Помоги проекту - поделись книгой:
Бутылка с формалином стояла тут же на полке. Чтобы плеснуть из нее в банку с плесенью, не требовалось много времени. Я закрыл банку притертой крышкой, решив, что если Тим приучил бактерию к воздуху, то к формалину он приучить ее еще не успел.
Весьма довольный своим поступком, я вошел в нашу столовую, достал из чемодана бутылку…
И вдруг у меня мелькнула мысль, будто я не сделал всего, что нужно.
Я хотел вернуться в лабораторию, но из кухни уже появился Тим Маркин.
Мы не спеша прихлебывали чай с ореховой халвой — в доме Тима не было и сухой корки, — и вскоре приобрели расслабленно-благодушное настроение.
Я выложил Тиму парочку глупеньких анекдотов, которые привез с юга, вместе с коньяком и халвой. Тим прочувствованно рассказал мне историю, как он культивировал свою бактерию. История здорово походила на старый анекдот о цыгане, который приучал лошадь не есть, — только у цыгана лошадь в конце концов подохла, а бактерия у Тима Маркина, к великому сожалению, осталась жива.
Мы до ночи проговорили на микробиологические темы и отправились спать. Тим в лабораторию больше не заходил. Да и я, признаться, в состоянии благодушного оптимизма позабыл все свои опасения и тоже не вспомнил о бактерии.
Ночью я неожиданно проснулся.
Мне привиделось во сне, что я сижу на крохотном островке среди безобразного моря коричневой плесени. Она медленно, но неумолимо поднимается все выше и выше, постепенно затапливая мой островок, уже подползает к моим ногам. А я мучительно стараюсь что-то вспомнить, что-то очень важное, не знаю — что именно, только знаю, что от этого зависит моя жизнь.
Мне стало страшно, я проснулся и попытался даже сообразить, что же такое нужно было вспомнить. В окно светила луна, наполняя комнату неясным таинственным светом. Тим спал. Я поднялся с постели, осторожно пробрался в лабораторию, снял банку с полки. Ядовитые пары формалина сделали свое дело — от плесени остались только бурые хлопья на стенках. Запах формалина смешался со зловонием погибшей плесени, и догадаться о его присутствии, руководствуясь только обонянием, было бы трудно.
Я успокоился и забрался в постель.
Первое, что я увидел утром, открыв глаза, это был Маркин. В одних трусах он стоял возле моей постели и, видимо, только хотел меня разбудить.
В руках его была та самая банка.
— Понимаешь, — сказал он озабоченно, — бактерия за ночь подохла.
— Неужели? — пробормотал я спросонок. — Какая жалость!
Тим подозрительно покосился на меня и решил, что я еще не совсем проснулся.
— Что с ней случилось, — продолжал он, разглядывая бурые клочья в банке. — Самоотравление, может быть?
Я поддержал его диагноз и поспешил заняться зарядкой. Тим ходил по комнате с банкой и продолжал сокрушаться. Он долго скорбел над своим преждевременно скончавшимся творением. Потом вдруг остановился, лицо его прояснилось. Я насторожился!
— Я идиот! — возгласил он. — Под микроскопом осталась одна палочка. Сам вчера положил.
Он помчался в лабораторию.
Вот тут-то я и сообразил, чего не доделал вчера, о чем старался вспомнить и что подняло меня среди ночи. Весьма недовольный собой, я направился следом за Тимом.
Склонившись над микроскопом, он разлаженно двигал стеклышком под объективом и крутил регулировочные винты.
Нетрудно было догадаться — самое худшее случилось…
— Тим, — сказал я. — Ты потерял бактерию.
— В том-то и дело, — буркнул он, — Смели, должно быть, ее на стол.
Размеры бедствия еще не дошли до него, но я уже представил их отчетливо. За ночь палочка успела размножиться. Мы разнесли ее на ногах по дому. Мы не выходили за ограду, но ветром палочку могло перебросить на улицу и рассеять по городу.
— Ну и что? — огрызнулся Тим. — Чего ты паникуешь! Я же сказал, что она безвредная.
— Безвредная?! — как ни бесила меня сейчас бестолковость Тима, как ни удивляло это соединение крайней тупости и таланта, я понимал, что злиться сейчас и бесполезно и неразумно. Но объяснить ему опасность его затеи было необходимо. Почему я не подумал об этом вчера?
— Сейчас я тебе покажу, какая она безвредная. Я шагнул в комнату, сдернул колпачок с авторучки и схватил первую попавшуюся тетрадь.
— Это же мой конспект, — сказал Тим.
— Конспект?.. Черт с ним, с конспектом. Он может тебе и не понадобиться.
— Ты что, спятил?
Катастрофа надвигалась неотвратимо, хотя ничего вокруг еще не выдавало ее приближения. Мне самому трудно было поверить в нее, мне хотелось убедить не только Тима, мне хотелось реально измерить величину беды… Я считал и повторял свои расчеты вслух, специально для Тима.
— Если за двое суток одна бактерия дает потомства один литр, то за трое суток… приблизительно, тысяча кубометров. На четвертые сутки…
Тим перестал искать бактерию. Он выпрямился и посмотрел на меня, мысли его принимали нужное направление.
— Не будет же она… так размножаться…
— А что ее может задержать? — спросил я.
— Что?.. Ну, солнечные лучи, например… впрочем, я не проверял, — сознался он.
— Не проверял… Ох, Тим, почему ты не поступил в строительный институт? На четвертые сутки… получится тысяча кубических километров. Тим, если твою бактерию разнесет ветром по всему миру, то на пятые сутки она высосет весь кислород, она затопит все материки и океаны. Через пять суток земля превратится в голую пустыню, без растений, без животных и без людей. Кому будут нужны тогда твои конспекты, Тим?.. Теперь ты понял, что ты соорудил?
Лицо у Тима побледнело. Он сел за стол и, уставясь на меня, молча забарабанил пальцами по столу. Воображение у него всегда работало отлично.
Я выглянул в окно. Листья на березах за оградой слабо шевелились от ветерка, но у нас в ограде, за высоким забором, казалось тихо. Тонкие стебельки пырея по краям дорожки стояли недвижимо…
— Забор… — невольно произнес я.
— Что забор?.. — кинулся к окну Тим.
— Забор хороший, — повторил я. — Подумать только, если бы не забор…
— Но не может же этого быть, наконец! — воскликнул Тим.
— Это может быть, — сказал я. — Но этого не должно быть. Звони скорее профессору Янкову.
К великому счастью, профессор Янков оказался дома.
Ему не нужно было объяснять, он сразу все понял, сразу догадался о серьезности надвигающейся беды. Он говорил громко, а телефон работал отлично, и хотя трубка была у Маркина, я слышал все, что сказал ему профессор.
— Если бы вы оказались в коттедже один, Тим Маркин, — голос профессора стал необычно суров, — пожалуй, проще всего было бы залить вашу усадьбу бензином и сжечь ее вместе с вами. Да, да, вместе с вами! К сожалению, рядом находится другой человек, повинный только в том, что неосмотрительно выбрал вас себе в товарищи. В данном случае эта неразумность принесла пользу, я уверен, что это он подумал о том, о чем никогда не думали вы… Сидите оба дома. Никуда не выходите… Слышите — никуда!.. Отгоняйте от усадьбы бабочек и воробьев. И ждите… Я приеду к вам так скоро, как смогу. Соберите несколько бактерий в пробирку, закройте ее и держите при себе.
Тим Маркин выслушал все в покорном молчании. Так же молча он положил трубку и отправился в лабораторию.
Я захватил удилище, привязал к его концу свой галстук и вышел на крыльцо. Я сидел на ступеньках, помахивал удилищем, а вокруг меня в зловещем безмолвии размножались колонии коричневых палочек. На полу дома, на траве ограды расползалась отвратительная плесень, пока еще не видимая глазу, но уже несущая смертельную угрозу всему видимому миру.
Вскоре появился и Тим. Он показал пробирку, заткнутую пробкой и залитую менделеевской замазкой.
— Десять штук на столе нашел.
Он присел рядом, помолчал, потом беспокойно покашлял.
— Интересно… если бактерия попадет с воздухом в легкие?..
Он не стал продолжать.
Я стиснул зубы от злости. Что можно было тут сказать?
Через полчаса на нашей тихой улочке послышалось отдаленное гудение тяжелых грузовиков.
Профессор Янков трезво оценил угрозу, которой был начинен наш коттедж, и понимал, что просчет здесь может привести к катастрофе, размеры которой представить было нетрудно. Поэтому он решил, что в таком случав лучше пересолить, чем недосолить.
Нашу усадьбу окружило более десятка специальных автомашин. Здесь были и пожарные машины, и машины для химической дезинфекции, и для борьбы с сельскими вредителями, и огнеметы, и даже автокран с длиннющей стрелой и крюком.
Профессор Янков командовал с крыши машины, его приказания усиливались динамиками — он весьма походил на режиссера, снимающего кинофильм. Мы выступали в роли главных героев.
Автокран передал стрелой через забор два водолазных скафандра. Мы с Тимом натянули тяжелую резину, завернули друг другу шлемы. Потом тем же краном нас по очереди подняли в воздух, обмыли тут же над оградой струей креозота из брандспойта и погрузили в санитарный фургон.
Нам не слышно было, что говорили люди, — водолазные шлемы не пропускали ни звука. Но через иллюминатор шлема я увидел лицо шофера санитарного фургона. Оно мне хорошо запомнилось. Я же не мог сказать ему, что я тут ни при чем…
Нас увезли, и мы не видели, что происходило дальше…
Усадьбу Маркиных залили керосином, потом пустили огнеметы, и от коттеджа и от забора остался на земле черный выжженный квадрат. На весь Университетский городок, на поселок был наложен карантин. Трое суток люди сидели по домам. По улицам день и ночь ходили поливочные машины, кропя землю и стены строений искусственным дождем, чтобы не дать возможность палочке вместе с пылью быть унесенной ветром.
Специальные санитарные отряды проверяли, не появятся ли где-либо следы коричневой плесени.
В дезокамере я пробыл неделю. О том, что со мной делали, даже неохота и рассказывать. Хорошо, что меня поместили отдельно от Маркина.
Он пробыл в камере на несколько дней долее, нежели я. Если бы это зависело от меня, я не выпустил бы его из дезокамеры до конца его жизни…
Сейчас, когда все уже в прошлом, а мысли и чувства успокоились, я думаю, что, вероятно, тогда несколько преувеличил угрозу, грозящую миру и человечеству. Как показали опыты, палочку Тима Маркина солнечные лучи, например, убивали за полчаса. Но в благоприятных условиях, сырых затененных местах она размножалась безудержно. Ветром палочку могло занести в укромные уголки нашей планеты, и разыскивать ее там стоило бы больших хлопот.
Я не знаю, где сейчас Тим Маркин. Мне неизвестно, чем он занимается. Мне хочется обратиться к товарищам, которые работают с ним, пусть они не спускают с него глаз.
Не придумал бы он еще чего-нибудь!
Злой волшебник
Человек, тебе доверена Вселенная, обращайся с нею аккуратно…
Вернулся в город я, вероятно, на автобусе…
Более или менее ясно воспринимать окружающее я начал только у дверей своей квартиры.
Состояние нервного тока сразу и начисто выключило сознание, я совершенно не помнил, как оказался у этих дверей.
Очевидно, я сумел пройти от дачного поселка через лес до шоссе и сесть на городской автобус. Я доехал до города, вылез на нужной остановке, потом пересек несколько улиц, счастливо не попав под машину. Прохожие, конечно, принимали меня за пьяного. Но, видимо, я двигался достаточно уверенно и целеустремленно — меня никто не остановил. Так я добрался до дома и поднялся на четвертый этаж.
И тут я пришел в себя.
Вначале почувствовал, что у меня болит голова. Потом понял, что стою у дверей и с тупой настойчивостью пытаюсь всунуть ключ в замочную скважину. Я хорошо видел зубчатую щель в чашечке американского замка, но не мог почему-то попасть в нее ключом.
Мне показалось, что у меня трясутся руки. Я вытянул пальцы перед собой…
Нет, руки не тряслись.
Я опять взялся за ключ и, наконец, разглядел, что это не ключ, а пятак.
Тщетно я засовывал пальцы в углы карманов, разыскивая маленький плоский ключик. Под руки то и дело попадался какой-то неуклюжий пузатый ключ — от висячего замка — с лохматой веревочкой. Это был не мой ключ. Я не знал, каким образом он очутился в моем кармане…
Я сообразил, что могу постучать. В этот момент замок щелкнул и дверь распахнулась.
Я бы не удивился, если бы она открылась сама собой, только что я видел вещи куда более нереальные, чем сама собой открывшаяся дверь… Но сейчас все было просто: на пороге стояла моя соседка по квартире — пожилая женщина, она работала няней у меня в больнице.
Соседка с испугом глядела на мое лицо.
Я шагнул через порог, задев ее локтем.
Она отшатнулась, что-то сказала вслед, я не понял. Сильно толкнул ногой дверь в свою комнату и, ввалившись в нее, прислонился к косяку. Мне тут же пришло в голову, что я вел себя с соседкой по-свински. Нужно было выйти и извиниться… Но стоило ли беспокоиться о какой-то там невежливости — она ничего не значила по сравнению с тем, что я только что совершил.
Мои мысли опять спутались… сильно заболело в затылке.
Нужно было лечь и отдохнуть. Я с трудом добрался до дивана, кое-как стянул один ботинок — на второй уже не хватило сил — и откинулся на диванную подушку. Но все случившееся сразу же возникло в сознании, возникло ярко и отчетливо, несмотря на всю свою чудовищную невероятность.
Я вздрогнул испуганно, поднялся и сел.
Привычная знакомая обстановка комнаты. Реальные вещи…
Может быть, я заболел?
Рука моя все еще не выпускала снятый ботинок. Я постукал каблуком по колену. Мне стало больно.
Я встал, подошел к шкафу. В зеркале отразился бледный взлохмаченный человек в сером костюме, с ботинком в руке. Я швырнул ботинок к дивану. Отражение сделало то же самое. Я высунул язык. Отражение тоже высунуло язык. Язык выглядел нормально.
Пульс тоже был в порядке.
Тогда я постарался вспомнить, какое сегодня число. И вспомнил. Настольный календарь подтвердил, что все правильно. На столе лежало письмо из санатория, от Лизы. Я помнил его содержание.
Мозг мой работал нормально.
Так что же это было?
Я опять вернулся на диван. Сидел и перебирал в памяти случившееся. И все меньше и меньше верил, что видел это своими глазами. И вдруг в сумраке сомнений мелькнула яркая и радостная мысль. Я даже зажмурился от облегчения.
Поделиться книгой: