов, поглощаемый механизмом.

В воздухе внезапно возникла мысль, которую Привалов воспринял как досадливую. Потом чья-то могущественная воля выдернула его из ведра и коагулировала в материю. Процесс был мгновенным, но крайне неприятным. Казалось, его запихнули в какой-то пыльный мешок, причём узкий и тесный. На память почему-то пришло неведомо где слышанное "тело — темница души". Саша понял, что это не такая уж и метафора.

— Che cazzo vuoi?[33] — раздался голос над ухом. 

Ошеломлённый стремительными переменами в своём положении и плохо соображающий, Саша всё-таки выдавил из себя что-то вроде "non parlo Italiano". Эту фразу ему пришлось выучить, чтобы контактировать с Жиакомо, который имел неприятную привычку посреди разговора переходить на язык Данте и Муссолини.

— Да уж понял, — ехидно заметил невидимый собеседник. — Проверяльщик, что-ли, новый?

— С-с-с... — выдавил из себя Привалов.

— Che? Si? Не напрягайся, можешь говорить на своём варварском диалекте. Я тут поставил вполне приличные заклятья перевода.

Саша, наконец, сфокусировал зрение. Ощущение было, будто смотришь через толстое и пыльное стекло. Привалов снова почувствовал всё несовершенство своего тела и тихонько вздохнул.

Но, так или иначе, глаза работали и кое-что показывали. А именно: перед ним сидел — прямо в воздухе, не заморачиваясь сотворением мебели — невысокий старичок в красном камзоле. Половину лица занимал огромный горбатый нос, более напоминающий клюв. Волосы его — абсолютно седые, серебряные — были собраны в косичку. Картинку завершала аккуратная, будто приклеенная, бородка.

"Бальзамо" — сообразил он, наконец.

Мысли заметались, как тараканы на кухне в момент включения света. Чего ждать от великого старца, было совершенно непонятно. Вообще-то всего: Бальзамо был древен, велик и непредсказуем. Однако у Привалова был один козырь — мелкий, но важный: он думал на русском, а Джузеппе Петрович его не знал. Поэтому адекватно прочесть мысли Привалова — что с лёгкостью делали все сашины знакомые — он не мог. Слова о "проверяльщике" это косвенно подтверждали: любой маг на его месте предпочёл бы убедиться в полномочиях новоприбывшего самолично, а не задавать дурацкие вопросы. Впрочем, могло оказаться, что Бальзамо видит его насквозь каким-нибудь своим особым способом, а сейчас просто делает вид. Чего именно вид и зачем делает  — Привалов так и не додумал, потому что человек в красном камзоле заговорил снова:

— Полюса в отсекателе, небось, переключить хотите? Раньше разводили на вершках, а теперь на корешках?

— Кристобаль Хозевич говорил... — начал было Привалов, демонстрируя компетентность.

— Кристобаль Хозевич, — передразнил старик, — вообще многовато говорит. Терпеть не могу этого вёрткого жидёныша.

На этот раз Привалов испугался и возмутился уже не так сильно. Но достаточно, чтобы Бальзамо это почуял и рассмеялся.

— Что, мелкий, дрожишь? Чую-чую, — наконец, сказал он. — Правильно. Тебе жидов полагается бояться. И чем дальше, тем больше бояться будешь. Тебе любой жид — хозяин. Но это тебе. А не мне. Мы-то этих марранов душили-душили...

— К-кого? — попытался было вытолкнуть из горла Привалов. Получилось плохо, но Бальзамо понял.

— Совсем вас истории не учат, — брезгливо сказал он. — Ну ладно, мясу не положено, но ты-то вроде как допущенный? Марраны — это испанские жидочки-выкресты. Втайне ходили в синагоги свои поганые. Испанцам такого добра было не надобно. Инквизиция ими занималась. Я там консультантам работал, помню. Ежели чего — можем повторить.

— Так ведь Кристобаль Хозевич это... сам был Великим Инквизитором... — пролепетал Привалов.

— Этот-то? Инквизитором? Да ещё Великим? — Бальзамо усмехнулся. — Совсем вы, ребята, нюх потеряли. Обычным доносчиком он был, на своих стучал. Когда разоблачили — спрятался. Его по всей Европе ловили. В конце концов в Россию сбежал. Местные жиды его приняли. Тогда они на русских царей работали, это потом их британцы перекупили...

Привалов чуть не застонал. Отвратительное слово "жиды" скребло по нервам, а "русские цари" прозвучало как-то совсем нехорошо. Саша поймал себя на мысли, что лучше уж корнеевский мат-перемат.

— Так, значит, смотрящих отозвали, — продолжал Бальзамо, чем-то гремя. — Кто прощальную речь читал? Американец или англичанин?

Мозг Саши отчаянно тупил и тормозил. Поэтому на вопрос великого старца он почему-то извлёк из памяти слова призрака-Януса: "now I take my leave". Произнесли вслух он их бы не смог, но Бальзамо воспоминание увидел.

— Вот так и сказал? Вот с такой интонацией? — уточнил он. Мозг Привалова где-то внутри себя сделал что-то вроде кивка, а может, поклона.

— Тогда американец, — удовлетворённо заключил Бальзамо. — Хотя теперь уже без разницы. Нам, палермцам, один хрен... — он неприятно хихикнул и махнул рукой. — Ладно. Претензии какие есть к моей работе?

Привалов помотал головой. Ему было очень неуютно.

— Ну, в общем, как команду дадут, я полюса переключу. Хлебушка только свеженького насыпьте. Ленинградский уже весь выдохся, за столько-то лет, — проворчал Бальзамо. — Будет хлебушек-то?

Привалов пожал плечами, всем своим видом показывая, что он человек маленький и не его это дело. Бальзамо, видимо, понял.

— Мороки-то с вами, мороки... — старый волшебник потянул за какую-то ржавую цепь, и поднял с пола толстенную инкунабулу в чёрной коже. — Расписывайся, что-ли, — он протянул Привалову кривой кинжал.

— К-кровью? — заикаясь, прошептал Привалов.

— Чем же ещё? Давай режь, не копайся, — не терпящим возражений тоном распорядился великий.

Привалов понял, что пропал. Кровь позволяла не только идентифицировать личность человека, но и считать ауру и отпечаток мыслей. Первый же правильный проверяющий, глянув на подпись, немедленно выкупил бы Сашу со всеми потрохами. Он подумал — не лучше ли прямо сейчас сознаться в злостном самозванстве и прочих грехах, которые успел совершить. Он не знал точно, что именно он нарушил, но чувствовал, что нарушил изрядно. И влип по самое дорогое.

Но просто так сдаваться не хотелось.

— С-сейчас, минуточку, — выдавил из себя. — Не люблю крови, — брякнул он первое, что пришло в голову.

Как ни странно, но это старику понравилось.

— Это хорошо, — сказал он, — у нас вот тоже крови не любили. Казнь без пролития — знаешь, что такое? Нет, жечь не обязательно, — он, видимо, углядел в голове Привалова какую-то картинку. — Можно разными способами. Вот, к примеру, гаррота.[34] Вроде бы простая штука, а ежели умеючи...

Раздался мелодичный звон. Бальзамо с неожиданной прытью вскочил.

— Сиди тут, — кинул он Привалову и исчез.

Получивший неожиданную передышку Саша обхватил голову руками и принялся лихорадочно соображать. В принципе можно было бы попробовать наколдовать кровь — ну или что-нибудь похожее на кровь. Проблема была в том, что именно кровь практически не поддавалась магической имитации. Даже у самых лучших дублей не было крови.

Он открыл инкунабулу, оказавшуюся чем-то вроде гроссбуха. Там был длинный столбик дат и разнообразные росчерки. Саша узнал хвостатый автограф Хунты, меленькие буковки Почкина, даже корнеевскую корявую лапу. Похоже, таинственный отдел Заколдованных Сокровищ был местом довольно-таки посещаемым.

Саша попробовал сотворить авторучку с красными чернилами. Это получилось с первого раза. Однако при попытке расписаться линии расплылись и исчезли за полсекунды. Инкунабула была магически защищена — расписаться в ней можно было только кровью.

"Рыбу... рыбочку бы" — некстати вспомнилась вечная корнеевская мольба. Корнеев, когда у него начинались проблемы с живой водой, обычно пытался спасти ситуацию заменой опытного экземпляра. Иногда это приносило пользу. Сейчас рыбочка или любое другое существо очень не помешало бы самому Привалову.

Он завертел головой в поисках чего-нибудь подходящего. Подходящего к чему и зачем, он не знал, но должно же в комнате волшебника быть что-нибудь полезное?

Мечущийся взгляд его внезапно сфокусировался на полочке, привинченной к стене. На ней стояло маленькое сложное устройство с колбочками и трубочками. Центральная колбочка была на треть заполнена тёмно-красной жидкостью, очень напоминающей по виду кровь.

Думать и гадать было некогда. Саша подскочил к полочке, вытащил колбочку. Та оказалась неожиданно тяжёлой. Осмыслить этот факт Привалов не успел, да и не собирался. Он сотворил заклинание фигурной проекции, спроецировал на лист подпись Амперяна и наклонил колбочку над страницей.

Капля скатилась и коснулась старой бумаги.

Грохнуло так, что заложило уши. Перед глазами пробежали фиолетовые радуги. Потом стало неудобно заднице. Привалов немного поёрзал и понял, что сидит на перегоревшем вводном устройстве "Алдана" с колбочкой в руке.