Ртуть и соль

Не нужно быть строителем, чтобы понять – кирпичи в кладке отличаются от типичных образцов и размерами, и цветом. Они слишком плоские и длинные, а глина, из которой они сделаны, не ярко-красная, как у облицовочного, и не землисто-желтая, как у внутреннего кирпича. Она рыжевато-бурая, почти коричневая. Да и сделаны стены куда аккуратнее, чем заведено у советских каменщиков. Похоже, что кладка довоенная, а может даже – дореволюционная. Чего, само собой, на турбазе, построенной в восьмидесятых, быть не могло. Как и каменных домов в три этажа.

– Дебилы, – резюмирует Эд, потирая застывшие от холода руки. Дурацкая шутка товарищей – вот что это. Дождались, пока заснет, и вывезли в поселок. Может даже, Просперо что-то в коньяк добавил. Нет, вряд ли – он его и сам пил. Пожав плечами, Эд разворачивается и направляется к выходу.

Проход выводит его на небольшую улочку, плотно стиснутую между двумя рядами домов, каждый два или три этажа в высоту. И если кирпичную кладку их еще как-то можно объяснить, то вот фасады – никак. Какие-то из них отштукатурены, какие-то нет, окна разного размера и устройства, но почти все – в деревянных рамах с мелкими ячейками. Крыши встречаются и плоские, и двускатные, словно каждый дом строился сам по себе, без всякого общего плана.

Эд ошарашенно оглядывается, переводя взгляд с домов на прохожих. Губы сами по себе беззвучно произносят единственную подходящую ситуации фразу:

– Да твою же мать.

Мимо него проходит девица в длинном коричневом платье, белом застиранном переднике и потрепанной шляпке с парой облысевших перьев. Одной рукой она держит большую плетеную корзину, прижимая ее к бедру. На вид ей можно дать лет двадцать, может двадцать пять. Руки у нее – со вздутыми венами и белесой, потрескавшейся кожей. Еще не заметив укрытого углом дома Эда, она негромко мурлычет себе под нос какую-то песенку. Мотив Солу незнаком, но слова явно английские:

Переулочек есть, каких, в общем, не счесть,Где в субботу бушует веселье;Неширок он весьма, ходят там, как впотьмах,Но зовут его Райской аллеей.Там девица одна, хороша и стройна,Дочка вдовушки местной Мак-Нелли…

Тут она замечает Эда. Широко раскрыв глаза, девушка смотрит на него, верзилу в шортах хаки и оранжевой футболке с тремя няшными японочками-подростками в корпс-пейнте и надписью «Gallhammer».

«Наверное, ощущения у нас похожие, – думает Эд, внимательнее рассматривая девушку. – Хотя нет. Я фигею всяко больше».

А ведь на ней точно не прикид. Ролевой шмот всегда узнается на глаз: он или новый, совсем не ношеный и без меры пафосный; или замызганный и непрактичный, сшитый как попало и из чего попало. Платье свое девушка явно носила не первый год и носила часто – застиранные пятна, потертые рукава, посеревший воротничок. Такого с прикидами, которые от сезона до сезона лежат по шкафам, случиться не может.

– Ну ты и вырядился, парень, – наконец заявляет ему девица. – Ты жонглер, что ли?

Говорит она на английском, но с жутким выговором, заглатывая половину слогов. Эд английский знает неплохо, но понимает ее не сразу.

– Я не жонглер, – отвечает он.

Девушка презрительно фыркает.

– Тогда тебе лучше переодеться – пока мясники Уиншипа тебя не увидели. Ты ведь не один из них, да? Точно. Я бы такого красавчика запомнила.

Горделиво вскинув подбородок и одновременно одарив его игривым взглядом, она уходит. Сол слышит, как уже за его спиной снова раздается довольное мурлыканье:

Уж с десяток парней замуж звали скорей,Но пока она всех отклоняла.Впрочем, Томми Килин помнит, как она с нимВечерком по району гуляла.

Сверху падают мелкие, холодные капли. Подняв голову, Сол с досадой понимает, что небо, насколько его видно между домами, затянуто низкими серыми облаками. Дождя не избежать.

Он шарит по карманам, пытаясь найти мобильник, – бесполезно. Видимо, выложил, когда укладывался. Зато в заднем кармане – небольшой мешок с образцами игровых монет. Вышли они в этот раз вполне прилично – заводская чеканка, договорились с мужиками на ремонтном за разумные деньги. В боковом кармане шорт обнаруживается дневник Алины. Эд пытается вспомнить, когда его туда положил, но в памяти такого эпизода не находится.

– Да не, – бормочет он. – Это точно шутка. Мобильник забрали, дневник подсунули…

Дождь становится сильнее. Эд оглядывается. Навесы на улице есть, но под каждым навалено столько хлама, что и не втиснешься. Зато над дверями одного дома висит грубая вывеска «Дыра в стене. Выпивка и крысиные бега», а немного ниже красуется грубая надпись: «Мела нет», сделанная тем самым мелом, наличие которого отрицается. Денег у Эда нет, да и отчего-то ему кажется, что украинскую валюту здесь не примут.

– Ну что, – ухмыляется он, направляясь ко входу в заведение. – Вы пошутили, и я пошучу.

Несмотря на ранний час, двери открыты. Входной колокольчик хрипло звякает, петли противно скрипят. Внутри кисло воняет потом, объедками и чем-то еще, совсем уж мерзким. Из мебели здесь одна только стойка, на которой стоит бочка литров на пятьдесят с грубо намалеванным на боку словом «Всякое». Прямо под стойкой лежит какое-то тело, всхрапывает и пускает пузыри в луже не то спиртного, не то чего похуже. Над ним на стойке стоит стеклянный кувшин, полный мутной буроватой жижи, в которой плавают какие-то странные штуки. Из низкой двери за стойкой, согнувшись, навстречу Эду выходит женщина. Правда, понять, что это именно женщина, у Сола выходит не сразу.

Она высокая и костлявая, как смерть. Эд редко встречал девушек, которые были ему хотя бы до плеча, но эта ниже его всего на пару сантиметров. Одета она в длинную черную юбку, висящую на широких красных подтяжках, с кожаным поясом на худых бедрах, за который заткнут угрюмого вида кремневый пистоль. Сверху на ней серая сорочка и жилетка, а на запястье правой руки на шнуре болтается длинная, почти в метр, дубина. Лохматые рыжие волосы жуткой копной торчат во все стороны вокруг вытянутого лица с длинным носом и широким, безгубым ртом.

– Ты что приперся в такую рань, убогий? – смерив его рыбьим взглядом, спрашивает девица. Голос у нее сиплый и скрипучий.

– Дождь на улице, – указывает кивком на дверь Эд.

Девица сплевывает на пол.

– И что с того? Покупай выпивку или выметайся, бродяга.

Эд неспешно подходит к стойке, запускает руку в карман и, выудив оттуда монету, бросает на стойку. Девица ловко ее подхватывает, шагает к лампе и придирчиво осматривает.

– Ты что, моряк? – спрашивает она, попробовав добычу на зуб. Эд в монете уверен. Сплав для чеканки в этот раз покрепче обычного олова. – Никогда не видала таких денег.

– А мне что с того? – Он пожимает плечами. Сомнения жуткой девки его веселят. Ее можно понять – монета ведь сделана на совесть, даром что выглядит непривычно.

– И то верно, – наконец соглашается она, после чего прячет монету за пояс и кивает Эду на бочонок.

Осмотрев его, он обнаруживает длинную трубку, которая ведет к днищу с внутренней стороны стойки. Девка подходит к бочке и кивает Эду:

– Ну чего встал, как столб? Давай прикладывайся.

Эд смотрит на трубку с сомнением. Не похоже, чтоб ее часто мыли.

– Ты бы какую-то кружку дала, что ли, – неуверенно заявляет он, при этом отмечая, что полок с посудой за стойкой не видно. Девка сипло хихикает.

– А ты точно не местный. Говор у тебя чудной. Тебя как зовут?

– Эд. Эдвард Сол.

– Имя вроде наше. А я – Подтяжка Мэг. Смекаешь? – Она запускает пальцы за подтяжки и громко ими щелкает. – Вот что, Эдди: суй эту трубку в рот и тяни. Сколько в один вдох вытянешь – все твое.

Не то чтобы Эду так хотелось выпить, но способ его интригует. Да и утренний холод еще стынет в костях. Только внезапно появившаяся искра в рыбьих глазах Подтяжки Мэг настораживает. Наконец решившись, Сол прокашливается и прикладывается к трубке.

Чувство такое, будто он хлебнул чего-то забродившего или скисшего. Не удержавшись, Эд закашливается, плеснув из трубки на пол. Бдительная Мэг тут же перекрывает кран, заливаясь при этом смехом, больше похожим на кашель туберкулезника.

– Это что за дрянь? – отдышавшись, спрашивает Сол, с запозданием вспоминая надпись на бочке.

– Что написано, – сквозь смех отвечает Мэг. – Все спиртное, что остается, сносят Тику, а он сливает его в бочку. И бродяги вроде тебя, у которых нет денег на приличные напитки, прикладываются к ней.

– И что же он туда сливает? – с сомнением интересуется Эд.

Подтяжка выдает кривую ухмылку, от которой лицо ее, и без того некрасивое, совсем перекашивается.

– Да говорю же – все, что остается. Пиво, наливку, вино, бренди, виски. Сегодня туда даже отправились пара стаканов отличного джина.

Сол опирается о стойку, так что стеклянная банка оказывается рядом с ним. Теперь он видит, что в мутной, вонючей жиже плавают человеческие уши.

– Нравится? – замечает его взгляд Мэг. – Это мои.

– Твои вроде бы на месте, – шутит Эд, уже, правда, сомневаясь, что стоит шутить на эту тему. Подтяжка Мэг оскаливается. Зубы у нее все в черных пятнах.

– Когда я выставляю из «Дыры» очередного бродягу, я хватаю его зубами за ухо и волоку так до самого выхода. А если ему хватает дури сопротивляться – в эту банку отправляется очередной трофей. Здешним патронам такое представление по душе, и за каждое ухо Тик наливает мне стаканчик. Еще пить будешь?

– Нет, – Эда передергивает от одной только мысли о пойле в бочке. – А поесть тут можно?

– Это паб, а не харчевня, – сплевывает прямо на стойку Мэг. – Пей или проваливай.

В этот момент дверной колокольчик тихо тренькает, сопровождаемый стуком тяжелых сапог. Эд оборачивается, чтобы увидеть, как в паб вваливаются четверо парней, крепких и широкоплечих. У пары из них солидные животы и мясистые загривки, двое оставшихся похудее, но с жилистыми руками. Одеты они в простые штаны и синие сорочки, все в темных пятнах, у одного на запястье – мясницкий тесак, у остальных – короткие дубины.

– Здорово, Мэг, – приветствует Подтяжку обладатель тесака, после чего поворачивается к Солу. – Это ты тот жонглер, что пристает к честным девушкам?

– А вы – мясники Уиншипа, – скорее утверждая, чем спрашивая, кивает Эд.

– Они самые, – скалится здоровяк с тесаком. – Зря ты приперся на Райскую аллею, пень.

Подтяжка Мэг спокойно кладет руку на рукоять пистоля. Кажется, четверо громил ее нисколько не пугают.

– Предупреждаю тебя, Слизняк Вилли. Устроишь тут драку – и я прострелю твой поганый ливер, а дружков твоих так отделаю, что им в воду глядеться страшно будет.

Угроза звучит весьма убедительно, мясники даже слегка отступают. Тот, кого она назвала Слизняком, примирительно поднимает руки.

– Спокойно, Мэг. Мы порядок знаем. Эй, ты, жонглер! – Он поворачивается к Солу, и голос его снова становится похожим на ворчание пса. – Давай на выход. Посмотрим, что у тебя по карманам припрятано.

Сол прикидывает варианты. Можно, конечно, их послать и остаться в пабе. Только вряд ли они уйдут – дождутся ведь. Да и Подтяжка Мэг может вытолкать – просто чтобы отношения не портить.

– Добро, – кивает он, – пойдем выйдем.

Двое мясников идут впереди него, двое пристраиваются сзади. Эд спокойно, без лишних движений отстегивает карабин, который держит на поясе цепочку. Оружие против дубин и тесака то еще, но Сол еще в ранние года прикипел к кистеням и пользовался ими не только на играх – так что туз в рукаве таки имеется.

Он бьет сразу, как только они оказываются за дверью. Идущий впереди костлявый получает хлесткий удар в затылок, брызгает кровь. Сзади раздается взбешенный рев, Эд бросается в сторону, одновременно пытаясь достать еще и второго верзилу. Удар выходит смазанным, но рассекает мяснику ухо. Одновременно Эд получает скользящий удар дубиной в плечо. Развернувшись, он сверху вниз полосует врага цепью. Тот прикрывается дубиной, но цепь огибает ее и тяжелым концом припечатывает его прямо между глаз. Слизняк резво взмахивает своим тесаком, намереваясь вспороть Эду живот, но слегка не достает. Футболка Сола расходится – тесак острый, как бритва. Он отступает, разворачивается и бежит со всех ног. Четверо мясников с криками кидаются за ним, брызжа слюной и кровью. Эд выскакивает с Райской аллеи, оказавшись на мощеной улице с узким тротуаром и фонарными столбами. Здесь дома выглядят приличнее, но любоваться ему некогда – погоня не отстает. Эд бежит так быстро, как может. Навстречу из-за угла выезжает повозка, лошадь испуганно всхрапывает, стуча копытами по мостовой. От неожиданности едва не упав, Эд оббегает ее.

«Твою мать! – бьется в голове. – Куда я, вообще, попал? Мясники, кони, дубины…»

В груди начинает ломить – бег никогда не был сильной стороной Сола. Оглянувшись, он оценил ситуацию: двое толстяков, похоже, поотстали, а вот жилистые сокращают разрыв с каждым шагом.

Эд ныряет в ближайший переулок, перепрыгивает через какую-то корзину, врезается в женщину в черном платье и с метлой, падает на бок, вскакивает на четвереньки, не прекращая движения, пытается подняться. Его бьют дубиной поперек спины, он падает, перекатывается в сторону, рука его вдруг натыкается на что-то твердое и угловатое. Вцепившись в него, Эд переворачивается на спину и швыряет находку в мясника, уже занесшего дубину для удара. Осколок булыжника попадает тому прямо в лицо, он роняет дубину. Эд тут же подхватывает ее, но второй мясник успевает ударить его в плечо. Левую руку прошивает болью, и она бессильно обвисает. Эд бьет в ответ, но мясник отскакивает, тут же отвечая. Опыта и прыти у него явно больше – Сол получает еще один тяжелый удар. В проулок, пыхтя и бранясь, вбегают два здоровяка. Ситуация становится совсем паршивой.

Эд пинает мясника ногой в пах, тот сгибается, тут же отхватив дубиной по затылку. Навзничь рухнув в грязь, он остается лежать без движения. Но тот, который получил от Сола камнем, уже оклемался и примеряет этот самый камень, готовясь метнуть его. Слизняк движется прямо на Эда, выставив перед собой тесак, второй пытается обойти сбоку, прижимаясь к деревянной стене. Проулок шириной метра два, не больше, но проходной. Эд набирает побольше воздуха, собираясь снова побежать, – но в этот самый момент что-то оглушительно грохочет, и Слизняк Вилли, уронив оружие, хватается обеими руками за живот. В воздухе разносится едкий запах жженого пороха, а за спиной раздается топот.

Эд оборачивается. С другого конца переулка на него бегут трое парней с котелками на головах и в черных кожаных жилетах с яркими красно-черными нашивками. Двое оставшихся на ногах мясников тут же бросаются бежать. Сол, недолго думая, лупит одного дубиной по затылку. Верзила по инерции пробегает еще пару шагов, после чего падает на землю. Последний из мясников скрывается за углом. Преследователи провожают его гиканьем и бранью, при этом награждая лежачих увесистыми пинками. Слизняк Вилли хрипит, скорчившись в кровавой луже. Эду его даже немного жаль – скорее всего, мяснику предстоит долгая и мучительная смерть. Что-то подсказывает Эду, что антибиотики и полостные операции здесь не в ходу.

– Ты кто? – не слишком дружелюбно интересуется один из парней в котелках.

– Тот, кто с мясниками Уиншипа не в ладах, – уклончиво отвечает Эд.

Парень смотрит на него подозрительно.

– Ну это я и так вижу. Ладно, – сплевывает он. – Давай за нами. Будь я проклят, если какой-нибудь кожаноголовый не услышал выстрела и не прет сейчас сюда с парой товарищей. Заодно покажем тебя Однаду.

Эда аккуратно берут под локти и уводят из переулка – быстро, но с достоинством. Осторожно разглядывая попутчиков, Сол отмечает, что одеты они приличнее мясников: рубашки и брюки выглядят новее и дороже, а самое главное – чище. Лица выбритые, а волосы, выглядывающие из-под котелков, – подстриженные и чистые. Нашивки на жилетках – какой-то герб, орел, только с длинным хвостом и крыльями. Он кажется Эду знакомым.

Они идут по улице, широкой и уже заполнившейся людьми. Только что рассвело, и большая часть прохожих спешит на работу. Двигаются они устало, заторможенно, почти не поднимая взглядов, плечи опущены, спины сгорблены. Одежда большей части покрыта заплатами, выцвела и истрепалась. Эд и парни в котелках движутся с толпой, но как бы вне ее. Окружающие отводят от них взгляды, стараются уступить дорогу.

Наконец они проходят мимо больших железных ворот, на арке которых висит внушительная вывеска: «Мыловаренная фабрика Кантера Бигса. В деле с 975». Рабочий поток сворачивает в ворота, проходя сквозь них в огороженный забором двор, за которым темнеет кирпичная громада цеха. От длинных рыжих труб тянется плюмаж черного дыма. Лужи у ворот по краям пенятся коричнево-серым. Эд замечает кота, сидящего на мусорной куче, всего в мыльной пленке, облезлого и жалкого, но глядящего на людей голодно и зло.

Они минуют ворота, у которых в ожидании работы толпится народ, и сворачивают за угол. Там, на узком трехэтажном доме из серого кирпича, красуется деревянный щит, на котором по красному полю черным написано «Королевский орел» и нарисован такой же герб, как на нашивках у парней в котелках.

– Ты, видать, приезжий? – спрашивает Эда один из провожатых. Дружелюбия в его голосе мало.

– Да, – осторожно кивает в ответ Сол.

Парень морщится, будто хлебнул горького.

– Тебе здесь не рады, – цедит он сквозь зубы.

Внутри кабак мало отличается от «Дыры в стене», разве что по углам стоят несколько столиков, а бочки на стойке не такие большие. За одним из столов, в дальнем углу, сидит компания человек в пять. Еще столько же слоняется по залу, засунув руки в карманы брюк и шаркая подошвами по полу. Смуглый, похожий на араба подросток елозит шваброй по полу, размазывая грязь, за стойкой стоит не старый еще мужчина с длинной изрядно поседевшей бородой и блестящей лысиной. На носу у него очки, а на груди – видавший виды передник.

Эда подводят к дальнему столику. С первого взгляда понятно, кто здесь тот самый Однад, которому его обещали показать. Этот явно помешан на своей внешности – седеющий чуб набриолинен так, что торчит, как рог единорога, серый сюртук с шелковыми лацканами блестит начищенной медью пуговиц. К столу справа прислонена трость с набалдашником в виде обезьяньей головы. Взгляд денди колючий и цепкий. Правая рука его лежит на столе. На большом пальце длинное медное кольцо, оканчивающееся трехсантиметровым когтем. Судя по многочисленным следам заточки и темным пятнам – это не простое украшение.

– Кто это? – вяло интересуется Однад.

– Мы нашли этого типа в Односторонней аллее, – ответил один из парней. – Он сцепился с четырьмя мясниками Уиншипа. Дрался как черт, к нашему приходу свалил двоих.

Денди перевел отсутствующий взгляд на Эда, осмотрел его.

«Сейчас спросит, чего я так вырядился, – мелькает в голове Сола. – Достали уже».

– Что не поделил с мясниками? – тем же безразличным тоном спрашивает Однад.

– Не я с ними. Они со мной, – чтобы потянуть время, отвечает Эд. – Не ко времени заглянул на Райскую аллею.

Закрученный рогом чуб слегка кивает.

– Приезжий?

– Да, – соглашается Эд.

– На падди или горца ты не смахиваешь. Откуда ты?

– Издалека.

В глазах денди появляется искра интереса.

– Я – Нодж Однад. Мои чичестеры спасли твою шкуру сегодня. А это значит, – он со скрипом провел когтем по столешнице, – ты мне должен.

В голосе слышится явная угроза. Но Сола сейчас не это интересует. «Чичестеры» – слово отозвалось в памяти, тут же связавшись с картинкой – черным геральдическим орлом на красном поле. Это все ему уже знакомо. Но откуда?

– Денег… – слегка сбитый с толку, запинается Эд, – денег у меня нет. Но я могу отработать.

– Вот как? – Бриолиновый рог приподнимается кверху. – И что ты умеешь делать?

– Твои парни видели, – пожимает плечами Сол.