Биография, творчество

39. Ацилий тайно бежал из города. Когда домашний раб выдал его солдатам, Ацилий, пообещав им еще большую сумму денег, убедил их послать некоторых из их среды к своей жене с условленными знаками, которые сам им вручил. Жена предложила им все свои украшения, сказала, что дает их с тем, чтобы они, в свою очередь, сдержали свое обещание, но не уверена, сдержат ли они его. И в любви к мужу она не оказалась обманутой: солдаты наняли судно для Ацилия и доставили его в Сицилию. Лентула, тайно бежавшего в Сицилию, жена просила взять ее с собой и с этой целью не спускала с него глаз. Он не желал, чтобы она подвергалась опасности наравне с ним. Будучи назначен Помпеем претором, он сообщил жене, что он спасся и состоит претором. Она, узнав, где находится муж, убежала из-под надзора матери с двумя рабами, с которыми благополучно совершила трудный путь под видом рабыни и вечером из Регия переправились в Мессину. Легко разыскав преторскую палатку, она застала Лентула не в пышной обстановке претора, но с непричесанными волосами, лежащим на земле, в неприглядных условиях, все это из-за тоски по жене.

40. Апулею жена пригрозила, что выдаст его, если он бежит один. И вот против воли он взял ее с собою. Помогло ему в бегстве, которого никто не подозревал, то обстоятельство, что он отправился в путь вместе с женой, рабами и рабынями, на глазах у всех. Жена Анция завернула его в постельный мешок и поручила носильщикам за плату доставить его из дома к морю, откуда он и убежал в Сицилию. Жена Регина своего мужа ночью спустила в канал для стока нечистот, куда днем солдаты не решились войти из-за зловония; в следующую же ночь она нарядила его угольщиком и велела гнать перед собой осла, нагруженного углем, сама же, сидя в носилках, подвигалась впереди него на коротком расстоянии. Одному из воинов возле ворот носилки показались подозрительными, и он стал их обыскивать. Регин испугался и, прикинувшись одним из пешеходов, просил солдата оставить женщин в покое. Тот ответил ему как угольщику, грубо, но скоро узнал его — он прежде как-то был в походе под его начальством в Сирии — и сказал: «Иди себе спокойно, император, ибо мне приличествует и теперь так тебя называть». Своего мужа, Капония, выпросила себе его жена у Антония, бывшая до тех пор целомудренною, она так одно несчастье исцелила другим.

41. Сын Геты представился, будто он сжигает во дворе дома труп повесившегося отца. Тайком он держал отца в недавно приобретенном имении. Там старик, чтобы быть незамеченным, надел кожаную повязку на один глаз. Когда наступил мир, он снял повязку, но глаз от бездействия уже потерял способность видеть. Оппия, желавшего вследствие своей немощной старости остаться на месте, сын нес на своих плечах по Риму, пока не доставил его за ворота; во время остального пути до Сицилии он вел его или нес и таким образом доставил на место; никто ничего не заподозрил и не подшучивал при виде этой сцены. Ведь и Эней, как пишут, возбудил уважение в врагах, когда нес на плечах отца. Впоследствии народ, восхваляя подвиг юноши, избрал его эдилом. Так как вследствие конфискации имущества у него не было средств для покрытия издержек по должности, то ремесленники исполняли требуемую должностью работу даром, и каждый из зрителей бросал на арену какую хотел монету, так что он снова стал зажиточным человеком. На могильной плите Арриана согласно его завещанию было высечено: «Погребенный здесь был осужден на смерть, а сын его, неосужденный, спас его и бежал вместе с ним».

42. Было два Метелла: сын и отец. Из них отец, будучи полководцем у Антония, в битве при Акциуме попал в плен, но не был опознан. Сын его, принимавший участие в войне на стороне Цезаря, также командовал частью войска в сражении при Акциуме. В то время как Цезарь осматривал на Самосе пленных, сын восседал вместе с ним, а старика-отца подвели к ним с растрепанными волосами, в жалком виде, грязного и вследствие всего этого потерявшего свой прежний облик. Как только он был назван глашатаем в списке пленных, сын соскочил с помоста и, с трудом узнав отца, с плачем обнял его. Потом, сдерживая рыдания, он сказал Цезарю: «Он был тебе врагом, Цезарь, я же — союзником. Тебе надлежит его подвергнуть казни, меня же наградить. И вот я прошу тебя или сохранить жизнь отца ради меня или же предать смерти за него». Сострадание охватило всех присутствовавших, и Цезарь согласился пощадить Метелла, хотя тот и был его злейшим врагом и много раз с презрением отвергал многочисленные дары, предлагаемые ему Цезарем, если он перейдет от Антония к нему.

43. Рабы Марка благодаря своей преданности к нему и счастливой судьбе во все время действия проскрипционных списков скрывали его внутри дома. Когда объявлена была амнистия, он вышел из дома, словно из изгнания. Гирций, бежав из города вместе с домашними рабами, бродил по Италии, освобождая арестованных и собирая вокруг себя беглецов, опустошая сначала маленькие города, потом и большие, пока не стал во главе достаточно значительного отряда и не покорил племя бруттиев. Когда против него отправлено было войско, он со всею своею свитою предался Помпею. За Рестионом, думавшим, что он бежит один, следовал незаметным образом домашний раб, некогда выросший в его доме и видевший от него много добра, а потом за нерадивость заклейменный. Этот раб, представ перед господином, отдыхавшим среди болота, испугал его своим появлением. Раб сказал находившемуся в страхе Рестиону, что он не чувствует своего теперешнего клейма, но помнит больше о прошлых благодеяниях. Укрыв господина в какой-то пещере, он стал работать и, насколько мог, доставлял ему пищу. Когда у солдат, очутившихся вблизи пещеры, возникло подозрение насчет Рестиона и они направились к нему, раб, смекнув, последовал за ними и, забежав вперед, убил какого-то старика, шедшего по дороге, и отрубил ему голову. Когда же изумленные солдаты задержали его как убийцу прохожего, он сказал: «Я умертвил Рестиона, моего господина, наложившего на меня вот это клеймо». И они, отняв у него голову, чтобы получить награду, поспешили обратно в Рим. Раб же, уведя хозяина из пещеры, отплыл вместе с ним в Сицилию.

44. Аппий отдыхал на своей вилле, когда к нему ворвались солдаты. Раб одел его в свою одежду, сам же, улегшись на постель, как если бы он был господин, добровольно принял смерть вместо него, стоявшего вблизи под видом раба. Когда солдаты заняли дом Менения, раб сел в носилки господина и был вынесен другими рабами, соучастниками всего дела, после чего он и был, согласно его воле, убит вместо Менения, а тот бежал в Сицилию. Вольноотпущенник Виния Филемон, живший в роскошном доме, спрятал Виния в центре дома в железном ящике, какой римляне обыкновенно держат для денег или книг; по ночам он приносил Винию пищу вплоть до наступления гражданского мира. Другой вольноотпущенник, охранявший надгробный памятник своего господина, укрыл тут же, вместе с отцом, и сына его, приговоренного к смерти. Лукреций, скитавшийся с двумя верными рабами, испытывая недостаток пищи, направился в Рим к жене, его несли на носилках рабы, как больного. Так как у одного из несших сломалась голень, он пошел пешком, положив руку на плечо другого. Находясь у ворот в том самом месте, где отец его, проскрибированный Суллой, был захвачен, он увидел бегущий отряд солдат. Испуганный зловещим совпадением места, он укрылся вместе с рабами в склепе. Когда кладбищенские грабители стали обыскивать гробницы, раб добровольно дал им себя ограбить, а Лукреций тем временем убежал к воротам. Обождав здесь раба, Лукреций поделился с ним одеждой и явился к жене. Он был укрыт ею на двойной крыше в пролете, пока некоторым не удалось добиться от триумвиров прощения для него. Впоследствии, при восстановлении мира, он стал консулом.

45. Сергий скрывался у самого Антония, пока последний не уговорил консула Планка внести предложение о возвращении его. В благодарность за это Сергий впоследствии, во время распри между Цезарем и Антонием, когда сенат ставил на голосование объявить Антония врагом отечества, лишь один открыто противился этому. Таким образом он спасся. Помпоний облачился в одеяние претора, а рабов нарядил в одежды, полагающиеся прислужникам претора по его должности. Он проследовал через весь город как претор — в сопровождении ликторов, будучи тесно окружен прислужниками, чтобы его не узнали другие. Сев у ворот в государственную колесницу, он отправился во внутреннюю часть Италии, причем все принимали его и провожали как претора, отправленного триумвирами к Помпею для заключения мира, пока на государственной триреме Помпоний не переправился к нему.

46. Апулей и Арунций, выдававшие себя за центурионов, а рабов своих нарядившие солдатами, проскочили через ворота в качестве центурионов, преследующих других. Во время дальнейшего следования они разделились и стали освобождать арестованных, собирали вокруг себя беглецов, потом, когда у каждого из них образовался достаточно сильный отряд, они достали военные знамена и оружие, что их отряду придавало вид настоящего войска. Так как каждый из них, центурионов, направлялся к морю, то однажды, расположившись на стоянку около какого-то холма, они с великим страхом смотрели друг на друга. На заре, спустившись с холма, каждый из них решил, что противная сторона — это войско, посланное против него, и, двинувшись навстречу друг другу, вступили в бой. Наконец, они узнали свою ошибку, бросили оружие, оплакивали происшедшее и обвиняли злой рок, во всем их преследующий. После этого один отплыл к Бруту, другой к Помпею. Один вместе с Помпеем возвратился, другой, по поручению Брута, управлял Вифинией, а после смерти Брута передал провинцию Антонию и был возвращен на родину.

Вольноотпущенник Вентидия связал его тотчас же после проскрипции, с целью якобы передать его палачам. Ночью он склонил на свою сторону рабов, переодел их воинами и вывел таким образом господина, как центуриона, за город. Они прошли всю Италию вплоть до Сицилии и часто располагались на отдыхе вместе с другими центурионами, разыскивавшими Вентидия.

47. Один гражданин, включенный в списки, был скрыт в гробнице своим вольноотпущенником. Так как он не мог выносить зловещего вида могилы, вольноотпущенник поместил его в плохой наемной комнате. Поблизости жил солдат, и гражданин не перенес этого страшного соседства. Вдруг он проявил после робости удивительное мужество: он остригся и стал руководить школой в самом Риме до наступления мирного времени. Эдил Волузий попал в проскрипционные списки; у него был друг, участник мистерий Исиды, он выпросил у него культовое одеяние и, надев на себя полотняное, доходящее до ног платье, нацепил собачью голову и в таком виде пробрался, якобы совершая таинства, к Помпею. Каленцы охраняли с оружием в руках своего согражданина Ситтия, много для них израсходовавшего благодаря своему исключительному богатству. Каленцы с угрозами сдерживали рабов, отражали солдат от стен города до тех пор, пока, с ослаблением смуты, не послали делегатов к триумвирам ходатайствовать за Ситтия и не добились того, чтобы он, не имея права жить в остальной Италии, оставался в своем родном городе. Так Ситтий первый или даже единственный человек находился в изгнании в своем родном городе. Варрон, философ и историк, с честью участвовавший в походе и командовавший войском, быть может, именно поэтому, как враг единовластия, подвергся проскрипции. Когда его родственники соревновались между собой в том, кому из них приютить его у себя, восторжествовал Кален; он спрятал его в вилле, где Антоний обычно останавливался во время путешествия: но ни один из рабов Варрона и Калена не донес, что Варрон скрывается в вилле.

48. Виргиний, человек красноречивый, указывал своим рабам, что если они убьют его из-за небольшого и к тому же неизвестного количества денег, они понесут всю тяжесть преступления и будут испытывать сильный страх относительно будущего, если же спасут его, они стяжают себе благочестивую славу и добрые надежды, а затем получат и деньги в гораздо большем количестве и более надежные. Рабы бежали вместе с ним, как если бы он был также раб, а когда господин их был опознан в городе, защищали его от солдат. Будучи схвачен последними, он и их убедил в том, что они хотят убить его не из вражды, но только ради денег. Деньги же, более надежные и более крупные, они получат, если проводят его до моря; жена обещала доставить ему туда судно и деньги. Солдаты, поверив этому, проводили его до моря. Так как Виргиний замешкался, она, решив, что он уже отправился по морю к Помпею, согласно уговору, отправилась обратно, оставив, однако, на берегу раба, чтобы тот сообщил о всем происшедшем Виргинию. Увидев его, раб побежал навстречу господину и, указав на корабль, еще видневшийся, рассказал о жене, деньгах и о причине, по которой он был оставлен на берегу. Солдаты опять всему поверили и, так как Виргиний просил их подождать, пока он вызовет обратно жену, или же последовать с ним к ней за деньгами, они, сев на судно, стали усердно грести и доставили его в Сицилию. Там, получив обещанное, они уже не покидали его, а служили ему до наступления мира. У Ребила судовладелец, взявший его на корабль, чтобы перевезти в Сицилию, потребовал денег, грозя донести на него, если не получит их. Но тот, как поступил и Фемистокл во время своего бегства, в свою очередь пригрозил, что донесет, так как он за деньги везет осужденного. Тогда судовладелец испугался и доставил его невредимым к Помпею.

49. Марк за то, что он был легатом Брута, был внесен в списки. Будучи захвачен после поражения Брута, он прикинулся рабом и его купил Барбула. Видя, что он человек толковый, он поставил его над остальными рабами и поручил ему заведование деньгами. Так как Марк был действительно во всем смышлен и разумен и выделялся по своему развитию среди рабов, Барбула относился к нему подозрительно. Однако он старался внушить ему надежду, что если он признается, что является одним из осужденных на смерть, он будет содействовать его спасению. Марк настойчиво отнекивался, выдумывая свое происхождение и имя своих прежних господ; тогда Барбула взял Марка с собою в Рим в надежде, что если он действительно из проскрибированньк, то побоится туда поехать. Но он последовал за господином. У ворот один из шедших навстречу Барбуле друзей, заметив, что Марк в качестве раба стоит возле него, тайно сообщил Барбуле о нем. Тот через Агриппу упросил Цезаря, и Марк был исключен из списка и сделался другом Цезаря. Немного времени спустя он занимал пост военачальника в битве против Антония при Акциуме; Барбула же командовал в войске последнего. Одинаковая судьба постигла обоих. Дело в том, что Барбула после поражения Антония, будучи взят в плен, прикинулся рабом, и Марк купил его, как бы не зная его. Рассказав все Цезарю, он просил за него и добился того, что ответил одинаковым образом Барбуле. Сходную судьбу разделили они впоследствии: оба они одновременно были консулами в Риме.

50. К Бальбину, бежавшему и потом возвратившемуся назад вместе с Помпеем, а немногим спустя бывшему консулом, обратился со следующей просьбой Лепид, при Цезаре сделавшийся из могущественного человека частным лицом. Меценат обвинил сына Лепида в заговоре против Цезаря, а также обвинял и его мать в укрывательстве. Самого Лепида, как потерявшего всякую силу, он ни во что не ставил. Мать молодого Лепида, требовал Меценат, как женщину не нужно уводить в качестве пленной, но надо было поручиться консулу, что она желает отправиться к Цезарю, молодого же Лепида Меценат послал к Цезарю в Акциум. Так как никто не брал на себя такого ручательства, Лепид часто обивал пороги Бальбина и часто являлся к нему в трибунал, где он производил суд; но так как Лепида постоянно отталкивали оттуда служители, ему удалось сказать только: «Сами обвинители свидетельствуют о моей невиновности, заявляя, что я не был соучастником жены или сына. Тебя я не поместил в проскрипционные списки, а сейчас сам стою гораздо ниже проскрибированных. Посмотри на превратности человеческой судьбы и на меня, стоящего теперь перед тобою в качестве просителя, позволь мне дать ручательство в том, что жена моя явится на суд к Цезарю, или позволь мне отправиться с нею к нему». Лепид еще не окончил своей речи, как на Бальбина такая перемена судьбы произвела столь сильное впечатление, что он освободил жену Лепида от поручительства.

51. Цицерон младший, сын Цицерона, послан был заблаговременно отцом, предвидевшим все эти события, в Грецию. Из Греции он направился к Бруту, а после смерти последнего прибыл к Помпею; у обоих он пользовался уважением, исполняя должности военачальника. Позже Цезарь, чтобы загладить предательство сына к своему отцу, назначил Цицерона младшего авгуром, а вскоре после этого — консулом и проконсулом Сирии. Этот-то Цицерон, в бытность свою консулом, читал вслух перед народом письмо Цезаря о поражении Антония при Акциуме и положил письмо на ту самую кафедру, на которой прежде лежала голова его отца. Аппий разделил свое состояние между рабами и отплыл с ними в Сицилию. Захваченные бурей, рабы, зарясь на деньги, поместили Аппия в лодку, перенеся его туда будто бы для большей безопасности. Случилось так, что тот, против ожидания, доплыл до Сицилии в лодке, а они погибли при кораблекрушении. Публий, казначей Брута, не согласившийся, несмотря на убеждения приверженцев Антония, выдать Брута, попал из-за этого в списки. Вернувшись, он сделался другом Цезаря, и когда однажды Цезарь собирался посетить его, поставил перед ним изображение Брута, за что и был осыпан похвалами Цезарем. Вот каковы были в основном неожиданные случаи с некоторыми осужденными на смерть — случаи гибели или спасения. Многие другие случаи я опустил.

52. В то время как происходили в Риме эти события, в провинциях из-за тех же междоусобий шли потрясающие войны. Из них более крупными были войны в Африке между Секстием и Корнифицием, в Сирии между Кассием и Долабеллой, в Сицилии — борьба с Помпеем. Много бедствий выпало на долю городов вследствие военной их оккупации. Если опустить более мелкие, то самыми крупными из этих городов и по своему значению самыми известными были Лаодикея, Тарс, Родос, Патары и Ксанф. Судьба каждого из них, чтобы упомянуть в общей сводке о самом важном, была следующая.

53. Часть Африки, отнятую римлянами у карфагенян, называют они старой Африкой; ту же, которою владел Юба, они захватили позднее1, при Гае Цезаре, и поэтому называют ее новой Африкой или Нумидией. Секстий, правивший Нумидией при Цезаре, потребовал от Корнифиция, чтобы тот уступил ему старую Африку, так как при дележе между триумвирами Цезарю досталась вся Африка2. Но тот ответил, что о дележе, устроенном триумвирами между собою, он не знает, а власть, полученную им от сената, не уступит другому лицу без распоряжения сената. Из-за этого-то возгорелась война между Секстием и Корнифицием. У Корнифиция было тяжеловооруженное и более многочисленное войско, у Секстия же — легковооруженное и более малочисленное. Произведя набег на внутренние владения Корнифиция, Секстий их присоединил к своим и, будучи осажден Вентидием, полководцем Корнифиция, с прибывшими с ним превосходящими силами, отражал его атаки. Лелий, другой полководец Корнифиция, опустошал провинцию самого Секстия и, обложив Цирту, стал осаждать ее.

54. Каждая сторона посылала послов касательно союза к царю Арабиону и так называемым ситтианцам, которые стали так называться по следующему случаю. Ситтий, не дождавшись разбора своего дела в суде в Риме, бежал. Собрав войско в самой Италии и в Испании, он переправился в Африку и оказывал военную помощь африканским царям, враждовавшим друг с другом, примыкая то к одному, то к другому из них. Так как те, к которым Ситтий присоединялся, постоянно одерживали победы, то Ситтий стяжал себе славу, а войско его оказалось блестяще обученным. Впоследствии он сражался на стороне Гая Цезаря, когда тот преследовал помпеянцев в Африке, убил Сабурру, полководца знаменитого Юбы, за что и получил в дар от Цезаря землю Масиниссы3, правда не всю, но лучшую часть ее. Масинисса был отцом упомянутого выше Арабиона и союзником Юбы. Его землю Цезарь подарил этому Ситтию и Бокху, царю мавританцев. Ситтий свою часть разделил между своими воинами. Арабион тогда бежал в Испанию к сыновьям Помпея. После убийства Цезаря4 он возвратился в Африку, посылая Помпею младшему различные вспомогательные африканские войсковые части в Испанию и получая их обратно обученными военному делу; он отнял у Бокха землю и коварным образом уничтожил Ситтия. Сочувствуя помпеянцам, он, тем не менее, всегда уклонялся от присоединения к их партии, как не пользующейся никаким успехом, и примкнул к Секстию, через которого добивался расположения Цезаря. Присоединились также и ситтианцы к Цезарю, будучи верными отцовской дружбе в силу исконной привязанности к Цезарю.

55. Воспрянув благодаря этому духом, Секстий прорвал осаду и начал сражение5. После гибели Вентидия, когда армия обратилась в бегство вследствие отсутствия у нее командира, Секстий преследовал бегущих, убивая или захватывая их живьем. Узнав об этом, Лелий снял осаду Цирты и двинулся к Корнифицию. Секстий же, увлеченный происшедшим успехом, направился против самого Корнифиция в Утику и расположился против него, хотя у того и было больше войска. Секстий приказал Арабиону завязать кавалерийский бой с фронтом Лелия, которого Корнифиций выслал с всадниками на разведку, а сам с отборной пехотой двинулся против фланга кавалерии и, врезавшись в строй, расстроил ряды. Тогда Лелий, не будучи еще побежден, но из страха быть отрезанным вследствие своего одиночества, занял холм, лежащий тут же, Арабион же, преследуя его по пятам, умертвил многих и окружил холм. При виде этого Корнифиций выступил с более многочисленным войском на помощь Лелию. Но очутившись в тылу у него, Секстий атаковал его, и Корнифиций, повернув фронт, с большими потерями отражал натиск.

56. Тем временем Арабион, послав мужей опытных взобраться по крутизне, тайно проник в лагерь Корнифиция. Командир Росций при взятии фортификационного вала отдался на смерть одному из своих подчиненных и был убит. Корнифиций же, теснимый в сражении, хотел было пробраться к Лелию на холм, не зная еще о судьбе своего лагеря. Но в то время как он поднимался на холм, всадники Арабиона догнали его и умертвили. Видя с верхушки холма все происшедшее, Лелий сам лишил себя жизни. После гибели вождей войско разбежалось в разные стороны. Из числа проскрибированных, бывших у Корнифиция, одни отправились в Сицилию, другие — куда кто мог. Секстий одарил Арабиона и ситтианцев многочисленною добычею, а города, дав им прощение, подчинил Цезарю. Таков был конец войны в Африке между Секстием и Корнифицием, войны, казавшейся столь кратковременной благодаря быстроте следовавших одно за другим событий.

576 Судьба Кассия и Брута была такова. Раньше, впрочем, некоторые мелочи из уже рассказанного придется повторить для оживления их в памяти. После того как Гай Цезарь был убит, убийцы его заняли Капитолий, но после принятия сенатом амнистии сошли в город. Народ, охваченный скорбью по Цезарю при выносе его тела, стал разыскивать убийц; народ искал их по городу, а убийцы с крыш защищались. Вскоре Брут и Кассий отправились в провинции, управлять которыми были некогда назначены Цезарем. Они в то время состояли преторами в Риме, но были также назначены Гаем Цезарем пропреторами: Кассий — в Сирию, Брут — в Македонию. Однако они не могли ни вступить в управление провинциями раньше положенного срока, ни остаться в Риме. Испытывая страх, они выехали, будучи еще преторами; сенат же в виде почета поручил им наблюдение за доставкою хлеба в Рим, чтобы они не считались бежавшими в разгаре событий. С их отъездом Сирия и Македония предоставлены были консулам Антонию и Долабелле, вопреки желанию сената, Кассию же и Бруту отданы были взамен Македонии Кирена и Крит. Однако они пренебрегли последними провинциями как слишком ничтожными и стали собирать войско и деньги, чтобы вторгнуться в Сирию и Македонию. Вот каким делом они были заняты.

58. Вследствие убийства в Азии Требония7 Долабеллой и осады Децима Брута Антонием в Галлии возмущенный сенат объявил Долабеллу и Антония врагами отечества, восстановил Брута и Кассия в управлении прежними провинциями, прибавив Бруту еще Иллирию, и приказал всем другим префектам римских провинций и армий от Ионийского моря до Сирии повиноваться распоряжениям Кассия и Брута. Вслед за этим Кассий, опередив Долабеллу, вторгся в Сирию, присвоил себе знаки императора и принял командование над двенадцатью легионами, большею частью участвовавшими в походах Гая Цезаря и хорошо обученными. Один из этих легионов Цезарь оставил в свое время в Сирии, тогда уже подготовляя поход против парфян; забота о нем поручена была Цецилию Бассу, командование же принадлежало юному Сексту Юлию, родственнику самого Цезаря. Юлий, предаваясь развратной жизни, ради щегольства вел за собой легион всюду непристойно, а когда Басс упрекал его однажды, ответил ему дерзостью. Позднее, когда тот несколько замешкался на зов, он приказал привести его силою. Поднялся беспорядочный шум, посыпались удары на Басса. Войско, не вытерпев этого зрелища, пронзило Юлия копьями. Тотчас же наступили раскаяние и страх перед Цезарем. Солдаты поклялись друг другу, что, если им не будет дано прощение и не будет оказано доверие, они станут бороться до смерти; к этому они принудили и Басса. Сформировав новый легион, солдаты совместно упражнялись в военном деле и ожесточенно сражались со Стацием Мурком, посланным против них Цезарем с тремя легионами. На помощь Мурку прибыл из Вифинии Марций Крисп с другими тремя легионами, так что Басса осаждали теперь уже шесть легионов.

59. Эту осаду прервал Кассий; он тотчас принял командование над войском Басса, добровольно сдавшимся, а затем и легионами Мурка и Марция, по дружбе передавших ему свои части и, согласно постановлению сената, во всем подчинившихся его власти. К тому же сроку и Аллиен, посланный Долабеллой в Египет, привел оттуда четыре легиона, образованных из солдат, рассеявшихся после поражения Помпея и Красса или же из оставленных Цезарем у Клеопатры. И Аллиена, не осведомленного о действительном положении вещей, Кассий неожиданно окружил и заставил присоединиться к нему и передать ему командование над войском, так как Аллиен не решился со своими четырьмя легионами вступить в бой с восемью легионами. Таким образом Кассий, вопреки ожиданию, оказался во главе общей сложностью двенадцати прекрасных легионов. К нему примкнули в качестве союзников и некоторые из конных парфянских стрелков, так как он пользовался у парфян известным авторитетом с тех пор, как, будучи квестором при Крассе, оказался более благоразумным, чем сам Красс.

60. Долабелла тем временем находился в Ионии, где он убил Требония и наложил дань на города, собирал флот на эти средства при помощи Луция Фигула среди родосцев, ликийцев, памфилийцев и киликийцев. Подготовив все это, он отправился в поход на Сирию, сам — по суше с двумя легионами, по морю же — Фигул. Узнав о войске Кассия, он явился в Лаодикею, дружественно расположенную к нему, лежавшую на полуострове, а с суши укрепленную и имеющую гавань, выходящую в море, откуда он мог бы легко получать провиант морским путем и безопасно отплыть, когда того пожелает. Узнав это, Кассий, опасаясь, что Долабелла ускользнет от него, велел насыпать вал на перешейке на пространстве двух стадий, велев принести камни и всякий материал из сельских хижин, пригородов и могил, а за кораблями отправил в Финикию, Ликию и на Родос.

61. Получив отказ от всех, кроме сидонцев, он начал морское сражение против Долабеллы. С обеих сторон пошло ко дну довольно много кораблей, пять из них со всем экипажем захватил Долабелла. Тогда Кассий снова отправил вестников к тем, кто пренебрег его распоряжениями, а также к египетской царице Клеопатре и к Серапиону, командовавшему войсками Клеопатры на Кипре. Тирийцы, арадийцы и Серапион, не сообщив ничего Клеопатре, послали Кассию все корабли, имевшиеся у них. Царица же сообщила Кассию, что Египет страдает от голода и чумы — она сочувствовала Долабелле вследствие своей близости к старшему Цезарю. Из такого чувства симпатии Клеопатра и направила ему четыре легиона через посредство Аллиена, а весь флот держала наготове, чтобы прийти на помощь Долабелле, но флот этот задерживали противные ветры. Родосцы и ликийцы заявили, что не будут сражаться в гражданской войне ни на стороне Кассия, ни на стороне Брута, тем более что и Долабелле они предоставили суда лишь для проводов, не зная, что эти корабли будут использованы для военных целей.

62. Кассий, снова подготовившись при помощи имевшихся в его распоряжении сил, дважды завязывал с Долабеллой морское сражение. В первый раз исход битвы оспаривался обеими сторонами, а в следующей морской битве Долабелла был побежден. Вал уже значительно вырос, и Кассий стал разрушать его укрепления и потрясать их орудиями. Потерпев неудачу в попытке подкупить ночного страж, Марса, Кассий подкупил центурионов, несших дневной дозор. В то время когда Марс отдыхал, он днем проник через особые ворота, открытые для него. После того как взят был город, Долабелла подставил голову своему телохранителю и приказал ее, отрубив, отнести Кассию, чтобы телохранитель тем самым спасся. Но тот, отрубив голову, умертвил и самого себя. Марс также покончил с собой. Кассий заставил присягнуть себе войско Долабеллы, ограбил храмы и казначейство лаодикейцев, знатных людей подверг казни, а остальных разорил тягчайшими поборами, пока не довел город до крайней нищеты.

63. После взятия Лаодикеи Кассий двинулся на Египет, так как узнал, что Клеопатра с большим флотом собирается отплыть к Цезарю и Антонию; он был намерен, с одной стороны, помешать отплытию царицы и наказать ее за этот план, а с другой — и это прежде всего — желал овладеть самим Египтом в такой момент, когда страна была истощена голодом и имела незначительное иноземное войско, так как еще недавно Аллиен со своими солдатами отделился. Но в то время как Кассий мечтал об этом походе, об успехе и удобном случае, Брут спешно вызвал его к себе ввиду того, что Цезарь и Антоний уже пересекают Ионийское море. Таким образом, Кассию пришлось вычеркнуть Египет из своих планов. Отправив парфянских конных стрелков с почетом, он также послал к их царю послов для переговоров о доставке более значительного союзного войска. Оно прибыло уже после исхода борьбы, делало набеги на Сирию и многие соседние страны до самой Ионии, а затем возвратилось к себе. Кассий же оставил в Сирии своего племянника с одним легионом, конницу он послал вперед в Каппадокию. Та, неожиданно напав, умертвила Ариобарзана, якобы злоумышлявшего против Кассия, и доставила Кассию много денег и военное снаряжение Ариобарзана.

64. Тарсийцы распались на две враждебные партии. Одна из них увенчала Кассия, прибывшего в Тарс ранее, другая же — Долабеллу, пришедшего потом. И та и другая действовали так от имени города. Они поочередно отдавали предпочтение то одному, то другому, так что и Кассий и Долабелла жестоко эксплуатировали этот непостоянный город. Кассий, победив Долабеллу, наложил на Тарс штраф в 1.500 талантов. Жители его, не имея средств уплатить и преследуемые требованиями солдат, соединенными с насилием, отдали все государственное имущество, потом перелили на монету всю священную утварь, служившую у них при процессиях, и посвятительные дары. Когда же и после этого не хватало еще некоторой части, должностные лица стали продавать в рабство свободных граждан, сначала девушек и мальчиков, затем женщин и тщедушных стариков, имевших совершенно ничтожную цену, и, наконец, юношей. При этом большинство продаваемых покончило с собою. Наконец, Кассий, вернувшись из Сирии, сжалился над находящимися в таком бедствии жителями и освободил их от оставшейся еще части взыскания. Вот какие страдания претерпели Тарс и Лаодикея.

65. Когда Кассий и Брут устроили совместное совещание, Бруту казалось наилучшим, соединив обе армии, идти вместе на более сложные дела в Македонию, так как у противников имелось в распоряжении уже до сорока легионов войска, и восемь из них переправились через Ионийское море. Кассий, наоборот, полагал, что на противников нечего обращать внимание, ибо они вследствие многочисленности погибнут сами собою от голода. Поэтому он предлагал покорить родосцев и ликийцев, находившихся на стороне противников, обладавших флотом, чтобы во время войны они не напали на них с тыла. Решив так, Брут двинулся на ликийцев, Кассий — на родосцев, у которых он получил воспитание и греческое образование. Готовясь к борьбе с сильными в военном деле людьми, он привел в боевую готовность свои собственные суда и, посадив на них экипаж, стал маневрировать близ Минда.

66. Те из родосцев, которые принадлежали к более знатному классу, были в страхе и не решались выступать против римлян. Народ же проявлял высокомерие, так как вспоминал о своих прежних подвигах в борьбе и не с такими людьми. Родосцы спустили в море тридцать три лучших своих корабля. После этого они все же отправили в Минд нескольких послов, чтобы те просили Кассия не относиться с презрением к Родосу, государству, дававшему отпор тем, кто презирал их, и к договорам, которые существуют между родосцами и римлянами о ненападении друг на друга. Если же он порицает их за отказ от союза, то они согласны обратиться с запросом в сенат и, если последний прикажет, то будут сражаться на его стороне. Так приблизительно говорили послы. Кассий ответил: все остальные вопросы должны быть разрешены не словами, а оружием; что же касается договора, то он, кстати, предписывает им не выступать с оружием в руках друг против друга; родосцы же, сражаясь в союзе с Долабеллой, уже подняли оружие против Кассия. Договор предлагает помогать в войне друг другу, а когда Кассий просил помощи, они с иронией ссылались на сенат, который ныне разбежался, будучи разогнан тиранами в Риме. Но как последние понесут за это кару, так наказаны будут и родосцы, предпочитающие собственные интересы, если только они не выполнят немедленно его приказания. Так ответил им Кассий. Благоразумных из родосцев он этим еще более напугал; народная же масса была приведена в возбуждение Александром и Мнасеем, напоминавшими, что Митридат с еще большим количеством судов напал на Родос с моря, а до этого Димитрий. Родосцы избрали Александра пританом, каковая должность у них является наивысшей, а Мнасея командующим флотом.

67. Тем не менее они отправили к Кассию послом Архелая, который был на Родосе его учителем греческой философии, чтобы тот уже более убедительным образом просил Кассия. Архелай, взяв Кассия за правую руку как знакомого, обратился к нему со следующей просьбой: «Не разрушай греческого города, не разрушай Родоса, ты, свободолюбивый муж, ты, почитатель свободы. Не покрывай позором чести дорийцев, не знавших поражения с тех пор, как мы на свете существуем; не забывай о славной истории, которую изучал на Родосе и в Риме; на Родосе: сколько совершили родосцы во имя свободы в борьбе с государствами и царями, особенно теми, слывшими непобедимыми, Димитрием и Митридатом; ведь, по твоим словам, ты сам борешься за свободу; в Риме: как часто мы помогали римлянам в сражениях против разных врагов, в частности против Антиоха Великого; у вас воздвигнуты памятники с надписями о наших подвигах. Вот что должно сказать о нашем происхождении и славе, о нашей судьбе, доселе не знавшей порабощения, о союзе с вами и о заслугах перед вами, римляне.

68. Ты же Кассий, имеешь и известное уважение к городу, где ты получил воспитание и образование, имел уход во время болезни, домашний очаг, которым ты пользовался, и самую мою школу, и меня, надеявшегося когда-нибудь для иных целей гордиться всем этим, ныне же ссылающегося на эти обстоятельства ради отечества, чтобы оно не оказалось вынуждено воевать с тобой, своим питомцем и учеником, и чтобы не стала перед вами обоими по необходимости дилемма: или родосцам всем погибнуть, или же Кассию быть побежденным. К этой мольбе я присоединяю еще совет тебе, который предпринял столь важное дело в интересах римской республики, всегда и во всяком деле признавать вождями богов. Ведь вы клялись богам, когда недавно, по предложению Гая Цезаря, заключили с нами договор, подкрепили клятвы возлияниями, дали нам правые руки, что имеет силу даже у врагов, не только друзей и воспитанников. Помимо богов, прими во внимание славу у людей, согласно мнению которых нет ничего хуже нарушения договоров, ибо изменяющие им теряют во всем доверие у друзей и врагов».

69. Произнеся эту речь, старец не отпустил руки Кассия, и слезы его текли на нее. При этом зрелище Кассий покраснел и испытал нечто вроде уважения; тем не менее, высвободив руку, он сказал: «Если ты не отсоветовал родосцам оскорблять меня, то ты сам меня обидел. Если же, несмотря на свои увещания, ты не мог убедить их, то я их за тебя покараю. А что я испытал оскорбление, это ясно. Первая обида: когда я, прося помощи и союза, был отвергнут людьми, моими учителями и воспитателями. Вторая: они предпочли мне Долабеллу, которого они ни вскормили, ни обучали. И, что всего обиднее, в то время, когда я, Брут и все лучшие члены сената, бежавшие от тирании, стремимся освободить родину, о, свободолюбивые родосцы, а Долабелла желает поработить ее, вы сами, сочувствуя этим людям, лицемерно утверждаете, будто стоите в стороне от нашей гражданской войны. Ибо это — гражданская война, коль скоро мы также добиваемся власти. Она стала явной борьбой демократии с самодержавием. И вы эту демократию оставили без помощи, вы, сами просящие о собственной независимости. Ссылаясь на дружбу с римлянами, вы не пожалели приговоренных к смерти и конфискации имущества без суда. Вы лицемерите, ссылаясь на сенат, который испытывает столь тяжкие потрясения и не в силах больше защищать самого себя. Да и давно уже сенат ответил вам, когда постановил, чтобы все восточные провинции оказали поддержку мне и Бруту.

70. Ты перечисляешь все, в чем вы нам, укрепляющим отечество, когда-либо помогали, за что и получили, по-видимому, в свое время милости и награды. А что вы нам не оказали поддержки, когда у нас отнимали свободу и жизнь — это ты позабыл! А вам подобало, раз вы дорийцы, даже если бы никакого соглашения между нами не было, добровольно самим начать теперь драться за римскую республику. Вместо таких действий и соображений вы ссылаетесь на договоры, заключенные с вами Гаем Цезарем, родоначальником настоящего единовластия; впрочем, и договоры говорят, что римляне и родосцы должны в нужде помогать друг другу, — так защищайте же римлян, находящихся в величайшей опасности! Я, Кассий, указываю вам на эти договоры и призываю к союзу, я, римский гражданин и римский полководец, как гласит декрет сената, где он повелел всем лежащим за Ионийским морем провинциям повиноваться нам. На те же декреты вам указывал и Брут и Помпей, назначенный сенатом командовать морскими силами. Помимо декретов, прибегали и к просьбам и все те члены сената, которые бежали одни ко мне, другие к Бруту, третьи к Помпею. Правда, имеется соглашение, чтобы римляне и родосцы помогали друг другу, если отдельные лица нуждаются в этом. Но если вы не считаете нас ни за полководцев, ни за римских граждан, но считаете за беглецов, чужих людей и осужденных, как говорят составители проскрипционных списков, то у вас, родосцы, в силе договоры не с нами, но с римлянами. Мы же, чужие и посторонние этим договорам, будем воевать с вами, если вы не подчинитесь нам во всем». Произнеся эту ироническую речь, Кассий отпустил Архелая.

71. Тем временем правители Родоса Александр и Мнасей двинулись на 33 кораблях против Кассия к Минду с целью привести его в замешательство нападением на него с моря. Они легкомысленно питали некоторую надежду, так как им казалось, что, напав близ Минда на Митридата, они способствовали благоприятному исходу войны. Показав пример быстрой гребли, они уже в первый день сделали привал, ночлег в Книде. На следующий день они показались на горизонте кораблям Кассия. С изумлением эти пошли им навстречу, и сражение велось с обеих сторон горячее и ожесточеннее. Родосцы на своих легких судах то прорывали строй неприятеля, то огибали его и нападали с тыла. Римляне же со своими тяжеловесными кораблями всякий раз, как дело доходило до рукопашного боя, сталкивались с ними и подавляли превосходящею силою врага как бы в сухопутном сражении. И когда Кассий окружил, благодаря численному перевесу, неприятельские суда, родосцы не были в состоянии ни обойти, ни прорвать строй. А когда они только ударяли с фронта и затем удалялись, их опытность оказывалась бесполезной, так как их окружал узкий тесный проход. Все удары передней частью корабля и все атаки на более тяжелые суда римлян были бессильны, атаки же римлян на более легкие суда противника были успешны. Наконец, три родосских корабля вместе с эпипажем были захвачены, два разбиты и пущены ко дну, а остальные с повреждениями укрылись на Родос. Римские суда все возвратились в Минд, впрочем, и из них большинство было повреждено и должно было подвергнуться ремонту.

72. Таков был исход морского сражения римлян с родосцами при Минде. Кассий наблюдал за его ходом с горы. Исправив суда, он отплыл в Лориму, являющуюся укреплением родосцев на противоположном берегу, и переправил на Родос пешее войско на грузовых кораблях под начальством Фанния и Лентула. Сам он последовал за ними на 80 кораблях, оснащенных так, что они наводили страх. Окружив Родос как пехотой, так и морскими силами, Кассий спокойно выжидал, пока враги не обнаружат слабости. Но они снова храбро выступили на кораблях ему навстречу. Потеряв два корабля, они оказались запертыми. Подбежав к стенам, они заполнили все оружием и стали отражать одновременно и войска Фанния, напиравшие с суши, и войска Кассия, двинувшиеся к стенам, находящимся у моря, а также морской экипаж, вполне приспособленный к бою на городских стенах. Дело в том, что, предвидя нечто подобное, экипаж взял с собой складные башни, которые в этот момент были выдвинуты. Так Родос, дважды потерпев неудачу в этом сражении, был осаждаем и с суши и с моря. И, как это бывает в быстром и непредвиденном деле, ничего не было у них подготовлено для продолжительной осады. Вот почему было совершенно ясно, что город вскоре будет взят либо вооруженными силами, либо от голода. Наиболее предусмотрительные из родосцев понимали это, а Фанний и Лентул завели с ними переговоры.

73. Тем временем Кассий неожиданно оказался в центре города с отборным отрядом, хотя не было применено ни насильственного прорыва, ни осадных лестниц. Большинство думало, и, по-видимому, так это и было, что горожане, расположенные к Кассию, тайно открыли ему малые ворота из сострадания к городу и беспокойства о провианте. Так взят был Родос. Кассий занял место на трибуне и воткнул копье рядом с нею, как если бы город был захвачен силою. Приказав войску безусловно сохранять полное спокойствие и пригрозив смертью каждому, кто стал бы грабить или применять насилие, он сам поименно назвал около 50 родосских граждан и велел отвести их на смертную казнь. Других, числом около 25, которые не были обнаружены, Кассий осудил на изгнание. Затем он конфисковал все деньги, золотые и серебряные, находившиеся в храмах и государственных учреждениях, и приказал всем обладавшим частными средствами внести их к назначенному дню. Кассий объявил при этом смертную казнь укрывшим что-либо, десятую долю доносчикам, а рабам к тому же и свободу. Граждане вначале в большинстве случаев скрывали свои деньги, надеясь, что угроза не будет приведена в исполнение. Но видя, что награды за донос выдаются, а уличаемые подвергаются каре, они испугались и, получив продление срока, стали то выкапывать сокровища из земли, то доставать их из колодцев, то выносить из гробниц — и все это в гораздо большем размере, нежели раньше.

74. Таковы были несчастья, постигшие родосцев. Луций Вар был оставлен у них вместе с гарнизоном. Кассий же, довольный быстротой завоевания и множеством полученных денег, приказал всем остальным народам Малой Азии вносить в течение 10 лет дань, которая взыскивалась строжайшим образом. Кассий получил известие, что Клеопатра намерена с большим флотом и в полном снаряжении и вооружении отправиться к Цезарю и Антонию. Став на их сторону еще раньше из-за Цезаря старшего, она еще более им сочувствовала под влиянием страха перед Кассием. Последний отправил Мурка с лучшим легионом гоплитов и несколькими стрелками из лука на 60 крытых кораблях в Пелопоннес, чтобы расположиться там на стоянке возле Тенарского мыса, а также чтобы собрать в Пелопоннесе добычу, какую возможно.

75. Каковы были дела Брута в Ликии, я постараюсь вкратце напомнить, восстанавливая в памяти ранее происшедшее. После того как он получил от Апулея небольшое войско, бывшее у того в распоряжении, да деньгами около 16 тысяч талантов, собранных из налогов в Азии, он прибыл в Беотию. Так как сенат постановил предоставить ему пользоваться этими деньгами и поручил ему управлять Македонией и Иллирией, то он получил в свое распоряжение и находившиеся в Иллирии три легиона, переданные ему Ватинием, ранее управлявшим этой провинцией. Один легион он взял из Македонии у Гая Антония, брата Марка. Кроме того, он набрал еще четыре других легиона, и в общей сложности располагал, таким образом, восемью легионами, причем большинство из них участвовало в походах Гая Цезаря. Была у него и многочисленная конница, легковооруженные и стрелки из лука. Будучи доволен македонянами, он обучил их воинскому делу по италийскому образцу. В то время как собирал он еще войско и деньги, ему представился случай получить кое-что из Фракии. Жена одного фракийского царька, Полемократия, после умерщвления ее мужа врагами, опасаясь за сына, бывшего еще ребенком, приехала с ним к Бруту и поручила ему сына, а вместе с тем вручила и сокровища своего мужа. Брут отдал мальчика на воспитание кизикийцам, пока не придет время возвести его на престол. Среди сокровищ он нашел громадное количество золота и серебра; он стал чеканить из них монету.

76. Когда Кассий прибыл8 и решено было покорить сначала ликийцев и родосцев, Брут обратился против ликийцев, прежде всего — против жителей Ксанфа. Последние уничтожили свои пригороды, чтобы Брут не мог воспользоваться ими для пристанища и в качестве военного материала. Окружив город рвом глубиной свыше 50 футов, жители Ксанфа отражали врагов. Став позади рва, они поражали дротиками и стрелами, как если бы между ними находилась непроходимая река. Но Брут, желая взять штурмом ров, велел засыпать его, поставить перед рабочими прикрытия и разделил войска на дневные и ночные смены; материал он поспешно велел доставить издалека с криками, как во время битвы. Тут проявлено было большое старание в труде. Поэтому-то предприятие, о котором думали, что оно или не осуществится вовсе вследствие сопротивления неприятеля, или же будет с трудом приведено в исполнение в течение многих месяцев, увенчалось успехом в течение нескольких дней.

77. Будучи таким образом окружены, жители Ксанфа подверглись осаде. Одних Брут подымал машинами к ним на стены, других вел пешими к воротам и постоянно всех сменял. Жители хотя и были, выступая, истомлены в сравнении со свежими силами противника, все уже были переранены, тем не менее выдерживали осаду, пока у них были целы укрепления. Когда же последние были уничтожены, а башни разрушены, Брут, предвидя будущее, велел осаждавшим ворота отрядам отступить. Жители Ксанфа, полагая, что это происходило вследствие неосторожности со стороны охраны и небрежности, ночью с факелами в руках сделали вылазку и напали на осадные орудия. Когда же римские войска, согласно плану, их атаковали, они поспешно устремились обратно к воротам. Но так как охрана уже успела их до того запереть из опасения, что враги вместе с ними ворвутся в город, то много жителей Ксанфа было избито перед запертыми воротами города.

78. Немного спустя оставшиеся жители Ксанфа еще раз сделали вылазку около полудня, когда римский отряд снова был уведен, и подожгли все осадные орудия. Но так как на этот раз перед ними раскрыты были ворота в виду случившегося в прошлый раз несчастья, то вместе с ними в город ворвались и римляне в числе около 2.000 человек. Однако, в тo время как другие стремились ворваться толпою, ворота неожиданно рухнули, благодаря ли жителям Ксанфа, или сами собою, вследствие разрыва подъемных канатов, так что одни из вторгшихся римлян погибли, другие же оказались отрезанными и не были уже в состоянии поднять ворота из-за неимения канатов. Поражаемые в узком месте с крыш ксанфийцами и теснимые, они с трудом прорвались к близлежащей площади. Здесь они хотя и одержали верх над нападавшими на них, вступившими с ними в рукопашный бой, но, подвергаясь жестокому обстрелу и не имея ни луков, ни дротиков, пробились к храму Сарпедона, чтобы избежать окружения. Оставшиеся по ту сторону городских стен римляне, негодуя и опасаясь за очутившихся внутри, под влиянием Брута, обходившего их и ободрявшего, прилагали все старания, и все же не могли разломать ворота, окованные железом, не располагая ни лестницами, ни башнями, которые сгорели. Тем не менее одни сооружали на скорую руку лестницы, другие придвигали стенобитные орудия к стенам, поднимались по ним, как по лестницам, третьи, прикрепив железные наконечники к канатам, бросали их в стену и, когда они застревали в стене, поднимались по ним вверх.

79. А жители Эноанды, соседившие с Ксанфом и состоявшие союзниками Брута из-за своей вражды к ксанфийцам, взбирались по утесам вверх. Римляне, увидев их, начали им подражать, хотя и делали это с трудом. Многие срывались. Некоторые же, перейдя через стену, открыли маленькие ворота, перед которыми воздвигнут был частокол из тесно поставленных остроконечных кольев, и самых храбрых, висевших в воздухе, принимали через этот частокол. Оказавшись в большом количестве, они стали разрушать ворота, не обитые уже железом изнутри, в то время как снаружи ломали ворота другие и тем помогали первым. Когда ксанфийцы с громким криком напали на римлян, бывших возле святилища Сарпедона, те, кто изнутри и снаружи ломали ворота, испугались за них и с еще большей яростью и увлечением стали действовать. Разрушив ворота, они уже на закате солнца все вместе ворвались в город с криком, чтобы подать знак находившимся внутри.

80. После взятия города ксанфийцы все разбежались по своим домам и стали убивать наиболее близких им людей, шедших добровольно на смерть. Поднялись рыдания. Брут решил, что начался грабеж, и пытался через глашатаев удержать войско от грабежа; узнав же о происходящем, сжалился над свободолюбивыми ксанфийцами и отправил к ним вестников с предложением мира. Но горожане стали стрелять и в них; перебив всех своих близких, они сложили их трупы на возведенные в домах костры и, разведя огонь, сами себя закалывали. Бруту, который спас, насколько это было возможно, храмы, достались только рабы, из числа же свободных граждан — несколько свободных женщин и едва ли 150 мужчин. Так ксанфийцы в третий раз погибли, наложив сами на себя руки во имя свободы. Ведь и при захвате Ксанфа мидянином Гарпагом, полководцем Кира Великого, они рабству предпочли гибель, и город, для сохранения которого Гарпаг ничего не предпринял, стал могильным холмом; в другой раз, говорят, при Александре, сыне Филиппа, жителей Ксанфа постигла такая же судьба, так как они не пожелали подчиниться даже Александру, властителю стольких земель.

81. Из Ксанфа Брут направился к Патарам, городу, служившему как бы гаванью Ксанфа. Расположив вокруг Патар войско, Брут приглашал жителей его подчиниться во всем или же подвергнуться бедствиям, постигшим Ксанф. К ним приведены были ксанфийцы, оплакивающие свою участь и уговаривающие жителей Патар позаботиться о себе. Так как патарцы не дали никакого ответа ксанфийцам, Брут предоставил остальную часть дня на размышление, а сам удалился. С наступлением дня он снова возвратился с войском. Жители стали кричать со стен, что подчиняются ему во всем, чего он ни пожелает, и открыли ворота. Войдя в город, Брут не казнил ни одного человека, никого не отправил в изгнание, но приказал снести в казну все золото и серебро, имевшееся в городе, а также велел сделать это и имеющим свои частные средства, под угрозой наказания и доносов, что было сделано Кассием на Родосе. И жители Патар приносили Бруту свое имущество. При этом один раб донес на господина, что тот спрятал золото, и посланному центуриону показал его золото. В то время как всех домашних уводили, господин хранил молчание. Мать же его, желая спасти сына, следовала за ним, крича, что это она спрятала золото. Раб, хотя его и не спрашивали, начал уличать ее во лжи, сына же в утайке своего имущества. Брут обласкал юношу за его молчание, мать же за любовь к сыну и отпустил обоих невредимыми, не причинив им никакого зла, и даже позволил им взять их золото. Раба же, злоумышлявшего на господ сверх приказанного, велел распять на кресте.

82. Тем временем Лентул, отправленный в Андриаку, гавань Мир, прорвал заграждения в порт и подошел к Мирам. Так как жители Мир выполнили его приказания, он, собрав подобным же способом деньги, возвратился к Бруту. Объединенное население Ликии отправило к Бруту послов, обещая военную помощь и деньги, сколько они будут в силах. Брут наложил на них контрибуцию, возвратил свободных граждан Ксанфа на родину и велел ликийскому флоту вместе с остальными кораблями плыть в Абидос, куда он привел пехоту, и стал ожидать Кассия из Ионии, чтобы совместно с ним переправиться в Сест. Между тем Мурк, выжидавший в засаде Клеопатру у берегов Пелопоннеса, узнал, что флот ее поврежден бурею возле Африки, причем обломки кораблей плыли до берегов Лаконии, царица же больная едва добралась домой; тогда Мурк, чтобы не терять времени в бездействии с таким многочисленным флотом, отплыл в Брундизий и, став на якорь у острова, лежащего против гавани, пытался препятствовать тому, чтобы остальное войско неприятеля или провиант доставлены были в Македонию. Антоний отбивался от Мурка с помощью немногих бывших у него военных кораблей, а также и при посредстве башен, которые он возводил на плотах из лодок всякий раз, когда Мурк высылал войско на транспортных судах по частям; Антоний выжидал ветра с суши, чтобы не быть захваченным Мурком. Потерпев неудачу, он призвал к себе Цезаря, который в это время сражался на море у берегов Сицилии с Секстом Помпеем за обладание самой Сицилией.

839. Дела же Помпея были в таком положении. Будучи младшим из сыновей Помпея Великого, Секст Помпей вначале испытывал пренебрежительное отношение со стороны Гая Цезаря в Испании как неспособный совершить что-либо большее по своей молодости и неопытности. Секст Помпей с небольшой кучкой людей разъезжал по океану, занимаясь разбоем и скрывая, что он Помпей. Когда к нему присоединилось для разбоя больше народа и уже образовалась значительная шапка, он открылся, что он Помпей. И тотчас все бродившие без дела и служившие раньше солдатами его отца или брата стали сбегаться к нему как к своему вождю. Арабион также прибыл к нему из Африки, будучи, как я упоминал выше, лишен отцовского наследия. После того как у Помпея собралась таким образом масса людей, дело пошло уже о более важных предприятиях, чем морской разбой, и имя Помпея стало популярным по всей Испании, наиболее обширной из провинций, тем более что он объезжал ее быстро, появляясь то здесь, то там, но избегая встречи с правителями провинций, назначенными Гаем Цезарем. Гай Цезарь, узнав об этом, послал Каррину с большим войском, чтобы уничтожить Помпея. Последний, обладая более подвижными военными силами, истощал противника, то внезапно появляясь, то исчезая, и успел завладеть уже некоторыми как мелкими, так и более крупными городами.

84. И Гай послал преемником Каррине Азиния Поллиона для войны с Помпеем. В то время как они с одинаковым упорством боролись друг с другом, Гай Цезарь был умерщвлен10, и сенат призывал снова Помпея в Рим. Помпей, прорвавшись в Массилию, наблюдал за тем, что происходит в Риме. Будучи выбран командующим на море на тех же основаниях, как властвовал и его отец, он и тогда не вернулся в Рим, но, захватив с собой все корабли, которые находились в портах, отплыл в море с теми судами, которые имел еще из Испании. После учреждения триумвирата11 Помпей отплыл оттуда в Сицилию и приступил к осаде пропретора ее Вифиника, не уступавшего ему острова, пока приговоренные к смерти и бежавшие из Рима Гирций и Фанний не убедили Вифиника уступить Сицилию Помпею.

85. Так Секст Помпей овладел Сицилией12, располагая кораблями и островом, противолежащим Италии, и уже многочисленным войском, которое отчасти было у него раньше, отчасти составилось из бежавших из Рима свободных или рабов, отчасти же было прислано ему из Италии городами, обещанными в качестве победной награды армии. Дело в том, что эти города по своему настроению не желали победы триумвирам и, в чем могли, тайно им противодействовали. Состоятельные граждане, изгнанные из отечества и не считавшие его уже более своим, бежали все к Помпею, находившемуся к ним ближе всего и в то же время наиболее любимому всеми. Были у него и моряки из Африки и Испании, опытные в морском деле, так что Помпей был снабжен в изобилии военачальниками, кораблями, пехотой и денежными средствами. Наслышавшись об этом, Цезарь послал Сальвидиена с военным флотом против Помпея, как будто уничтожить его было легким делом; сам же отправился через Италию с целью соединиться с Сальвидиеном возле Регия. Помпей выступил против Сальвидиена с большим флотом, и в морской битве, происходившей между ними перед входом в пролив около Скиллея, корабли Помпея, более легкие и с более опытным экипажем, превосходили быстротой и опытом; корабли же римлян, как более тяжелые и крупные, испытывали затруднения. Когда же к этому присоединилось обычное волнение в проливе и течение разделило море на две части, моряки Помпея, привыкшие к качке, менее страдали, находившиеся же под командованием Сальвидиена, по непривычке, не будучи в состоянии держаться стойко, действовать веслами, не имея послушного руля, пришли в замешательство. И вот, когда Солнце стало склоняться к западу, Сальвидиен первый дал сигнал к отступлению, а вслед за тем отступил и Помпей. Кораблей погибло с обеих сторон поровну. Остальные поврежденные и попорченные суда Сальвидиен велел ремонтировать, удалившись для этого в Баларскую гавань.

86. Прибыв на место, Цезарь самолично дал торжественное обещание жителям Регия и Гиппония исключить их из числа городов, назначенных в награду за победу. Дело в том, что он боялся больше всего жителей этих городов как живущих на берегу пролива. Так как Цезаря спешно звал к себе Антоний, он отплыл к нему в Брундизий, имея по левую руку Сицилию и Помпея, и отложил в ту пору мысли о Сицилии. С прибытием Цезаря Мурк, чтобы не оказаться между Антонием и Цезарем, отошел на незначительное расстояние от Брундизия и стал по пути следить за грузовыми судами, перевозившими войско из Брундизия в Македонию. Впереди них шло несколько трирем. Так как божество послало сильный попутный ветер, они благополучно и безопасно проскочили, не нуждаясь совершенно в конвое и в охране. Мурк, сожалея об этом, все же попытался напасть на них, когда они возвращались порожними. Но они и на этот раз и в последующий, когда отвозили второй десант, на всех парусах ускользнули, пока все войско, а за ним Цезарь и Антоний, не переправились по морю. Мурк же, считая, что какое-то божество повредило ему, все же продолжал, насколько мог, вредить перевозимым из Италии на судах снаряжению, провианту или дополнительно набираемым войскам. К нему был послан из лагеря Кассия Домиций Аэнобарб для выполнения того же задания, как чрезвычайно важного, с другими 50 кораблями и одним легионом и стрелками из лука. Так как у приверженцев Цезаря не было достаточно обильного провианта из другого места, решено было помешать подвозу его из Италии. И вот, крейсируя со 130 военными кораблями, с большим числом гребных судов и значительным войском, Мурк и Домиций препятствовали транспорту провианта.

87. Между тем, Децидий и Норбан, посланные Цезарем и Антонием с 8 легионами в Македонию, прошли из Македонии через горную Фракию путь в 1.500 стадий, пока, пройдя город Филиппы, не заняли ущелья корпилов и сапеев, находящиеся во власти Раскуполида; через эти ущелья лишь и возможен проход из Азии в Европу. Это обстоятельство послужило первым препятствием для Брута и Кассия, переправившихся из Абидоса в Сест. Раскуполид и Раск, два брата, сыновья одного фракийского царя, совместно правили этой страной, но в то время расходились между собою, к какой партии пристать. Раск был на стороне Антония, Раскуполид — Кассия. Каждый из братьев имел по 3.000 всадников. На расспросы кассианцев о дороге Раскуполид ответил, что дорога через Эн и Маронею — кратчайшая, обычная и хорошо построенная, но она ведет к Сапейскому ущелью; так как оно занято неприятелем, то проход через него неосуществим, кружный же путь в три раза длиннее и труден.

88. Брут и Кассий, поняв, что враги идут им навстречу не для преграждения дороги, но что они перешли из Македонии во Фракию из-за недостатка в фураже, двинулись к Эну и Маронее, откуда направились к Лисимахии и Кардии, городам, защищающим полуостров Херсонес Фракийский наподобие двоих ворот, а на другой день прибыли к Черному заливу. При подсчете войска оказалось тяжеловооруженных всего 19 легионов, у Брута — 8 и у Кассия — 9; однако, ни один из них не был укомплектован полностью, и лишь два легиона едва-едва доходили до нормального числа, так что всего было легионеров около 80.000. Всадников было у Брута кельтов и лузитанцев 4.000, фракийцев, иллирийцев, парфян и фессалийцев 2.000; у Кассия же иберийцев и кельтов 2.000, конных стрелков из лука, арабов, мидян и парфян 4.000. В качестве союзников к ним присоединились цари и тетрархи живших в Малой Азии галатов с многочисленным пешим войском и свыше 5.000 всадников.

89. Таковы были военные силы, собранные Брутом и Кассием у Черного залива, и с таким количеством солдат вступили они в бой, предназначая остальное войско на иные потребности. Подвергнув, согласно обычаю, войско обряду очищения, Брут и Кассий уплатили обещанные премии. Они, озаботившись иметь свободные деньги, старались расположить к себе солдат подарками, особенно тех, кто большею частью бывал в походах под предводительством Гая Цезаря, чтобы кто-нибудь из них не изменил им, будучи введен в заблуждение видом или сходством имени младшего Цезаря с Гаем Цезарем. По этой же причине решено было обратиться также к войску с публичной речью. Воздвигнута была большая трибуна. Полководцы взошли на нее с одними лишь сенаторами, а войска, как их, так и союзнические, стояли вокруг трибуны внизу; уже вид массы войска, которое считалось достаточно мощным, наполнял сердца радостью. Крепка была вера и надежда обоих полководцев, когда они видели себя во главе столь многочисленного войска. В свою очередь все это еще больше укрепляло веру войска в полководцев: ведь общие надежды порождают взаимное расположение. Так как среди многочисленной толпы стоял шум, глашатаи и трубачи старались водворить молчание. Когда оно, наконец, наступило, Кассий — ибо он был старше по возрасту — выйдя немного вперед за фронт на середину, произнес следующую речь.

90. «Соратники! Во взаимном друг к другу доверии нас объединяет главным образом опасность, являющаяся для нас общей. Но нас объединяет также и выполнение на деле всех данных нами обещаний как самое надежное ручательство в том, что мы обещаем вам в будущем. Наши надежды опираются на вашу доблесть, солдаты, и на нас самих, которых вы видите теперь на этой трибуне, на сенаторов, столь многочисленных и столь влиятельных! В нашем распоряжении, как вы знаете, имеется много военного снаряжения, много провианта, оружия, денег, кораблей и союзников из провинции и царей. Есть ли нужда поэтому призывать вас моею речью к мужеству и рассудительности, коль скоро вас объединяет общее военное снаряжение и общее дело? Что касается той лжи о нас, которая исходит от обоих наших врагов, то вы знаете их очень хорошо и в силу этого добровольно стали нашими собратьями по оружию. Но нам представляется целесообразным основательно выяснить все дело, из чего лучше всего будет видно, какое прекрасное и справедливое основание для войны на нашей стороне.

91. Ведь мы, вместе с вами участвовавшие в военных походах Цезаря, бывшие в этих походах предводителями, сильно помогли его возвышению и всегда оставались его друзьями: едва ли поэтому может показаться, что мы из личной вражды злоумышляем против него. Но в области мирных дел он оказался заслуживающим порицания — не в отношении нас, его друзей, — ибо и здесь он ценил нас больше других, — а в отношении законов, в отношении государственного строя: ведь более ни одного не оставалось в силе закона, ни связанного с властью знати, ни имеющего отношения к правам народа. А все это установили еще наши предки, когда, по изгнании царей, они дали клятву и зарок никогда более не потерпеть новых царей. Храня эту клятву и отвращая от себя проклятие, мы, потомки клявшихся, не могли дольше допускать, чтобы один человек, хотя бы любимый и ценимый нами, в себе одном сосредоточил всю власть, от народа взял себе распоряжение государственной казной и войском и выборы магистратов, от сената — управление провинциями, чтобы вместо всех законов он сам стал единственным законом; чтобы вместо власти народа явилась власть господина; чтобы вместо сената занял место во всем самодержец.

92. Может быть, вы недостаточно ясно сознавали все это, а видели только его военную доблесть. Но теперь, вероятно, вы это легко поймете, хотя бы исходя из того, что имеет отношение к вам одним. Вы, народ, во время войны во всем подчиняетесь полководцам как владыкам. Но в мирное время вы сами, в свою очередь, имеете над нами власть: хотя сенат и обсуждает предварительно все мероприятия, чтобы предотвратить ваши ошибки, но решаете вы, вы голосуете по трибам и центуриям, вы избираете консулов, трибунов, преторов. Наряду с избранием магистратов вы решаете и важнейшие дела, наказывая или награждая нас, когда, управляя вами, мы заслуживаем наказания или награды. Это-то право воздавать по заслугам, граждане, и возносило правителей на вершину счастья — достойным воздавались почести, и получившие почести бывали благодарны вам. В силу этого права вы сделали консулом Сципиона, когда получили извещение о его действиях в Африке; в силу того же права вы на каждый год избирали трибунами тех, кого хотели, чтобы они в случае надобности отстаивали перед нами ваши интересы. Да что мне перечислять дальше то, что вы и сами знаете!

93. Но с тех пор, как стал властвовать Цезарь, вы уже более не избирали ни одного магистрата — ни претора, ни консула, ни трибуна, никому не давали оценки, не могли присуждать награду сообразно этой оценке. Коротко говоря, никто не оказывался обязанным вам ни за получение магистратуры, ни за управление провинцией, ни за сдачу отчета о своей деятельности, ни за правосудие. Более же всего достойно сожаления то, что вы даже не могли прийти на помощь самим своим трибунам, когда их оскорбляли, на помощь той власти, которую вы установили как свою собственную магистратуру, объявив ее священной и неприкосновенной. Вы видели, что эти неприкосновенные магистраты дерзко лишены своей неприкосновенной власти и своей священной одежды, лишены без суда, по одному распоряжению, так как оказалось, что они, охраняя ваши интересы, восстановлены против тех, кто пожелал провозгласить Цезаря царем. Все это сенат воспринял особенно тяжело — из-за вас: ведь трибунская власть ваша, а не сенатская магистратура. Ни открыто порицать этого человека, ни привлечь его к суду сенат не мог из-за мощи военных сил, так как и войска, принадлежавшие до сих пор государству, Цезарь превратил в свою личную собственность. Поэтому-то сенат и решил защищаться против тирании единственным оставшимся ему способом — путем покушения на его жизнь.

94. Нужно было, чтобы план возник у наилучших людей, а исполнено дело было бы немногими. Когда это совершилось, сенат тотчас же вынес о происшедшем согласное суждение, вполне ясное, так как он даже постановил, что должна быть выдана награда за тираноубийство. Но так как сенаторов удержал от этого Антоний, чтобы, как он говорил, предотвратить беспорядки, да и мы считали, что помощь государству следует оказать не ради награды, а ради самой родины, сенат от этого отказался, желая не оскорблять памяти Цезаря, а лишь избавиться от тирании. Было постановлено предать все происшедшее забвению, даже еще определеннее — что за убийство не должно быть преследования. Немного позже, когда Антоний стал, заискивая перед народом, возбуждать его против нас, сенат дал нам и управление крупнейшими провинциями, и высшую власть над войском, и управление всеми землями от Ионийского моря до Сирии; что же, наказывал он этим нас как преступников или награждал за убийство, предоставляя нам священный пурпур, фасции? Теми же мотивами были вызваны и действия сената по отношению к юному Помпею. Он не принимал никакого участия в происшедшем, но так как он был сыном Помпея Великого, первого из сражавшихся за власть народа, и к тому же несколько досаждал тирании своим скрытым пребыванием в Испании, сенат вызвал его из изгнания, присудил выдать ему компенсацию за имущество отца из государственных средств и объявил его начальником всех морских сил: все это делалось для того, чтобы и он, сторонник демократии, получил какую-нибудь магистратуру. Какое же еще действие сената вы требуете как лучшее доказательство того, что все это совершилось с его согласия, кроме разве того, чтобы это было еще подтверждено словами? И это сенат сделает — он скажет и при этом вознаградит вас большими дарами, как только сможет и говорить и вознаграждать.

95. Как обстоит дело теперь, вы знаете. Они подвергаются проскрипциям без суда, имущество их конфискуется, без судебного приговора их убивают в домах, на дорогах, в храмах — убивают воины, рабы, враги, вытаскивают их из самых тайных убежищ; везде они подвергаются преследованию, хотя законы и дают желающему право уйти в изгнание. А на форуме, куда мы прежде никогда не приносили головы даже убитого врага, а только оружие и носы кораблей, там теперь выставлены напоказ головы недавних консулов, преторов, трибунов, эдилов и всадников; и за такие злодеяния присуждаются еще и награды. Это как бы какой-то прорыв наружу всего, что до сих пор было скрытой болезнью: внезапные похищения мужей, всевозможные мерзости преступления их жен и сыновей, вольноотпущенников и рабов. Вот до чего испортились нравы в городе! И вожаками негодяев во всем этом являются триумвиры, которые сами, прежде всех других, подвергли проскрипциям своих братьев, дядей, опекунов. Говорят, что некогда город был захвачен самыми дикими варварами; но галлы никому не отсекали голов, не оскорбляли убитых, не мешали своим противникам скрываться или бежать. Никогда ни сами мы не обращались таким образом с каким-либо городом, нами завоеванным, не слышали также, чтобы другие допускали по отношению к кому-нибудь такие несправедливости, какие терпит теперь город, не простой город, а владыка над миром, терпит от тех, кто избран для того, чтобы заботиться о его порядке и исправлять государственные дела. Сделал ли что-либо подобное Тарквиний, которого за вызванное любовью оскорбление одной женщины изгнали, несмотря на его царскую власть, и из-за этого единственного преступления не допустили больше царствовать?

96. Так поступая, граждане, триумвиры называют нас преступниками и, говоря, что мстят за Цезаря, они заносят в проскрипционные списки тех, кого в Риме даже и не было во время его убийства. Среди последних находится также и большинство тех, которых вы теперь видите: они подверглись проскрипции за свое богатство, за происхождение или за демократический образ мыслей. Так попал вместе с нами в проскрипционные списки даже Помпей, находившийся далеко, в Испании, в то время, когда нами было совершено убийство. По одной и той же причине — что он сын отца-демократа, — он сенатом был вызван в Рим и провозглашен начальником морских сил, а триумвирами — проскрибирован. А в чем выразилось соучастие в действиях против Цезаря женщин, приговоренных к контрибуциям? В чем был соучастником того же преступления народ? А ведь под угрозой доносов и наказаний было приказано всем, обладающим свыше 100.000 драхм, представить оценку имущества и ведь назначают все новые и новые налоги и взносы. И поступая таким образом, они все же не выплатили своим воинам обещанных подарков. Мы же, не совершившие никакого преступления, выплатили нашим воинам все обещанное и имеем средства для еще больших наград. Так и сами боги помогают нам, потому что мы поступаем справедливо.

97. Видя же покровительство богов, вы можете видеть и отношение людей, если взглянете на ваших сограждан. Вы часто видели их вашими преторами и консулами, получившими за свою деятельность похвалу, и вы видите, как они прибегают к нам, как ни в чем неповинным и настроенным демократически; они примкнули к нашей партии и вообще разделяют наши желания, проявляют одинаковые с нами стремления и в дальнейшем будут нам помогать. Ибо гораздо более справедливы те награды, которые мы объявили тем, кто спасет этих людей, чем награды, объявленные триумвирами их убийцам. Также они видят, что, устранив Гая Цезаря за то, что он хотел править единолично, мы не собираемся смотреть сквозь пальцы на действия тех, кто хочет присвоить себе его власть; и управление государством мы не хотим взять себе, а предоставляем его всей народной массе, в соответствии с обычаями предков. А что не по одинаковым побуждениям хотят воевать обе стороны (они — ради власти и тирании, что они уже и показали своими проскрипциями, мы же — лишь для того, чтобы, освободив родину, жить в качестве простых граждан под сенью законов), — это легко удостоверят эти люди, а еще до них — боги. Лучший залог успеха в войне — справедливость защищаемого дела.

98. Пусть не тревожится и тот, кому, может быть, пришлось быть воином у Цезаря. Даже и тогда ведь мы принадлежали не ему, а родине, и дававшееся нам жалованье и награды давались не Цезарем, а государством; и теперь вы не больше являетесь войском Кассия или Брута, чем римским войском; мы же, римские полководцы, — ваши товарищи по военной службе. Если бы и наши враги держались в этом одного с нами мнения, все безбоязненно могли бы сложить оружие и сдать войска государству, чтобы оно избрало правильное решение; и если они согласны с таким предложением, мы приглашаем их к этому. Но так как они не согласны — а они не могут быть согласны из-за проскрипций и всего прочего, что они сделали, — идем, соратники, со здоровой верой и бесхитростным рвением, идем воевать за свободу, на пользу одному только римскому сенату и народу!»

99. Тут все кричали «идем!» и требовали, чтобы их тотчас же вели на войну. Радуясь их рвению, Кассий через глашатаев вновь потребовал тишины и опять выступил с речью. «Да воздадут вам за вашу верность и рвение боги, покровители справедливых войн! Но что приходится отнести уже на счет человеческой предусмотрительности полководцев, а именно — что у нас все и по количеству и по качеству лучше, чем у врагов, в этом убедитесь из дальнейшего. Легионов пехоты мы выставляем количество, равное легионам врагов, так как мы в силу необходимости разместили большое количество их повсюду; по количеству же конницы и кораблей мы далеко превосходим врагов, равно как и по числу союзников — царей и племен, вплоть до мидян и парфян. К тому же у нас враги находятся только с фронта. Мы же и в тылу у врагов имеем в Сицилии Помпея, нашего единомышленника; Мурк и Аэнобарб на Ионийском море стоят с большим флотом, со многими гребцами, с двумя легионами войска и со стрелками; постоянно плавая по морю, они причиняют врагу беспокойство, между тем как у нас в тылу и море и суша свободны от врагов. Денег, которые называют главным нервом войны, у них нет: они не выплатили войску обещанных наград; не соответствуют их ожиданиям и доходы от проскрипций, так как никто из порядочных граждан не покупает ненавистных земель; не поступают к ним средства и из других источников, так как Италия изнурена восстаниями, налогами, проскрипциями. У нас же благодаря нашим стараниям и наличные средства имеются в изобилии, так что вам может быть тотчас же выдано все, что потребуется; и сверх того поступает еще много из находящихся у нас в тылу провинций.

100. Продовольствия, представляющего наибольшие затруднения при наличии большого войска, у них нет, кроме того только, что доставляется из Македонии, горной страны, и Фессалии, небольшой области: и эти продукты им приходится доставлять по суше, со всякими затруднениями. Если же они попробуют подвозить продовольствие из Африки, Лукании, Япигии, путь им отрежут Помпей, Мурк и Домиций. У нас же продовольствие уже имеется и сверх того ежедневно доставляется без труда по морю со всех островов и материков, сколько их есть от Фракии до реки Евфрата; все это подвозится беспрепятственно при полном отсутствии врага у нас в тылу. Таким образом, у нас будет возможность или ускорить дело, или, затянув его, изнурять врагов голодом. Вот сколько и каких приготовлений сделано благодаря людской предусмотрительности для вас, соратники; остальное же, в соответствии с этим, пусть сделают ваши усилия и попечение богов. А мы, по примеру прежних случаев, отдав вам все, что обещали, и вознаградив вашу верность множеством даров, воздадим и за большее дело по заслугам, если на то будет воля богов. Но и теперь за ваше рвение вам, уже отправляющимся на борьбу, в связи с этим собранием и этой речью мы теперь же, с этой же кафедры, выдадим деньги: каждый солдат получит тысячу пятьсот италийских драхм, центурион в пять раз больше и военный трибун — соответствующую его званию сумму».

101. Сказав это и расположив войско к действию и словами и подарками, Кассий распустил собрание. Воины оставались некоторое время вместе, воздавали величайшие хвалы Кассию и Бруту и со своей стороны обещали исполнить все, что до них относится. Тотчас же стали распределять между солдатами обещанные подарки, давая лучшим из воинов под всякого рода предлогами и сверх обещанного. Получивших подарки Брут и Кассий все время, часть за частью, отправляли в Дориск; немного спустя двинулись вслед за ними и они сами. Два орла, слетевшие на двух серебряных орлов на знаменах, стали их клевать или, как это казалось некоторым, покрыли их крыльями. Они и оставались при войске, причем полководцы сочли достойным кормить их на общественно-государственный счет, пока орлы не улетели за день до битвы. Обойдя в течение двух дней Черный залив, войско пришло в Эн, а из Эна в Дориск и затем в остальные приморские города до Серрийских гор.

102. Так как Серрийские горы простираются до самого моря, сами военачальники углубились внутрь страны, а Тиллия Кимвра с флотом, легионом пехоты и немногими стрелками послали обогнуть гористый берег моря. Прежде этот берег был, несмотря на хорошую почву, совсем пустынным, так как фракийцы не плавали по морю и не решались спускаться в приморские страны из страха перед теми, кто может с моря напасть; но когда зллины — халкидцы и другие, — захватив приморские области, стали пользоваться также и морем, здесь процвели и торговля и земледелие, чем довольны были и фракийцы, получившие возможность вступить в обмен продуктами земледелия. Это продолжалось до тех пор, пока Филипп, сын Аминты, не вытеснил оттуда и халкидян и всех прочих, так что там не осталось ничего, кроме фундаментов храмов. Проплывая, согласно приказанию Брута и Кассия, мимо этого вновь ставшего пустынным берега, Тиллий распределил и расписал все места, удобные для лагерей, а также места, пригодные для причала кораблей: это он сделал для того, чтобы отряд Норбана оставил ущелья, убедившись, что сторожить их бесполезно. Все произошло так, согласно ожиданию: Норбан, находившийся в Сапейских теснинах, испугался вида кораблей и призвал к себе на помощь из Корпилийского ущелья Децидия; тот явился на помощь, и войско Брута прошло через оставленное ущелье.

103. Поняв хитрость врагов, Норбан и Децидий усилили охрану Сапейского ущелья. Вновь войско Брута попало в затруднительное положение; отчаяние овладело ими при одной мысли, что им придется теперь начинать тот путь, от которого раньше они отказались, и вновь проделать все то, что они уже совершили, а время идет, и наступило уже позднее время года. При таком их настроении Раскуполид сказал им, что есть еще путь вдоль самой Сапейской горы, который можно проделать в три дня; до сих пор этот путь оставался недоступным для людей из-за крутизны, безводия и густого леса. Если бы они захотели взять с собою запас воды и проложить узкую, но все же проходимую дорогу, они из-за густого леса не были бы видны даже птицам; на четвертый день они придут к реке Гарпессу, впадающей в Гебр, а еще через день достигнут Филипп, где можно было бы захватить и со всех сторон окружить врагов, так что они не имели бы возможности уйти. Слова Раскуполида понравились войску и вследствие затруднительности того положения, в котором оно находилось, и особенно благодаря надежде захватить столь большое войско врагов.

104. Итак, они послали вперед часть войска вместе с Раскуполидом и под предводительством Луция Бибула, поручив им проложить дорогу. С трудом они все же выполнили поручение, работая с рвением и усердием; рвение их особенно усилилось, когда несколько посланных вперед воинов вернулось и сообщило, что вдали видна река. Однако на четвертый день, изнуренные усталостью и жаждой, так как взятый ими с собой запас воды почти кончился, они стали указывать на то, что им говорили лишь о трехдневном пути без воды, и, впав в состояние панического страха, боялись засады; они верили, что посланные вперед видели реку, но думали, что их повели не по той дороге. Впав в отчаяние, они подняли крик и при виде Раскуполида, бегавшего от одного к другому и старавшегося ободрить их, бранили его и бросали камни. В то время как Бибул умолял их довести дело до конца без ропота, к вечеру река стала видна передним рядам: поднялись громкие радостные крики, естественные в таких случаях; тотчас же они повторялись находящимися позади и дошли до самых задних рядов. Когда Брут и Кассий узнали об этом, они тотчас же поспешно тронулись в путь, ведя по проложенной дороге все оставшееся войско. Но им не удалось остаться до конца скрытыми от врагов, не удалось и захватить их. Ибо Раск, брат Раскуполида, по крику заподозрив приближение войска, пошел посмотреть, что делается, и, увидев происходящее, удивился, что такое большое войско прошло по безводному пути, по которому, как он думал, не прошел бы и зверь из-за сильной густоты леса; о виденном он сообщил отряду Норбана. Последний со своим войском бежал ночью из Сапейского ущелья к Амфиполю. Так оба фракийца стяжали славу в своих войсках: один потому, что он повел войско по неизвестному пути, другой потому, что это не осталось ему неизвестным.

105. Войско же Брута благодаря своей необыкновенной отваге пришло в Филиппы, где к нему присоединился и приплывший туда Тиллий, и куда сошлось и все войско.

Филиппы — город, раньше называвшийся Датом, а еще раньше — Кренидами; последнее название объясняется тем, что вокруг холма много полноводных источников. Филипп Македонский укрепил это местечко, удобное для действий против фракийцев, и по своему имени назвал его Филиппами. Город расположен на обрывистом холме, равняясь по величине ширине холма. С севера к нему примыкают леса, через которые Раскуполид провел войско Брута; с юга болото, а за ним море; с востока — Сапейское и Корпилийское ущелья; с запада — равнина, доходящая до Миркина и Драбиска и реки Стримона и простирающаяся приблизительно на 350 стадий, очень плодородная и красивая. Здесь, как говорят, произошло похищение Коры, собиравшей цветы. Есть здесь и река Зигакт, в которой, по преданию, при переправе бога кони сломали колесницу, отчего река и получила свое имя. Равнина эта имеет наклон, что удобно для поднимающихся по ней из Филипп, но представляет трудности для направляющихся из Амфиполя.

106. Недалеко от Филипп есть другой холм, который называют холмом Диониса, где имеются золотые рудники, носящие имя «Асилы». В десяти стадиях от этого холма — еще два холма, отстоящие от Филипп приблизительно на восемнадцать стадий, а друг от друга — приблизительно на восемь. На этих холмах и разбили свои лагери Кассий — на южном, Брут — на северном. Когда войско Норбана отступило, они не двинулись вперед, так как узнали, что приближается Антоний, оставивший в Эпидамне заболевшего Цезаря. Равнина была удобна для сражения, а холмы — для лагерей. По обе стороны от них находились с одной стороны болото и озера до Стримона, с другой неприступные и непроходимые ущелья. Расстояние между холмами, равное восьми стадиям, представляло проход, как бы ворота из Азии в Европу; его Брут и Кассий перегородили на всем протяжении стеною от укрепления к укреплению, а в середине оставили ворота, так что оба лагеря оказались объединенными. Была поблизости от лагеря и река, которую одни называют Гангом, другие Гангитом, а сзади море, которое Брут и Кассий предполагали использовать и для складов и для гавани. Фасос, находящийся на расстоянии ста стадий, они наметили себе для складов, а гаванью же для трирем избрали Неаполь, отстоящий от них на семьдесят стадий. Так, радуясь удобствам местечка, они укрепляли свой лагерь.

107. В это время Антоний поспешно двигался со своим войском, желая захватить, как сборное место для сражения, Амфиполь. Найдя его уже укрепленным для него войском Норбана, он был рад этому и оставил в Амфиполе все снаряжение вместе с одним легионом, предводительствуемым Пинарием, сам же, пройдя с большой смелостью значительно вперед, расположился лагерем на равнине, на расстоянии всего восьми стадий от противников. И тотчас же обнаружились слабые стороны его лагеря и преимущества лагеря врагов. Они расположились на холме, он — на равнине; деревом они снабжались с гор, он из болотистой местности; воду первые получали из реки, он из колодцев, только что им вырытых; продовольствие они привозили с Фасоса, в расстоянии немногих стадий, он — из Амфиполя, находящегося в 350 стадиях. Так поступал Антоний, по-видимому, в силу необходимости — больше не было ни одного холма, а остальную часть равнины река по временам превращала в болото и как бы еще более ее углубляла; благодаря этому Антоний находил в выкопанных колодцах источники с обильной сладкой водой. Эта отвага Антония, хотя она и была вызвана отсутствием другого выхода, поразила врагов, удивлявшихся, что он, пренебрегая опасностью, расположился лагерем так близко и тотчас же после своего прибытия. Он возвел много укреплений и все их поспешно укреплял рвами, стенами, частоколами. Укрепляли и враги все, что у них осталось неукрепленным. Кассий, видя безрассудную энергию Антония, стал обносить стеною и единственный оставшийся необнесенным участок лагеря, прилегающий к болоту и ранее оставленный без укреплений из-за его незначительной ширины; таким образом, больше уже ничего не оставалось не защищенного стенами, кроме боковых частей, где к лагерю Брута прилегали утесы, к лагерю Кассия — болото, а за ним море. Вся средняя часть лагеря была окружена рвом, валом, стеною и воротами.

108. Так укрепляли свои лагеря обе стороны. В течение всего этого времени они состязались друг с другом только в метании копий и в конных диверсиях. Когда же были закончены все предположенные приготовления, явился и Цезарь, еще недостаточно окрепший для участия в сражении; его носили на носилках перед рядами войск. Войско Цезаря тотчас же выстроилось в боевой готовности, а войско Брута также построилось против врагов на более высоком месте, но спускаться вниз не стало: было решено не спешить с битвой, в надежде недостатком продовольствия довести врагов до истощения. У обеих сторон было по девятнадцати легионов тяжеловооруженных — в войске Брута с неполным количеством солдат, у Цезаря в числе, даже превышающем установленное. Конницы, считая также служивших у обеих сторон фракийцев, было у Цезаря и Антония 13.000, у Брута и Кассия — 20.000. Таким образом, по числу людей, по храбрости и отваге полководцев, по оружию и всему снаряжению войска обе стороны выглядели блестяще; но они оставались бездействующими в течение многих дней, так как сторонники Брута не хотели вступать в сражение, надеясь еще до сражения истощить врагов недостатком продовольствия. Они имели своим поставщиком продовольствия Малую Азию и получали все по морю из близких мест, у противника же не было запасов, не было и друзей: они не могли получать продукты ни через купцов из Египта, так как страна эта была истощена голодом, ни из Испании или Африки из-за присутствия на море Помпея, ни из Италии из-за Мурка и Домиция. Македонии же и Фессалии, которые одни в это время снабжали их, надолго хватить не могло.

109. Учитывая главным образом все это, сторонники Брута затягивали дело, но Антоний из страха перед продовольственным вопросом решил принудить врагов вступить в бой. Он задумал незаметно сделать болото проходимым, чтобы, очутившись в тылу у ничего еще не подозревающих противников, отрезать доставку им продовольствия с Фасоса. Выстраивая каждый раз в боевой готовности все части войска, чтобы казалось, что войско выстраивается все целиком, силами одной его части он и ночью и днем просекал в болоте узкий проход, срезая тростник, делая насыпь и по обе стороны ее наваливая камни, чтобы она не разваливалась, а глубокие места укрепляя валами и строя плотины; все это делалось в глубоком молчании. От врагов эту работу скрывал росший около прохода тростник. Проработав таким образом десять дней, Антоний неожиданно для врагов ночью послал построенные колоннами отряды, захватил все надежные места во внутренней части местности и одновременно обнес оградою много укреплений. Кассий был поражен и самой идеей этого предприятия и незаметным его осуществлением. Задумав, в свою очередь, отрезать Антония от укреплений, он сам выстроил стену через все болото поперек, начав от лагеря и вплоть до моря, так же как и враги, вырубая тростник, возводя плотины и пристраивая заграждения к укреплениям. Таким образом он отрезал сделанный Антонием проход, чтобы ни находящиеся внутри не могли больше перебегать к Антонию, ни Антоний не мог бы прийти к ним на помощь.

110. Увидев около полудня, в каком положении находится дело, Антоний тотчас же с энергией и яростью повернул свое войско, обращенное в другую сторону, и повел его к выстроенной Кассием стене между болотом и лагерем; он нес с собою железные орудия и лестницы, чтобы уничтожить стену и двинуться на лагерь Кассия. В то время как он храбро шел по косой и крутой дороге, проходящей между обоими войсками, солдаты Брута в своем высокомерии стали тяготиться тем, что они стоят вооруженные, в то время как мимо них пробегает войско врагов. И тогда они напали на них самовольно, раньше, чем получили какое-либо предписание от своих начальников; напав на них с фланга, они перебили всех, кого им удалось захватить. Раз начав, они напали затем и на войско Цезаря, выстроенное прямо против них; обратив войско в бегство, они стали его преследовать, пока не взяли и лагерь, который был общим у Антония и Цезаря. Самого Цезаря в лагере не было: из-за приснившегося ему сна он остерегался этого дня, как он сам об этом пишет в своих воспоминаниях.

111. Видя, что битва разыгралась, Антоний обрадовался, считая, что это он вынудил к ней врага: вспомним, что он был очень встревожен недостатком продовольствия. Но повернуть в долину он не счел нужным, опасаясь, развернув фалангу, внести беспорядок в строй. Продолжая начатый путь, он совершал его беглым маршем и поднимался вверх, несмотря на обстрел и трудности пути, пока, будучи тесним, не наткнулся на фалангу Кассия, сохранявшую свой первоначальный строй и пораженную неожиданностью всего происходящего. Отважно прорвав фалангу, Антоний устремился к стене, находящейся между болотом и лагерем, выламывая ограду, засыпая ров, подрывая возведенные сооружения, убивая стражу у ворот и выдерживая обстрел со стены, пока, наконец, сам не прорвался внутрь через ворота, а из солдат одни вошли через подкопы, другие перебрались через обрушившуюся частьстены. Все это произошло так быстро, что, стена была уже захвачена, когда пришли работавшие в болоте. Бешеным натиском они обратили и этих в бегство и оттолкнули в болото; в самый лагерь Кассия уже вступили только те, кто перебрался с Антонием через стену, в то время как остальная масса и той и другой стороны сражалась друг с другом по ту сторону стены.

112. Так как лагерь был хорошо укреплен, его охраняло совсем небольшое количество людей; поэтому Антоний легко овладел им. В это время стала сдавать уже и часть войска Кассия, находившаяся снаружи; видя, что лагерь взят, она разбежалась в беспорядке. Таким образом, обеими сторонами сражение было доведено до конца и с одинаковым успехом.

Брут обратил в бегство левое крыло неприятельского войска и взял лагерь; Антоний, победив Кассия, с необычайной отвагой разрушал его лагерь. У обеих сторон было много убитых; из-за обширности равнины и поднявшейся пыли ни одна из сторон не знала, в каком состоянии другая; узнав, наконец, о положении дела, и те и другие отозвали остававшихся на поле битвы. Те возвращались, по внешнему виду своему более похожие на носильщиков, чем на воинов. Но и тогда они не замечали и не видели друг друга, между тем как, сбросив свой груз, одни могли бы много сделать против других; забыв воинскую дисциплину, каждый нагружал себя добычей. Число убитых, как говорят, доходило в войске Кассия приблизительно до восьми тысяч, включая сюда и участвовавших в бою рабов, в войске Цезаря — вдвое больше.

113. Кассий, оттесненный от своих укреплений и не имевший возможности вернуться в лагерь, бежал на холм, на котором были расположены Филиппы, и оттуда смотрел на все происходящее. Но из-за поднявшейся пыли он видел не все или видел неясно; заметил он лишь, что лагерь его взят, и приказал Пиндару, своему оруженосцу, чтобы тот бросился на него и убил его. В то время как Пиндар медлил выполнить это приказание, прибежал посланный с известием, что на другом фланге Брут одержал победу и разрушает неприятельский лагерь. Кассий ответил: «Скажи ему, пусть он одержит полную победу, — а затем, обратившись к Пиндару, — Скажи, что ты медлишь, отчего не освобождаешь меня от позора?» Тогда Пиндар убил своего господина, подставившего ему горло. Так представляют себе смерть Кассия некоторые. Другие же считают, что, когда всадники Брута явились с доброй вестью, Кассий, думая, что это враги, послал для выяснения дела Титиния; а когда всадники встретили его радостно, как друга Кассия, и при этом громко кричали, Кассий, думая, что Титиний попал к врагам, сказал: «Итак, мы ждали, чтобы увидеть, как схватили нашего друга?» — и удалился в палатку вместе с Пиндаром, и последний после этого больше не появлялся. Вследствие этого некоторые думают, что он убил Кассия не по его приказанию. Жизнь Кассия кончилась в самый день его рождения, когда как раз и разгорелась битва. Титиний за свое промедление покончил жизнь самоубийством.

114. Плача у трупа Кассия, Брут назвал его последним римлянином, желая этим сказать, что больше уж никогда не будет мужа, равного ему по доблести; он упрекал его за поспешность и необдуманность его поступка; говорил вместе с тем, что Кассий счастлив, освободившись от забот и печалей, которые еще неизвестно до какого конца доведут его, Брута. Затем, передав тело друзьям и велев похоронить его тайно, чтобы войско при виде похорон не подняло плача над Кассием, сам Брут, не заботясь ни о пище, ни о каких-либо удобствах, в течение целой ночи работал над восстановлением лагеря Кассия. С наступлением дня, когда враги, чтобы не показаться ослабевшими, стали выстраивать войско для сражения, Брут, поняв их побуждение, сказал: «Вооружимся и мы и в свою очередь покажем, что мы пострадали меньше». Когда он построил войско, враги отступили, и Брут с насмешкой сказал своим друзьям: «Те, кто вызвали нас на бой как истомленных, даже и не попытались сражаться с нами».

115. В тот самый день, когда разыгралась битва при Филиппах, в Ионийском море также произошли крупные события в таком же роде. Домиций Кальвин вез Цезарю на грузовых судах два легиона тяжеловооруженных, из них особенно славился Марсов легион, названный так за свою стойкость. Вез Кальвин также и преторианскую когорту, включавшую до двух тысяч человек, четыре отряда всадников и сверх того еще множество набранных для войны людей; их сопровождало также несколько трирем. Навстречу им вышли Мурк и Аэнобарб со ста тридцатью военными кораблями. Плывшее на парусах впереди небольшое количество грузовых кораблей ускользнуло от них; остальные вследствие внезапно ослабевшего ветра стали блуждать по морю при полном безветрии, отданные во власть врагов кем-то из богов. На каждое судно враги без страха нападали и разрушали его; не могли помочь судам и сопровождавшие их триремы, из-за своей малой величины вращавшиеся на месте. Оказавшись в очень опасном положении, они совершили много различных подвигов: поспешно притягивали корабли канатами друг к другу, скрепляли их шестами, чтобы не дать врагам прорваться. Когда же им удалось это закончить, Мурк стал обстреливать их огненосными стрелами. Тогда они, быстро развязав канаты и спасаясь от огня, поплыли в разные стороны друг от друга, а затем опять выезжали навстречу триремам, готовые к плаванию или нападению.

116. При возникшем возмущении, особенно среди воинов Марсова легиона, недовольных тем, что они, превосходя всех силой, гибнут в бездействии, одни покончили с собою еще до тех пор, пока достиг их огонь, другие, вскочив на неприятельские триремы, многое сделали, многое и вытерпели. А полусожженные корабли еще долго плавали с людьми, погибавшими частью от огня, частью от голода и жажды; из этих людей некоторые, державшиеся за мачты и корабельные доски, были прибиты к пустынным скалам или утесам. Среди них были такие, которым против всех ожиданий удалось спастись: некоторые продержались до пяти дней, слизывая смолу и жуя паруса или веревки, пока волны не вынесли их на сушу. Много было и таких, которые сдались врагам, ослабев под влиянием бедствий; сдались также семнадцать трирем. Воинов солдаты Мурка заставляли приносить клятву верности; полководец их Кальвин на своем корабле возвратился на пятый день в Брундизий, когда его считали уже погибшим. Вот какие события произошли на Ионийском море в один день с битвой при Филиппах — все равно, назвать ли их кораблекрушением или морской битвой; совпадение этих двух событий поразило всех, когда впоследствии о нем узнали.

117. Созвав войско на собрание, Брут обратился к нему с такой речью: «Во вчерашнем сражении, соратники, нельзя найти ничего, в чем вы не оказались бы сильнее врагов. Вы и начали сражение с рвением, хотя и без приказания; и четвертый легион, которому, как самому прославленному у них, был поручен фланг, вы уничтожили целиком, а за ним и выстроенную рядом с ним часть войска и шли таким образом до лагеря; и самый лагерь вы взяли и разграбили, так что все это далеко превосходит тот ущерб, который мы потерпели на левом крыле. Но затем, имея возможность довести дело до благополучного конца, вы предпочли грабить, а не убивать ослабевших: большая часть вас, проходя мимо врагов, бросилась на имущество. И в это самое время опять повторилось то же соотношение: они разгромили один из наших двух лагерей, мы же взяли все их укрепления, так что и в этом отношении приобретение вдвое больше ущерба. Итак, вот наши преимущества в сражении. А насколько и в остальном мы превосходим их, это вы можете узнать и от пленных — вы услышите о недостатке хлеба, о его вздорожании, о затруднениях с его доставкой и почти о полном его отсутствии. Ведь они не имеют возможности получать его ни из Сицилии, ни из Сардинии, ни из Африки, ни из Испании из-за Помпея, Мурка и Аэнобарба, отрезавших им доступ в море 260 кораблями. Македонию они уже истощили и имеют хлеб почти из одной только Фессалии; а надолго ли ее еще хватит?

118. Итак, когда вы видите, что они особенно спешат со сражением, знайте, что они, мучимые голодом, избрали близкую смерть от руки врага. А мы в свою очередь обставлены так, чтобы раньше нас повел войну против них голод, и чтобы они, когда нам придется с ними встретиться, были уже ослабевшими и истощенными. Не будем позволять себе раньше времени поддаваться излишнему рвению. Пусть никто не сочтет образ действий, основанный на опыте, медлительностью; пусть взглянет на находящееся у нас в тылу море, которое, присылая нам столько подкрепления и продовольствия, дает тем самым возможность достигнуть победы, не подвергая себя опасности, если только вы будете выжидать и не сочтете позорным, что над нами будут смеяться, будут вызывать нас на бой те, кто, как это показали вчерашние события, не лучше нас, но кто лишь ищет средства против другого страха. А рвение ваше, которое сейчас я прошу вас умерить, отдайте целиком тогда, когда мы об этом попросим. Я со своей стороны уплачу вам полную награду тогда, когда, по воле богов, все дела будут завершены и победа будет полной; теперь же за проявленную вами вчера доблесть даю в придачу каждому воину по тысяче драхм, начальникам же вашим с соответствующей прибавкой».

Такую речь сказал Брут и тотчас стал распределять по легионам подарки; некоторые полагают, что, кроме того, он обещал отдать воинам на разграбление Лакедемон и Фессалонику.

119. Цезарь и Антоний, зная, что Брут не будет сражаться по своей воле, созвали своих воинов. Антоний сказал им следующее: «Я знаю, сотоварищи, что в своих разговорах и враги наши приписывают себе честь вчерашнего дела, так как они обратили в бегство некоторых из наших и разграбили лагерь; но на деле они покажут, что победа целиком принадлежит вам. Я обещаю вам, что ни завтра, ни в следующие дни они добровольно не пойдут на битву. А это является вернейшим доказательством вчерашнего поражения и вызванного им страха; подобно тому как это бывает при гимнастических состязаниях, и здесь более слабые отказываются от дальнейшей борьбы. Ведь не для того они набрали такое большое войско, чтобы, построив стены, населять фракийскую пустыню. Ведь и выстроили-то они эти стены еще тогда, когда мы подходили, вследствие страха перед нами; а когда мы пришли, они продолжают оставаться внутри укреплений из-за вчерашнего поражения. Под впечатлением его старший и более опытный из полководцев, отчаявшись во всем, покончил самоубийством, что уже само по себе представляет лучшее доказательство затруднительного положения врагов. И если они не примут нашего вызова и не спустятся с гор, но, не надеясь на свои силы, возложат надежды на утесы, тогда вы, римляне, вновь смело вынуждайте их к сражению, как вынудили вчера, считая позором подчиняться тем, кто боится, воздерживаться от битвы с теми, кто не решается выйти на бой, и показать себя, мужей, более слабыми, чем стены. Ведь мы пришли не за тем, чтобы жить в долине, и для нас в промедлении нет ничего такого, что нас удовлетворяло бы. Нет, у разумных людей войны всегда должны проходить быстро; зато мир должен быть продолжительным.

120. Сроки и план действия этого выработаем мы, не заслужившие с вашей стороны презрения за проявленную нами вчера энергию и сообразительность. Вы же, со своей стороны, отплатите полководцам доблестью, когда она от вас потребуется. И не огорчайтесь нимало из-за вчерашнего грабежа: ведь богатство состоит не в том, чтобы что-то иметь, но в том, чтобы владеть им, защищая его силою; именно это и отдаст нам, владеющим такими силами, и отнятое вчера, пока еще в сохранности находящееся у наших врагов, и само имущество врагов. И если мы стремимся все это получить, будем стремиться в бой. Да и вчера мы, в свою очередь, взяли у них достаточно, может быть, больше, чем было отнято у нас, потому что они привезли с собой из Малой Азии все, что отняли там силой и грабежом, вы же, явившиеся сюда с родины, все более ценное оставили дома, взяв с собой только необходимое. А если и было у нас взято что-либо ценное, то оно принадлежало нам, начальникам, готовым ради вашей победы отдать все. Несмотря на эту потерю, мы назначили вам вознаграждение за победу — каждому воину по 5.000 драхм, каждому центуриону — вдвое больше, каждому трибуну вдвое больше того, что получил центурион».

121. Произнеся такую речь, Антоний на следующий день вновь выстроил войско. И когда даже и тут враги не стали спускаться, Антоний в сердцах продолжал вновь и вновь выстраивать войско. Брут же часть своего войска держал построенной в боевой готовности, боясь, что может оказаться вынужденным вступить в сражение; силами же другой части перехватил пути, по которым врагам доставлялось продовольствие. На очень близком расстоянии от лагеря Кассия был холм, который врагам было бы трудно захватить, так как вследствие близости к лагерю Кассия они могли подвергнуться обстрелу; но Брут все же велел охранять его на случай, если кто-либо, сверх ожиданий, осмелится его захватить. Когда этот холм был оставлен Брутом, войско Цезаря захватило его ночью силами четырех легионов, забравших с собой для защиты от стрел много щитов и кожаных панцирей. После захвата холма новые десять легионов разбили лагерь на расстоянии пяти стадий от него по направлению к морю, а на расстоянии еще четырех стадий то же сделали два других легиона. Таким образом они хотели дойти до моря, чтобы или вдоль него, или через болото, или каким-либо иным способом прорваться и вместе с тем, чтобы отрезать врагам подвоз продовольствия. Со своей стороны действовал также и Брут, воздвигая укрепления против лагерей врагов.

122. Все это заставило войско Цезаря торопиться; голод был уже несомненным, с каждым днем увеличиваясь и вызывая все больший страх. Больше не было достаточного подвоза и из Фессалии, нельзя было возлагать надежды и на доставку морем, потому что на море везде господствовали враги. Так как обе стороны уже получили известие о недавних событиях на Ионийском море, они еще больше боялись этого и приближения зимы, особенно страшной для имеющих стоянку на илистой равнине. Сообразив все это, они послали в Ахайю легион тяжеловооруженных с поручением собрать там все, что они найдут, и собранное поспешно отослать им; ввиду надвигающейся грозной опасности, не ожидая успеха от этого, как и от других планов, и не будучи более в силах стоять в боевой готовности на равнине, они с криком устремились к вражеским укреплениям и вызывали Брута на битву, насмехаясь над ним и ругая его и решив заставить его против воли вступить в бой скорее путем бешеного натиска, чем посредством правильной осады.

123. Но Брут решил держаться первоначального плана, в чем его укрепили известия о голоде и об успешных действиях на Ионийском море, а также то, что он видел вызванное безвыходным положением отчаяние врагов. Поэтому он предпочитал выдержать и осаду и прочие трудности, лишь бы не вступить в схватку с людьми, страдавшими от голода и потерявшими надежду на все другое, кроме силы своего оружия. Войско, однако, без разумных оснований было настроено иначе; оно тяготилось тем, что, подобно женщинам, сидит взаперти в лагере в страхе и бездействии. Недовольны были и его начальники: они одобряли планы Брута, но считали, что при наличии храброго войска можно одолеть врагов скорее. Причиной этих настроений было то, что Брут был мягок и добр со всеми, не был похож на Кассия, сурового и властного во всем. Вследствие этого Кассию они подчинялись по первому его приказанию, не вмешиваясь в его распоряжения, не спрашивая о причинах, которыми они вызваны, а если и узнавали эти причины, не входили в их рассмотрение; от Брута же, вследствие его кротости, они требовали для себя участия в командовании на равных с ним правах. Наконец, собираясь отрядами или просто толпами, войско стало уже более открыто высказывать свое недоумение, говоря: «За что недоволен нами полководец? В чем провинились мы, недавно одержавшие победу, обратившие врагов в бегство, а оставшихся из них перебившие и взявшие в лагерь?» На это Брут сознательно не обращал внимания и не созывал воинов на собрание, чтобы не оказаться, к своему позору, вынужденным к неразумным действиям всей этой толпой, в особенности наемниками, у которых всегда остается надежда спастись путем перехода на сторону противника, подобно тому как меняют хозяев легкомысленные слуги.

124. Но затем к Бруту стали приставать и военачальники, настаивая, чтобы он воспользовался рвением войска, которое, может быть, и совершит что-нибудь славное; а если и случится что-нибудь во время битвы, можно будет вновь вернуться в лагерь и защищаться от врагов теми же самыми укреплениями. Тогда Брут, особенно рассердившись на военачальников и досадуя, что они, подвергаясь той же самой опасности, легкомысленно соглашаются с мнением войска, предпочитающего сомнительную и связанную с риском судьбу безопасной победе, все же уступил; уступил на гибель и себе и им всем, упрекнув их только следующими словами: «По-видимому, мы будем воевать, как воевал Помпей Великий, не столько являясь полководцем, сколько подчиняясь войску». И, мне кажется, он сказал только это, скрывая то, чего он боялся всего более: как бы войско, что было некогда войском Цезаря, не возненавидело его и не перекинулось к врагам. Под влиянием страха перед тем же и Брут и Кассий с самого начала войны старались ни в чем не давать воинам повода к недовольству ими.

125. Таким образом, Брут против воли вывел войско, построил его в боевом порядке перед стеной и наставлял воинов не выходить далеко за холм, чтобы им было возможно легко вернуться, если это понадобится, и чтобы им было удобнее обстреливать врагов с холма. С обеих сторон воины подзадоривали друг друга к битве; и тут и там наблюдалась большая уверенность и даже чрезмерная смелость: у одних она была вызвана страхом перед надвигающимся голодом, у других — естественным опасением, как бы они, принудившие полководца к выступлению, которое сам он хотел еще отсрочить, не показали себя хуже, чем обещали, слабее, чем хвастались, и, таким образом, не были бы скорее ответственны за поспешность, чем достойны похвалы за принятое разумное решение. Такое же настроение внушал им своим строгим лицом и Брут, объезжавший на коне войско и напоминавший ему о его положении в немногих, насколько позволяло время, словах. «Вы захотели сражаться, — говорил он, вы заставили меня, державшегося иного мнения, победить врагов в битве, не обманите же ни моей, ни вашей собственной надежды. Ваш союзник — холм, и все, что у вас в тылу, принадлежит вам. Враги же ваши окружены двойной опасностью, находясь между вами и голодом». Говоря это, он разъезжал по рядам, провожаемый возгласами надежды и ободрения.

126. Цезарь и Антоний, объезжая свои войска, простирали правую руку к тем, к которым они подъезжали, и еще строже убеждали их, не скрывая от них опасности голода, так как мысль о нем могла еще более поднять их отвагу. «Мы нашли врагов, о мужи, — говорили они, — мы имеем тех, кого хотели получить, за пределами их укреплений. Пусть же никто из вас не опозорит собственного своего вызова, оказавшись слабее на деле, чем в угрозах; пусть никто не отдаст предпочтения голоду, бедствию неотвратимому и мучительному, пред укреплениями и трупами врагов; их они предоставляют вашей храбрости, вашему оружию, вашей безумной отваге. Положение дел заставляет так спешить, чтобы ничего не откладывать на завтрашний день, но сегодня же решить все, вплоть до полной победы или славной смерти. У победивших будет возможность в течение одного дня и посредством одного сражения получить и продовольствие, и деньги, и корабли, и лагери, и вдобавок наградные от нас. И это все так и будет у вас, если прежде всего, напав на них, мы будем помнить о том, что заставляет нас спешить; затем, прорвавшись, мы сразу же отрежем их от ворот, оттесним их к скалам или к равнине, чтобы война не возобновилась снова и, вместе с тем, чтобы враги не разбежались; ведь они из-за своей слабости единственные из всех противников возлагают надежду не на сражение, а на то, чтобы не сражаться».

127. Так убеждали Цезарь и Антоний всех, к кому они подъезжали. И у всех возникло стремление показать себя достойными полководцев и избежать нужды, возраставшей быстрее, чем можно было ожидать, в результате событий на Ионийском море. Они предпочитали, если это окажется неизбежным, пострадать в бою, сохраняя надежду на лучший исход, чем погибнуть истощенными от неотвратимого бедствия. При таком их настроении, которое каждый внушал своему ближайшему соседу, мужество обоих войск быстро возросло, и обе стороны преисполнились не знающей страха отваги. В это время они уже вовсе забыли о том, что они — граждане одного государства; они угрожали друг другу, как если бы природа и рождение создали их врагами. Так гнев, вызванный обстоятельствами создавшегося положения, притупил и рассудок и природные чувства. Обе стороны одинаково предсказывали, что в этот день предстоящее сражение решит всю судьбу римского государства. И действительно, судьба его была решена.

128. Когда в таких приготовлениях дошло уже до девятого часа дня, два орла, слетевшиеся между двумя войсками, стали биться друг с другом; наступило глубочайшее молчание. Но когда орел, находившийся со стороны войска Брута, был обращен в бегство, пронзительный крик поднялся в войске противников, и с обеих сторон были подняты знамена. Нападение было неистовым и жестоким. Стрел, камней, метательных копий у них было несколько меньше, чем это было обычно на войне, не пользовались они и другими приемами военного искусства и строя. Бросившись с обнаженными мечами врукопашную, они рубили и были рубимы, вытесняли друг друга из строя, одни скорее, чтобы спастись, чем чтобы победить, другие — чтобы победить, а также под влиянием убеждений полководца, вынужденного ими к сражению. Много было крови, много стонов; тела убитых уносились, и на их места становились воины из резерва. А полководцы, объезжая и осматривая ряды, поднимали настроение войска, убеждали работавших потрудиться еще, а изнуренным ставили смену, так что бодрость передних рядов все время обновлялась притоком новых сил. Наконец, войско Цезаря или от страха перед голодом — оно боролось особенно энергично — или благодаря счастью самого Цезаря — и воинов Брута не за что было бы упрекнуть — сдвинуло с места вражеские ряды, как если бы опрокинуло какую-то тяжелую машину. Сначала враги отступали шаг за шагом, осторожно, но когда боевой порядок их стал нарушаться, они начали отступать быстрее; а когда с ними вместе стали отступать также и стоявшие во втором и третьем рядах, они, смешиваясь все вместе в беспорядке, теснились и своими и врагами, непрерывно налегавшими на них, пока, наконец, не обратились в бегство. Войско Цезаря, твердо держась в это время данного им приказания, стремилось завоевать ворота с большой для себя опасностью — оно подвергалось обстрелу сверху и спереди, — пока ему не удалось оттеснить пытавшуюся войти в ворота толпу врагов, которые бежали к морю и на горы через реку Зигакт.

129. Обратив врагов в бегство, полководцы распределили между собою все, что еще оставалось сделать: Цезарь должен был захватывать бежавших из лагеря и сторожить самый лагерь, Антоний следил за всем и нападал на всех — на бегущих, на тех, кто еще держался, на все остальные их лагери, одновременно подавляя все своим неистовым натиском. Боясь, как бы военачальники, ускользнув от него, не собрали нового войска, Антоний разослал всадников по всем дорогам и по окраинам поля битвы с приказанием хватать всех бегущих. Когда это задание было распределено между участниками, группа всадников устремилась на гору с фракийцем Раском, посланным с ними, так как он знал все дороги; окружив все укрепления и утесы, они охотились за бежавшими и поджидали тех, кто находился внутри. Другая часть преследовала самого Брута. Увидев, что воины Антония неуклонно наступают, Луцилий явился к ним и, выдавая себя за Брута, просил вести его не к Цезарю, а к Антонию: вследствие этого воины еще больше укрепились в мысли о том, что это — Брут, избегающий своего непримиримого врага. Узнав, что ведут Брута, Антоний вышел ему навстречу, соображая, как следует ему встретить его, если принять во внимание и судьбу этого человека, и вместе с тем его высокое положение, и его доблесть. Но когда Антоний приблизился, Луцилий, смело обратившись к нему, сказал: «Брут не пойман, и никогда не будет поймана доблесть пороком; а я, обманув вот этих людей, стою здесь перед тобой». Антоний, видя, что всадники смущены, успокаивая их, сказал: «Добыча, которую вы мне поймали, не хуже, а лучше той, за которую вы ее приняли, поскольку друг лучше врага». И он поручил Луцилия заботам одного из своих друзей, а впоследствии, приняв его к себе, обращался с ним как с верным другом.

130. Между тем Брут бежал в горы с достаточным количеством воинов, собираясь ночью вернуться в лагерь или спуститься к морю; но так как все было окружено сторожевыми постами врагов, он в полном вооружении заночевал вместе со всеми. Рассказывают, что, глядя на звезды, он сказал: «Зевс, пусть не скроется от тебя тот, кто является виновником всех моих бед»13, подразумевая, конечно, Антония. Эти слова, как говорят, и сам Антоний произнес во время своих личных несчастий, раскаиваясь в том, что, имея возможность быть союзником Кассия и Брута, он сделался слугою Октавиана. Теперь и Антоний ночевал вооруженным около укреплений, устроенных против Брута, сложив вал из снесенных вместе трупов и добычи. А Цезарь, трудившийся до полуночи, ушел вследствие болезни, передав Норбану охрану лагеря.

131. Увидев, что и на следующий день остались вражеские засады, и имея неполных четыре легиона, поднявшихся вместе с ним на гору, Брут сам остерегся идти к воинам, а послал к ним их начальников; последние были смущены допущенной ими ошибкой и раскаивались в ней; Брут поручил им выяснить, хотят ли солдаты прорваться через засады и возвратить себе свое имущество, пока еще оберегаемое оставшимися друзьями. Солдаты, безрассудно выступившие в бой и проявившие в нем большую храбрость, теперь, под влиянием того, что бог уже повредил их разум, недостойным образом ответили своему полководцу: «Пусть он решает сам про себя; мы же, многократно подвергавшиеся испытаниям судьбы, не хотим терять последнюю надежду на примирение». Тогда Брут сказал друзьям: «Итак, я больше уже ничем не могу быть полезен родине, раз они так настроены», и, позвав эпирота Стратона, своего друга, приказал ему убить его, а когда тот стал убеждать его еще подумать, позвал одного из рабов. Стратон сказал: «Нет, Брут, не надо рабов! Для исполнения твоего последнего приказания, раз ты на него решился, у тебя найдется друг». С этими словами он вонзил свой меч в бок Бруту, который не отвернулся и не отступил назад.

132. Так умерли Кассий и Брут, мужи, выделявшиеся среди всех римлян благородством, славой и неоспоримой доблестью. Их обоих, несмотря на их принадлежность к партии Помпея Великого, и Гай Цезарь из врагов и противников сделал своими друзьями, а среди друзей своих именно их любил как сыновей. Точно также и сенат всегда был к ним обоим особенно благорасположен, считая их в их несчастии достойными особенного сожаления; ради них обоих он всем объявил амнистию; а когда они были осуждены на изгнание, дал им провинции, чтобы они не оказались в положении изгнанников. Этим сенат не оказывал пренебрежения к Гаю Цезарю и не проявлял радости по поводу происшедшего: ведь сенат и при жизни Цезаря удивлялся его доблести и его успехам и по смерти его устроил ему похороны на государственный счет, объявил его деяния бессмертными и учредил магистратуры и провинции во многом в соответствии с предписаниями Цезаря, считая, что не найдет ничего лучшего, чем то, что решил Цезарь. Но любовь сената к Бруту и Кассию, опасение за них довели сенат до того, что он не побоялся даже дурной молвы: так дороги всем они стали. Также и наиболее благородные из изгнанников ценили их более, чем Секста Помпея, хотя они и находились дальше и охвачены были непримиримой враждой, Помпей же, напротив, был ближе, под рукою, и никакая непоправимая вина над ним не тяготела.

133. Когда явилась надобность в боевых действиях, Брут и Кассий в течение неполных двух лет собрали войско, включавшее свыше двадцати легионов тяжеловооруженных, около двадцати тысяч конницы и свыше двухсот военных кораблей; собрали также и прочее снаряжение в достаточном количестве и набрали частью путем добровольных взносов, частью принудительно несметное количество денег. Они провели ряд войн с народами, с городами и со многими представителями противной партии и везде имели успех. Народы они покорили себе на пространстве от Македонии до Евфрата; и всех, с кем они воевали, они склонили к союзу с ними, так что могли без опасений пользоваться их помощью. Пользовались они содействием царей и династов, также и парфян, хотя последние и были враждебны римлянам: их они употребляли только для менее значительных дел, к участию же в более крупных предприятиях не допускали, чтобы не приучать племя варварское и враждебное к слишком большой близости к римлянам. Но самым удивительным было отношение войска, в большей своей части составившегося из прежнего войска Гая Цезаря: и это-то войско, относившееся к Цезарю с необычайно ревностной любовью, склонили на свою сторону убийцы Цезаря. За ними оно последовало в походе против сына Цезаря, и им оно было более верным, чем Антонию, союзнику и соправителю Цезаря. Никто из них не покинул Брута или Кассия даже и при их поражении, хотя те же самые воины оставили Антония у Брундизия еще до начала военных действий. Предлогом, побуждавшим нести все тяготы во время их службы у Помпея, и в данном случае служило для солдат то, что они действовали не из личных интересов, а ради демократии — слова красивого, но всегда бесполезного. К себе же самим оба, и Кассий и Брут, отнеслись с одинаковым пренебрежением, когда им стало казаться, что больше они не могут быть полезны родине. Что касается их забот и трудов, то Кассий, ничем не отвлекаясь, все взоры свои устремлял только на войну, подобно тому как в единоборстве борец смотрит только на противника; Брут же питал склонность к науке и не без успеха занимался философией.

134. Однако всем этим их свойствам всецело противостоит их грех в отношении Цезаря. Ведь это был грех не простой и не малый: ведь он был совершен против друга, был совершенно неожиданным; грех против спасшего их в войне благодетеля, представлявший поэтому проявление неблагодарности; грех против императора, что было нечестиво; грех, притом совершенный в курии; грех против жреца, облеченного в священные одежды; грех против властителя, равного которому не было, принесшего пользу и родине и власти более всех других. За это-то Брут и Кассий и подверглись гневу божества, часто подававшего им об этом знамения. Так, когда Кассий совершал в своем войске обряд очищения, ликтор возложил на его голову перевернутый венец, а посвященная Кассием золотая фигурка Виктории упала на землю. Птицы целыми стаями сидели над его лагерем, не издавая никакого крика; непрерывно осаждали его лагерь рои пчел. О Бруте рассказывают, что он, справляя на Самосе день своего рождения, во время пирушки без всякого основания произнес стих, хотя и не был склонен ни к чему подобному: «Убила меня злая судьба и сын Латаны»14. Когда он собирался вместе с войском переправиться из Азии в Европу, рассказывают, он, проснувшись ночью, увидел при меркнувшем свете привидение, неожиданно представшее перед ним, и смело спросил его, кто оно, бог или человек. Призрак ответил: «Твой, Брут, злой демон; явлюсь тебе еще в Филиппах». И, говорят, он действительно явился Бруту перед последним сражением. Затем, когда войско выходило на бой, ему встретился перед воротами эфиоп; считая это дурным предзнаменованием, войско тотчас же изрубило его. Ниспослано божеством было и то, что Кассий при еще неопределившейся победе безрассудно отчаялся во всем, а Брут был вынужден оставить благоразумную медлительность и вступить в бой с людьми, обезумевшими от голода, в то время как сам он был в изобилии обеспечен продовольствием и властвовал на море. И ко всему этому его принудило его собственное войско более, чем вражеское. Часто участвуя в сражениях, они ни разу в них не пострадали, а теперь оба они должны были наложить на себя руки, подобно тому, как они наложили их на Цезаря. Так были наказаны Кассий и Брут.