Сиротка. Слезы счастья

– Мама, папа, как я рада! – воскликнула Эрмин, бросаясь на шею отцу.

– А мы? – шутливо возмутилась Мари-Нутта.

Она выглядела очень элегантной в узком прямом платье из зеленой тафты и с высокой прической, которая подчеркивала ее четкий, словно отчеканенный на медали профиль. Ее носик был более строптивым, чем у ее сестры, а цвет кожи – не таким белоснежным.

– Мои обожаемые доченьки, а ну-ка быстренько подойдите и поцелуйте меня! – воскликнула Эрмин, раскрывая свои объятия. – Вы великолепны. Ну прямо иллюстрации из журнала мод.

Лоранс стояла молча, слегка зардевшись. Она вела себя гораздо более сдержанно, чем ее сестра, даже когда находилась в семейном кругу. Одета она была в темно-синий дамский костюм – пиджак и юбку. Из-под пиджака виднелась бежевая шелковая блузка. Лицом и фигурой Лоранс была похожа на сестру, а вот манера поведения и привычки у нее были совсем другими.

– Мне кажется, у тебя самый красивый голос в мире! – тихонько сказала Мадлен, обращаясь к Эрмин. – Мне было очень интересно находиться здесь, в этом красивом месте, слушать твой голос и видеть тебя в свете прожекторов. Ты была похожа на ангела.

– Спасибо, Мадлен, спасибо! – ответила певица, обнимаясь со своей давней подругой.

По мере того как время текло год за годом, эта милая индианка, приходящаяся Тошану двоюродной сестрой, стала для Эрмин незаменимой подругой и в радостях, и в горестях.

– Мы немедленно отправимся ужинать, – вмешалась в разговор Лора. – Думаю, в твоем отеле, дорогая, еду подают до довольно позднего времени, да? А еще нужно будет пригласить Бадетту. Она ведь твоя хорошая знакомая.

– Да, конечно, мама. А где Киона? Я думала, что она рядом с вами, сидит в глубине ложи.

Жослин со смущенным видом почесал шею. Лоранс и Мари-Нутта подняли глаза к потолку – так, как будто не хотели, чтобы этот вопрос задали и им.

– Что-то случилось? Да скажите мне наконец! Мне нужно идти в большой салон, чтобы ставить автографы на пластинках. Если верить Лиззи, покупателей будет много.

– Твоя очаровательная сестренка отказалась покинуть Роберваль и приехать сюда, – проворчала Лора. – Она решила, что не может оставлять Мирей одну. Если тебя интересует мое мнение, то могу сказать, что это надуманный повод. Кроме того, я договорилась с домработницей, которая приходит по утрам наводить у нас в доме порядок, чтобы она присмотрела за нашей приболевшей служанкой. Ситуация складывается немного нелепая: мы теперь находимся в услужении у нашей служанки. Пойдем…

– Мама, я не могу упрекать Киону за то, что она заботится о Мирей! – сухо возразила Эрмин.

– Именно эти слова я твердил твоей матери всю нашу поездку, – сказал Жослин, – но она продолжала сердиться… Здесь жарко. Я пойду покурю сигару.

– Пойдем, папа, я покажу тебе, где находится служебный вход, через который заходят и выходят артисты, – пошутила Эрмин. – Ты мог бы подышать воздухом, немного прогуляться и вернуться через главный вход.

В течение следующего часа, хотя Эрмин и пришлось почти непрерывно общаться с публикой, она не могла заставить себя не думать о Кионе. Ее чудаковатая сестренка не любила город и предпочитала спокойную жизнь на лоне природы. Тем не менее ее отказ приехать показался Эрмин очень странным и даже вызвал у нее тревогу. Ставя свою подпись на упаковке пластинок, певица то и дело концентрировала все свое внимание на Кионе, пытаясь мысленно поговорить с ней. В свои шестнадцать лет и пять месяцев Киона отличалась удивительной – и весьма необычной – красотой. Будучи умной и рассудительной не по годам, она немножко посмеивалась над своей внешностью и упорно заплетала в косы свои длинные светлые волосы, имевшие рыжеватый оттенок, носила полотняные штаны и юношеские рубашки. Ее кожа цвета дикого меда служила прекрасным фоном для ее миндалевидных янтарных глаз. Взгляд этих глаз удивительно напоминал взгляд волка.

«Киона, если бы ты только знала, как мне не хватало тебя во Франции! Я не получила от тебя ни одного знака, ни одного видения и ни разу не видела тебя во сне», – мысленно посетовала певица.

В этот момент к инкрустированному мозаикой столу, на котором лежали пластинки, подошла семейная пара.

– Мадам Дельбо, вы будете находиться в Квебеке все лето? – спросил мужчина. – Мы не видели ни одной афиши, в которой фигурировало бы ваше имя.

– Мы присутствовали при вашем дебютном выступлении, когда исполнялся «Фауст», – добавила его жена. – Жаль, что ваше имя не очень-то часто появляется на афишах. Возьмите пример с Марии Каллас. Она становится все более и более известной. Мы слушали ее в Милане в прошлом году. У нее особенный голос – так же, как и у вас, – но тембр совсем другой.

– Я очень много слышала о ней в Европе, – ответила Эрмин, широко улыбнувшись. – Я уверена, что она завоюет международную славу. Что касается меня, то для меня важнее моя семья.

Словно бы в подтверждение этих слов, Констан, воспользовавшись тем, что Мадлен на секунду отвлеклась, бросился к своей матери и прижался к ней. Появление этого красивого ребенка с голубыми глазами вызвало у семейной пары восторг.

– Ого, да ведь он ваша копия, мадам Дельбо! – воскликнула женщина. – Может быть, он станет в будущем тенором.

– Может быть… – кивнула Эрмин, целуя своего сына в лобик.

Чуть поодаль с нетерпеливым видом стояла Лора со стаканом содовой в руке. Она была весьма довольна тем, что находится среди такого большого количества элегантно одетых людей, но ей уже хотелось поскорее отсюда уйти и пообщаться с Эрмин в узком семейном кругу. Жослин подошел к ней, расположившейся возле большой стойки из красного дерева, за которой бармен готовил кому-то коктейль.

– Лора, я чувствую себя здесь неуютно, – проворчал он.

– Потерпи, – ответила Лора очень тихим голосом. – И не забывай следить за своей речью, а то ты вечно что-нибудь да ляпнешь. Прошу тебя, не опозорь нашу дочь. Ты выглядишь прекрасно в этом костюме, у тебя добродушное выражение лица… А потому, чтобы не испортить хорошее впечатление, производимое твоей внешностью, старайся ничего не говорить!

Жослин приподнял свои седоватые густые брови. Несмотря на радость, которую вызывала у него встреча с дочерью, он уже тосковал по спокойствию их нового дома в Робервале – дома, находящегося прямо на берегу озера Сен-Жан.

– Но мы с тобой договорились, Лора: сядем на поезд во вторник, – сказал он спокойным голосом. – Ты ведь не станешь бесконечно долго бегать по магазинам с нашими девчонками, а?

– Мне вполне хватит понедельника на то, чтобы сделать кое-какие покупки, неотесаный ты чурбан, – прошептала она ему на ухо. – Мне хочется потратить свои денежки, и ты мне это сделать не помешаешь.

Ее муж мимикой изобразил безысходность. Ему в жизни никогда не доводилось купаться в деньгах, а вот у его жены судьба была иной. После юных лет, проведенных в нужде, она в силу стечения обстоятельств стала богатой наследницей: получив известие о смерти Жослина (впоследствии оказавшееся ложным), Лора вышла замуж за пожилого промышленника из Монреаля и после его смерти оказалась владелицей впечатляющего состояния, которое сумела приумножить.

Однако война положила конец ее завидной роскошной жизни, а пожар, случившийся четыре года назад, ее почти разорил. Тем не менее эта неугомонная фламандка стала тайно играть на бирже, благодаря чему снова сумела сколотить неплохой капиталец.

* * *

Эрмин наконец-то смогла вздохнуть спокойно в опустевшем театре. Публика разошлась. Директор «Капитолия», радуясь успеху вечернего концерта, предложил выпить шампанского. А еще он затеял разговор относительно заключения контракта на зимний сезон.

– Я не могу согласиться, уважаемый месье директор, – заупрямилась Эрмин. – У меня нет ни малейшего желания находиться в Квебеке с октября по март. У меня уже сейчас, в августе, запланированы выступления в Нью-Йорке и Бостоне.

Лиззи тоже стала уговаривать Эрмин, но та не сдавалась.

– Я над этим подумаю, – вот и все, что она пообещала. – Я не принимаю никаких решений, не обсудив их сначала со своим мужем.

Нежность, с которой она произнесла три последних слова, заставила постановщицу, директора и его заместителя слегка приуныть. В кругу тех, кто интересовался оперой, ни для кого не было секретом, что Снежный соловей отдает предпочтение своему гнезду и своему выводку, а не пению.

– В общем, посмотрим, – сказала она извиняющимся тоном, чувствуя неловкость из-за того, что вызвала у своих собеседников разочарование. – Меня ведь и так очень хорошо принимали здесь с самого начала моей карьеры! Зачем мне мечтать о чем-то большем?

Жослин решил выступить в защиту своей дочери.

– Хотя Эрмин сама в этом и не признается, она с трудом пришла в себя после того, как ее похитили. Прошло уже, конечно, целых три года, но ей все еще снятся кошмары. Этот псих мог бы очень долго держать ее взаперти или же вообще убить. А тут еще родилась Катери. Женщина – певица она или не певица – должна заниматься своим маленьким ребенком и вообще своей семьей.

Эта коротенькая речь положила конец дискуссии. Час спустя два такси привезли певицу и ее родственников к роскошному отелю «Шато-Фронтенак», величественная архитектура которого подчеркивалась светом фонарей, установленных на огромной террасе Дюфферен, нависающей над темными водами реки Святого Лаврентия.

Роберваль, дом семьи Шарденов, тот же вечер

Была уже почти полночь. Киона склонилась над кроватью, в которой только что уютненько устроилась Мирей. От лампы у изголовья падал желтый свет на графин с водой, молитвенник и фарфоровую миску, в которой лежали маленькие бисквиты.

– У тебя есть все, что тебе нужно? – спросила девушка ласково.

– Да, милашка, меня тут даже балуют! Такая вот у меня везуха. А вот некоторым другим женщинам моего возраста порой приходится прозябать в убожестве.

– В том, что к тебе тут относятся очень хорошо, нет ничего удивительного, Мирей. Луи, близняшки и я – все мы считаем тебя своей бабушкой. Ты работала всю свою жизнь и теперь имеешь право на отдых.

Старая служанка схватила Киону за запястье и сжала его со встревоженным видом.

– То, что ты мне сейчас говоришь, малышка, – враки! Ты что-то видела. Я скоро умру, да? Если не умру, то почему же тогда ты обращаешься со мной так заботливо?

– Ты еще не готова к тому, чтобы уйти, Мими, – заявила Киона, садясь на стул рядом с кроватью. – Сколько тебе уже лет?

– Мне волею Божьей уже семьдесят пять, малышка. Если бы только у меня не болели ноги, я бегала бы, как в прежние времена. Так ты говоришь, что я еще поживу?

– Да, именно это я и говорю, Мирей. А теперь я оставлю тебя одну. Мне нужно помыть посуду и вообще немного везде прибрать. Нужно, чтобы к приезду Мин все в доме было безупречным.

– Мне нравится, как ты это сказала. Мин! Ты говоришь о своей сестре таким красивым детским голосом. Это вызывает у меня приятные воспоминания о тех временах, когда ты была маленькой. Я частенько слышала эти «Мимин» и «Мин». А что еще я обожаю – так это нашего Соловья. Прямо аж не терпится ее поцеловать.

– Она появится здесь, по всей видимости, в среду, если Лора не задержит ее приезд.

– Ты ее видела? Я имею в виду, узнала ли ты, что они выедут оттуда позднее, чем планировалось?

Киона пожала плечами и тихонько рассмеялась. Для нее ничего не изменилось. Ее при малейшем поводе расспрашивали о будущем – и близком, и отдаленном, – и когда она заводила речь о каком-то самом обычном событии, которое вроде бы должно было произойти, все сразу думали, что это она сама дергает за ниточки судьбы.

– Моя дорогая Мими, я уже даже и не пытаюсь быть обыкновенным человеком, но тем не менее у меня нет никаких предчувствий и видений про длительность их поездки. Ты знаешь Лору не хуже меня! Ей ужасно хотелось съездить в Квебек, походить по магазинам, потранжирить денежки. Возможно, она заставит всех побыть в городе подольше.

Мирей покачала головой, глядя на Киону мечтательным взглядом, в котором чувствовалось восхищение.

– Моя бедная малышка. Это, должно быть, как-то странно, когда ты видишь то, чего обычные люди не видят. Лично я поначалу в это не верила. Ты была еще ростом в три яблока, а твой дух уже мог улететь далеко-далеко, чтобы встретиться с Мимин или с твоими индейскими двоюродными братьями и сестрами. Ты оставалась в том же месте, но они тебя тоже видели. Скажи, ты все еще совершаешь подобные путешествия?

– Ты сегодня вечером уж слишком любопытна! – запротестовала Киона, поднимаясь на ноги. – Мы поговорим об этом завтра утром за завтраком. Я уже привыкла ко всему этому и больше не испытываю страха. И меньше от этого страдаю. Спокойной ночи, Мими!

– Поцелуйчик в щеку, малышка!

– Как прикажете, мадам, – улыбнулась Киона. Нежно поцеловав Мирей, она добавила: – Хочу тебя предупредить, что отправляюсь на прогулку. Если понадоблюсь, тебе нужно всего лишь очень громко позвать меня в своих мыслях, и я вернусь.

– Ну что же, посмотрим! Имей в виду, что я вполне способна специально проделать это только для того, чтобы выяснить, возможно такое или нет. Впрочем, я не стану тебе докучать, и ты сможешь погулять спокойно.

Киона посмотрела на нее с заговорщической улыбкой – одной из тех прелестных улыбок, благодаря которым этой девушке удавалось очаровывать людей с первого взгляда. Она спустилась по лестнице своими легкими шагами. Ноги ее были обуты в полотняные сандалии. Джинсовые шорты открывали загорелые ноги с изящными мускулами, а облегающая хлопчатобумажная кофточка подчеркивала очертания некрупной груди. Как только Киона зашла в кухню, находившаяся там собака – фокстерьер – бросилась ей навстречу, приветливо махая обрубком хвоста, покрытым белыми космами.

«Не шали, Фокси! Ты скучаешь по своему хозяину, я знаю, но это еще не повод для того, чтобы кусать меня за лодыжки».

Киона подняла собаку и поцеловала ее в нос. Этот фокстерьер принадлежал Луи, которому подарили его на день рождения год назад. Лора тогда, повозмущавшись, уступила мольбам своего сына.

«Хотеть обзавестись собакой в пятнадцать лет! О господи, какой же ты еще ребенок! Большой прыщеватый ребенок, – сказала она, как только на повестке дня встал этот вопрос. – Ты ведь учишься в школе-интернате! Ты ее почти не будешь видеть, эту собаку! Лишь иногда по воскресеньям да на каникулах…»

Однако Луи Шарден одержал верх в споре, поскольку его поддержали Жослин, сестры-близняшки и Киона. Лора почти всегда уступала капризам своего сына. Однако ее предсказания подтвердились целиком и полностью. Луи почти не виделся с Фокси. Впрочем, это не мешало собачонке относиться к своему хозяину с безграничным обожанием.

– Твой хозяин когда-нибудь вернется, – прошептала Киона, гладя фокстерьера. – Наверное, в конце августа.

Жослин и Лора решили отправить сына в летний лагерь, расположенный на берегу озера Труа-Сомон[5] в сотне километров от Квебека. Это было скорее наказанием, чем поощрением: Луи, по словам его матери, в результате пребывания в школе-интернате набрался плохих манер. Киона прекрасно знала, о чем тут могла идти речь.

– Ну что, Фокси, пойдем прогуляемся, чтобы ты размял лапы. А затем я займусь уборкой.

Дом, который купила Лора, представлял собой небольшой особняк с пристройками, на крыше которого по всем углам главного здания высились островерхие башенки, а в многочисленных окнах, рамы которых были выкрашены в белый цвет, виднелись очаровательные кружевные занавески. Это великолепное деревянное сооружение прошлого века стояло близко к железнодорожному вокзалу Роберваля. Из его окон открывался прекрасный вид на огромное озеро Сен-Жан, до него было буквально рукой подать. Дом был окружен большим садом с идеально ухоженной лужайкой. В саду росли декоративные деревья и розовые кусты, а по периметру была установлена белая ограда. Киона скучала здесь по Валь-Жальберу – полузаброшенному поселку, весьма дорогому и сердцу Эрмин, – однако близость озера была ей по душе.

Она пошла быстрым шагом по берегу, омываемому небольшими спокойными волнами, пенистые гребни которых поблескивали при свете луны, словно серебро. Под ее ногами хрустела галька. Ветер приносил запахи лугов, скошенного сена. Вдалеке проплывало большое судно, мостик и иллюминаторы которого были освещены.

– Тихая и красивая ночь, – прошептала Киона, повернув свое лицо к небу, усеянному звездами.

Остановившись, она развела руки в стороны и немного помахала ими – так, как будто хотела взлететь. При этом она закрыла глаза, чтобы полнее насладиться свежим воздухом и звуками прибоя – то есть песней, которую пела движущаяся вода. Всей волей и всеми силами души она стала вызывать дух своей матери Талы, умершей восемь лет назад.

«Мама, помоги мне. Почему ты появляешься в моих снах так редко? Ты думаешь, что я всегда и сама знаю, по какой дороге идти и какие поступки совершать? Тала-волчица, благородная и гордая волчица, сжалься над своей дочерью. Мне так хотелось бы снова тебя увидеть, встретиться с тобой! Другие мертвые, к сожалению, приходят ко мне, а вот ты – нет».

Киона поспешно вытерла слезы, которые потекли по ее щекам. Ей хотелось быть сильной и мужественной. Тем не менее она резко опустилась на колени и затем легла на песок пляжа. Фокстерьер, обнюхав ее, стал бегать туда-сюда по берегу и что-то выискивать.

– Мне нужно идти, – сказала Киона тихим голосом. – Делсен в опасности.

Вдруг задышав прерывисто, она вспомнила то зимнее утро на берегу Перибонки, в которое Делсен появился перед ее взором на опушке леса. Это произошло на следующий день после Рождества. С неба тогда медленно падали пушистые снежинки. «Я вышла покормить собак, я надела мамин плащ с капюшоном, отороченным мехом. Я была веселой и довольной тем, что провожу каникулы там, в Большом раю», – вспоминала Киона.

Этот красивый термин – Большой рай – обозначал дом возле реки Перибонки, представлявший собой бывшее жилище Талы, которое постоянно перестраивал и расширял Тошан. Теперь к дому можно было добраться гораздо легче, потому что до самой поляны, на которой он находился, была проложена хорошая дорога. Киона когда-то вынесла свое пребывание в школе-интернате в компании Лоранс и Мари-Нутты лишь благодаря обещанию, что ей позволят пожить у Эрмин в Большом раю во время каникул.

«И Делсен подал мне знак. Я сразу же его узнала. Он был еще красивее. Я побежала к нему, и мы спрятались за кустом».

Киона резко вскочила на ноги. Она прикоснулась к своим губам – как будто поцелуи, которыми одаривал ее Делсен в тот день, все еще ощущались на ее коже. Тогда, в отличие от их предыдущих встреч, Делсен вел себя по отношению к ней весьма уважительно. Он, похоже, был очень рад ее видеть: делал ей комплименты, старался быть нежным. Она позволила ему себя целовать, и по ее юному телу пробежала несколькими волнами приятная дрожь. После этой встречи Делсен стал для Кионы каким-то наваждением. Ничего не помогало, и это было даже смешно, потому что они за свою жизнь виделись всего-то раз десять, не больше. Чтобы как-то побороть охватывающее ее волнение, девушка решила мысленно перечислить все их встречи.

«Я помогла ему удрать из этой ужасной школы-интерната для детей индейцев вскоре после смерти мамы. Я видела его во дворе. Он не боялся монахов и даже вел себя с ними вызывающе. И они мстили ему в своей гнусной манере. Эти монахи оскорбляли Господа, они оскверняли имя Иисуса и священный символ – крест».

Киона, задрожав, перекрестилась. Она искренне верила в Христа-Спасителя, ибо если во всем мире в жизнь вечную верил лишь один-единственный человек, то этим человеком была эта странная девушка с кожей цвета солнца и меда, которая разговаривала с усопшими, проходя через двери прошлого в двери будущего.

– А еще я частенько видела тот сон, – тихо сказала Киона взволнованным голосом. – Делсен и я, крепко обнимающие друг друга. Мы купались в реке – возможно, в реке Уиатшуан, – причем купались голые, радуясь свежести воды и любви, заставляющей нас дрожать. В декабре 1946 года мне было двенадцать лет. Он тогда остановился со своим дядей в верховье Перибонки. В рождественскую ночь он забрался в мою комнату. Он был грубым и жестоким, но теперь изменился. Этой зимой он был ласковым, вежливым и очень сильно влюбленным в меня – одну лишь меня! Время пришло, мы стали взрослыми, уже можем быть женихом и невестой. Мари-Нутта полагает, что он желает мне зла, но я ей не верю.

Кионе показалось, что она снова слышит предостережения своей бабушки Одины: «Делсен – дитя демонов, у Делсена черная душа. Держись от него подальше, глупышка, держись от него подальше!..»

К Кионе подбежал фокстерьер. Его шерсть была мокрой, и когда он стал отряхиваться возле Кионы, то обрызгал ее. При этом он взволнованно лаял.

– А ну-ка тихо! – воскликнула Киона. – Мне нужно подумать. Не шуми! Лежать!

Она отчаянно пыталась увидеть Делсена мысленным взором, надеясь, что у нее снова начнется одно из тех ужасных видений, которые были связаны с ним и скрытого смысла которых она все никак не могла понять. Уже несколько раз, думая об этом молодом человеке, она мысленно видела его лежащим на земле – раненым и агонизирующим.

«Что это означает? – спросила она сама себя, пряча лицо в ладонях. – Где он? Как его найти? Он сказал мне прошлой зимой, что будет работать летом в Абитиби на лесоповале. Но где именно в Абитиби? Он мог там с кем-нибудь подраться и при этом очень сильно пострадать. Именно это я и видела, но пока с ним все в порядке… Да-да, я знаю, что этого еще не произошло и что это произойдет в будущем. Делсену угрожает какая-то опасность».

Почувствовав себя измученной, она снова легла на песок пляжа, но на этот раз уже на живот. Собака легла рядом с ней. Когда Киона начала тихонько всхлипывать, фокстерьер попытался лизнуть ее лицо.

– Ты добрый, Фокси, – прошептала Киона, – но ты не можешь мне ничем помочь. Ни ты, ни кто-то другой. Ну да ладно, пошли обратно.

«Шато-Фронтенак», тот же вечер

Лора настояла на том, что нужно поужинать на террасе ресторана, чтобы насладиться летней ночью. Сидя между Лоранс и Мари-Нуттой лицом к родителям, расположившимся по обе стороны от их подруги Бадетты, Эрмин с удовольствием отведала вкусные блюда.

Что касается Мадлен, то после их возвращения в отель она удалилась в свою комнату, которую занимала вместе с двумя детьми. Констан при этом едва не засыпал на ходу, а Катери уже давно спала.

После того как были съедены креветки, свежий лосось и лимонное мороженое, пришло время выпить чаю.

– Вы рассчитываете окончательно обосноваться в Квебеке? – спросил Жослин у французской журналистки.