Крепость

Не могу все это больше слышать. Я тоже, только физически присутствую на борту, а мысленно представляю себя идущим по узким сходням на берег. Бодро отдать воинскую честь Старику и лодке, а затем – прочь! Скользнуть мышкой через приветствующую толчею, парусиновую сумку в руку, и прямым курсом туда, где я определю координаты Симоны. Вот так было бы все по моему вкусу. Ладно, еще одна фотопленка уложена на новое место. Руки дрожат от нетерпения, и я прилагаю немало усилий, чтобы сдержать мандраж и разложить пленки по порядку: Так, пять U-пленок, семь F-пленок. Хм…Довольно много. 12 пленок умножить на 36 кадров, это будет, так …триста плюс семьдесят две, это будет …, ага 432. Вряд ли будет столько же удачных фотографий, т.к. обычно половина пленки плохая экспозиция. Ну, возможно штук триста – это все равно чертовски много.

Надеюсь, что в этот раз и руководство и бабье флотилии обрушат на нас нечто иное, чем духовой оркестр и охапки цветов. Старик опять будет топтаться на месте, словно неуклюжий медведь. Знаю, что охотнее всего он сделал бы, как он это называет: “подтасовку”, когда хочет показать свой ужас перед сухопутной бандой.

Перед выходом в боевой поход Старик был просто встревожен и взволнован, а сейчас он выглядит озлобленным и ожесточенным.

Едва сдерживаясь, он командует вахтенным: «Мы еще не ошвартовались! Прошу вас быть максимально внимательными!»

Старик прав. Во время вражеского воздушного налета уверенней чувствуешь себя все же в бункере на твердой земле, нежели на лодке в море. Видя в каком положении находится Старик, не могу сказать ему ни слова.

«Да что же это такое!» доносится до меня бормотанье старпома. Взглянув в ту же сторону, куда смотрит старпом, вижу: какой-то баркас идет нам навстречу и с каждым мгновением становится все больше и больше.

Ах, мерзавец! Да это же радиорепортеришка Кресс! Этот ужасный писака еще всех нас потопит здесь! А я хотел бы еще испить до дна все прелести своего возвращения на землю, да тут этот трижды проклятый засранец со своим придурошным приветствием.

«Если это опять ваш полоумный репортер, я его пристрелю!» рычит Старик.

«Вполне может быть», холодно парирую в ответ.

В бинокль отчетливо видно, что господин Кресс одет в голубое кожаное пальто, да еще с галстуком и выступающим воротником. В правой, высокоподнятой руке у него зажата бутылка шампанского, а в левой – фужеры.

Что-то теперь Старик предпримет? Боковым зрением вижу, что Старик закусил зубами нижнюю губу и молчит. Протаранить баркас? Он бы очень этого хотел, да не может себе позволить такой радости. Старик и так уже слишком извалял себя в дерьме своей вспыльчивостью.

Боцман с тремя матросами уже стоит наготове на верхней палубе. Приказа я не слышал. Наконец баркас сворачивает вправо и мне отчетливо видно, как открывает рот этот идиот репортеришка. Пройдет ли Старик молча мимо? Или нет? Господи! Что же будет?

Сквозь зубы Старик цедит приказ: «Обе машины – стоп!» Более сдержанно он просто не мог произнести эти слова. Мы проходим мимо баркаса на траверзе, словно мимо бакена.

Два, нет, три человека приветственно машут нам руками. Какое счастье, что на нашем мостике никто не замахал в ответ; мы все стоим как истуканы, словно Старик приказал нам не сметь пикнуть в ответ на эти приветствия.

Все идет пока по плану. Идет, как учили. Старику будет приятно, что мы все такие молодцы. Проклятье – опять этот театр фарса!

А вот и господин Кресс собственной персоной прибывает на борт. Без обиняков, запростецки, один из матросов отбирает у него шампанское, а другой – фужеры.

Господин обер-лейтенант Кресс, перебирая ступени-скобы, забирается наверх и докладывает о себе бодрым, чуть хрипловатым голосом, прикладывая одновременно правый плавник к козырьку фуражки.

А Старик? Тот, несмотря на близкое расстояние, окидывает Кресса взглядом сверху вниз, затем небрежно прикасается к козырьку низко надвинутой фуражки и так задирает нос, словно у него вот-вот из обеих ноздрей покажутся сопли. Однако, судя по всему, господина Кресса это ничуть не беспокоит. Он, почти насильно, всунул в руку Старика один из фужеров, другой – мне, остальные старпому и 1-му Вахтофицеру. Затем, схватив бутылку шампанского, продемонстрировал свой опыт по этой части: пробка громко выстреливает, едва он взял бутылку в руки.

«Пьем до дна!» слышу его возглас, но медлю поддерживать тост. «Пьем до дна!», повернувшись к Старику, осмеливается приказывать господин Кресс. Старик же уже чуть не кипит от злости. Этой «заднице радиопередач», как называет Кресса Старик, следовало бы знать, что за такую инициативу его вполне могут загнать на пальму, поэтому он мог бы и другие слова использовать в своем тосте. Но, очевидно, похотливые радиокомментаторы имею в своем арсенале такое, чем могут заклеймить и утопить любого победителя.

Старик с отвращением отворачивается от имперского радиорепортера – да с таким явным отвращением, что последний даже не успевает заметить такое оскорбление. Но Старику на это, по всему видать, глубоко наплевать. Если ему уж кто-то неприятен, то это чувство долго не покидает Старика. Его трудно упрекнуть в большой любезности к людям. Мне тоже глубоко плевать на господина Кресса. Он достаточно черств и одной неприязнью меньше или больше для него не играет особой роли. Он представляет собой этакую адскую смесь из назойливости, дерзости и всезнайства, которые ему любы, и которым, несмотря ни на что, он строго следует, идя напролом к лишь ему известной цели.

Меня не удивит, если Кресс так же не пожелает больше иметь дел с нашим упрямым Стариком. Как бы то ни было, все это действо очень любопытно.

Матросы на верхней палубе готовят швартовы, отбалансировывают швартовные палы, подготавливают гаки. Лодка направляется прямо к входу в шлюз. На пирсе уже видна волнующаяся толпа встречающих. Через бинокль отчетливо виден комитет по организации встречи: вон стоят они, эти ужасно прелестные белокурые козочки, с крепко прижатыми к животам букетами цветов. А рядом с ними морские и армейские офицеры, несколько гражданских парней из организации Тодта, солдаты и просто любопытные.

Тетушка из Красного Креста – полковница, или что-то в этом роде – держит охапку цветов, словно для сердечного друга.

Однако Симоны нигде не видать…

«Ну, где же спряталась твоя подружка?» участливо интересуется Старик. «Хотел бы я знать…» отвечаю ему в унисон и тут же прикусываю язык, т.к. мои слова звучат несколько невежливо. Старик глубоко и шумно вдыхает сырой воздух – так он обычно выражает свое неодобрение. От этого меня охватывает тоскливое чувство пустоты и тяжелой тревоги. Чувство гнетущего беспокойства сдавливает мне сердце.

На баке лодки выстраивается экипаж. Впереди – швартовая команда, позади – свободные от вахты моряки. Командир сам проводит маневры причаливания.

Жаль, что мы не можем сбросить в воду господина Кресса! Мостик нашей лодки вероятно являет собой интересное зрелище со стороны: вся эта толпа на святом для моряка месте. Один забрался так высоко, как только мог. Остальные ведут себя так, словно принадлежат к членам экипажа лодки. Тут уже расположились фотоаппараты и несколько фоторепортеров делающих красивые, хвастливые снимки наших героев-подводников возвращающихся из боевого похода. Мы хорошо угадали со временем прибытия: стоит высокая вода. Словно притягиваемые магнитом входим в ворота шлюза. Дошли! Справились! Хочется кричать во все горло, да момент еще не настал. Позволяю себе лишь прошептать: «Дошли! Дошли!»

Неужто Старику не доставляет радости тот факт, что мы дошли? Он выглядит холодным и неприступным, как тюлень на льду. Окружающий ландшафт изменился с тех пор, как я фотографировал на шлюзе при отплытии. Теперь видны лишь почерневшие остатки ограждающих его стен и одинокий домишко. На красовавшейся ранее на домике рекламной надписи БИРХ осталась только буква Б. Дальше в глубине, в мусоре и щебенке торчат остовы еще двух – трех домиков, провалы крыш ощетинились проломленными стропилами, темные оконные проемы пусты.

Неужели же Симоны точно нет среди встречающих на пирсе? Внимательно всматриваюсь в фигуры стоящих стеной на пирсе людей. Старик стоит вплотную ко мне. Ему не нужно приглядываться ко мне, чтобы заметить мои поиски Симоны. Хитрый лис и так уже все заметил.

Симоны нигде не видно. Плохое начало. Надеюсь у нее все хорошо. А может быть, ей просто не удалось пройти сквозь оцепление? Возможно, она крутится где-то рядом? От охватившего меня чувства сильного разочарования чувствую себя словно паралитик, но нахожу силы подумать: «возможно, это всего лишь простая осторожность, которая и запрещает ей показываться пред ясными очами нашего Комитета по встрече?» Слежу за боцманом, за тем, как он сбивает вместе раскрасневшихся от волнения людей. Гости, которыми он время от времени пугает своих людей на верхней палубе, так зажаты, словно никогда не были на подлодке. Затем он кричит швартовым на пирсе: «Эй, вы, пивные глотки, держи концы!»

Стены шлюза все ближе и ближе. За лодкой смыкаются шлюзовые створы, которые закрывают шлюз. Старик командует: «Стоп! Машины стоп! Команде построиться на верхней палубе!» уже во второй раз он задирает голову и недоверчиво вглядывается в небо. Было бы совсем плохо, если бы братишки атаковали нас в эту минуту. И наше умение держать ушки на макушке может нам вовсе не помочь. Между тем, приветственный шум, производимый музыкальным взводом, буквально оглушает нас. Толстяк – дирижер, стоящий перед музыкантами, трясет жирной спиной в такт музыке. Ремешок каски глубоко врезался в его второй подбородок.

Ну, что за отпетая банда! Мне хочется отвести взгляд от этого кавардака на пирсе, словно все мое внимание поглощено процессом швартовки, но словно по принуждению я буквально сверлю взглядом членов Комитета по встрече.

Корреспондент Маркс тоже явился. Господин Маркс держит себя так же важно, как и господин Кресс. «Крепыш Маркс», – это человек без шеи, который выглядит так, словно его голова растет прямо из шеи. Этот до мозга костей нацист, в основе своей лишь грязная свинья. Когда он сидел за своей пишущей машинкой на террасе в Пен Авеле, смотря через пирамидальные туевые заросли на линию горизонта, с бокалом хереса в руке, то являл собой этакого карикатурного божка.

Можно видеть, как он постигает вдохновение и словно в оргазме переживает поэтические муки.

Красавчик Керпа, наш кинооператор, отсутствует. Толстяк Мёртельбауэр тоже.

«Где другие?» кричу через открытую пока еще двухметровую полосу воды.

«Все в командировке – длительной командировке!» кричат мне в ответ. Старик слышит все это. Наши взгляды встречаются.

«Что же это за …», спрашиваю себя.

Когда мы подходим к стенке на метр ближе, радист заговорщицким тоном сообщает: «Опасность высадки десанта союзников!»

«Как раз здесь», бормочет Старик и насмешливо кривит губы. Затем рычит: «Благородный краб на блузке – трудно поверить!»

Следую его взгляду. М-да, и в самом деле на пирсе стоит какая-то одетая в серую полевую форму с приколотым партийным значком грудастая дама.

«Может она из службы занятости?» обращаюсь к Старику. Кинув на меня злобный взгляд, тот произносит нечто похожее на: «Кто его знает?».

Среди людей в голубой униформе я вдруг различаю еще одного в сером полевом мундире и наутюженных бриджах: не армеец, а некто с серебряным черепом на фуражке. Во мне поднимается волна негодования. Итак, нас уже встречает еще и эта сволочь на причале! Стоит, расставив ноги, а обе руки сложив на своем члене так, словно по примеру своего великого фюрера, хочет вдвойне его защитить.

Наблюдаю за Стариком. Он тоже увидел офицера СД, делает глубокомысленное лицо и скребет пятерней бороду.

Когда музыка немного стихает, слышу, как кто-то сзади меня произносит: «По полной программе!»

«Полное дерьмо, ты это подразумеваешь?» следует чей-то ответ.

СЕН-НАЗЕР

Наконец-то! Лодка прочно пришвартована носовыми и кормовыми швартовами и вот теперь-то и начинается главный ритуал.

Командир бригады выступил вперед, набрал воздуху и прорычал: «Мы приветствуем наших товарищей с подлодки U96! Нашим товарищам с подлодки U96 – троекратное УРА!»

Раскатистое «УР-Р-Р-Р-А!!!» троекратно пронеслось по причалу. Офицеры на пирсе приложили руки к козырькам фуражек. Старик резко бросил руку к козырьку фуражки в ответном приветствии и с вызовом, пристально, посмотрел на дамские вуальки.

1-й Вахтофицер дважды коротко просвистел: «Вольно!».

Командир приказывает в центральный пост: «Лодка пришвартована! Машины – стоп! Приветствие на овердек!».

1-й Вахтофицер и старпом докладывают командиру: «Первый дивизион к приветствию построен!» – «Машинный и технический персонал к приветствию построены!».

Старик смотрит так, словно окидывает взглядом своих людей, на самом же деле он слегка улыбается каждому из них. Затем отходит немного в сторону, словно проходя по узкой палубе лодки, и командует: «Экипаж – смирно! Равнение – направо!».

Командир бригады балансирует на сходне, а затем поднимается по скобам на рубку. Командир небрежно рапортует: «Докладываю. Подлодка U96 вернулась из боевого похода!»

Комбриг сухопар и поджар. На мундире у него Железный Крест второй степени. Навряд ли он заработал эту награду в бою, хотя и командовал когда-то лодкой, ведь все считают его любимчиком Деница. Говорят, что когда он в перископ увидел свой первый транспорт, то даже заплакал от волнения. Не просто для человека с таким низким военным уровнем найти правильный тон в общении с нашим командиром. Иногда он производит впечатление дебила из-за своей неуверенности.

Наконец сходни позади, и я ощущаю под ногами твердую землю. Но что это со мной? Чувствую ватную слабость в коленках и прилагаю усилия, чтобы удержаться на подкашивающихся ногах. Вместо того, чтобы двигаться, чувствую себя словно боксер после нокаута.

Рекой льется шампанское и как всегда: ликованье, суматоха, море радости. Тут уж волей-неволей приходится натягивать на лицо улыбку. Двигаюсь как заведенный на механически переставляемых ногах.

В этот момент слышу, как комбриг обращается к Старику: «Командующий назначил Вас командиром 9-й флотилии!».

Эти слова заставляют меня обернуться к командирам. Не ослышался ли я? Старику придется сменить место службы?

Старик стоит остолбенев. Он выглядит так всегда, когда чем-то озадачен и точно не знает какую мину изобразить на лице. Он стоит так словно манекен и непонимающе смотрит на комбрига. Придется мне внести движение в эту немую сцену. Быстро пробираюсь между занятыми швартовами матросами, которые заблокировали проход и выплываю справа от Старика со словами: «Я вас поздравляю!».

Командир бригады одаривает Старика покровительственной ухмылкой, отдает честь и возвращается обратно к группе офицеров штаба бригады стоящих перед сходнями. Оставшись наедине со Стариком, обращаюсь к нему: « Тебе выпал шанс сберечь себя для потомков. Начальству придется выставлять после войны парочку таких жеребцов как ты на расплод!».

Старик все еще выглядит смущенным и растерянным. Хорошо представляю какие чувства борются сейчас в Старике: прощание с лодкой, прощание с экипажем. К тому же служба в качестве столоначальника – это такая обыденность, над которой он всегда издевался. Однако, с другой стороны, это так же и реальный шанс не попасть в галерею героев–подводников в черной рамке, а пережить худо-бедно это лихолетье. В таком случае, этот приход станет его последней швартовкой. И, возможно, это как раз то, что и смущает Старика.

Приходится пожимать руки – десятки рук. Тут же ко мне подходит Кресс и не протягивая свои клешни выпаливает: «Вас вызывают в Берлин. И как можно быстрее.»

«Как можно быстрее? В Берлин? Как это понимать?»

господин обер-лейтенант Кресс вдруг начал яростно кивать кому-то в Комитете по встрече и даже подмигивать. Как только он закончил, то одарив меня сардонической улыбкой произнес: «Вас ожидали назад неделей раньше».

- Ну и что?

- Вы должны были явиться в Берлин в установленные сроки.

- А когда это должно было быть?

- Четыре дня тому назад.

- Звучит довольно таинственно!

Болтун с имперского радио пожал плечами, а затем, после очередных моих рукопожатий с встречающими, протрещал: «На доклад к Рейхсминистру доктору Геббельсу!».

Новость прозвучала для меня как гром с ясного неба. «Но уже прошло тринадцать дней!» шепчу я себе под нос и злобно смотрю на Кресса. Во мне вдруг прозвучало: «Высшая боевая готовность!» – главное не допустить сейчас никакой ошибки.!

- Я привез с собой много материала и его надо еще упорядочить.

- В подобных случаях мы работаем по ночам, – тут же парирует Кресс, – а то, что готово, возьмите сразу с собой. Вы и без того поедете в качестве нашего курьера. Лучше всего передайте мне ваши фотопленки.… Кстати, Вы уже сделали фотографии?

- Фотографии? – восклицаю удивленно, понимая в то же время, что как только этот хитрован заполучит мои пленки в свои лапы, я тут же лишусь и пленок и фотографий.

- Да, парочка моментальных снимков есть. А пленки еще на лодке в моих шмотках.

Отвечаю уверенно, чтобы показать, что не намерен более продолжать этот разговор, – Думаю, будет лучше, если я передам их нашему лаборанту. Ему нужна, кстати, и дополнительная информация по ним.

Тут мне приходится разыгрывать роль человека обалдевшего от встречи с землей и от той новости, что мне только что сообщили.

- Вас вызывают туда срочно. Вы слышите: сроч-но!!! – цедит репортер сквозь зубы и делает строгий вид.

- Я не глухой, господин обер-лейтенант! Парирую я, и делаю попытку спародировать его: «Будьте любезны, разрешить мне при этом, с Вашего позволения…».

Не удивительно, что при этом я зарабатываю при этих словах злобный взгляд, но я хотел этого, и я это получил. К тому же, раз я уже по уши в дерьме, то продолжаю: «Геббельс! У меня грудь распирает от гордости. А может не грудь, а мой банан? Вы говорите сейчас, коллега, о господине Рейхсминистре народного просвещения и пропаганды?»

- Так точно-с! Кресс шипит так, словно откусил кислое яблоко, затем, однако, отчетливо произносит:

- Я должен немедленно доложить, что Вы вернулись из боевого похода.

- Немедленно?

- Так точно. И то, что Вы уже выезжаете.

- Так сразу?

- Не сразу. Ну, скажем, сколько нужно Вам времени, чтобы подготовить Ваши вещи, я имею в виду, привести в порядок Вашу добычу?

В порядок? Эхом отзывается во мне, и я уклончиво отвечаю:

- У меня немного вещей. Что хочет от меня господин Рейхсминистр народного просвещения и пропаганды? Я имею в виду: что я должен привезти ему с собой?

- Определенно не пасхальные яйца! – ревет господин Кресс.

- Только я полагаю, – произношу снисходительно, – В Берлин мне нужно в любом случае. Мне предстоит посетить Министерство ВМС, Министерство ВС, Министерство военной прессы несколько редакций и издательств на Лютцовштрассе.»

- Вам необходимо, прежде всего, доложить о себе в Парижском отделе. Господин капитан хочет видеть Вас лично.

Отставить страх! «Бисмарк», как мы окрестили этого противного каплуна, что он опять удумал?

- Что ему нужно? – с готовностью интересуюсь у Кресса.

- Послушайте-ка, Вы! В конце – концов, господин фрегатенкапитан наш начальник – а значит и Ваш!

- Сердечно благодарю за напоминание, – отвечаю как можно циничнее.

Господин Кресс принимает задумчивый вид, а затем выдает: «С учетом всего вышеизложенного я сообщаю, что Вы выезжаете завтра вечером из Савенея!».

Я отрешенно смотрю на него.

Эта командировка в Берлин может оказаться для меня довольно рискованной. Что об этом скажет Петер Зуркамп? Конечно, протекция с самого верха может быть очень важна как для моей новой книги, так и для издательства в целом. Но, к самому Геббельсу?!