– Ну-ну… ничего… – мрачно произнес он.
Профессор Макгонаголл продолжала, и голос её дрожал:
– Это ещё не всё. Говорят, он пытался убить сына Поттеров, Гарри. Но – не смог. Не сумел убить маленького мальчика. Никто не знает, как и почему, но, говорят, когда ему не удалось убить Гарри, он вдруг словно бы потерял силу – и исчез.
Дамблдор хмуро кивнул.
– Это… правда? – Профессор Макгонаголл даже запнулась. – После всего, что он сделал… стольких погубил… не смог убить ребёнка? Поразительно… Чтобы именно это его остановило?.. Но как, во имя неба, Гарри выжил?
– Остаётся только гадать, – отозвался Дамблдор. – Может, никогда и не узнаем.
Профессор Макгонаголл достала кружевной платочек и промокнула глаза под очками. Дамблдор громко шмыгнул носом, вытащил из кармана золотые часы и сверился с ними. То были очень странные часы: двенадцать стрелок и никаких цифр на циферблате; вместо цифр по кругу двигались маленькие планеты. Тем не менее Дамблдору они, видимо, говорили о многом, потому что вскоре он убрал часы в карман и промолвил:
– Хагрид запаздывает. Это ведь он вам сказал, что я буду здесь?
– Да, – ответила профессор Макгонаголл, – и, я думаю, вы вряд ли объясните, почему именно здесь?
– Я собираюсь отдать Гарри его дяде и тёте. Других родственников у него не осталось.
– Что? Людям из этого дома? – вскричала профессор Макгонаголл, вскакивая с ограды и тыча пальцем в дом № 4. – Дамблдор, как же можно! Я наблюдала за ними весь день… Они – полная наша противоположность. А их сын!.. Видели бы вы, как он орал и пинал мать ногами на улице – конфет требовал! И чтобы Гарри Поттер жил с ними?..
– Здесь ему будет лучше всего, – твёрдо сказал Дамблдор. – Его дядя и тётя всё ему объяснят, когда он немного подрастёт. Я написал им письмо.
– Письмо? – слабым голосом переспросила профессор Макгонаголл, вновь опускаясь на ограду. – Дамблдор, вы и правда полагаете, что всё это можно растолковать в письме? Таким людям его никогда не понять! Он будет знаменит – станет легендой – не удивлюсь, если в будущем сегодняшний день назовут Днем Гарри Поттера, – о нём напишут книги – его имя будет известно каждому ребенку!
– Именно. – Дамблдор серьёзно поглядел на неё поверх очков. – И это любому вскружит голову. Ещё ходить не умеешь, а уже знаменитость! Причём из-за того, о чём сам не помнишь! Разве вы не понимаете, насколько лучше, если он вырастет вдали от шумихи и узнает правду, лишь когда сможет сам во всём разобраться?
Профессор Макгонаголл хотела возразить, но передумала. Сглотнув, она сказала:
– Да-да, конечно, вы правы. Но как мальчик попадёт сюда?
Она подозрительно оглядела плащ Дамблдора: не скрывается ли в складках ребёнок?
– Хагрид привезёт.
– Полагаете, это…
– Я бы доверил ему свою жизнь, – ответил Дамблдор.
– Нет, он, конечно, человек добрый, хороший, – неохотно пояснила профессор Макгонаголл, – но, согласитесь, уж очень безалаберный. И его всегда так и тянет… Это ещё что такое?
Низкий рокот взорвал тишину улицы. Дамблдор и профессор Макгонаголл заозирались, не понимая, откуда он приближается, и ожидая увидеть свет фар. Скоро рокот сделался оглушителен; они подняли головы к небу – и прямо оттуда на дорогу свалился огромный мотоцикл.
Мотоцикл был огромен, но казался крошечным под своим седоком, человеком раза в два выше и по крайней мере раз в пять толще обычного. Он был как-то непозволительно громаден и казался диким – кустистые чёрные лохмы и косматая борода, под которыми почти не видно лица, лапищи размером с крышку мусорного бака, ноги в кожаных сапогах, похожие на дельфинят-подростков. В громадных мускулистых руках гигант держал свёрток из одеял.
– Хагрид, – с облегчением сказал Дамблдор. – Наконец-то. Где ты взял мотоцикл?
– Позаимствовал, профессор Дамблдор, сэр, – ответил гигант, осторожно слезая с седла. – У юного Сириуса Блэка.
– По дороге никаких неприятностей?
– Нет, сэр. Дом раздолбало, но мальца удалось вытащить, пока муглы не понабежали. Он уснул над Бристолем.
Дамблдор и профессор Макгонаголл склонились над свёртком. Внутри, еле видимый, спал младенец. Под угольно-чёрной чёлкой на лбу виднелся порез необычной формы – совсем как зигзаг молнии.
– Значит сюда… – прошептала профессор Макгонаголл.
– Да, – отозвался Дамблдор. – Шрам останется на всю жизнь.
– А нельзя что-нибудь с этим сделать, Дамблдор?
– Даже если б и можно, я бы не стал. Шрамы бывают полезны. У меня, например, шрам над левым коленом – в точности схема лондонской подземки… Что же, давай ребёнка сюда, Хагрид. Дело есть дело.
Дамблдор взял Гарри на руки и повернулся к дому Дурслеев.
– А можно… можно с ним попрощаться, сэр? – попросил Хагрид. Он склонил большую лохматую голову над Гарри и поцеловал малыша. Поцелуй, вероятно, был очень колкий. После этого Хагрид вдруг завыл раненым псом.
– Ш-ш-ш! – зашипела профессор Макгонаголл. – Разбудишь муглов!
– И-и-извиняюсь, – всхлипнул Хагрид. Он извлёк откуда-то громадный крапчатый носовой платок и спрятал в нём физиономию. – Но я не могу-у-у! Лили с Джеймсом померли… А малыша Гарри отправляют к муглам…
– Да, да, это очень грустно, но ты уж возьми себя в руки, Хагрид, не то нас заметят, – зашептала профессор Макгонаголл, осторожно похлопывая Хагрида по руке.
Дамблдор меж тем перешагнул низенькую садовую ограду и направился к двери. Аккуратно положил Гарри на порог, достал из-под плаща письмо, сунул его в одеяльце и вернулся к своим. С минуту все молча глядели на крошечный свёрток. Плечи Хагрида вздрагивали, профессор Макгонаголл отчаянно моргала, а свет, обычно струившийся из глаз Дамблдора, как будто потух.
– Что ж, – сказал наконец Дамблдор. – Вот и всё. Здесь нам больше делать нечего. Идёмте праздновать?
– Ага. – Хагрид еле мог говорить. – Мне ещё надо байк Сириусу оттащить. Д’зданья, профессор Макгонаголл… профессор Дамблдор, сэр.
Утирая ручьи слёз рукавом куртки, Хагрид оседлал мотоцикл и пнул стартер; машина с рёвом взвилась в воздух и скрылась в ночи.
– Надеюсь, скоро увидимся, профессор Макгонаголл, – кивнул Дамблдор. В ответ профессор Макгонаголл высморкалась в платочек.
Дамблдор развернулся и пошёл прочь по улице. На углу он остановился и вытащил серебристую зажигалку. Щёлкнул всего раз, и двенадцать световых шаров мгновенно вкатились в уличные фонари. Вся Бирючинная улица вдруг засветилась оранжевым, и стало видно, как вдали за угол скользнула полосатая кошка. На пороге дома № 4 едва виднелся маленький свёрток.
– Удачи тебе, Гарри, – пробормотал Дамблдор, развернулся на каблуках, шелестнув плащом, и исчез.
Легкий ветерок шевелил аккуратно подстриженные кустики Бирючинной улицы, тихой и опрятной под чернильными небесами. Где угодно, только не здесь можно было ждать загадочных и удивительных дел. Гарри Поттер в одеяле повернулся на другой бок, но не проснулся. В пальчиках он сжимал письмо и спал крепко, не подозревая, что он особенный, что он знаменитый, не ведая, что через несколько часов ему предстоит проснуться от воплей миссис Дурслей, которая выйдет на крыльцо с бутылками для молочника, и что следующие несколько недель его будет беспрерывно пихать и щипать двоюродный братец Дадли… Он не знал, что в это самое время люди по всей стране, собравшись на тайные празднества, поднимают бокалы и приглушённо восклицают: «За Гарри Поттера – мальчика, который остался жив!»
Исчезнувшее стекло
Почти десять лет минуло с тех пор, как супруги Дурслей проснулись утром и нашли на крыльце собственного дома своего племянника, но Бирючинная улица осталась прежней. Солнце, встав, освещало всё те же аккуратные садики, зажигало латунным светом табличку с номером четыре на двери дурслеевского дома и прокрадывалось в гостиную, очень мало переменившуюся с тех пор, как мистер Дурслей увидел по телевизору судьбоносные новости о совах. Лишь фотографии на каминной полке показывали, сколько воды утекло. Десять лет назад тут теснились снимки розового пляжного мячика в разноцветных чепчиках – но теперь Дадли Дурслей был далеко не младенец. С фотографий глядел упитанный светлоголовый мальчик: вот он впервые сел на велосипед, вот катается на карусели, играет с папой за компьютером, вот его обнимает и целует мама... И нигде – ни намёка на то, что в доме живёт ещё один мальчик.
Гарри Поттер, однако, жил здесь до сих пор – и сейчас спал, хотя спать ему оставалось недолго. Тётя Петуния уже поднялась, и именно её голос возвестил для Гарри наступление дня:
– Подъём! Вставай! Быстро!
Гарри так и подскочил в постели. Тётя забарабанила в дверь.
– Подъём! – верещала она.
Гарри услышал, как она прошла на кухню и брякнула сковородкой о плиту. Он перекатился на спину и попробовал вспомнить свой сон. Хороший такой сон. Будто бы он летал на мотоцикле. Кажется, прежде ему такое уже снилось.
Тётя снова оказалась за дверью.
– Ну что, встал? – грозно прокричала она.
– Почти, – отозвался Гарри.
– Шевелись! Надо приглядеть за беконом. Пригорит – убью! В день рождения Дадли всё должно быть идеально.
Гарри застонал.
– Что? – рявкнула тётя Петуния из-за двери.
– Ничего, ничего.
У Дадли день рождения – как это он забыл? Гарри сонно вывалился из постели и стал искать носки. Те оказались под кроватью, и Гарри надел их, сначала вытряхнув паука. Пауков он не боялся, привык: в чулане под лестницей их водилась тьма-тьмущая, а как раз в чулане Гарри и спал.
Одевшись, он пошёл через холл на кухню. Стола практически не было видно под коробками и свёртками. Похоже, Дадли, как и хотел, получил в подарок и новый компьютер, и второй телевизор, и гоночный велосипед. Зачем ему гоночный велосипед, оставалось для Гарри загадкой: толстяк Дадли терпеть не мог шевелиться – разве лишь за тем, чтобы кому-нибудь вмазать. Боксёрской грушей чаще всего служил Гарри – если, конечно, его удавалось поймать. По виду не скажешь, но бегал Гарри очень быстро.
Возможно, из-за жизни в тёмном чулане Гарри был маловат и щупловат для своего возраста. А выглядел еще мельче и худее, поскольку всегда донашивал старую одежду за Дадли, большим и толстым, крупнее Гарри раза в четыре. У Гарри было худое лицо, острые коленки, чёрные волосы и ярко-зелёные глаза. Он носил круглые очки, перемотанные посередине скотчем – оправа часто ломалась, потому что Дадли то и дело бил Гарри по носу. В собственной внешности Гарри нравился один лишь тонкий шрам на лбу – в виде зигзага молнии. Шрам у него был, сколько он себя помнил, и, едва научившись говорить, Гарри первым делом спросил тётю Петунию, откуда тот взялся.
– Это из-за аварии, в которой погибли твои родители, – ответила тётя Петуния. – И не задавай дурацких вопросов.
Не задавай дурацких вопросов – первое правило спокойной жизни дома Дурслеев.
Дядя Вернон вошёл в кухню, когда Гарри переворачивал бекон.
– Причешись! – рявкнул дядя вместо утреннего приветствия.
Примерно раз в неделю дядя Вернон взглядывал на Гарри поверх газеты и кричал, что мальчишке надо подстричься. Гарри стригли, наверное, чаще, чем всех остальных мальчиков в классе, вместе взятых, но толку не было никакого, ибо так у него росли волосы – во все стороны.
Когда на кухню в сопровождении мамы явился Дадли, Гарри уже вылил на сковородку яйца и готовил яичницу с беконом. Дадли был очень похож на дядю Вернона: такое же крупное розовое лицо, отсутствие шеи, те же водянистые голубые глазки и густые светлые волосы, ровной шапкой облеплявшие большую толстую голову. Тётя Петуния называла Дадли ангелочком – Гарри звал его «шпиг надел парик».
Гарри расставил тарелки с яичницей, что оказалось непросто; на столе почти не было места. Дадли тем временем подсчитал подарки. Лицо его помрачнело.
– Тридцать шесть, – сказал он, поглядев на родителей. – На два меньше, чем в прошлом году.
– Котинька, ты забыл посчитать подарочек от тёти Марджи, видишь, вот он, под большой коробочкой от мамули с папулей.
– Ну хорошо, тридцать семь. – Дадли побагровел.
Сообразив, что грядёт истерика, Гарри стал торопливо глотать бекон, а то как бы Дадли не перевернул стол.
Тётя Петуния, очевидно, тоже почуяла опасность и затараторила:
– И мы купим тебе ещё
Дадли задумался. Что для него явно было непросто. И наконец медленно выговорил:
– Так что у меня будет тридцать… тридцать…
– Тридцать девять, конфеточка, – подсказала тётя Петуния.
– Ага. – Дадли плюхнулся на стул и схватил ближайший свёрток. – Тогда ладно.
Дядя Вернон одобрительно хмыкнул:
– Медвежоночек знает себе цену – весь в папу. Молодчина, Дадли! – и взъерошил сыну волосы.
Зазвонил телефон. Тётя Петуния пошла ответить, а Гарри и дядя Вернон наблюдали, как Дадли распаковывает гоночный велосипед, видеокамеру, самолёт с дистанционным управлением, шестнадцать новых компьютерных игр и видеомагнитофон. Он уже срывал обёртку с золотых наручных часов, когда вернулась тётя Петуния, сердитая и озабоченная.
– Плохие новости, Вернон, – объявила она. – Миссис Фигг сломала ногу и не сможет с ним посидеть. – Тётя Петуния мотнула головой в сторону Гарри.
Дадли в ужасе разинул рот, зато сердце Гарри всколыхнулось от радости. Каждый год в день рождения родители устраивали Дадли праздник – брали его с кем-нибудь из друзей на аттракционы в парк, кормили гамбургерами или водили в кино. А Гарри на это время сдавали миссис Фигг, чокнутой бабке, которая жила через две улицы. Гарри терпеть не мог с ней оставаться. Там в доме воняло капустой, и она заставляла Гарри рассматривать фотографии кошек, которых за долгую жизнь у неё перебывало великое множество.
– И как быть? – Тётя Петуния возмущенно посмотрела на Гарри, словно всё это было его рук дело. Тот понимал, что должен бы посочувствовать миссис Фигг, да только не мог себя заставить: ведь теперь впереди ещё целый год без Снежинки, Пуфика, дяди Лапки и Хохлика.
– Давай позвоним Марджи, – предложил дядя Вернон.
– Не говори глупостей, Вернон, сам знаешь – она ненавидит мальчишку.
Дядя с тётей часто говорили о Гарри в его присутствии так, как будто его нет рядом; точнее, так, будто он – какой-то мерзкий слизняк и не в состоянии их понять.
– А эта, как бишь её, твоя подруга… Ивонна?
– В отпуске на Майорке, – отрезала тётя Петуния.
– Оставьте меня дома, – с надеждой предложил Гарри (он в кои-то веки сможет посмотреть по телевизору что захочется или даже поиграть на компьютере Дадли).
Тётя Петуния скривилась, точно разжевала лимон.
– Чтобы потом вернуться к руинам? – проворчала она.
– Я не взорву дом, – сказал Гарри, но его не слушали.
– Давай возьмём его в зоопарк… – медленно заговорила тётя Петуния, – …и оставим в машине…
– Машина, между прочим, новая, я его там одного не оставлю…
Дадли громко зарыдал. Не по-настоящему, конечно, – он сто лет не плакал по-настоящему, – но знал, что, если как следует скривиться и завыть, мама сделает для него что угодно.
– Динки-дуди-дум, не плачь, мамочка не позволит ему испортить тебе праздник! – воскликнула тётя Петуния, обвивая руками шею сына.
– Я… не… хочу… чтоб… он… шёл… с… нами! – голосил Дадли между притворными всхлипами. – Он в-вечно в-всё портит! – И Дадли злорадно ухмыльнулся Гарри из-под маминых рук.