Помоги проекту - поделись книгой:
— Вань, — чуть не со слезами взмолилась мать. — Господи, господи…
— Садись, — велел Ванька чуть осевшим голосом. — Садись вот сюда. Рассказывай, как там?..
Красноглазый на какое-то короткое время оторопел, потом пришел в движение и подал громкий голос тревоги.
— Стигнеев! Лизавета Сергеевна!.. — закричал он. — Ко мне! Тут произвол!.. — И он, растопырив руки, как если бы надо было ловить буйнопомешанного, пошел на Ваньку. Но Ванька сидел на месте, только весь напружинился и смотрел снизу на красноглазого. И взгляд этот остановил красноглазого. Он оглянулся и опять закричал: — Стигнеев!
Из боковой комнаты, из двери выскочил квадратный Евстигнеев в белом халате, с булочкой в руке…
— А? — спросил он, не понимая, где тут произвол, какой произвол.
— Ко мне! — закричал красноглазый. И, растопырив руки, стал падать на Ваньку.
Ванька принял его… Вахтер отлетел назад. Но тут уже и Евстигнеев увидел «произвол» и бросился на Ваньку.
…Ваньку им не удалось сцапать… Он не убегал, но не давал себя схватить, хоть этот Евстигнеев был мужик крепкий и старались они с красноглазым во всю силу, а Ванька еще стерегся, чтоб поменьше летели стулья и тумбочки. Но все равно, тумбочка вахтерская полетела, и с нее полетел графин и раскололся. Крик, шум поднялся… Набежало белых халатов. Прибежал Сергей Николаевич, врач Ванькин… Красноглазого и Евстигнеева еле-еле уняли. Ваньку повели наверх. Сергей Николаевич повел. Он очень расстроился.
— Ну как же так, Иван?..
Ванька, напротив, очень даже успокоился. Он понял, что сейчас он поедет домой. Он даже наказал матери, чтоб она подождала его.
— На кой черт ты связался-то с ним? — никак не мог понять молодой Сергей Николаевич. Ванька очень уважал этого доктора.
— Он мать не пустил.
— Да сказал бы мне, я бы все сделал! Иди в палату, я ее приведу.
— Не надо, мы счас домой поедем.
— Как домой? Ты что?
Но Ванька проявил непонятную ему самому непреклонность. Он потому и успокоился-то, что собрался домой. Сергей Николаевич стал его уговаривать в своем кабинете… Сказал даже так:
— Пусть твоя мама поживет пока у меня. Дня три. Сколько хочет! У меня есть где пожить. Мы же не довели дело до конца. Понимаешь? Ты просто меня подводишь. Не обращай внимания на этих дураков! Что с ними сделаешь? А мама будет приходить к тебе…
— Нет, — сказал Ванька. Ему вспомнилось, как мать униженно просила этого красноглазого… — Нет. Что вы!
— Но я же не выпишу тебя!
— Я из окна выпрыгну… В пижаме убегу ночью.
— Ну-у, — огорченно сказал Сергей Николаевич. — Зря ты.
— Ничего. — Ваньке было даже весело. Немного только жаль, что доктора… жалко, что он огорчился. — А вы найдете кого-нибудь еще с язвой… У окна-то лежит, рыжий-то, у него же тоже язва.
— Не в этом дело. Зря ты, Иван.
— Нет. — Ваньке становилось все легче и легче. — Не обижайтесь на меня.
— Ну, что ж… — Сергей Николаевич все же очень расстроился. — Так держать тебя тоже бесполезно. Может, подумаешь?.. Успокоишься…
— Нет. Решено.
Ванька помчался в палату — собрать кой-какие свои вещички.
В палате его стали наперебой ругать:
— Дурак! Ты бы пошел…
— Ведь тебя бы вылечили здесь, Сергей Николаевич довел бы тебя до конца.
Они не понимали, эти люди, что скоро они с матерью сядут в автобус и через какой-нибудь час Ванька будет дома. Они этого как-то не могли понять.
— Из-за какого-то дурака ты себе здоровье не хочешь поправить. Эх ты!
— Надо человеком быть, — с каким-то мстительным покоем, даже, пожалуй, торжественно сказал Ванька. — Ясно?
— Ясно, ясно… Зря порешь горячку-то, зря.
— Ты бы полтинник сунул ему, этому красноглазому, и все было бы в порядке. Чего ты?
Ванька весело со всеми попрощался, пожелал всем здоровья и с легкой душой поскакал вниз.
Надо было еще взять внизу свою одежду. А одежду выдавал как раз этот Евстигнеев. Он совсем не зло посмотрел на Ваньку и с сожалением даже сказал:
— Выгнали? Ну вот…
А когда выдавал одежду, склонился к Ваньке и сказал негромко, с запоздалым укором:
— Ты бы ему копеек пятьдесят дал, и все — никакого шуму не было бы. Молодежь, молодежь… Неужели трудно догадаться?
— Надо человеком быть, а не сшибать полтинники, — опять важно сказал Ванька. Но здесь, в подвале, среди множества вешалок, в нафталиновом душном облаке, слова эти не вышли торжественными; Евстигнеев не обратил на них внимания.
— Ботинки эти? Твои?
— Мои.
— Не долечился и едешь…
— Дома долечусь.
— До-ома! Дома долечисся…
— Будь здоров, Иван Петров! — сказал Ванька.
— Сам будь здоров. Попросил бы врача-то… может, оставют. Зря связался с этим дураком-то.
Ванька не стал ничего объяснять Евстигнееву, а поспешил к матери, которая небось сидит возле красноглазого и плачет.
И так и было: мать сидела на скамеечке за вахтером и вытирала полушалком слезы. Красноглазый стоял возле своей тумбочки, смотрел в коридор — на прострел. Стоял прямо, как палка. У Ваньки даже сердце заколотилось от волнения, когда он увидел его. Он даже шаг замедлил — хотел напоследок что-нибудь сказать ему. Покрепче. Но никак не находил нужное.
— Будь здоров! — сказал Ванька. — Загогулина.
Красноглазый моргнул от неожиданности, но головы не повернул — все смотрел вдоль своей вахты.
Ванька взял материну сумку, и они пошли вон из хваленой-перехваленой горбольницы, где, по слухам, чуть ли не рак вылечивают.
— Не плачь, — сказал Ванька матери. — Чего ты?
— Нигде ты, сынок, как-то не можешь закрепиться, — сказала мать свою горькую думу. — Из ФЗУ тада тоже…
— Да ладно!.. Вались они со своими ФЗУ. Еще тебе одно скажу: не проси так никого, как давеча этого красношарого просила. Никогда никого не проси. Ясно?
— Много так сделаешь — не просить-то!
— Ну… и так тоже нельзя. Слушать стыдно.
— Стыдно ему!.. Мне вон счас гумажки собирать на пенсию — побегай-ка за имя, да не попроси… Много соберешь?
— Ладно, ладно… — Мать никогда не переговорить. — Как там, дома-то?
— Ничо. У себя-то будешь долеживать?
— Та-а… не знаю, — сказал Ванька. — Мне уже лучше.
Через некоторое время они сели у вокзала в автобус и поехали домой.
Хахаль
Сашка работал на стройке, жил в общежитии, в комнате на двоих… Сашка шумно обрадовался гостю.
Сидели втроем, беседовали о том, о сем, о заработках.
— Сколько в среднем выходит? — спросил Костя.
— Сто пятьдесят самое большое… Больше не дадут заработать.
— Ну, братцы!.. Надо совесть иметь. Я техникум кончил, работаю завгаром и то столько не получаю.
— Сравнил! — только и сказали строители. — Город — это город.
— Как мои там? — поинтересовался Сашка.
— Давно их не видел… Сеструху, правда, видел раза два. Ничего вроде. Ты в отпуск-то приедешь?
— Не знаю. Пошли похахалим?
— Как это?
— Ну как?.. У меня одна есть, скажем ей, она приведет еще. А чего вечер зря пропадать будет. Пошли.
Костя женился лет пять назад и ни разу еще не изменил жене, даже как-то не думал об этом. Да и случая не было подходящего.
— Хм…
— Что? Пойдем?
— Нет, я ничего. Пошли.
Пошли. Это оказалось рядом — тоже общежитие, тоже с комнатами на двоих. «Во житуха-то! — подумал Костя. — И ходить далеко не надо».
Сашкин товарищ отвалил куда-то наособицу, а Сашка и Костя постучали в дверь, обитую дерматином.
— Пообивают двери — все казанки посшибаешь об эти скобки, — недовольно заметил Сашка. — Обили дверь — значит, проведи звонок! Так я понимаю. Нет, звонок стоит денюжку — пусть люди пальцы сшибают.
— Хахали. Ходят-то…
— А?
— Не люди, а хахали.
— К ним не одни хахали ходят. — Сашка опять постучал.
За дверью молчание.
— Может, нет дома?
— Дома. Голые ходят. — Сашка еще постучал в железную скобочку. И поморщился.
— Кто? — тоненько спросили из-за двери.
— Мы! — тоже тоненько, передразнивая голосок, откликнулся Сашка.
— Сейчас!
— Я ж говорю, голые ходят.
— Почему голые-то?
— Ну, с работы пришли… Переодеваются, умываются.
— Тоже на стройке работают?
— Но.
— Может, мы не вовремя?
Поделиться книгой: