Коплан возвращается издалека

— Трезвомыслящая.

— А как в области чувств?

— Никакого романтизма.

— Как бы вы лично определили любовь?

— Мираж, порожденный инстинктом продолжения рода.

— Девственница?

— Нет.

— Излюбленное занятие?

— Такого нет.

— Простите мою грубость. Думаю, лучше раз и навсегда расчистить почву. Чтобы с толком руководить вами, мне необходимо знать ваши интимные наклонности. Разумеется, если вам не хочется отвечать, дело ваше.

— Ваши вопросы меня не шокируют.

— У вас было много любовников?

Я вступала в интимные отношения с девятью мужчинами. В первый раз в возрасте девятнадцати лет, в последний раз — непосредственно перед началом учебы. С тех пор по воле обстоятельств круг моего общения был ограниченным. Значит, уже около десяти месяцев я не занималась любовью и прекрасно обходилась без этого.

— Но при всем при этом нравится ли вам, когда за вами ухаживают?

— Уже нет. Нравилось четыре-пять лет назад. Все девушки обожают, когда к ним проявляют интерес… Вас интересует, кокетлива ли я?

— Вот именно.

Если это со мной и случается, то только чтобы подшутить над мужчинами. Но вообще-то эта стадия, думаю, уже позади. Мужчины есть мужчины, такими их создала природа. Сексуальность — естественная функция, подобная всем прочим: мужчина просто должен удовлетворять потребность своего организма.

— Мужчина? — невозмутимо спросил Коплан. — А женщина? Она расхохоталась.

— Я, естественно, говорю о всех людях, — уточнила она. — Перед лицом зова природы оба пола равны.

В зрачках Коплана мелькнул огонек. Внезапный смех Моник неожиданно преобразил ее. На мгновение Коплан увидел совсем другое лицо — нежное, почти детское.

Напрасно вы так редко смеетесь, — резюмировал он, поднимаясь. — Смех вам очень к лицу.

И он потянулся за пачкой сигарет «Житан», приготовленной на журнальном столике.

Глава II

Коплан открыл пачку и протянул ее Моник.

— Сигарету?

— Если позволите, я покурю свои.

Она раскрыла сумочку и извлекла из нее пачку «Кента». Франсис щелкнул своим «ронсоном» и дал ей прикурить. После этого он осведомился равнодушным тоном:

— У вас на лице постоянное недовольство! Чем оно вызвано?

— Что вы хотите этим сказать?

Это преднамеренно, это маска, которую вы надеваете, чтобы выглядеть интереснее, или это отражение подлинного состояния вашей души?

— Меня вечно упрекают в том, что я мрачна и ворчлива… И я задаю себе вопрос, не стоит ли мне и впрямь стать такой? По большому счету жизнь — не такая уж занятная штука.

В ее голосе звучала неподдельная грусть.

Вы наверняка скажете, что я просто не умею видеть ее хорошие стороны. Возможно, так оно и есть. Но все дело в том, что жизнь никогда не поворачивалась ко мне хорошей стороной.

— Наверное, все зависит от характера, — пожал плечами Коплан.

Видимо, я контужена несчастливым детством, — в ее голосе послышалась деланная ирония.

— Так у вас было несчастливое детство?

Мне так настойчиво твердили об этом, что я в итоге поверила, — вздохнула она. — Хотите, расскажу вам о своей жизни?

Ее лицо вновь помрачнело, она опять насупилась.

Коплан отрицательно покачал головой:

Я прочту об этом в вашем досье. К нашей следующей встрече — возможно, она состоится завтра — мне будет известна вся ваша история, от первого крика до того мгновения, когда вы переступили порог этого дома.

Мне жаль вас! — бросила она, стряхивая сигаретный пепел в хрустальную пепельницу.

— Отчего же?

— Это смертельно скучно.

— Не переживайте за меня, я привык к неприятным обязанностям. В нашем ремесле интересные поручения случаются редко — вы сами скоро убедитесь в этом… Но поскольку отныне я несу ответственность за каждый ваш шаг и вздох, я вынужден буду проникнуться вниманием ко всем, даже самым мельчайшим деталям, из которых состоит такое очаровательное создание, как вы. Я получаю за это зарплату.

Он взглянул на часы.

— Вы любите гуляш? — спросил он.

— Да, когда он хорошо приготовлен.

— У меня есть намерение пригласить вас пообедать со мной. Я знаю один ресторанчик на улице Линкольн, где подают самый лучший гуляш в Европе. Подходит?

— Конечно.

Но обедать пока рановато. Если вы не против, вернемся к нашему разговору. В том, что вы только что говорили, меня поразила одна вещь… Ваш лексикон.

— Как это? — удивилась она. — Что особенного вы обнаружили в моем лексиконе?

Я нахожу его довольно выразительным для милой двадцатичетырехлетней девушки. Я спрашиваю вас о любви, а в ответ слышу о сексуальности, естественной функции, потребности организма. — Он улыбнулся и продолжал, разгоняя облачко дыма: — Слушая вас, можно подумать, что вы подходите к этому с чисто клинической точки зрения: строение человеческого тела, автоматизм органов размножения… Прискорбная позиция, вы не находите…

Моник пленительным движением закинула ногу на ногу:

— Я предупреждала вас: романтизма во мне ни на грош.

— Как правило, женщины воспринимают такие вещи с долей поэтичности.

— Презираю поэзию, а поэтов — и того больше. Трепачи да и только. Для меня любовь лишена загадок. Половой акт снимает напряжение, только и всего.

— А наслаждение — как быть с ним?

— Самая настоящая ловушка. Природа — а она совершенна — предусмотрела возникновение некоторых ощущений, единственная цель которых — заставить нас повиноваться ее велениям.

— И все-таки вы упрощаете.

— Возможно, вы поймете меня лучше, если я уточню, что я фригидна. Фригидна с точки зрения медицины.

— Браво! — воскликнул он. — В таком случае сама судьба повелевает вам освоить ремесло, которым вы будете заниматься с сегодняшнего дня. Для женщины-агента фригидность — фантастический козырь… Да и меня это избавит от многих забот.

— Каких же?

— Как вы знаете из учебного курса, разведка — занятие далеко не безобидное. Мы вращаемся в мире, уставленном капканами. А для женщины самое губительное — влюбиться.

— Уж здесь-то, — заверила она, — вы можете спать спокойно. Мужчина, из-за которого я потеряю голову, еще не родился на свет.

Коплан пересек комнату и открыл бар.

— Что вы предпочитаете из аперитивов? — осведомился он. — Портвейн, виски, вермут?

— Мне то же, что и вам.

— Сейчас я бы остановился на дюбоннэ.

— Не может быть! Вы смеетесь надо мной… Во время стажировки меня вынуждали поглощать невероятные количества самых крепких напитков, чтобы проверить мою устойчивость к спиртному, а вы предлагаете мне старый добрый дюбоннэ!

Он перенес столик ближе к креслам и приготовил две рюмки: Прежде чем предложить тост за ваши грядущие успехи, осталась одна небольшая формальность: ваш контракт.

Он вытащил из ящика зеленую папку из картона и раскрыл ее: — Вам, видимо, говорили, что речь пойдет о контракте на шесть месяцев. По завершении этого испытательного срока вы поступаете к нам на службу окончательно либо возвращаетесь к прежним занятиям. Важнее всего следующее: подписывая этот контракт, вы ручаетесь честью соблюдать полнейшую тайну касательно собственной деятельности, того, что вы видите и слышите, и всех лиц, которые в той или иной степени связаны с нашей Службой. Внимание: это торжественное обязательство сохраняет силу и в случае вашего увольнения по завершении шестимесячного срока или позднее. Если это условие будет нарушено, то наименее суровым возмездием станет привлечение к суду за нанесение ущерба безопасности государства. На практике же мы располагаем более радикальными средствами, чтобы затыкать рты болтунам. В контракте это, конечно, не оговаривается… Если по истечении двадцати лет у вас возникнет желание написать мемуары, вам придется запрашивать письменного разрешения министра. Сейчас я вам зачитаю всю эту белиберду. Можете свободно перебивать меня, если вам потребуются разъяснения или возникнут возражения.

Он прочел ей контракт, делая паузу после каждого пункта, чтобы видеть ее реакцию. Она сидела неподвижно, не произнося ни звука и внимательно слушая. Губы ее были поджаты, и все лицо хранило выражение неуступчивости, так портившее впечатление от ее совершенной красоты.

Прочитав последнюю фразу отпечатанного на машинке текста, он заметил, не переставая изучать ее:

— Судя по вашей реакции, вы согласны со всеми обязательствами, предусмотренными контрактом?

— Да, безусловно. Полковник Сиран ознакомил меня с ними недели три назад и подробно прокомментировал их смысл.

— Прекрасно. Дело только за подписью.

Он протянул ей ручку и разложил бумаги на столе:

— Пишите: «Ознакомилась, согласна». Теперь распишитесь.

Она подчинилась, ничуть не ощущая волнения из-за формальности, облекшей в плоть безграничную власть Службы над ее будущим.

Коплан собрал бумаги и сложил их в зеленую папку. Затем он наполнил обе рюмки и протянул одну из них Моник:

— Вот вы и приняты в нашу семейку!..

Они выпили, не произнеся ни слова.

В памяти Коплана теснились воспоминания. Ему вспомнилось собственное поступление на службу.

— Может быть, я ошибаюсь, — начал он, — но у меня создалось впечатление, что эта небольшая церемония не слишком тронула вас. Я и то растроган больше вашего.

— Приняв решение, я иду до конца.

— Надеюсь, вы до конца осознаете, что за выбор сделали только что?

— Думаю, что да.

— Мысль об отказе от всякой свободы, от всякой частной жизни вас не тревожит?

— Нет, как раз наоборот, ибо я и так мечтала отказаться от всего этого.

— Каким же был главный побудительный мотив?

— Жажда абсолютного.

— Воистину четкий и категоричный ответ.

— Мне потребовалось более двух лет, прежде чем прийти к этому.

— Прийти к чему?

— К тому, чтобы разобраться в себе. Анализируя себя, упорно изучая свое сознание, я в итоге уяснила, к чему я в действительности стремлюсь. Если бы мне было дано верить, я посвятила бы себя религии. К несчастью, я обделена верой, поэтому избрала единственный доступный идеал: служить своей стране.

Коплан слегка скривился.

— Надеюсь, вы не рассчитываете совершать героические поступки?

— Нет, можете быть уверены, я не воображаю себя Жанной д'Арк.

— Тем лучше. И все же ваша концепция патриотизма встречается в наши дни не так уж часто.

— Объяснение отняло бы слишком много времени. Да и все эти проблемы требовательной совести важны только для меня одной. Как известно, нет ничего более нудного, чем чужие философские затруднения.