Помоги проекту - поделись книгой:
НОЧЬ СВЕТА
ОТЧЕ ЗВЕЗДНЫЙ
МИР НАИЗНАНКУ
Night of Light
Copyright © 1966 by Philip Jose Farmer
Inside-Outside
Copyright © 1964 by Philip Jose Farmer
© Издательство «Полярис»,
© Издательство «Полярис»,
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
В очередной том собрания сочинений Филипа Хосе Фармера вошли произведения, в той или иной мере затрагивающие вопросы религии — роман «Ночь света» (1966) и рассказы из сборника «Отче звездный», а также повесть «Мир наизнанку» (1964).
Цикл произведений об отце Кэрмоди, к которому относятся и «Ночь света», и рассказы, создавался на протяжении нескольких лет и не задумывался автором как единое целое. Поэтому путешествия отца Джона Кэрмоди, бывшего вора и убийцы, а ныне раскаявшегося и смиренного монаха ордена Святого Джейруса, не составили многотомного сериала, подобного «Миру Реки». Однако в свое время — а рассказы эти относятся к первым пробам мастерства молодого тогда писателя — они произвели сенсацию. Никто из фантастов не осмеливался прежде писать о религии в столь неуважительном, почти шутовском тоне, вскрывая одновременно самые глубокие ее противоречия. Каждый рассказ — это парадокс, возьмем ли мы «Отношения», где религия прячется под маской азартной игры, «Прометея», где проблема отношения цивилизованного человека к лишенным даже зачатков культуры разумным «страусам» — горовицам преломляется через призму христианской любви, или «Отца», где искушение бессмертием оказывается почти непреодолимым для героев, несмотря на цену, которую придется заплатить.
«Ночь света» — единственное крупное произведение цикла — писалась в два приема, и каждую ее часть можно рассматривать как отдельную повесть. В определенном смысле роман можно назвать самым оптимистичным произведением писателя. На планете Радость Данте каждые семь лет наступает Ночь, когда всякий, кто не заснет и выйдет на улицы города, столкнется с порождениями собственного — и чужого — подсознания. Плата за поражение — Жизнь, но тот, кто пройдет через Ночь, станет Отцом бога. Но будет это бог добра или зла, решат люди. И отец Кэрмоди, преступник, убийца, столкнувшийся со всеми кошмарами, которые способен породить его разум, становится на сторону добра, несмотря на то что оно с виду противоречит его религии.
Повесть «Мир наизнанку» была написана через год после первого варианта уже упомянутого «Мира Реки», и много деталей и идей перекочевало в нее из неопубликованного тогда романа. Место действия повести напоминает христианский ад. В нем тоже есть жара, пустыня, демоны и вечные муки. Но когда Джек Кулл вместе со своей девушкой и юродивым Федором (весьма напоминающим любимого Фармером Достоевского) пытается раскрыть тайну молчания демонов и туманных проповедей загадочного Икса, ответ на его вопросы оказывается куда страшнее, чем можно было ожидать…
НОЧЬ СВЕТА
©
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
На Земле человек, который гонится по улице за кожей, словно снятой с человеческого лица, — этаким тоненьким лоскутком, несущимся по ветру, точно листок бумаги, — представлял бы собой жутковатое зрелище.
Но на планете Радость Данте подобное событие слегка заинтересовало лишь нескольких прохожих. Причем вызвано это было тем, что бегущий — землянин, что уже само по себе являлось здесь диковинкой.
Джон Кэрмоди бежал по длинной прямой улице мимо похожих на скалы башенных фасадов, сложенных из огромных гранитных блоков. В темных нишах виднелись какие-то жуткие фигуры и свирепо ухмыляющиеся каменные чудовища. С балконных парапетов склонялись статуи богов и богинь, благословлявших смертных.
А маленький человечек, казавшийся еще меньше на фоне высоких стен и уходящих в небо опор, как сумасшедший несся за прозрачной кожей, которая так и сяк крутилась под порывами ветра, показывая то дыры для глаз и ушей, то уныло перекошенное и распяленное отверстие рта, то несколько длинных белокурых прядок надо лбом — остальная часть скальпа отсутствовала.
Слыша, как за спиной завывает ветер, бегущий злился все больше и больше. Внезапно кожу, которую он уже почти достал руками, подхватило ветром и вознесло вверх.
Кэрмоди выругался и, подпрыгнув, коснулся пальцами упрямого клочка. Но тот взлетел еще выше и опустился на балкон футах в десяти от земли — прямо у ног диоритовой фигуры бога Йесса.
Тяжело дыша и сжимая локтями болевшие бока, Джон Кэрмоди прислонился спиной к основанию гигантской опоры. Когда-то он пребывал в великолепной форме, как то и полагалось чемпиону Федерации по боксу в среднем весе, но теперь его живот округлился, что явилось следствием возросшего аппетита, а жирок под подбородком походил на пойманную дичь, трепыхавшуюся в мешке.
Впрочем, и его и других это мало интересовало. По правде сказать, в Кэрмоди не было ничего такого, на что стоило бы посмотреть. Копна иссиня-черных волос, прямых и непокорных, здорово напоминала иглы дикобраза. Голова, похожая на дыню, имела слишком высокий лоб, а сильно опущенное левое веко делало лицо немного перекошенным. Нос выглядел немного длинноватым и заостренным. Тонкие губы едва прикрывали невзрачные и редкие зубы.
Склонив по-птичьи голову набок, Кэрмоди посмотрел на балкон и понял, что на эту шероховатую, но отвесную стену ему не забраться. Окна были закрыты тяжелыми ставнями, а массивная железная дверь — заперта на замок. На дверной ручке висела табличка с одним-единственным словом, написанным на языке жителей северного материка Кэрина: «Спим».
Кэрмоди пожал плечами, равнодушно улыбнулся, словно напрочь забыл о неистовой погоне за кожей, и не спеша зашагал по улице. Унявшийся было ветер снова ожил и ударил его будто тяжелым кулаком.
Кэрмоди согнулся, как от удара, полученного на ринге, с трудом устоял на ногах и склонил голову. Однако взгляд по-прежнему был устремлен вперед. Еще никто не подловил его с закрытыми глазами.
На углу виднелась телефонная будка — громадный мраморный ящик, который мог бы вместить человек двадцать. Кэрмоди немного помедлил возле двери, но яростный визг ветра побудил его войти. Он подошел к одному из шести телефонов и снял трубку. Но садиться на широкую каменную скамью не стал. А, нервно переминаясь с ноги на ногу, снова склонил голову набок и, краем глаза посматривая на входящих, набрал номер пансиона миссис Кри.
Когда та ответила, он сказал:
— Это Джон Кэрмоди, красавица. Мне бы хотелось поговорить с отцом Скелдером или отцом Рэллуксом.
Миссис Кри по обыкновению хихикнула:
— Отец Скелдер здесь. Секундочку.
Наступила пауза, затем в трубке послышался мужской бас:
— Кэрмоди? Что-нибудь случилось?
— Ничего особенного, — начал Кэрмоди. — Я только подумал… — И замолчал, ожидая реакции на другом конце провода.
Представив себе, как Скелдер стоит у телефона, удивляется заминке и не знает, о чем говорить в присутствии миссис Кри, Кэрмоди улыбнулся. Он представил себе продолговатое, морщинистое, скуластое лицо монаха, его блестящий лысый череп и похожие на клешни краба губы, которые, сжимаясь, исчезали из виду.
— Слушай, Скелдер, я хочу тебе кое-что сказать. Не знаю, важно это или нет, но ситуация выглядит весьма странно.
Он снова замолчал, зная, что под бесстрастной личиной монаха вскипает и пенится океан чувств. Но Скелдер не желал обнаруживать свою тревогу. Он ненавидел себя за нетерпение и необходимость выяснять, что же такое ему хотят сообщить. Но нарушить молчание первым должен он. Он должен задать вопрос, потому что ставки стали непомерно большими.
— Ну, так в чем же дело? — наконец пролаял монах. — Ты не можешь говорить по телефону?
— Могу. Но я бы не хотел показаться надоедливым, если тебе это не интересно. Слушай, минут пять назад с тобой и с другими не происходило чего-нибудь странного?
Последовала еще одна долгая пауза.
— Д-да, — наконец натужно вымолвил Скелдер. — Солнце вдруг мигнуло и изменило цвет. У меня закружилась голова, и я стал каким-то возбужденным. То же самое почувствовали миссис Кри и отец Рэллукс.
Кэрмоди ждал до тех пор, пока не понял, что монах уже ничего не скажет.
— И это все? Больше с вами ничего не происходило?
— Нет. А что?
Кэрмоди рассказал ему о коже человеческого лица, которая внезапно возникла перед ним прямо из воздуха.
— Я думал, что с тобой случилось нечто подобное.
— Нет. Кроме того странного ощущения — ничего.
Кэрмоди уловил в голосе Скелдера что-то неестественное и наносное. Ладно, если монах скрывает какую-то информацию, он дознается об этом позже. А пока…
— Миссис Кри вышла из комнаты, — внезапно сказал Скелдер. — Так что ты хотел сообщить?
— Я хотел сравнить наши впечатления об этой вспышке на солнце, — приободрившись, ответил Кэрмоди. — И рассказать тебе о том, что я увидел в храме Бунты.
— Ты, наверное, что-то разнюхал, — прервал его Скелдер. — Тебя долго не было. Когда ты не пришел прошлой ночью, я решил, что с тобой случилась какая-то беда.
— Надеюсь, ты не сообщил в полицию?
— Конечно, нет, — проворчал монах. — Думаешь, если я священник, значит, болван? Кроме того, мне показалось, что о тебе можно и не беспокоиться.
Кэрмоди хихикнул:
— Они любили ближних своих, как братьев. Правда, мне не довелось любить своего брата… или кого-нибудь еще. Между прочим, я опоздал всего на двадцать часов, да и то лишь потому, что решил принять участие в большом шествии и последующей церемонии. — Он снова засмеялся. — Эти кэриняне получают от своей религии настоящее удовольствие.
— Ты принимал участие в храмовой оргии? — холодно осведомился Скелдер.
Кэрмоди хохотнул:
— Ну да. Ты же знаешь, в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Хотя это не было чисто плотской забавой. Как и в любом ритуале, часть церемонии оказалась смертной скукой. Но потом, ближе к ночи, верховная жрица дала сигнал, и началась куча-мала.
— Ты принимал в ней участие?
— Конечно. Вместе с верховной жрицей. Знаешь, Скелдер, эти люди не разделяют твоего отношения к сексу; они не считают его грязным и греховным, а, наоборот, воспринимают как благословение и великий дар богини. То, что ты назвал бы омерзительным развратом в скопище визжащих сексуальных маньяков, для них является чистым и целомудренным поклонением божеству. На мой взгляд, здесь не правы ни они, ни ты: секс — это сила, которая дает преимущество над другими людьми. Но я должен признать, что идеи кэринян гораздо забавнее, чем ваши.
В голосе Скелдера появились нетерпеливые и надоедливые нотки ментора, распекающего нерадивого ученика. Он, конечно же, рассердился, но старался скрыть злость.
— Ты не понимаешь нашей доктрины. Секс сам по себе не грех и не грязь. Это среда, созданная Богом, в которой высшим формам жизни предписано продолжать свой род. Секс у животных также невинен, как утоление жажды. И в святом кругу супружеского брака мужчина и женщина должны использовать эту данную Богом силу, чтобы посредством освященного и чувственного восторга стать единым целым, достичь экстаза или хотя бы приблизиться к нему, получив тем самым понимание и подсказку…
— О Иисус Христос! — воскликнул Кэрмоди. — Помилуй мя и пощади! Что же шепчут твои прихожане, что они думают о тебе всякий раз, когда ты вещаешь с кафедры? Боже, или кто там есть, помоги им, несчастным!
Пойми, я не шельмую доктрину Церкви. Но ведь ясно, что ты воспринимаешь секс как мерзость, даже если он совершается в дозволенных границах брака. Эдакое безобразное паскудство, или, вернее, неизбежное зло, после которого лучше сразу же принять горячий душ.
Однако я немного отвлекся от того религиозно-сексуального апофеоза, который кэриняне считают выражением своей признательности Создателю — или, точнее, Создательнице, подарившей им жизнь и радости жизни. В обычных условиях они ведут себя достаточно пристойно…
— Кэрмоди, я не нуждаюсь в твоих нравоучениях! Я антрополог и прекрасно знаю извращенные обычаи этих туземцев…
— Тогда почему ты их так плохо изучаешь? — язвительно рассмеявшись, поинтересовался Кэрмоди. — Ведь это твой долг антрополога. Почему ты послал туда меня? Боялся оскверниться? Или до смерти испугался, что обратишься в их веру?
— Давай оставим этот спор, — бесстрастно произнес Скеддер. — Я не желаю слушать отвратительные подробности. Мне лишь хочется узнать, нашел ли ты что-либо полезное для нашей миссии?
Услышав слово «миссия», Кэрмоди улыбнулся:
— Конечно, отче. Жрица говорит, что богиня проявляется только как сила, живущая в душах тех, кто ей поклоняется. А вот сын богини, Йесс, существует во плоти — его видели и даже общались с ним. Так свидетельствуют многие миряне, с которыми я беседовал, и жрица подтверждает их слова. Он появляется в городе во время «сна». Говорят, этот бог приходит сюда потому, что был здесь рожден, а затем погиб и вновь возродился.
— Я уже слышал подобную чушь, — раздраженно ответил монах. — Ладно, посмотрим, что скажет этот самозванец, когда мы с ним встретимся. Отец Рэллукс уже налаживает нашу записывающую аппаратуру.
— Вот и хорошо, — равнодушно промолвил Кэрмоди. — Я приду домой через полчаса, если, конечно, не встречу по пути симпатичную девчонку. Но это вряд ли: город как будто вымер.
Он повесил трубку и усмехнулся, представив гримасу отвращения на лице Скелдера. Монах, должно быть, стоит в своей черной рясе, закрыв глаза, и беззвучно шепчет молитву о спасении души заблудшего Джона Кэрмоди. Потом он непременно побежит по лестнице, отыщет отца Рэллукса и расскажет ему о случившемся. Преподобный Рэллукс, облаченный в бордовую рясу ордена Святого Джейруса, закурит трубку и, копаясь в аппаратуре, молча выслушает Скелдера, потом посетует на безнравственное поведение Кэрмоди и скажет, что зря они связались с ним и что лучше бы им вообще не знать никакого Кэрмоди. Тем не менее, добавит он, возможно, и Кэрмоди, и они получат хороший урок из того, что произойдет в дальнейшем. А поскольку они не в силах изменить обычаев Радости Данте, как, впрочем, и характера Кэрмоди, им придется смириться и довольствоваться тем, что имеется в наличии.
Скелдер ненавидел своего коллегу-ученого почти так же, как Кэрмоди. Рэллукс принадлежал к ордену, который, по мнению более древней и консервативной конфессии Скелдера, считался весьма подозрительным. К тому же он тяготел к теории исторической гибкости, или так называемой эволюции духовной доктрины — учения, выдвинутого определенными кругами Церкви и внедряемого ими в качестве догмы. Полемика о ней приняла такие устрашающие размеры, что Церковь стояла на грани нового Великого раскола. И некоторые авторитетные лица утверждали, что следующее двадцатипятилетие принесет не только радикальные изменения, но и, возможно, приведет к распаду Церкви.
Несмотря на то что оба монаха старались сохранять нейтральные отношения, однажды Скелдер все-таки не сдержался. Это случилось, когда они обсуждали эволюцию дисциплины, которая привела к декрету, разрешавшему священникам вступать в брак. Вспомнив красное лицо Скелдера и его крикливые сентенции, Кэрмоди рассмеялся. Он с огромным удовольствием подначивал разъяренного монаха своими репликами, презирая в душе человека, который с такой серьезностью относился к подобным пустякам. Неужели этот глупый осел не понимал, что жизнь — большой и классный прикол, которым следовало наслаждаться?
Забавно, что два монаха, которые ненавидели друг друга, и Кэрмоди, презираемый ими и презиравший их, работали вместе в этом проекте. «Преступление, как и брачная постель, соединяет иногда очень странных и разных людей», — сказал он однажды Скелдеру, пытаясь притушить ненависть, которая тлела в костлявой груди монаха. Но фраза не достигла своей цели, поскольку Скелдер холодно ответил, что в этом мире Церковь использует любой подручный материал — причем даже такой негодный, как Джон Кэрмоди.
И неужели он считает преступлением то, что истинная Церковь отвергает мошенничества этой ложной и варварской религии?
— Послушай, Скелдер, — сказал ему тогда Кэрмоди, — ты знаешь, что на Радость Данте вас с Рэллуксом отправила не только Церковь, но и антропологическое общество Федерации. Вы должны изучить так называемую Ночь Света и по возможности побеседовать с живым богом Йессом… если будет доказано, что он существует. Ты же начинаешь пороть отсебятину. Тебе захотелось схватить этого парня, вколоть ему дозу наркотика и заставить публично признаться в том, что он обманывает аборигенов. Неужели ты думаешь, что по возвращении на Землю избегнешь ответственности за такое преступление?
Скелдер ответил, что готов понести любое наказание и не упустит возможности уничтожить ложную религию прямо на корню. С Радости Данте культ Йесса начал распространяться на другие миры. Он пародировал обряды и таинства Церкви, а его оргии, одобренные варварской религией, вызывали многочисленные случаи отступничества среди церковной паствы. Примером тому могла служить невероятная и тем не менее правдивая история епархии на планете Комеонин, где епископ и весь его сорокатысячный приход стали вероотступниками и предались разврату…
Вспомнив эту беседу, Кэрмоди улыбнулся. Интересно, подумал он, что бы сказал Скелдер, если бы узнал, насколько буквальны его слова об «уничтожении религии прямо на корню»? У Кэрмоди имелись на этот счет свои соображения. В кармане куртки он носил «настоящего голубого иглоносика» — миниатюрного убийцу тридцатого калибра, который мог выпустить из одной обоймы целую сотню пуль разрывного действия. Если Йесс действительно состоит из плоти, крови и костей, то его тело станет решетом, кровь захлещет гейзером, а кости развалятся на куски, и у бедняги уже не будет шанса еще раз восстать из мертвых.
Кэрмоди хотелось бы посмотреть на такое зрелище. Увидев его, он поверит уже чему угодно.
Или все равно не поверит? А что, если он уже уверовал в Йесса? Как ему поступить в таком случае? Хотя какая разница? Разве чудеса бывают плохими? И какое отношение они имели к Джону Кэрмоди, который прожил жизнь без всяких чудес, понял, что ему никогда не воскреснуть из мертвых, и по сей причине решил взять максимум из того малого, что могла предложить ему эта вселенная?
Немного хорошей еды, мясца и лука, капельку хорошего виски и маленькую подружку, с которой можно сойтись, не достигая при этом истины, существовавшей по ту сторону стен их сурового мира. Немного удовольствия при виде страданий и тревог других людей — их глупой суеты, которой они могли бы избежать, поработав мозгами. Немного насмешки, а на самом деле — величайшей радости, поскольку лишь смехом можно заявить всей вселенной, что вам на нее наплевать. И это была не ложная бравада. Кэрмоди действительно не волновали дела, за которые так отчаянно цеплялись другие люди. Еще, пожалуй, надо добавить чуть-чуть смеха и много-много сна. Пусть этот последний смех несется сквозь вселенную даже тогда, когда он его уже не услышит. Можно сказать, он сам был последним смехом, который…
В этот момент Кэрмоди услышал, как кто-то из прохожих окликнул его по имени.
— О, Тэнд, привет! — прокричал Кэрмоди на языке кэринян. — А я-то думал, что ты отправился «спать».
Тэнд предложил ему сигарету местного производства, закурил сам и, выпустив дым через узкие ноздри, лениво. ответил:
— Я должен закончить очень важное дело. Это займет еще какое-то время, а потом… Потом я завалюсь «спать» на максимально возможный срок.
— Странно, — произнес Кэрмоди, отметив намеренную неопределенность в ответе Тэнда. — Я слышал, что кэриняне думают только об этике и природе вселенной, о совершенствовании ваших сияющих душ, а не о грязных делах, связанных с деньгами.
Тэнд рассмеялся:
— В этом отношении мы не отличаемся от других рас. У нас есть свои святые, грешники и обыватели. Однако в Галактике о кэринянах ходит множество легенд и слухов — причем очень неверных и противоречивых. Одни изображают нас расой аскетов и святых, другие — развратными и отвратительными существами, едва ступившими на путь цивилизации. О кэринянах рассказывают странные истории, а особенно о нашей Ночи Света. Когда мы гостим на других планетах, к нам относятся как к чему-то уникальному… Хотя, на мой взгляд, каждая раса по-своему уникальна и не поддается однозначному определению.
Кэрмоди не стал расспрашивать о том важном деле, которое помешало Тэнду отойти ко «сну». По обычаям кэринян подобные расспросы считались невежливыми. Он взглянул на собеседника поверх тлеющего кончика сигареты. Тэнд был ростом шесть футов и по стандартам своей расы считался довольно красивым. Как и большинство разумных существ в Галактике, на расстоянии он вполне мог сойти за гомо сапиенса. Его предки и земляне развивались по параллельным линиям. Лишь подойдя поближе, вы замечали, что черты его лица не совсем человеческие, а похожие на перья волосы, голубые ногти и зубы побуждали вас к паническому бегству при первой встрече с обитателями Радости Данте.
Тэнд носил серый остроконечный колпак, беспечно сдвинутый набок. Коротко постриженные волосы почти не скрывали волчьих ушей. Шею украшал высокий кружевной воротник, а покрой ярко-фиолетовой блузы, доходившей до бедер и стянутой на талии широким поясом из серого вельвета, был строг и незатейлив. Наряд завершали простые сандалии, обутые на обнаженные четырехпалые ноги.
Кэрмоди давно подозревал, что этот парень работал в полицейском управлении города. Поселившись в доме, где Кэрмоди снял квартиру, через день после того как землянин расписался в книге жильцов, он всегда крутился поблизости.
Впрочем, это все чепуха, подумал Кэрмоди. Через денек-другой даже полиции придется «уснуть».
— Ну а ты-то как? — спросил Тэнд. — Все еще хочешь рискнуть и ухватить свой Шанс?
Кэрмоди кивнул и самоуверенно улыбнулся.
— А куда ты так спешил? — продолжал допытываться Тэнд.
Внезапно руки Кэрмоди задрожали и он быстро засунул их в карманы куртки. Губы зашевелились в молчаливой беседе с самим собой.
«Перестань, Кэрмоди. Волноваться не о чем. Ты же знаешь, ничто не собьет тебя с толку. А если так, то какой толк трястись? Поэтому забудь о холодной тошноте под ребрами».
Тэнд улыбнулся, продемонстрировав вполне человечьи, хотя и голубые, зубы.
— Я успел разглядеть ту штуку, за которой ты так отчаянно гнался. Это был, так сказать, набросок лица — то ли землянина, то ли кэринянина, точно, пожалуй, не скажу. Но раз уж ты его себе представил, то, наверное, он был человеческим.
— Представил себе? Что ты этим хочешь сказать?
— Ну да. Ты же видел, как он возник перед тобой прямо из воздуха, верно?
Поделиться книгой: