Тигриный лог

— И очень неплохо! И посуду мыть могу, и убираться, и выполнять все поручения, только, пожалуйста, дайте мне пожить здесь и найти того, кто поцеловал меня! — азарт захватил, и я уже не могла отступить. Для меня, некрасивой девочки, это был не только шанс найти того, кто польстился на замухрышку в темноте, но и провести время в компании достаточного количества молодых людей, о которых я в своей обычной жизни и мечтать не могу, потому что не привлекаю их внимание. Добивая аргументами, я заверила: — И платить мне не надо! Достаточно того содержания, что выделено на двадцатого ученика…

— И ты готова сменить облик и жить среди двух десятков грубых ребят в тяжелых, армейских условиях? Поверь, тут всё совсем не просто и наш режим — крайне суров. Нет, о чем я спрашиваю? Это ерунда и святотатство, такого быть не может! — Хенсок опустошил одним глотком чашку и стал подниматься, придерживаясь за спину. Я тоже встала.

— Пожалуйста! Чем это будет святотатство? Я же не стану учеником, которым по уставу не может быть женщина. А разве в уставе написано, что женщина не может быть здесь прислугой?

— Но они будут говорить с тобой! Все! — напомнил наставник, подойдя к окошку и посмотрев туда, где шла тренировка. Я осторожно подкралась туда же.

— Думая, что я тоже мальчик.

— Но я-то буду знать!

— А вот сейчас вы знаете, что один из них целовал девушку в ночь Раскрытых врат и, по всем законам, его тут быть уже не должно. А если он поступит так ещё раз, воспользовавшись традицией в следующем году? Деревья гниют с корней, и если один ученик низшей степени позволяет себе такое…

— Деревья может и с корней, — через плечо покосился на меня Хенсок. — А рыба — с головы. И если я, хранитель вверенного мне судьбой дома, совершу такое… что начнется дальше?

— Но ведь никто не узнает. У нас всё получится, — захватила я его в сообщники, обозначив «у нас». Дедушка смотрел на меня с мукой и разрывающимися принципами.

— Ты мне нравишься, — опять улыбнулся он. — Но тобой движет влюбленность. А разве я могу поощрять такое в монастыре, где кроме как о долге и силе духа никто думать не должен?

— Клянусь, как только я узнаю то, что нам с вами интересно, я уйду, не нарушив покой этого места.

— Я не могу на это вот так решиться, — на шорох, мы обернулись и увидели опять у двери стража с закрытым лицом. Взглядом он спрашивал, нужен ли для чего-то ещё. Наставник понял его и так. — Нет, ты можешь запирать всё на ночь и идти на покой. Сними уже форму, не пугай нашу гостью. Сегодняшнее дежурство закончено.

Послушно подняв руки, привратник где-то на затылке отстегнул крепления и, дернув за ткань, открыл лицо молодого человека лет двадцати пяти. Темная густая челка упала на глаза, и он тряхнул ей в сторону. В дополнение к глубоким глазам, его красивые черты заставили меня вздрогнуть от восхищения.

— Сегодня я тебе не отвечу, — сказал Хенсок мне и рукой указал к выходу. — Ступай, только незаметно, в выделенную комнату. Лео, пожалуйста, проводи её.

Склонив голову, немой спутник пропустил меня вперед, сторонясь, чтобы не коснуться, и повел вдоль стены в отдаленные помещения, где до завтра меня бы никто не увидел.

Я поднялась за названным Лео по лестнице в конце окружной стены. Она вела на ярус выше, к галерее, одной стороной словно ушедшей в гору. По другую сторону шла колоннада и перила. Эта открытая проходная находилась на той же высоте, что и крыша башни, из которой я только что вышла. Отсюда монастырь выглядел не только разбросанными клетками площадок, но и лабиринтом возвышений и спадов, между которыми теснились домики и строения в один, два и даже три этажа. Трёхэтажным, видимо, был буддийский храм, и стоял он чуть в стороне, чтобы здесь, где всегда обитали управляющие, всегда можно было выглянуть наружу и проследить за порядком, и обзор бы ничего не перекрыло. Я невольно встала у парапета и, опершись на него, прищурилась, всматриваясь туда, где шевелились белоснежные тобоки.

— И долго они занимаются борьбой? — спросила я, но от продолжающейся тишины успела вновь задуматься о своём, вспомнить, что о чем-то спрашивала и, очнувшись, обернуться. — Много часов в день?

Лео смотрел на меня с замученной усталостью. Я сообразила, в чем дело, едва не позабыв.

— А, прости… ты же не можешь… — я отвернулась обратно, любуясь пейзажем, сравнений с которым не выдерживало ничто ранее виденое мною в жизни. Каясан было видно из моего окна, но видно ли отсюда моё окно? Или это другая сторона горы? Какой здесь свежий и чистый воздух! Как непередаваемо золотятся первые желтые листья на первозданных деревьях, обладающих особой магией в том, что росли тут всегда, никем не высаживались и не подравнивались. Природу тут не трогали, сопутствуя ей и гармонично с ней уживаясь. Раздалось два тихих стука откуда-то с пола. Я обернулась. Лео, не имеющий права обратиться ко мне, коротко топнул дважды ногой, чтобы привлечь моё внимание и мотнул головой в сторону череды дверей. — Идем, извини.

Открыв дверь, в которой даже замка не было, он развернулся и тут же пошагал обратно.

— Эй, постой! — он встал и обернулся. — А если мне что-то понадобится?

Он безучастно смотрел своими говорящими, но черт знает что говорящими, глазами. Они были выразительными, но я не была телепатом, чтобы читать в таких случаях дословно. Вздохнув, он указал на входные ворота и ушел. Это было предложением найти его, если что, или убираться прочь, если захочу чего-то? Обидеться было трудно, поскольку любое предположение приходилось относить лишь насчет своего воображения. Но мой телефон остался у него и, хоти не хоти, а ещё разок, но нам придётся объясниться, пусть даже жестами. Войдя в предложенную мне спальню, я не удивилась, что не нашла там ничего, кроме лежанки из бамбуковых подстилок, совершенно плоской подушки (но хотя бы в чистой наволочке), тумбочки и лампочки над головой. Надо же, тут было электричество! Эврика! Но не было даже щеколды на двери, чтобы запереться. Должно ли это пугать девушку, оставшуюся на ночь в обществе двадцати трех мужчин, из которых лишь два знают о том, что она здесь, один из них не скажет ей и слова, а второй уже в том возрасте, когда ничего не надо? Наверное, мне стоит расслабиться.

Не знаю, сколько было времени, но разбудили меня просьбы проснуться. Я узнала голос учителя Хенсока и открыла глаза. В мою келью слабо проникал свет из-за его спины. После раннего ужина, принесенного мне Лео, я вырубилась часов в десять-одиннадцать, зачитавшись единственной книгой, найденной в верхнем ящике тумбочки. О Трипитака Кореана, священных текстах, хранившихся в Хэинса. Я, вообще-то, была христианкой, но моя религиозность заканчивалась там, где начинались уверения в «непреложной истине» и всемогуществе Бога, чьего присутствия я не ощущала во всех несправедливостях мира, коих было куда больше, чем справедливостей. В общем-то, я и была-то христианкой лишь в том, что орущим младенцем меня покрестили родители. Так что я без зазрения совести углубилась в буддистское произведение, относясь к нему, как к светскому философскому труду.

— Дитя моё, ты проснулось? — я потерла глаза, приподнявшись на руке.

— Который час?

— Скоро пять, — веки тут же широко распахнулись.

— Ого, так рано?!

— Мы всегда здесь поднимаемся рано, — немного напугал меня наставник. Я всё ещё думала о том, чтобы поселиться здесь, и подъем в пять утра был весомой информацией, чтобы тщательнее оценить свою готовность. — Рассвет несёт ясность и большую мудрость, чем путающий мысли сумрак. Скажи, ты по-прежнему хочешь остаться в Тигрином логе, переодевшись мальчиком?

— Я? Да, да, конечно! — сев, подтянула я на себя тонкое покрывальце, хотя и не раздевалась перед сном.

— И ты приложишь все усилия, чтобы никто не узнал о том, кто ты есть на самом деле и не выдашь себя?

— Я буду очень стараться…

— И ты понимаешь, что никаких послаблений тебе не будет? Придётся работать, и работать тяжело, и видеть вещи, которые, возможно, ещё не видели твои невинные девичьи глаза.

— Я понимаю… — терялась я, но не сдавалась. Моё убеждение в том, что я должна это сделать, лишь крепло.

— Я принял решение, что позволю тебе остаться с нами, — встал Хенсок, сидевший до этого возле меня. Уже сверху он сказал: — До того момента, когда ты узнаешь, кто же оказался клятвопреступником в нашей обители. А сейчас, собирайся домой и возвращайся завтра, с самыми необходимыми вещами и в новом облике… ты уж постарайся. И никому, никому не говори, где ты!

Подскочив, как ужаленная, я принялась благодарить дедушку, по непонятной причине пошедшего мне навстречу. Ему так хотелось узнать слабака среди учеников? Что ж, я не должна была волноваться за причины, когда они стали моей опорой и привели к цели. Оставалось одно: вернуться домой и как-то объяснить семье, что я уезжаю на неизвестный срок куда-то… неизвестно куда и зачем. Но всё это казалось такой мелочью по сравнению с тем, что уже завтра я вернусь сюда, и руки мои будут почти развязаны. Притворяясь юношей, я рассмотрю всех учеников и точно выясню, кто из них был тот незнакомец, той ночью, с теми сладкими мятными губами… О, Боже мой! Выбегая, я махнула рукой Лео, стоявшему у калитки с опять закрытым лицом. Его острые глаза проводили меня за порог.

Примечание к части * тобок — костюм, предназначенный для занятий тхэквондо или хапкидо, брюки и куртка из легкого полотна

** янбан — корейский феодал, наследственный дворянин, может быть даже военный высокопоставленный человек, как полководец.

*** тан — корейское наименование японского «дан», ступеней мастерства в боевых искусствах. Первый тан соответствует белому поясу, десятый — черному. Таны — уровни мастеров (учителей), до них ученики должны пройти степени «кып» (корейское наименование японского «кю»), только в обратной последовательности, от 12 или 10 к первому. После первого кып ученик становится учителем и получает первый тан.

5 сентября

Решение нашлось, как и всё невозможное, само собой, внезапно и откуда не ждали. Я едва успела привести себя в порядок дома перед школой, как поспешила на первый урок, но всё равно немного опоздала. Это было впервые в моей жизни, и учитель, знавший мою добросовестность, сдержанно удивленный, позволил мне пройти и сесть. А вот перед третьим уроком я и наткнулась на настоящий информационный клад, который спасал меня, пока я ломала голову, что же делать с родителями, ведь если сбежать из дома без объяснений, рано или поздно за мной отправятся на поиски, обнаружат мой след, теряющийся в Тигрином логе, и позор на мою причёсанную в косу дурную башку обеспечен.

Итак, из услышанного от девчонки из параллельного класса — лучшей ученицы школы, в то время как я была на втором месте, — явствовало, что по результату набранных ею баллов, субсидирование района выделило деньги на то, чтобы такая вот умная и пригожая девочка отправилась в подготовительный кемпинг для абитуриентов, где будущие студенты обеспечиваются сверх необходимого для занятий. Место было желанным, и она своего добилась. Рассказывала она это уже прощаясь с друзьями и подругами — вечером грозил отъезд. Разнообразные кусочки мозаики притесались друг к другу в красивый витраж перед моим мысленным взором. Я подошла к ней и уточнила, как и откуда она уезжает. Не очень поздно, родители подвезут до поезда на машине. Попросившись, чтобы меня подкинули до Хэинса — это было по пути, с небольшим отклонением, я направилась к классной руководительнице. Её любимица за особые успехи по её предмету, я объяснила, как опечалена тем, что всего лишь на втором месте по успеваемости, из-за чего не могу отправиться в кемпинг. Но я узнала, что если самим оплатить проживание (сочиняла на ходу и, от безумной охоты того, чтобы истинные мои желания сбылись, достаточно правдоподобно), то мне позволят там прожить те три с небольшим месяца до Нового года, что охватывают запланированную программу. Мои родители накопили денег и согласны вложить в меня, чтобы я отправилась тоже. Могу ли я обрадовать их тем, что уважаемая сонбэ* отпустит меня, позволяя пройти школьные азы там? Поверив мне без единого сомнения, учительница написала записку, адресованную моей матери, благодаря её за чудесно воспитанную дочь и заверяя, что никаких беспокойств моя отлучка не вызовет, ведь я, бесспорно, буду усиленно стараться в кемпинге.

По пути из школы я зашла в парикмахерскую. Карманные деньги, сэкономленные на всяких мелочах, в которых я никогда не нуждалась, — в отличие от ровесниц, я спокойно могла не купить модный чехол для телефона, милый брелок или новый диск, предпочитая тратиться при нужде, а при её отсутствии не тратиться вовсе, — я потратила на то, чтобы меня обкромсали под мальчишку. Когда мастер бросил в сторону мою отрезанную косу, я улыбнулась без разочарования. Даже со своими «прекрасными» волосами (хоть что-то же во мне должно было быть женственно притягательным? Ну, теперь вот не было) я не пользовалась у молодых людей популярностью, так что и жалеть не о чем. Последний уровень, труднейший квэст с непоборимыми соперниками в конце — родителями, предстал за финишной прямой, маяча нелегкой беседой, а на неё оставалось не так уж и много времени. Надо было успеть собрать необходимое и добежать до машины родителей «леди номер один» нашей школы, чтобы меня подвезли к храму, обращающемуся в заветную мечту, словно в его закулисье не вино превращалась в кровь, а исполнялись любые желания, стоило загадать их под бой колокола, как под бой курантов. Впрочем, что это я, в буддистских храмах ведь всё совершенно иначе, а как именно — мне лишь предстояло узнать, поселившись в настоящем монастыре. Интересно, если бы я сказала маме и отцу «я ухожу в монастырь», мне бы позволили это сделать? Если не уточнять, что он мужской, разумеется.

— О боже, твои волосы! — встретило меня на пороге и, пользуясь тем, что сразу же сбила всех с толку, я умело ввинтила выдумку о том, что мы — я и «ещё одна там», — выиграли путевки в подготовительный кемпинг неподалеку от Пусана, на берегу Западного прохода Корейского пролива (фантазия моя продолжала фонтанировать), куда съезжается самая лучшая, элитная молодёжь со всей страны, и учится, учится, учится, не жизнь, а сказка в общем…

Зная мои стремления и намерения, с которыми отец и мать давно смирились, и даже которым приучили себя радоваться, родители вздыхали параллельно тому, как я бросала в огромный рюкзак свои вещи, и среди них были тетради и учебники, что подтверждало правдивость выдумки. Но я ведь собиралась прогулять три месяца занятий, а школу мне потом как-то заканчивать надо будет. Потом, когда я найду своего неизвестного, невидимого в ночи целовальщика… Не вчитываясь в записку от учительницы, мама сунула её в карман — план прокатил без запинок, и я, дрожа в душе и волнуясь на каждом слове, как бы не разоблачили и не поставили препоны, была изумлена и ошарашена тем, как соскользнула, словно по ледяной горке, с нашего поселка и, без препон и разборок, уже ехала на заднем сиденье автомобиля, в котором и приходила в себя от шока и удачи, сопутствовавшей мне сегодня. Воистину, Тигриный лог манит меня так сильно, что, не иначе, подговорил судьбу, выведшую меня из затруднительной ситуации.

До монастыря я добралась уже на закате. Тяжелый рюкзак, да плюс к нему сумка с книгами в руке, задержали меня в пути, который опять продлился столько же, сколько и в прошлый раз, хотя я и знала теперь куда иду. Без поклажи я бы закарабкалась шустрее. Ну да ладно, главное — цель достигнута. Мой кулак был увереннее и сразу загромыхал во всю мощь. Без предварительного разглядывания через окошко, мне открыли калитку. Верный страж на своём посту. Его глаза, не от мира сего, да к тому же почему-то моментами пугающие, нельзя спутать ни с кем, пусть закрыто лицо.

— Привет, Лео! — вежливо поздоровалась я, улыбаясь, чтобы расположить его. Изменившаяся, со стрижкой, и пыхтящая от веса стопки книг, я гадала, заговорит со мной при новых обстоятельствах? Он отошел, будто перестав меня видеть, и даже не попытался помочь донести груз. Пройдя его, я выдохнула и, пока он запирался на ночь: — Ты не джентльмен, Саб-Зиро**…

Слышал он или нет — я не знаю, но внимания мне не оказывал никакого. Я поинтересовалась, где учитель Хенсок, и мне указали всё на ту же башню.

— Можно туда? — на всякий случай уточнила я. Тишина. — Ну, я пойду…

Поставив сумку и подтянув джинсы, я взяла её опять и потащилась к покоям настоятеля, где зажегся свет в окне, пока я приближалась. Дедушка сидел в позе лотоса и словно знал, что я приду именно сейчас. Проведя единственной свободной рукой по лбу и не найдя там пота, я остановилась и поклонилась. Хенсок выжидающе глядел на меня.

— Добрый вечер, — неловко опустив свои вещи, не решилась приближаться я без разрешения.

— Всё-таки нашла способ прийти? — улыбнулся он, прищурившись, совсем как вредные старикашки из какого-нибудь комедийного анимэ. Вот так вот, значит? Он сомневался? Или надеялся, что я не вернусь? Или проверял меня?

— Нашла, — кивнула я. Подумав, что смелость города берет, я указала на волосы. — Как я? Опацанилась?

— Очень похоже, — Хенсок медленно поднялся и стал подходить сам. — Я приготовил тебе в той комнате, где ты ночевала, монастырскую одежду. Хакама и свободную рубашку. Сильно её затягивать на себе не будешь.

— Да не бойтесь, меня мало что может выдать… — покраснела я, говоря о своей маленькой груди, которая и так-то не выпирала, а то из-под свободной рубашки! Её и прятать особенно не придётся. — Лео со мной всё ещё не говорит…

— Он уже и не будет. Пока не получит подобающий тан, а это не раньше, чем через лет семь-восемь упорного труда, то есть, когда тебя тут уже не будет, — наставник встал так, что его спина отгородила меня от окна. Страховался, чтобы пока я не совсем ещё превратилась в мальчика, меня не увидели? — Учителя тоже не должны знать, что ты девчонка, ни мастер Хан, ни мастер Ли, ясно?

— Да! — как боящийся провиниться рядовой протрубила я.

— Они никогда не потерпят такого издевательства над вековыми правилами… не оговорись при них, и не разденься случайно. Ведь баня у нас одна.

— Баня?! — пропищала я, упустив такую деталь общежития, как помыв.

— Да, раз в неделю мы топим банную печь и пропариваемся, помимо этого только ежедневные обливания и обтирания холодной водой, — остриженные волосы на затылке зашевелились, поднимаясь дыбом. — Водопровода здесь нет, только горный источник и три колодца на территории. Для любых — любых, — потребностей, воду нужно брать оттуда и носить в ведрах, — я сглотнула слюну. А вчера он мне этого рассказать не мог? — Подъём, как ты уже поняла, наверное, в пять утра. У тебя будет в половину, чтобы успела подготовить столовую. Отбой — как закончишь все свои дела. С расписанием братьев твоё никак не сходится и единственное, что от тебя требуется, это приходя в как можно меньшее соприкосновение и контакты, выяснить, кто же нарушил клятву. Ясно?

— Да! — переживания достигали предела, кажется, я только в эту минуту осознавала, подо что подписываюсь, и что меня ждет. Событие той ночи, когда был сорван первый поцелуй, отошли на задний план и на какой-то период забылись. Проскочили мысли вроде «что я здесь делаю?!», «зачем я здесь?!». Но тут же теплый взгляд настоятеля начал расставлять всё по своим местам.

— Ты придумала себе мужское имя? — а вот в этом угадал. Я сочиняла и вертела все варианты, пока поднималась по Каясан, и чем-то себя занять нужно было.

— Хо, — утвердила я, не мешкая.

— Хо? — переспросил Хенсок, повторив ещё раз это имя. Если читать китайский иероглиф «тигр», то именно так он и будет звучать. Я посчитала, что это отличный псевдоним, так соотносящийся с топонимом. Ну и, да, опасной тигрицей себя воображать никто не запрещал. Кто знает, подучусь у аборигенов боевых искусств, и буду когда-нибудь супер-боец, настоящая хищница. — Что ж, Хо, — дедушка, вздохнув, положил руку мне на плечо, и я не расхрабрилась спросить, нарушает он тем клятву или ему можно? — Иди, переодевайся, и я представлю тебя братьям.

Заветный миг, казавшийся мне издалека волшебным, который сразу же, вспышкой и лучом из расступающихся туч, откроет истину, указав на того, кто меня поцеловал. Я узнаю его с первого взгляда. По осанке, по стану, по форме головы, по носу, по запаху, по всему… чего не видела и что не уловила. Только мята и тихий-тихий шепот, который одинаков у всех парней при таких децибелах. И вот передо мной двор, наполненный девятнадцатью юношами, не бритыми наголо, как принято у буддистов, в неприметной спортивной форме, такие разные и такие неузнаваемые и не запоминаемые с одного взора, что голова даёт сбой, и я теряюсь, трясясь под плечом учителя Хенсока. Два преподавателя, понятия не имеющие, кто я на самом деле, стоят в одну линию с нами, чуть поодаль. А юные монахи — фронтально к нам, лицами. Бегая глазами по ним и вообще, ища, как себя успокоить, я замечаю слева, каскада на два выше, за парапетом другой площадки Лео, снявшего маскировку. Темная немая тень, знающая мою тайну, и оттого давящая на меня своим присутствием.

— Братья! — обращается настоятель ко всем. — Познакомьтесь и примите нового члена братства, поспособствующего нам с вами в ведении хозяйства нашей обители. Хо, — представляет он меня, а у меня всё как в тумане. Лица монахов путаются и мешаются, я не могу понять, кто из них милее, симпатичнее и похож на человека, способного на тот поступок. Чего я ждала, что у него на лбу будет написано? Хенсок говорит что-то ещё, объясняя моё положение среди них, и ему лишь кивают. Создаётся впечатление, что все такие же, как и Лео. Но это всего лишь монастырь, в котором не принято, как в школьных классах, выкрикивать из-за парты и озвучивать своё мнение, делать замечания и кидать комментарии. Учителей слушают безропотно, не перебивая. Настоятель заканчивает вопросом, на котором я очнулась, хорошенько разглядев всех девятнадцать и ничего для себя не поняв, не почувствовав никаких подсказок от женской интуиции. Дело — труба. — Кто сегодня дневал на кухне в обед?

— Я, учитель Хенсок! — поднял резко руку парень, что стоял с открытым ртом всё это время, будто речь дедушки была впечатляющей до невозможности.

— Хорошо, Ви, — наставник поманил его к нам. — Проводи, пожалуйста, брата Хо на кухню, и помоги освоиться, покажи, что там как.

— Да, учитель, — поклонившись, названный подошел ко мне и, уже готов был идти в указанное помещение, когда к нам подскочил ещё один «брат», поинтересовавшийся у Хенсока:

— Я обещал помочь Ви перед ужином, можно я пойду с ними? — посмотрев на меня и на них, настоятель, сужая глаза в щелочки, всё-таки дал добро и пошел, обсуждая что-то с мастером Ханом и мастером Ли. Догнавший нас, не успела я и оглянуться, тронул меня за плечо, привлекая внимание. Осознавая святотатство и клятвопреступление, совершаемое посредством меня, из-за чего сознание вдруг пронзил жгучий, щиплющийся стыд, я притормозила. Остальные монахи разбредались со двора в разные стороны, а я стояла с двумя отделившимися. — Меня Шуга зовут.

— Очень приятно, — поклонилась я. Когда в последний раз ко мне обращались молодые люди? В середине прошлого учебного года. Наглый одноклассник просил списать. Я пыталась сейчас задушить панику. Я не знала, о чем говорят мужчины! О чем с ними говорить? Как вести себя? — Какие у вас имена странные…

— Это выдуманные никнеймы, — шепотом, наклонившись вперед, поведал Шуга, неожиданно подмигнув. Ого, а монахи и так умеют? С исчезновением из поля зрения преподавателей, он превратился в обычного молодого человека, какой мог бы пройти мимо по улице. — Так положено здесь, мы же оставляем за порогом своё прошлое, да, Ви?

— По-моему, мы там и будущее своё оставили.

— Да ладно! Я не парюсь, — Шуга, ловко пройдясь по бордюру, спрыгнул с него и, оказавшись первым у двери, распахнул её, галантно согнувшись и приглашая внутрь закрученной рукой. — Прошу в лучшее место этого захолустья! Царство еды, и, внимание — самое ужасное, — отсутствия мяса!

— Мясо… — тоскливо покачал головой Ви, зайдя первым. Я вошла между ними.

— Вас не кормят мясом?! — удивилась я.

— Не положено. Это растлевает душу и размягчает тело, — пояснил Шуга, усевшись за ближний к печам стол. — Зелень, овощи, молоко, всё, что можно сделать из молока, из зелени и овощей, всё это вперемешку, крупы, вода, хлеб. Сбалансированный и целительный для воина рацион, который, я так понял, ты нам будешь готовить.

— Да, я буду и поваром тоже… — не зная, с чего начать, подошла я к глиняным махинам, возле которых, подбоченясь, стояли мешки с зерном, мукой, сетки с луком и картофелем. — А откуда здесь еда?

— Большая часть — тутошнего производства, — Шуга был разговорчивым, и я не представляла, как он выдерживает ритм монастырской жизни. Его просто-таки распирало поговорить и подвигаться, что было заметно по его плутающим по столешнице рукам и дергающимся под ней ногам. — Тут и сад, и огород, и мы всё сами должны сеять и пахать… в перерывах между учебой. Но кое-что и подвозят…

— Подвозят? — недоверчиво хмыкнула я. — По Кошачьей тропе?

— А черт его знает, как сюда это приволакивают, — рассуждал Шуга, пока Ви показывал, где брать розжиг и дрова для печи, чтобы начинать готовку. Ой-ой-ой, как всё запущенно! Я попала на тысячу лет назад. — Может, Лео на себе прёт?

— Он с вами общается? — невольно разобрало меня любопытство.

— Редко, — почти хором поведали парни. Шуга продолжал: — Он не очень людимый, а иногда, бывает, вроде бы начнет с нами болтать, даже развеселится, и тут раз — конец. Что его прервало, что не понравилось? Хрен знает, да только рядом стоять аж страшно становится. Ну, мы и расходимся, — словно очнувшись, Шуга вылупил глаза и посмотрел на меня. — Только ты это… не будешь же доносить нашим пенькам, что я тут не по уставу разговариваю и вообще?.. Я надеюсь, ты свой парень у нас будешь.

— Я не собираюсь никому ни о чем говорить, — размерено прошептала я. Меня и вообще-то одно только волновало, и пока один из вас не признается, что выходил в День Распахнутых врат, я могу быть вам лучшим соратником.

— Получается, ты тут не навсегда? — обернулся Ви, достав овощи и сунув их мне, чтобы я начала чистить и резать.

— Да, временная подработка… — закивала я, оглядываясь, где сполоснуть кабачки и капусту?

— Ах да, мы ж воды не набрали! — поднялся Шуга, угадав мой жест. — Идём, продемонстрируем кухонный колодец, — поравнявшись со мной, он заметил, что я по сравнению с ними щуплее, худее и миниатюрнее. Это неизбежно при сравнении девушки и молодых людей. — Кто ж тебя взял-то, горемычного? Под коромыслом не сломайся.

Засмеявшись, они с Ви пошагали со мной рядом, явно не намереваясь оказывать посильную помощь. Если это всегда будет так и я тут задержусь надолго, то Тигриный лог выпустит из своих пенат девочку, ставшую очень сильной и крепкой, хотя она всего лишь искала похитителя своего покоя.

Примечание к части *сонбэ — учитель, наставник, уважительное обращение к старшему

** персонаж игры и фильма Мортал Комбат с закрытым лицом

5 сентября. Вечер

Руки свело от усталости и пальцы не желали гнуться в суставах после того, как я приготовила овощи на столько персон. Конечно, я умела готовить, но не в промышленных масштабах. Технология не меняется, в зависимости от этого, но затрата личной теплоэнергии — в разы. К завершению шинковки спина тоже заболела. Забывшись, я сделала всю работу стоя, горбясь над столом, и лишь потом подумала, что можно было устроиться поудобнее. Как я и предполагала, тащить воду от колодца, хоть и не далеко отставленного от кухни, до неё самой, мне никто не собирался помогать (как и во всем остальном). Но вёдер там было вдоволь, и когда я между делом бросила «жаль у меня всего две руки», Ви сделал одну ходку, как-то машинально втянувшись в занятие зачерпывания из колодца и таскания, а вот Шуга шагал рядом туда-сюда и говорил, говорил, говорил… Видимо, для того и просился к кому-нибудь в помощники, чтобы ничего не делать. Хороший ход. Я, тем временем, истребляла из себя мысли, что я девочка. Если так думать — то так и буду себя вести. Если бы я попросила помочь нести ведра — это уже было бы подозрительно. Но как вести себя иначе? Наблюдать своих вынужденных братьев и отзеркаливать? Я совсем для другого их разглядываю. Вот, например, пока Ви и Шуга вертелись рядом, я примеряла на них образ невидимого рыцаря, атаковавшего меня у железной дороги. Ви вполне мог бы подойти, потому что, когда не задумывался и не приобретал на лице очертания галчонка, ловящего ртом муху, имел признаки смышлености и романтизма — исключительно по чертам. Шугу я отмела сразу. Такой тарахтун, балабол и лентяй никогда не провернёт тайком, под покровом ночи, дельце, да к тому же с такой высокой целью, как последнее воспоминание в виде поцелуя. В первую очередь ему лень будет спускаться с Каясан и забираться обратно. Уже это, казалось, сдерживает его от побега. Впрочем, по его же словам, он ни о чем не жалел и не хотел отсюда уходить. А раз не хотел, то вряд ли и жаждал зацепиться каким-то увлекательным фрагментом по ту сторону стены. Нет, это не Шуга.

Ви показал мне гонг, в который я должна буду бить, когда заканчиваю колдовать на кухне. На завтрак, на обед, на ужин. Три раза в день. Желательно успевать в одно и то же время. Когда именно? Парни подвели меня к точке, между двумя рядами столов и, указав в оконце над входом, сообщили: луч солнца, упавший через него вон на тот угол, говорит о том, что завтрак уже должен быть готов; тень, разделившая ровно на пополам проход в полдень, сообщит об обеде, а сейчас, ужин начинается, когда яркая звезда станет четко посередине этого окошка. В пасмурную погоду — действуй вслепую, по ощущениям, но если напутаешь, получишь нагоняй от мастера Хана. Парочка посмеялась, явно зная, как наказывает мастер Хан и даже, в какой-то мере, желая мне этого из природной мужской жестокости и страсти к зрелищам. Когда световой день сильно изменится по времени, ближе к зимнему солнцестоянию, настоятель обещал дать другие ориентиры. Какие — они сами ещё не знали. Готовая хвататься за голову от сложностей, я пошла к гонгу, взяв металлический молоточек. Звезда стояла ровно посередине смотрового проёма.

Лео вошёл бесшумно и, взяв две тарелки с едой — себе и учителю Хенсоку, удалился из столовой, ни на кого не посмотрев. Я как раз накладывала последние порции. Преподаватели Ли и Хан сидели ближе всего к печи, одни за столом, почти ничего не говорящие, молча поглощающие еду с видом заправских аскетов. Каждый монах подходил ко мне и моему чану, пахнущему достаточно ароматно и пригоже и, беря миску, шептал благодарность и отступал на своё место. Я соскребла со дна остатки себе — рассчитала почти один в один, всё-таки глазомер, способности по математике и владение кулинарией при совмещении дают хорошие результаты, — и замерла с тарелкой, не зная, куда податься. Подняв несмело глаза, которыми только что прощупывала всякого, кто подходил за пищей, я натолкнулась на Шугу. Он приподнял руку, косясь на мастеров — они не смотрели на него, — и поманил к столу, за которым сидел с Ви и ещё двумя молодыми людьми. Выбора не было, больше я никого не знала.

— Приятного аппетита, — задыхаясь от волнения и едва слышимая, промямлила я и опустилась рядом с Шугой.

— Неплохо справился, съедобно, — шепнул он мне, уминая за обе щеки вприкуску с ломтём хлеба.

— Ну, не мясо, но, надеюсь, вкусно, — улыбнулась я, заковыряв палочками. Что-то мне самой в моей манере показалось излишне женственным, и я налегла агрессивнее, как должны есть оголодавшие от расхода организмом сил на рост и познавательные действия молодые ученики. Двое напротив как-то странно на меня глянули, смутив. Но если я зальюсь краской — будет чересчур для парня среди парней, а как могу не залиться, если припрет? Это неуправляемый физиологический процесс.

— Ты уже наслышан, что тут без мяса страдают? — поинтересовался сидящий передо мной, могущий быть обаятельным, если бы не какие-то детали в поведении, пришедшиеся не по мне. Он жестикулировал так, что создавалось ощущение развязности. Я кивнула. — А я наоборот люблю так питаться. Я вообще в еде не привередливый. Кстати, меня Джей-Хоуп зовут.

— И он единственное травоядное нашей компании, — наклонился его сосед, выше других моих знакомых, с очень пухлой нижней губой и чуть менее выделяющейся верхней. Я несколько секунд наблюдала за этими губами и думала о них. Как бы они целовались? Все юноши говорили так, чтобы ни звука не долетело до наставников. Это было не сложно, под хоровое стуканье ложек, шуршание палочек, подобное стрекоту цикад, шумное втягивание в себя овощей и жевание, но их манера еле слышно шептать составляла искусство, вырабатываемое изо дня в день по причине присутствия «начальства». — Я Рэпмон.

— Рэпмон? — взметнула я брови вверх. Всё понимала до этих пор: Сахарок, парня с именем в одну букву, и даже Джей-Надежду, но Рэпмон?! С почти прекрасным знанием английского, я не могла не переводить эти клички, да и они, современные типы, не могли придумывать это, не зная истинного смысла.

— Он мечтал стать знаменитым рэпером, — пояснил мне Шуга, — Но угодил сюда, вот невезение, правда?