Помоги проекту - поделись книгой:
Иоганна еще раз встала и открыла двери.
– Воздух – хоть топор вешай.
– Это все из-за ладана.
Глаза у Мари были красными.
– Не только. Много людей…
Иоганна слишком устала, чтобы объяснить: ей кажется, что от такого количества гостей их дом словно запачкался. Чужим запахам здесь не место. Невидимым следам, оставленным на деревянном полу чужими ногами, – тоже.
– Может быть, это и от… отца? – Рут покосилась на дверь мастерской.
– Рут! – воскликнула Мари и испуганно взглянула на Иоганну.
– Все знают, что мертвые начинают пахнуть, когда…
– Довольно! – резко перебила ее Иоганна.
Им предстояло просидеть возле тела всю ночь. Не хватало еще глупой болтовни Рут. Иоганна подошла к шкафу и достала свечи. Свет – это хорошо. Свет им не повредит.
– Там лежит не какой-нибудь мертвец, а
Рут открыла рот, но проглотила вертевшуюся на языке фразу. В конце концов, нельзя ссориться, когда в соседней комнате лежит покойный.
Неприятное ощущение во рту у Иоганны постепенно проходило. Взгляд ее уже не был прямым и стеклянным, словно у куклы, он оживился. Да и руки, которые она невольно сжимала весь день, постепенно расслаблялись. Девушка откинулась на спинку стула и впервые с самого утра почувствовала, что должна что-то сделать или сказать.
Одного из них не стало.
Чем дольше они сидели здесь в молчании, тем больше им не хватало отца. Его громких криков, если ужин не был готов вовремя или Рут положила слишком мало колбасы в картофельный суп. Его размашистых движений, когда он нарезал хлеб или отрубал кусок копченой ветчины.
Первой нарушила тишину Иоганна:
– Отец всегда словно излучал силу… – Она сжала губы.
Рут кивнула:
– Не такой доходяга, как баварцы, хоть Ганс, хоть Фридмар Грау. Но и не жирдяй, как Вильгельм Хаймер.
– Когда отец входил в комнату, на него нельзя было не обратить внимания. Его появление чувствовалось сразу. – Мари произнесла то, что хотела и не могла высказать Иоганна. – Его все уважали, – улыбнулась она. – Помните историю про двух петухов?
Иоганна грустно усмехнулась:
– Отец купил их для меня у Марцен-Пауля. Надеялся, что, если вместо одного петуха будут кричать два, я стану быстрее просыпаться. А потом Марцен-Пауль напился в хлам, пришел к нам и заявил, что отдал отцу не ту птицу – своего призового племенного петуха вместо обычного – и теперь хочет вернуть его обратно.
– Отец просто встал перед ним, и Марцен тут же поджал хвост.
– А толку от петухов так и не было.
Сестры хмыкнули и снова замолчали.
– Кто же теперь позаботится о нас? – спросила Мари.
Иоганна бросила на нее строгий взгляд: «Не спрашивай об этом! Только не сегодня. И не завтра».
– Когда ты была маленькой, он всегда называл тебя принцессой, помнишь? – спросила она.
Мари навсегда осталась его малышкой.
– Принцесса и ее воздушный замок в мыльном пузыре… Он говорил, что когда-нибудь придумает для меня сказку. Но так и не успел. – На глаза у Мари снова навернулись слезы.
– Зато он делал тебе мыльную воду для пузырей, – сказала Рут. – Эти ужасные мыльные пузыри… – Она нарисовала в воздухе шар.
– А отец понимал меня. Ему нравилось смотреть на радужные полосы, так же, как и мне. На небе он наверняка увидит множество ярких радуг. Ему понравится. – Мари всхлипнула. – Кроме того, там он будет с мамой.
Ее грусть оказалась заразительной, и сестры перестали сдерживаться.
Через некоторое время Рут убрала мокрую от пота прядь волос со лба и, всхлипывая, произнесла:
– Что-то мне вдруг вспомнился французский заказ от Фридгельма Штробеля, на который нам дали ровно две недели. Это было пять лет назад, в 1885 году.
– Боже мой! – всплеснула руками Иоганна.
От дуновения ветра затрепетали огоньки пламени.
– Заказ для французской парфюмерной фабрики! – Увидев неуверенность на лице Мари, она продолжила: – Неужели ты не помнишь? Они потребовали пять тысяч флаконов. И чтобы на каждом было написано:
Мари щелкнула пальцами:
– Точно! Отец специально написал для нас эти слова на бумажке. Только мы его каракули не разобрали, и не успел он оглянуться, как мы уже вывели на тысяче флакончиков
– Парижский король. – Рут покачала головой. – Любой другой избил бы своих работниц до синяков, а как поступил наш отец? Хохотал до упаду.
Она бросила взгляд на дверь мастерской. Да, там лежал не какой-то мертвец, а их любимый добрый отец.
– А вот мне было не до смеха, когда пришлось объяснять все Штробелю, – поморщилась Иоганна. – Я только в третий раз ездила одна в Зоннеберг продавать товар и чувствовала себя очень неуверенно! Мне было шестнадцать, я все время запиналась и до конца не верила, что он возьмет наши флаконы.
– Но все же у тебя получилось! – В голосе Мари звучало восхищение. – А пару недель спустя Штробель дал тебе еще один заказ, и на флаконах нужно было написать именно
– Ха! Наверное, он продал их французам за двойную цену и сделал вид, что это название – его собственная идея! – Рут шмыгнула носом. – Мне тогда так хотелось иметь французские духи! Они мне даже во сне снились. Однажды я проснулась утром, и мне вдруг показалось, что я действительно чувствую запах ландышей и сирени. – Она вздохнула.
– Будь на то отцова воля, ты получила бы целую бутылку, – отозвалась Иоганна. – Он тогда поручил мне спросить от его имени у Штробеля, можно ли заказать такие духи. Не скажешь, что я была с ним согласна! «Зачем духи четырнадцатилетней девчонке?» – думала я. Но отец всегда выполнял твои необычные желания, если это было возможно.
Губы Рут дрогнули, словно она собиралась что-то ответить, но затем решила промолчать.
Некоторое время каждая из сестер предавалась собственным мыслям. Сколько историй было у них…
Когда подбородок Рут уперся в грудь, Иоганна предложила дежурить у тела по очереди, чтобы Рут и Мари могли поспать. Обе отказались, но вскоре на стол легла сначала голова Рут, а затем и Мари. Иоганна вздохнула. В постели им было бы удобнее.
Девушка поднялась из-за стола, стараясь не двигать стул. Она тоже устала. Взяв свечу, Иоганна пошла с ней в мастерскую. Взгляд ее остановился на отцовском рабочем месте, на его верстаке. Новый газопровод, который с недавних пор соединял их дом с построенным несколько лет назад газовым заводом, поблескивал серебром и выделялся на фоне прочих затасканных инструментов, словно инородное тело. Грудь Иоганны сдавило от боли. Чего ей стоило заставить Йооста подключиться к заводу! Отец не любил перемен. Будь его воля, он до конца своих дней работал бы с масляной лампой.
«Почему так рано?» – хотелось ей крикнуть, чтобы этот крик пронзил ночь и унесся к небу. Слезы обжигали ей веки. Девушка глубоко вздохнула.
Когда же оказалось, что с «новомодными штучками» трудиться намного легче, Йоост возгордился так, словно лично все организовал. Высокая температура пламени позволила делать флаконы и бокалы с более тонкими стенками, чем раньше. И с тех пор не проходило и дня, чтобы он не пытался убедить в преимуществах нового метода своих приятелей, с которыми сидел в трактире за одним столом, если они еще не подключились к газовому заводу.
Отец… Как ей будет его не хватать! Уже сейчас девушке казалось, что вместо сердца у нее открытая рана.
Когда умерла мать, ей было одиннадцать, Рут – девять, а Мари – семь. Целый год они могли заснуть только в том случае, если Йоост оставлял в их комнате зажженную лампу. Каждый вечер – вместо молитвы – он рассказывал им, как маме хорошо на Небесах. Несмотря на это, девочки каждую ночь по очереди вставали, чтобы проверить, как там отец. Больше всего на свете они боялись, что и он их тоже оставит. Его такт и терпение в конце концов помогли сестрам совладать со своим страхом, но теперь он снова железными тисками сковывал тело с головы до пят. Однако Иоганна держалась. Она с любовью вглядывалась в лицо отца, освещенное пламенем свечи. Нельзя, чтобы годы, когда Йоост учил их быть сильными, прошли зря.
Йоост Штайнманн, «бракодел». Как-то раз один человек в трактире осмелился назвать его «бракоделом», потому что у него были
«Зачем мне сыновья? – снова и снова повторял Йоост. – У меня есть мои Штайнманны!» – Так он называл ее, Рут и Мари.
Иоганна судорожно сглотнула. Она снова поглядела на него, провела рукой по его щеке.
– Я пока не знаю, как пойдет дальше, – прошептала она, – но одно я тебе обещаю твердо! – Его холодная кожа словно обожгла ей ладонь, и девушке пришлось пересилить себя, чтобы не отдернуть руку. – Мы тебя не посрамим. Чтобы ты, поглядывая на нас с Небес, гордился нами больше обычного!
Когда наступило утро, Иоганна уже выплакала все слезы. Рут и Мари сели к отцовскому ложу, и она решила ненадолго прилечь, но выспаться ей не удалось. До похорон еще многое нужно было сделать.
– Ну вот и все! – Рут бросила тряпку, которой вытирала мокрый порог, на груду посуды, громоздившуюся в корыте, и плюхнулась на кухонную скамью рядом с Мари и Иоганной.
День уже близился к вечеру. В это время они обычно сидели, склонившись над своими рабочими столами. Но сегодня уже в два часа, несмотря на проливной дождь, гостей было так много, что Иоганна начала опасаться, хватит ли на всех хлеба и пирогов, испеченных для поминок. Впрочем, большинство гостей попрощалось сразу же после церемонии у могилы – работа не ждет. Поговорить о Йоосте, помянуть его добрым словом за чашкой-другой кофе остались только ближайшие соседи. И все равно крючки в прихожей едва не оборвались под тяжестью мокрых от дождя плащей. Вскоре в доме запахло влажным фетром, на полу образовались лужи. В кухне Рут и вдова Грюн едва успевали кипятить воду для кофе. После похорон ужасно хочется пить, это знали все. Когда опустели тарелки с выпечкой и бутербродами с ветчиной, а воздух стал затхлым и спертым, гости один за другим начали прощаться. Последним ушел Петер Майенбаум. Положив ладонь на ручку двери, он бросил взгляд на опустевшую мастерскую – ему тоже было тяжело смириться со внезапной смертью Йооста.
– Стало так тихо. – Мари огляделась, словно не веря, что все закончилось.
Иоганна кивнула. Гости разошлись, никто не просил подлить еще кофе. Никто не смотрел на них с сочувствием во взгляде.
– А Швейцарец неплохо придумал с этой своей стеклянной розой, – вдруг сказала Мари.
Стеклодув Карл Фляйн по прозвищу Швейцарец положил на могилу вместо настоящих цветов выдутую без помощи механизмов стеклянную розу. Но, как и настоящие цветы, хрустальная красавица показалась Иоганне лишней.
– Речь Вильгельма Хаймера тоже была трогательной, – заметила она.
– Ты права, – кивнула Рут. – Когда он сказал, что всегда чувствовал особую близость к отцу, потому что они оба рано овдовели, я едва не задохнулась.
– Я удивилась, что Хаймер вообще пришел. Он не любит гасить пламя, – поморщилась Иоганна.
Когда ночью гасли все огни, наверху, в доме Хаймеров, еще долго горели газовые лампы. Многие в деревне считали старания Хаймера излишними, а другие просто завидовали тому, что он мог взять больше заказов, чем они, поскольку все три его сына стали умелыми стеклодувами.
– И почему сегодня обязательно должен был пойти дождь? – пожаловалась Рут.
– Я бы не хотела, чтобы светило солнце, – отозвалась Мари. – Лечь в землю, когда солнце ярко светит в голубом небе… Нет, пусть небо тоже плачет.
На это сестры ничего не ответили. Смерть отца, похороны, погода, резко изменившаяся после нескольких солнечных недель, речь священника, который так часто запинался, что многие задумались, не перебрал ли он кагора, – все эти мелочи они подробно обсудили во время поминок. Довольно уже.
Иоганна с тоской поглядела на гору грязной посуды. Огонь в печи еще горел. Можно было нагреть воды и вымыть тарелки. Пока ни одной из сестер не пришло в голову то же самое, она вскочила и принялась за работу. Мари забирала у нее чистые мокрые тарелки, вытирала их и складывала стопкой на столе. Когда посуда была вымыта, Мари и Рут отнесли корыто на улицу и вылили грязную воду. Иоганна принялась наводить порядок в буфете, откуда доставали посуду.
– Его давно нужно было как следует почистить, – сказала она, заметив удивленные взгляды сестер.
Рут села штопать, Мари взялась за платье, которое начала шить несколько дней назад. Но стоило им положить работу перед собой на стол, как руки их сами собой безвольно опустились на колени.
Когда они наконец отправились наверх, на улице еще даже не стемнело. Никто из них не осмелился заглянуть в осиротевшую мастерскую.
Проснувшись на следующее утро, Рут увидела, что по-прежнему идет дождь. Она зажгла газовую лампу над кухонным столом и, как делала это каждое утро, подошла к кладовой, чтобы достать оттуда сваренный вчера вечером картофель, почистить его и порезать на кусочки. И вдруг замерла.
Картофеля не было.
Утро никогда не будет прежним.
На глаза ей навернулись слезы, девушка выбежала из кухни и бросилась в сарай, служивший им купальней. Она энергично дергала за рычаг колонки, набирая воду в синий эмалированный тазик. Вода уже переливалась через край, но Рут этого не замечала. Она опустила руку только тогда, когда вода начала выплескиваться ей на ноги. Громкие рыдания прорезали затхлую тишину.
Вернувшись в кухню, она увидела, что Иоганна и Мари уже сидят за столом. Одна из сестер достала из шкафа хлеб, положила на него масло и мед. Сестры молча жевали бутерброды. Сладкий мед стекал по горлу, но никто не замечал этого, на языке вертелся слишком горький вопрос, который никто из них не осмеливался задать вслух: «Что же будет дальше?»
Дождливая погода, установившаяся в последующие дни, вполне соответствовала тому летаргическому сну, в который погрузился дом. Каждая из сестер забилась в свой угол, ожидая того времени, когда пора будет снова ложиться спать. Иногда к ним заходил Петер, но не оставался надолго. В отличие от девушек, его снедала жажда деятельности. И, хотя ему было ужасно стыдно, он всякий раз радовался возможности оставить за спиной гнетущую атмосферу дома Штайнманнов.
Сестры снова молчали за обедом, но вдруг Иоганна подняла голову и откашлялась:
– Будет лучше, если мы уберем вещи отца.
Рут нахмурилась:
– Не знаю… Разве не нужно подождать с этим?
– Какая разница, уберем мы их сегодня или через несколько дней?.. – Иоганна смотрела на сестер неуверенно, словно хотела, чтобы те отговорили ее от этой затеи.
«Иоганне точно так же не хочется заниматься этим делом, как и нам», – догадалась Рут. Когда бы они ни принялись за него, им все равно будет тяжело. Кроме того, она не знала, сколько еще сможет выносить давящую и парализующую тишину, царившую в доме. Лучше уж взять на себя неприятную задачу, чем не заниматься вообще ничем.
– Ты права, пора навести порядок!
Пока Рут и Иоганна разглаживали рубашки и куртки, чтобы сложить их потом в узлы из платков, в двери то и дело стучали. Даже спустя неделю после смерти Йооста соседи продолжали приносить им еду. Вот сейчас как раз принесли горшочек супа. Соседка с любопытством заглядывала через плечо Мари. Как же справляются сироты? Девушки одни в доме… Где же это видано? Женщине очень хотелось войти к ним, и Мари это поняла, однако, поблагодарив соседку за суп, поспешно закрыла перед ней двери.
Когда Мари уже собиралась поставить суп на стол, крышка немного съехала в сторону и в нос ударил кисловатый запах. Мари вздрогнула. Может быть, бульон испортился? На миг она задумалась, не вылить ли содержимое горшка во дворе, но решила пока убрать его подальше. Пусть Иоганна и Рут решают, что с ним делать. Чтобы избавиться от горшка, она пронесла его через кухню и поставила в мастерской на один из опустевших рабочих столов.
Она хотела снова выйти из комнаты, но замерла на пороге.
Как здесь тихо!
Мари придвинула табурет и опустилась на него.
Никаких призраков. Тем не менее в этой тишине было что-то таинственное. День за днем, целую жизнь пение пламени сопровождало все их повседневные действия.
«Если хочешь, чтобы пламя пело, нужно как следует дуть на огонь», – всегда говорил отец.
Поделиться книгой: