Свобода Маски

Вечером Бреварды подали к ужину отменного сига с отварным картофелем, кукурузным хлебом и луковым супом. А вскоре после ужина Хадсон снова был вызван хозяйкой гостиницы, потому что новый посетитель пришел, чтобы дать показания.

Этот джентльмен был высоким и худым, у него была длинная козлиная бородка и усы, чуть тронутые сединой. Грива струящихся каштановых волос — также чуть поседевшая — была аккуратно расчесана. На незнакомце красовался дорогой винно-красный плащ. В одной руке он держал одну из копий объявления о Мэтью, а в другой нес коричневую трость с большим резным набалдашником. Как только Хадсон вошел в комнату, джентльмен окинул его оценивающим взглядом с ног до головы:

— Черт побери! — воскликнул он. — А вы большой!

— У вас есть информация для меня? — с нажимом спросил Хадсон.

— Ох… ну… я был…

— У вас есть информация, или нет? — Грейтхауз демонстративно опустил руку в карман и показал незнакомцу блестящую гинею. Глаза посетителя лихорадочно блеснули. Хадсон заметил, что почти на каждом пальце его странного визитера было по кольцу, что казалось неприятной демонстрацией тщеславия.

Джентльмен некоторое время колебался, взгляд его не отрывался от золотой монеты.

— Я полагаю, что есть.

— Тогда я слушаю.

История была следующей: молодой человек, описанный в объявлении, в этот самый момент сидел в таверне «Пять Полных Саженей» через две улицы от этой гостиницы. Молодого Корбетта часто видели там — всегда в подпитии, — и откликался он на имя Тимоти.

— Отведите меня туда, — сказал Хадсон.

— Ну… я хочу сказать… это может прозвучать нескромно, но меня выбрали из всех завсегдатаев «Пяти Саженей», чтобы я пришел сюда и все вам рассказал, и остальные не обрадуются, если я вернусь без оплаты.

— Я ничего вам не заплачу, пока не увижу мальчика.

— Да, разумеется, но я просто предлагаю вам взять с собой достаточно монет, чтобы вознаградить меня и шестерых моих друзей.

— У меня с собой достаточно, — Хадсон прикоснулся к другому своему карману, где лежала горстка монет. Это мероприятие хорошенько его обчистит, но если Мэтью действительно находится в той таверне, сделка стоит того, а о том, как вернуться на пакетботе в Нью-Йорк, можно будет подумать позже. Он потратил несколько минут, чтобы сообщить миссис Бревард, куда он направляется, если кто-то еще будет спрашивать его, и затем вернулся к своему посетителю. — Идем.

На улицах было тихо и все еще мокро после дождя. Во множестве окон, мимо которых они проходили, горел мягкий свет свечей. Где-то аккордеон играл задорную мелодию, слышался хриплый мужской голос и женский смех, однако облаченный в винно-красный плащ джентльмен уводил Хадсона все дальше от празднеств и веселья.

Когда незнакомец повернул на узкую тихую улочку и заговорщицки прошептал: «Сюда, сэр, так быстрее», Грейтхауз уже почуял запах скунса и узнал знакомую игру.

Двое мужчин, что скрывались в темноте витрины магазина, набросились на Хадсона с поднятыми дубинками. Третий человек (точнее сказать, четвертый в этой банде разбойников), похоже, решил, что лучше всерьез подумать, прежде чем связываться с кем-то такого размера, и отступил, притворившись, что ему камень попал в ботинок.

Джентльмен в плаще набросился на Грейтхауза со своей тростью, внезапно извлекая спрятанный в нем тонкий стилет. Хадсон парировал удар левой рукой, сделал шаг в сторону этого вычурного любителя клинков до того, как тот успел даже сделать замах, и ударил его в челюсть с такой силой, что козлиная бородка и усы едва не разлетелись в разные стороны от тела, которое рухнуло безвольным пудингом прямо в кучу лошадиного навоза. Второй человек скользящим ударом попал Хадсону в плечо своей дубинкой, а в следующий момент уже лишился передних зубов, его нос при этом приобрел новую геометрическую форму. Четвертый человек, справедливо опасавшийся за сохранность своей шкуры, уже уносил ноги прочь, независимо от того, сколько камней угодило в его ботинок.

Третий потенциальный грабитель попытался нанести удар дубинкой, но Хадсон попросту возвысился над ним:

— Тебе на вид лет шестнадцать, — хмыкнул он. — Неужели ты бросишь глупую затею лезть ко мне, только если я тебя покалечу?

Ответ последовал незамедлительно: «Н-н-нет, сэр», после чего юнца и след простыл.

Хадсон расстегнул штаны и демонстративно помочился на лежащих без сознания бандитов: джентльмена в плаще и парня с новой формой носа. Затем он вдохнул влажный ночной воздух и чуть потер ушибленное плечо. Он чувствовал себя одновременно печальным и полным энергии, поэтому решил не тратить эту вечернюю прогулку впустую. Грейтхауз повернулся и направился туда, откуда слышал звуки аккордеона и смеха, решив выпить кружку эля и, возможно даже провести время с какой-нибудь милой девушкой после столь печального приключения.

Разумеется, звуки доносились из той самой таверны «Пять Полных Саженей», в которой веселье шло полным ходом. Появление Хадсона в прокуренном, шумном, тускло освещенном, обветшалом и удивительно грязном заведении осталось совершенно незамеченным остальными посетителями — они были слишком заняты своей болтовней, заменой осушенных кружек на полные и тем, чтобы подавальщица вовремя вытирала их столы. Также без внимания не оставалась рыжеволосая женщина, весившая не менее трехсот фунтов, игравшая на аккордеоне мелодию, без труда могущую принадлежать самому Дьяволу. Хадсон оглядел местное колоритное общество и усмехнулся: такие сборища были ему по вкусу и сильно напоминали о Нью-Йорке.

Он уселся за небольшим столиком, и к нему ураганом подлетела девушка, которая, казалось, раньше слишком часто подмигивала посетителям, и теперь ее правый глаз был обречен дергаться вечно. Грейтхауз заказал свой эль и получил в ответ яркую улыбку светловолосой девушки, которая в таком освещении могла бы показаться Герцогиней Желания — такой хорошенькой, что хотелось зажать эту сестричку в уголке и хорошо провести время!

Вскоре Хадсон обзавелся кружкой эля, сделанного на яблочной браге, от которой могли расплавиться волосы на груди, быстро влил в себя напиток и потребовал вторую порцию. Прислуживающая девушка принесла ему наполовину сожженные колбаски на тарелке, когда он попросил что-нибудь на закуску. Властительница аккордеона закончила последнюю мелодию, вразвалку прошлась, собирая монеты, и направилась восвояси. Некоторые посетители тоже поспешили уйти, и место слева от Хадсона освободилось. Возвращаться в Бревард-Хаус ему совершенно не хотелось, потому что в его комнате, где было больше теней, чем света, он мог снова начать верить в то, что Мэтью никогда не найдется, и от одной этой мысли желудок печально скрутило узлом. Он уже готов был продолжать молча сетовать на Судьбу и обстоятельства, распаляя свой гнев яблочным элем, когда кто-то слева от него вдруг спросил:

— Мистер Хадсон Грейтхауз?

Он посмотрел в лицо человека, который казался, скорее, куском чернослива, чем мужчиной — столько на нем было морщин. Белый порошок макияжа припорошил щеки этого господина, что делало его внешность только более броской и почти пугающей. Человек был длинным и худым, возраст невозможно было определить из-за грима, но молодым цыпленком его назвать было трудно. Боевым петухом, возможно, подумал Хадсон… или, возможно даже, спящей змеей. Эта неприятная карикатура на аристократа носила дорогой серый костюм с чистой и явно очень недешевой рубашкой, голубым жилетом и серой треуголкой, под которой торчал парик с, наверное, тысячей локонов — достаточно густой, чтобы головной убор солидно приподнимался на макушке.

— Вы — Хадсон Грейтхауз, не так ли?

— Он самый, — был ответ. — А кто меня спрашивает?

— О, Боже, столь неприветливы прямо сразу? Леди Бревард сказала мне, что вы будете здесь и, похоже, не зря упомянула, что вы… как же она выразилась?.. Резковаты.

— Я родился резковатым. А скоро стану очень злым. Кто вы, черт возьми?

— Граф Томас Каттенберг, к вашим услугам, — человек слегка кивнул, и это движение грозило окончательно сбросить треуголку с его головы. Хадсон почувствовал, что напрягается, готовый поймать несчастный головной убор. Чересчур сдобренное гримом человеческое недоразумение обвело взглядом помещение, и его темные глаза, утопающие в складках плоти, странно сверкнули, затем человек сфокусировал все свое внимание на Хадсоне и заговорил. — Мэтью знал меня под именем Исход Иерусалим в небольшом городке Фаунт-Ройале, да простит Господь тамошним людям их дурь, — он пожал плечами, и рот его сжался плотно, как кошелек скряги. — Еще одна страница, перевернутая в книге моей жизни.

Хадсон потянулся за кружкой, но замер, стоило незнакомцу произнести имя его молодого друга. Он так и остался сидеть без движения, боясь, что единственная зацепка может снова ускользнуть от него.

— Вы… знаете Мэтью?

— Знаю. Я увидел объявление сегодня после полудня и решил, что лучше всего будет отыскать вас лично.

— Ох… Боже, приятель, присаживайтесь!

— Присяду, спасибо, — Томас Каттенберг, знатный господин из провинции, которую никто не смог бы отыскать ни на одной карте мира, опустился на шаткий стул, как будто опускался, как минимум, на золотой трон. Его улыбка в свете свечей выглядела откровенно пугающей. — Давайте обговорим финансовую сторону вопроса, прежде чем двинемся дальше по этой дороге. Сколько денег вы принесли?

— У меня… — Хадсон пришел в себя, словно в мозгу его пронеслась вспышка. Он ударил кулаком по столу. — А теперь придержите-ка лошадей на минутку! Вы хотите сказать, что продаете мне информацию?

— Не просто информацию. А именно ту, которую вы так ждете. Вы хотите знать, куда направился Мэтью, верно? Я могу рассказать вам это.

Хадсон, наконец, добрался до кружки и сделал большой глоток. Его злость на исчезновение Мэтью, вымогательство этого Джонатана-Рока — или как он там себя называл? — вскоре могла заставить Великого вскипеть и устроить здесь беспорядок. Грейтхауз почувствовал, как лицо его раскраснелось от гнева.

— Слушайте сюда! — прорычал он, схватив графа Каттенберга за кружевную манжету. — Я предлагаю вам вот, что: или вы сейчас же расскажете все, что знаете, или…

Господин рассмеялся, и это пугало еще больше, чем его улыбка.

— Дорогой мистер Грейтхауз, — спокойно произнес он под аккомпанемент далекого громового раската, и глаза его отразили красный огонек свечи. — Угрозы насилия и насильственных действий не помогут вам ничем, они лишь встряхивают мозг и ухудшают память. Вы из Нью-Йорка, поэтому должны разбираться в таких вещах. Увы, — сказал он, мягко высвобождаясь из хватки Хадсона. — Я, похоже, полагал вас полезным пшеничным зерном, а не сорняком. Впрочем, может, я поспешил с выводами? Итак, мой вопрос остается прежним, сэр: сколько денег вы с собой принесли? — затем он тут же отмахнулся от собственного запроса. — А неважно! Так или иначе, я хочу всё.

— Сначала информация.

— Исключено. Деньги вперед.

— У меня восемь гиней.

— О, уверен, вы можете лучше.

— Хорошо. Десять.

— Продолжайте поднимать, самый пик уже в поле зрения.

— Вы были другом или врагом Мэтью? — спросил Грейтхауз, и глаза его сузились в тонкие щелочки.

— Мы с ним поняли друг друга, — сказал Каттенберг, и легкая улыбка пересекла его лицо в скользком ожидании взятки. — Как, я надеюсь, и мы с вами понимаем друг друга сейчас. Итак, ваше следующее предложение?

Хадсон решил, что этот человек — петух, змея или кем он там еще был — мог читать его мысли.

— Двенадцать гиней, — сказал он и извлек из кармана кожаный мешочек, поболтав его перед лицом так называемого дворянина. — Это все. Все, что я принес. Я отдам вам это и не представляю, как буду платить по счету здесь.

— Я уверен, — сказал Каттенберг, грациозно принимая предложение. — Что умный и образованный человек, вроде вас, сумеет что-нибудь придумать.

Он открыл мешочек, и лицо его исказила гримаса жажды золота.

— Должен заметить, это не так много, как я рассчитывал получить, но…

Рука приблизилась к его подбородку и сжала угрожающе крепко, а затем похлопала его по щеке, припудрив ее самой нежной из смертельных угроз.

— Где Мэтью Корбетт? — спросил Хадсон, наклонившись вперед. На вид он сейчас был опасен, как водяная буря.

— Действительно, где же, — сказал человек, который когда-то звался Исходом Иерусалимом, но на самом деле заключал в себе несколько личностей, которые соответствовали его цели на данный момент. Он облизал пересохшие губы. — Я скажу вам, что увидел в порту чуть больше недели назад, и будем надеяться — милостивый Иисус, будем надеяться, — что кости юного Мастера Корбетта не нашли последнее прибежище в коралловых рифах, что он не сгинул в морских пучинах, что морские нимфы не пробили по нему похоронный звон и что он не спит теперь на глубине полных пяти саженей.

Глава третья

Крепнущий ветер. Зловещий занавес облаков, простирающийся от горизонта до горизонта. Закручивающееся море, отбивная из белых барашков, развивающиеся паруса и постоянный топот блока и снасти от ветра, не знающего сна и неустанно сражающегося со своим противником-кораблем. Затем, когда чернильные тучи обволакивали серые небесные просторы, гром взрывался повсюду своим могучим басом, и вилы молний рассекали воду, дельфины покидали свои излюбленные позиции у самого носа двухмачтовой бригантины «Странница», связывающей Чарльз-Таун и порт Плимут, и уплывали, предупреждая членов команды о большой беде.

«Странница», будучи старым кораблем, избитым уже не одним штормом и натерпевшимся пренебрежительного отношения от своих владельцев и капитана, сейчас переживала свой самый рискованный час. Из черноты облаков, пронизанных сердитыми прожилками фиолетовых зарниц, вылетали банши, сотканные из ветра и брали море под свой контроль, готовые взбить его в пену и довести до исступления. В одно мгновение «Странница» взбиралась по зеленым горам, а в следующее — уже скользила по жидким утесам и вот-вот могла переломиться на две части, однако удачная волна подбирала судно и толкала его вверх своими белыми водными кулаками, насильно сохраняя ветхие половины вместе и демонстрируя изъеденному паразитами корпусу силу Природы.

По мере того, как носовая часть корабля спускалась вниз под углом, заставлявшим женщин кричать от ужаса, детей выть, а мужчин молча промачивать свои брюки, бушприт разрезáл море, и то — в своей ярости и негодовании — взрывалось над «Странницей», сотрясая ее древесный корпус, и выбивало из старых мачт жалостливые стоны, вторящие голосам перепуганных пассажиров. Все присутствующие молились о выживании, осознавая, что, на самом деле, Ад был мокрым, соленым и неумолимым. И пусть раскрытые паруса неистово сражались со стихией, вся возможная мощь Нептуна обрушивалась на корабль, а «Странница» явно не была подготовлена к такой схватке, которая, по правде говоря, могла считаться самым сильным штормом, который доводилось встречать любому судну военного флота, не говоря уж о такой деревянной безделушке.

Воистину, стихия была в самом разгаре…

— Где капитан? Во имя Господа, где капитан? — кричал тощий мужчина в мокром-мокром черном костюме с налетом желтой плесени, когда глаза его от ужаса практически сделались размером с целую голову. Он держал грязную масляную лампу, выхватывающую своим слабым светом из прохода одного из членов экипажа, который, похоже, уже несколько раз за это путешествие успел проклясть и само судно, и всех его немногочисленных пассажиров, которых насчитывалось четырнадцать. Вода плескалась высоко, волны поднимались из самой глубины, неся с собой мусор, когда-то уплывший с причалов.

— Мистер Роксли! — закричал держащий лампу, когда корабль поднялся на пугающую высоту. Его Преосвященство Енох Феннинг на всякий случай схватился за веревку, привязанную в проходе, и понадеялся, что его не вышибет из сапог морским потоком, когда «Странница» вновь начнет опускаться. Опасения оправдались: обувь, сбитая волной, послушно соскользнула с него, однако сохранить пламя лампы получилось. А Роксли, который, похоже, уже получил травму головы в прошлом столкновении с переборкой, был сметен свежим потоком зеленой воды, которая залилась через открытый люк.

— Капитан Пеппертри! Капитан Пеппертри! — закричал Феннинг со всей силой своих легких, хотя его проповеднический голос не мог идти ни в какое сравнение с силой ветра. — Святой Боже, кто-нибудь, возьмите на себя командование кораблем! — завопил он.

Почти рыдая, он постарался взять себя в руки и пробить себе путь на корму через порочные маленькие волны, а вокруг него прыгали выброшенные на борт серебряные рыбы.

Вход в кают-компанию был взломан в этой суматохе, поэтому, когда Феннинг пробирался вперед в каюту капитана, одного из трех козлов вынесло на борт, и тело с переломанной спиной перекрыло проход, когда «Странница» исполнила очередной элемент своего насильственного танца на волнах. Мертвая курица, которую вынесло оттуда же, теперь стала похожа на неясное месиво.

Сморщившись, Феннинг снова закричал:

— Капитан Пеппертри! — но голос его достиг только собственных ушей. А затем корабль начал подниматься… подниматься… подниматься… древесина закричала, заскрипела и начала трещать, как трещат от разрыва суставы… И внезапно судно опустилось так резко, что руку Феннинга почти вырвало из плечевой сумки, когда он попытался удержаться за веревку. Труп козла ударился о переборку с такой силой, что спина его треснула снова. Феннинг и сам едва избежал подобной участи. Труп животного проплыл мимо него по проходу, царапая мертвыми копытами стены. Другая атлантическая волна прокатилась по кораблю, прогнав по нему новый ураган дрожи.

Феннинг продолжал идти. Дверь в капитанскую каюту была открыта — помещение представляло собой маленький неприглядный отсек, превращенный океаном в хлюпающее месиво, заваленное мусором и промокшими бумагами. Внутри не было ни малейшего признака света. Море тем временем продолжало бить своими кулаками по обеим сторонам корпуса корабля и, казалось, использовала таран размером с лондонский Тауэр. Феннинг направил свою лампу в темноту, и там… там, за своим столом — который явно должен был быть прибит к полу — в рваном кожаном кресле сидел капитан Габриэль Пеппертри, сжимая в руке наполовину осушенную бутылку рома. Его серобородое лицо было полностью лишено каких-либо красок, покрасневшие глаза не выражали ничего, плечи были опущены, спина ссутулилась, и в целом этот человек производил впечатление того, кто сидит на краю собственной могилы.

— Капитан! — прокричал священник, удерживая себя в вертикальном положении в дверном проеме ходившего ходуном корабля. — Судно вот-вот развалится на кусочки! Прошу вас, примите командование и сделайте что-нибудь!

Капитан Пеппертри посмотрел на него… ну, или, по крайней мере, в его направлении. Веки его были наполовину опущены. Рот дернулся в тщетной попытке что-то произнести, но… больше ничего не произошло.

— Я умоляю вас! — призывно обратился Феннинг. — У вас есть команда и пассажиры, вы за них в ответе! Пожалуйста, придите в себя и выполните свой долг!

Капитан Пеппертри, похоже, сейчас предпочел бы прирасти корнями в земле и остаться в таком положении на протяжении всей жизни. Он приподнял бутылку с ромом, сделал долгий глоток и начал вставать, сопротивляясь качке своего судна, в которое, не переставая, со всех сторон врезáлось море.

Он начал сомневаться где-то в середине процесса.

Затем желудок капитана извергнул свое содержимое прямо на стол, сам мужчина упал и потерял сознание, приземлившись лицом в остатки вчерашней каши и сегодняшнего напитка из сахарного тростника.

Феннинг позволил себе издать отчаянный плачущий стон, ибо Роксли был травмирован, а капитана, считай, уже не было, и никто не мог принять на себя командование кораблем. Остальная часть экипажа зарылась на корабле в уголки, еще более потаенные, нежели пассажиры. Ничего невозможно было сделать. Священник отвернулся от одного трагичного зрелища, чтобы тотчас уставиться на другое: утонувшая свинья с потоком воды безвольно плыла по проходу. Животное захлебнулось, как, должно быть, в конце захлебнутся все, потому что этот забытый Богом и бесхозный корабль вскоре развалится на куски… и, судя по вою ветра, стуку волн и скрипу древесины, играющей свою Дьявольскую мелодию, ждать осталось недолго.

У Феннинга не было выбора, кроме как пуститься в новый путь — в трюм, где ютились его попутчики, насквозь промокшие и дрожащие, ожидая обнадеживающих слов о состоянии капитана, который, как они думали, еще мог спасти судно от погибели.

Бушующий океанский простор поднимался до самой палубы «Странницы», волны обдавали женскую деревянную фигуру, что была вырезана на носовой части и когда-то казалась безмятежной, как луна, чей лик был безразличен к насильственному воздействию шторма.

Тринадцать других пассажиров собрались в трюме и держались за канаты, чтобы качка не разбросала их в стороны. Изекия Монтгомери, бизнесмен из Ливерпуля, держал масляную лампу, то же делал и кузнец Курт Рэндольф, имевший несчастье разделить смерть со всей своей семьей: женой и двумя дочерями — одна из которых едва выросла из пеленок. Также здесь присутствовал фермер Нобл Янс вместе со своей женой и маленьким сыном, а также родителями: матерью и одноногим отцом. Компанию несчастных дополнял юрист из Чарльз-Тауна Грэнтхем Брайерфилд — модник со звонким голосом, неимоверно спешивший достичь Лондона ради деловой встречи, поэтому он не стал дожидаться более надежного судна и сел на борт «Странницы». А также…

…а также в этой компании смертников присутствовал прусский граф Антон Маннергейм Дальгрен и его черноволосый чернобородый молодой спутник — молчаливый и решительно странный слуга, которого он называл Мэтью.

— Все пропало! — отчаянно выкрикнул священник этому сборищу бедолаг. — Роксли ударился головой и не сумеет ничего сделать, а капитан… совершенно бесполезен!

Словно насмехаясь над будущими покойниками, океан вновь поднял и опрокинул корабль. Море прорвалось внутрь через тысячу трещин в трюм, а канаты, за которые цеплялись люди, едва не вырвало из стены, что могло похоронить их всех в этом мокром Аду.

— Давайте помолимся! — сказала жена Рэндольфа, крепкая женщина, прижимающая к себе младенца свободной рукой, в то время как ее старшая дочь хваталась за толстое предплечье отца, стараясь удержаться. — Прошу, преподобный! Ведите нас в последний путь молитвой, и тогда хотя бы наши души и души наших детей будут спасены!

— Да, да! — согласился Феннинг, хотя последний насильственный подъем и спуск под постоянными морскими атаками с трудом позволял его голосу звучать достаточно уверенно. — Господь помилует наши души, если мы помолимся!

— Ха! Что за тупое терьмо?

То было наполовину гаркающее, наполовину придавленное восклицание, пришедшее от пруссака, стоявшего в самом неосвещенном углу со своим слугой. Оба они хватались за канаты: слуга — обеими руками, а граф — только здоровой, потому что левое запястье у него было сильно искривлено давним переломом и не функционировало должным образом. Грязные светлые волосы Дальгрена тонким слоем прилипли к черепу, в бороде запутались морские водоросли, зеленые глаза сияли отчаянным блеском, а серые зубы оскаливались в волчьей улыбке.

— Мы быть фсе мертвы! И тфой Бог над этим хорошо посмеется! — сказал он. — Ты мошешь услышать ефо смех!

— Пожалуйста, — повторила женщина, обратившись к священнику. — Для тех из нас, кто верит.

— Да… конечно. Давайте склоним головы.

Все исполнили указание, за исключением графа и его слуги. А затем, когда Феннинг уже собрался начать, слуга тоже опустил голову. Вода бежала по его волосам, огибая кривой шрам на лбу, и капала с носа.

— Милостивый Боже, — начал священник. Море и ветер продолжали атаковать с прежней громкостью, поэтому Феннингу пришлось собрать остатки сил и направить их в голос, чтобы перекричать бурю. — Милостивый Боже, — повторил он, вдруг поняв, что впервые после бессчетного количества проповедей, он совершенно не знает, что сказать в этот момент из моментов. Он барахтался в поисках, а затем нужные слова пришли к нему, будто кто-то выгравировал их на его сердце.

— Мы славим Тебя, — сказал он. — Даже в этот час нашего суда. Мы славим нашего Небесного Отца, поднимаем глаза наши в доверии к Тебе, ибо знаем мы, что жили в Великом Доме Господнем! И пусть море может преломить то, что сотворил человек — Божье творение и Божье слово будет идти дальше и дальше…

Морю и ветру, похоже, не понравились эти слова, и они позволили «Страннице» с ее пассажирами почувствовать это на себе, однако священник продолжал, пока Атлантика набирала силу для новой атаки.