— Зачем?
— Я послушаю. Рявкни.
— Нас же выведут отсюда.
— Та-а… Плевать! Рявкни по-медвежьи, я прошу.
Детина поставил фужер, набрал воздуху и рявкнул.
Танцующие остановились, со всех столиков обернулись к ним.
Старичок влюбленно смотрел на парня…
— Хорошо. Был у меня товарищ, тоже учитель рисования… Ростом выше тебя… Ах, как он ревел! Потом он стал тигроловом. Ты знаешь, как тигров ловят? На них рявкают, они от неожиданности садятся на задние лапы…
Вышла певица и запела какую-то незнакомую песню. Детина не разбирал слов, да и не хотел разбирать. Опять облапил голову и сидел, слушал.
— Давай увезем ее? — предложил он старичку. — Она у нас в клубе петь будет.
— Давай, — согласился старичок. — У меня душа спокойнее будет. Давай, Ваня!
— Меня Семеном зовут.
— Все равно. Давай, сынок, спасем человека?
Детина слушал старичка, и у него увлажнились глаза. Пудовые кулаки его сами собой сжимались на столе.
— Ты тоже поедешь со мной, — заявил он.
— Я? Поеду! — Старичок пристукнул сухим кулачком по столу. — Мы из нее певицу сделаем! Я понимаю в этом толк.
К ним подошла официантка.
— Товарищи, что тут у вас? Кричите… Вы же не в лесу, верно?
— Спокойно, — сказал детина. — Мы все понимаем.
— С вас получить можно? — обратилась официантка к старичку.
— Спокойно, — сказал старичок. — Продолжайте заниматься своим делом.
Официантка удивленно посмотрела на него и ушла.
— Я всю жизнь хотел быть сильным и помогать людям, но у меня не получилось — я слаб.
— Ничего, — сказал детина. — Ты видишь? — Показал кулак. — Со мной не пропадешь: с ходу любого укокошу.
— Ах, как я бездарно прожил, Ваня! Как жалко… Я даже не любил — боялся любить, ей-богу.
— Почему?
Старичок не слушал детину, говорил сам.
— А была вот такая же и тоже пела… Ужасно пела! И я так же сидел и слушал. Ее тоже надо было спасти. Там были офицеры… Это давно было. Красавцы!.. Тьфу! — Старичок затряс головкой. — Лучше бы я ошибался, лучше бы пил, — может, смелее был бы. Я же ни разу в жизни не ошибся, Ваня! — Он стукнул себя в грудь, помигал подслеповатыми глазами. — Ни одной штуки за всю жизнь не выкинул. Ты можешь поверить?
— А что тут плохого?
— Ни одного проступка — это отвратительно. Это ужасно! Когда меня жалели, мне казалось — любят, когда сам любил — я рассуждал и боялся.
— Лишка выпил, батя, — сказал парень. — Закусывай.
— Ты не понимаешь — это хорошо. Не надо понимать такие вещи.
— В Сибирь-то поедем?
— Поедем. Я допью это?
— Пей, — разрешил детина.
Старичок допил коньяк, трахнул рюмку об пол. Она со звоном разлетелась. А сам лег грудью на стол и заплакал.
К их столику шли официантки и швейцар. Детина, прищурившись, спокойно смотрел на них. Он был готов защищать старичка. Ему даже хотелось, чтоб его нужно было защищать.
— В чем дело?
— В шляпе. Мы едем в Сибирь, — угрожающе сказал детина.
— Хорошо. А зачем же хулиганить?
— Мы не хулиганим, мы слушаем, как здесь поют.
— Она же бездарно поет, Ваня! Это ужасно, как она поет, — сказал старичок сквозь слезы. — Ты рявкаешь лучше. Талантливее. Она же не умеет петь. Но не в этом дело. Совсем не в этом…
— Кто будет платить за рюмку?
— Я, — ответил детина, с изумлением глядя на старичка. — Я плачу за все.
Пока официантка рассчитывалась с парнем, старичок, уронив на руки полированную головку, плакал тихонько. И бормотал:
— Ах, Ваня, Ваня… зверь ты мой милый… Как рявкнул! Орел!.. Улетим в тайгу. Улетим… В Сибирь!
— Кто это, не знаете? — тихонько спросила официантка.
— Это… — Парень подумал. — Это крупный интеллигент. Он сейчас на пенсии.
Официантка с жалостью посмотрела на старичка.
— Он часто здесь бывает, но никогда не пил. А сегодня чего-то… Уведите его, а то попадет куда-нибудь.
Детина ничего не сказал на это, встал, взял старичка под руку и повел. Старичок не сопротивлялся, только спросил:
— Куда, Ваня?
— Ко мне в номер. А завтра в Сибирь.
Дежурная по этажу заартачилась, не пускала в номер со старичком. Детина держал старичка; повернулся к ней боком и сказал:
— Достаньте в брюках, в кармане, деньги. Берите, сколько надо, только не вякайте.
Дежурная глубоко возмутилась, отдала ключ, но предупредила:
— Завтра же вас здесь не будет!
— Завтра мы в Сибирь уезжаем.
— В Сибирь, Ваня!.. Я хоть помру по-человечески, — бормотал старичок. — Знаешь, не надо ключом — дай ногой разок, — попросил он. — Умоляю: садани хорошенько. Мы потом заплатим.
— Спокойно, — гудел детина. — Спокойно, батя. Вот раздухарился-то!.. Указ же вышел — нам с ходу счас по пятнадцать суток заделают.
— Не бойся!
Детина отомкнул номер, бережно положил старичка на кровать, снял с него туфли, хотел было снять пиджак, но старичок почему-то запротестовал.
— Не надо, я так. Не жалею, не зову, не плачу…
— Ладно, — согласился парень. — Спи. — Выключил свет и лег на диван.
— В Сибирь, Ваня? — спросил старичок.
— Завтра. А сегодня спать надо.
— Спим. Ах, Ваня, Ваня…
— Спи, батя.
…Утром детина нашел на столе записку.
«Ваня, я не могу с тобой в Сибирь. Спасибо за все. Прощай».
Старичка нигде не было. Сказали: ушел рано утром.
Страдания молодого Ваганова
Майя писала, что ее семейная жизнь «дала трещину», что она теперь свободна и хотела бы использовать свой отпуск на то, чтобы хоть немного повидать страну — поездить. В связи с этим спрашивала: «Милый Жора, вспомни нашу старую дружбу, встреть меня на станции и позволь пожить у тебя с неделю — я давно мечтала побывать в тех краях. Можно?» Дальше она еще писала, что у нее была возможность здорово переосмыслить свою жизнь и жизнь вокруг, что она теперь хорошо понимает, например, его, Жоркино, упорство в учебе и то, с какой легкостью он, Жорка, согласился ехать в такую глухомань… «Ну-ну-ну — легче, матушка, легче, — с удовлетворением думал молодой Ваганов. — Подожди пока цыпляток считать».
Вот с этим-то письмом в портфеле и шел сейчас к себе на работу молодой Ваганов. Предстояло или на работе, если удастся, или дома вечером дать ответ Майе. И он искал слова и обороты, какие должны быть в его письме, в письме простом, великодушном, умном. Искал он такие слова, находил, отвергал, снова искал… А сердце нет-нет да подмоет: «Неужели же она моей будет? Ведь не страну же она, в самом деле, едет повидать, нет же. Нужна ей эта страна, как…»
Целиком занятый решением этой волнующей загадки в своей судьбе, Ваганов прошел в кабинет, сразу достал несколько листов бумаги, приготовился писать письмо. Но тут дверь кабинета медленно, противно заныла… В проем осторожно просунулась стриженая голова мужчины, которого он мельком видел сейчас в коридоре на диване.
— Можно к вам?
Ваганов мгновение помедлил и сказал, не очень стараясь скрыть досаду:
— Входите.
— Здравствуйте. — Мужчине этак под пятьдесят, поджарый, высокий, с длинными рабочими руками, которые он не знал куда девать.
— Садитесь, — велел Ваганов. И отодвинул листы в сторону.
— Я тут… это… характеристику принес, — сказал мужчина. И, обрадовавшись, что нашел дело рукам, озабоченно стал доставать из внутреннего кармана пиджака нечто, что он называл характеристикой.
— Какую характеристику?
— На жену. Они тут на меня дело заводют… А я хочу объяснить…
— Вы Попов?
— Ага.
— А что вы объяснять-то хотите? Вы объясните, почему вы драку затеяли? Почему избили жену и соседа? При чем тут характеристика-то?
Попов уже достал характеристику и стоял с ней посреди кабинета. Когда-то он, наверно, был очень красив. Он и теперь еще красив: чуть скуласт, нос хищно выгнут, лоб высокий, чистый, взгляд прямой, честный… Но, конечно, помят, несвеж, вчера выпил изрядно, с утра кое-как побрился, наспех ополоснулся… Эхма!
— Ну-ка, дайте характеристику.
Попов подал два исписанных тетрадных листка, отшагнул от стола опять на середину кабинета и стал ждать. Ваганов побежал глазами по неровным строчкам… Он уже оставил это занятие — веселиться, читая всякого рода объяснения и жалобы простых людей. Как думают, так и пишут, ничуть это не глупее какой-нибудь фальшивой гладкописи, честнее, по крайней мере.
Ваганов дочитал.
— Попов… это ведь не меняет дела.
— Как не меняет?
— Не меняет. Вот вы тут пишете, что она такая-то и такая-то — плохая. Допустим, я вам поверил. Ну и что?
— Как же? — удивился Попов. — Она же меня нарочно посадила! На пятнадцать суток-то. Посадила, а сама тут с этим… Я же знаю. Мне же Колька Королев все рассказал. Да я и без Кольки знаю… Она мне сама говорила.
— Как говорила?