Россия и Запад. От мифов к истине

В правление Ивана Грозного, первого государя, коронованного и помазанного на царство, наша держава громко заявила о себе всему миру. Были присоединены Казанское и Астраханское ханства, русские утвердились на Северном Кавказе, открыли пути в Сибирь. На службу царю перешли донские, терские, волжские, яицкие, днепровские казаки. Их струги выплеснулись в Черное море. Заполыхали центры работорговли, крымские города, затряслось в ужасе Крымское ханство.

Внутри страны царь развернул кардинальные реформы, строил уникальные и весьма совершенные структуры управления, земскую монархию. Жесткая «вертикаль власти» органично сочеталась с самым широким демократическим самоуправлением на всех «горизонталях» – в деревнях, слободах, городах, уездах. Реорганизовывалась и армия, оснащалась самым современным вооружением. Под ударами государевых ратников посыпался, как карточный домик, хищный Ливонский орден, стали русскими Нарва, Юрьев (Дерпт) и десятки других городов. Русские корабли вышли на просторы Балтики, повезли за границу отечественные товары.

Но эти успехи крайне встревожили Европу. Вмешались Литва, Польша, Швеция, Дания. Западные державы подтолкнули к войне Османскую империю. А в России один за другим стали возникать боярские заговоры, причем корни их отчетливо тянулись в Вильно и Краков. Однако и новые враги оказались не в состоянии сломить нашу страну. Государевы полки наголову громили литовцев и шведов, а русская дипломатия перессорила их между собой, перетянула на свою сторону датчан. Огромная татарско-турецкая армия полегла в битве при Молодях. А изменников раздавила и круто прошерстила опричнина.

Но на Западе существовали силы, готовые и способные централизовать борьбу против России и вывести ее на другой, более высокий уровень. Такой силой являлась католическая церковь. С 1436 г., когда умирающая Византия заключила с Римом Флорентийскую унию, наша страна стала главным оплотом мирового Православия, а значит, основной противницей Ватикана. Римские папы внимательно отслеживали процессы, происходящие на востоке, строились теории – при сильной власти московского государя достаточно обратить к унии его самого, а народ безоговорочно подчинится. Подобные попытки неоднократно предпринимались в отношении деда Грозного, Ивана III, в отношении его отца Василия III, но оказывались, конечно же, безрезультатными.

А во второй половине XVI века католицизм находился в пике своего могущества и активности. За Ватиканом стояли крупнейшие банковские дома Европы: Фуггеры, Медичи, Сакетти, Барберини и др. На Тридентском соборе латинское духовенство разработало и приняло программу Контрреформации – наступления на протестантов. Была реорганизована и усилена инквизиция. По Европе смрадно закоптили костры, истребляя инакомыслие. Кроме того, с 1540 г. развернул свою деятельность орден иезуитов – первая в мире профессиональная международная спецслужба, раскинувшая сети на разные континенты.

В католических странах члены ордена становились советниками и духовниками королей, подправляли их политику в нужное русло. В протестантских государствах иезуиты выступали шпионами, организовывали интриги и смуты. Неугодные фигуры устранялись руками наемных убийц. В Африку и Азию поехали отряды миссионеров, вовлекать в подданство папе новые племена и народы… На православных обращалось особое внимание. Для римского клира они представлялись не в пример ниже протестантов, их вообще приравнивали к язычникам. В 1577 г. в Риме открылась коллегия св. Афанасия, которая должна была готовить проповедников для православных народов. Большим тиражом была издана книга деяний Флорентийского собора. Через польско-литовского короля предполагалось внедрить унию среди его подданных. А России следовало навязать подчинение папе, когда поляки и шведы поставят ее на колени.

Операции, нацеленные на русских, развернулись по нескольким направлениям. Для начала, требовалось объединить Литву и Польшу. В этих странах был общий монарх, но государства оставались разными, со своими законами, правительствами. В Польше пост короля был выборным, великого князя Литвы – наследственным, и до сих пор единство обеспечивалось тем, что польские паны выбирали на свой престол литовских властителей из династии Ягеллонов.

Но в войнах против русских поляки слабо поддерживали союзников, под разными предлогами предпочитали уклоняться от фронтовых кампаний. Теперь следовало полностью слить два государства. Причем слить таким образом, чтобы католическая Польша поглотила Литву, где значительная часть населения исповедовала Православие. А для этого требовалось подчинить литовцев польским законам, прервать династию Ягеллонов.

Супруга короля Сигизмунда II Барбара была отравлена. А рядом с ним невесть откуда вынырнул проходимец Юрий Мнишек. Этот тип сосредоточил усилия на том, чтобы овдовевший король не задумывался о новой женитьбе, непрерывно поставлял ему на забаву самых симпатичных девиц, не стеснялся даже похищать монахинь. Когда Сигизмунд стал изнашиваться и слабеть, Мнишек всячески подогревал его страсть к прекрасному полу, приводил для этого всевозможных знахарей и колдуний. А католические прелаты и инквизиция (полным ходом сжигавшая в данную эпоху ведьм), почему-то упорно не замечали вопиющих безобразий, творящихся во дворце. Себя Мнишек тоже не забывал, обворовывал короля, получал щедрые награды и стал одним из богатейших панов. Но цель была достигнута. Сигизмунд, истощенный чрезмерными блудными удовольствиями, остался бездетным, совсем расхворался, и в 1569 г. на Люблинском сейме польские магнаты заодно с католическим духовенством добились объединения двух государств в одну республику, Речь Посполитую.

Вторая операция осуществилась в Швеции. Здесь инспирировали заговор. Короля Эрика XIV, склонного мириться с русскими и подписавшего с ними союз, свергла его собственная знать, он умер в темнице. А на трон возвела его агрессивного брата Юхана III, ярого врага Москвы. Координировать действия против России был определен высокопоставленный иерарх ордена иезуитов Антонио Поссевино. Он лично посетил протестантскую Швецию, добился обращения Юхана в католицизм и заключения союза с Речью Посполитой. Отныне две державы стали выступать сообща и согласовывать планы.

Ну а в Речи Посполитой на престол протолкнули Стефана Батория, мелкого трансильванского князька, но талантливого полководца. Ему хлынула любая возможная поддержка чуть ли не со всей Европы. Кроме открытых союзников, Швеции, и Крымского ханства, полякам взялись тайно помогать Германская империя, Дания, Венгрия. Турецкие и крымские эмиссары подбивали к набегам ногайцев, возбуждали восстания среди народов Поволжья. Из Рима широким потоком полилось финансирование, позволившее Баторию во множестве нанимать немецких и венгерских солдат. Итальянские инженеры предоставили ему новейшее секретное оружие, мортиры, способные стрелять зажигательными бомбами и поджигать деревянные русские крепости.

Массированный «крестовый поход» на Россию начался в июле 1579 г. Под ударами западных полчищ пали Полоцк, Сокол, Великие Луки, Заволочье, Невель, Холм, Себеж, Остров, Красный, Изборск, Старая Русса, Гдов, Нарва, Ям, Копорье. В тяжелейших сражениях погибли несколько русских корпусов. Своей цели интервенты не скрывали – не просто победить, а вообще уничтожить Россию. Баторий объявлял на сейме: «Судьба предает вам, кажется, все государство Московское!.. Дотоле нет для нас мира!» И сейм воспринял его призывы с чрезвычайным воодушевлением, объявлял мобилизации и сборы дополнительных налогов.

В разгар боевых действий уже упоминавшийся Поссевино с делегацией иезуитов появился в России.

Он изображал из себя миротворца, но на переговорах откровенно подыгрывал полякам, а главное, Рим ослепил себя надеждами, что поражения на фронтах вынудят Ивана Грозного к уступкам, он согласится подчинить папе Православную церковь. Однако русские все-таки выдержали чудовищный удар западных держав. Неприятели захлебнулись кровью под стенами Пскова, Печерского монастыря, Ржева, Орешка. А на «заманчивые» предложения церковной унии Ватикан получил твердый и однозначный отказ.

Ну что ж, не получилось склонить русских к капитуляции – враги пошли иным путем. Вокруг Грозного вызрел очередной заговор. Организовал его ближайший доверенный царя, Богдан Бельский, подключил государева родственника Бориса Годунова. Два брата Бельского стали перебежчиками, Давыд переметнулся к полякам, Афанасий к шведам, установили связи. Тем не менее, Грозный (которого почему-то принято изображать очень подозрительным) не удалил «верного слугу», он по-прежнему отвечал даже за лечение царя. Был оклеветан и казнен придворный врач царя Елисей Бомелий, и вместо него Бельский ввел ко двору Иоганна Эйлофа. Он представлялся врачом, голландцем-протестантом. Хотя современные исследования однозначно установили: среди выпускников медицинских факультетов европейских университетов Эйлоф не значился. И по крайней мере, трижды, историками зафиксированы его близкие контакты с иезуитами. В частности, с ним общался и Поссевино во время визита в Россию.

Сперва скоропостижно скончался старший сын и наследник престола Иван Иванович. В историю внедрилась версия, будто его убил отец. Но на самом деле в те дни, когда царевичу стало худо, они… находились в разных городах, Грозный в Старице, а сын – в Александровской Слободе. Единственный автор, запустивший версию о сыноубийстве, известен. Это Поссевино. Все летописи и прочие письменные источники XVI – начала XVII века (в том числе иностранные) никакой вины на царя не возлагают. Они утверждают, что наследник умер от болезни. Но известны и придворные, лечившие его. Эйлоф и Бельский. Документы, подтверждающие это, уцелели и дошли до нас. А уже в ХХ веке был проведен химический анализ останков Ивана Ивановича, показавший, что он был отравлен. Содержание мышьяка в останках втрое выше предельно допустимого уровня, а ртути – в 30 раз После него пришел черед отца. Схема была аналогичной. Болезнь, лечение – и в марте 1584 г. Грозного не стало. А химический анализ свидетельствует, что его отравили точно по такой же методике, как сына. Содержание мышьяка в останках в 2 раза выше максимально допустимого уровня, ртути – в 32 раза. Ртуть накапливается в организме, действует медленно, мышьяк – быстро. Подобная схема позволяла вызвать картину тяжелой болезни, а потом добить другим ядом. И подозрений нет: человек умер от естественного недуга. Кстати, сразу после смерти царя загадочный врач Эйлоф покинул Россию, он свое дело сделал.

План заговорщиков и их зарубежных покровителей выглядит очевидным. Возвести на престол второго сына Грозного, Федора Иоанновича – слабого, болезненного, не способного к самостоятельному правлению и целиком отдававшего себя молитвам и делам церкви. Он был женат на сестре Годунова. Через супругу и шурина царя можно было легко регулировать. Какой сценарий действий предполагался после убийства Грозного? Мы можем судить о нем по событиям 1585 года. Баторий начал приготовления к новой войне, деньги на нее выделил папа – 25 тыс. золотых скуди в месяц. Но одновременно Польша вдруг предложила русским избежать войны и заключить «вечный мир» на условиях… объединения двух держав. Если первым умрет Баторий, пускай общим королем будет Федор, а если первым уйдет из жизни Федор – пусть царствует Баторий. Неплохо, правда? Если даже допустить, что Федору после подписания договора позволили бы пережить короля, Россия в любом случае погибала. В нее хлынули бы католики, еретики, евреи, «свободы»… А соавтором плана являлся не кто иной как Поссевино, именно он в 1585 году осуществлял связи между Римом и Польшей.

Но зарубежные режиссеры допустили серьезный просчет. Несмотря на то, что заговорщики составляли узкую группу, они не были единомышленниками. Бельскому Годунов требовался позарез – чтобы через его сестру контролировать царя. А вот Годунову Бельский был абсолютно не нужен. Борис не был «идейным» изменником, он был просто беспринципным карьеристом. Его влекла только власть. Союзником Бельского он выступал лишь до определенного момента и почти сразу же после смерти Грозного избавился от него. В Москве был спровоцирован мятеж, и Годунов, как бы по требования населения, отправил Богдана Бельского в ссылку.

Царь Федор Иоаннович оказался таким же ревностным поборником Православия, как его отец, и Россия ничуть не ослабела, готова была дать отпор любым захватчикам. Всерьез воевать с ней поляки уже не рискнули. Да и Годунову не нужны были ни паны, ни иезуиты, ни уния. Он же получил в свое распоряжение огромную державу, зачем же было отдавать ее кому бы то ни было?

Тем не менее, Рим очень уж разохотился распространить свое влияние на Восточную Европу. Чтобы сокрушить русских, возник проект объединить Речь Посполитую еще и со Швецией. Короля Стефана Батория вслед за Грозным извели ядом, и протащили на польский престол шведского принца Сигизмунда III. Он целиком пел с голоса папских советников, на Украине, в Белоруссии и Литве развернулась бешеная атака на Православие. Удалось перекупить нескольких православных епископов, и в 1596 году была принята Брестская уния. Правда, польско-литовскошведская сверхдержава так и не сложилась. Шведские протестанты не захотели терпеть над собой ярого католика и лишили Сигизмунда III своего престола.

Зато в России сам же Годунов способствовал накоплению горючего материала. Был зарезан царевич Дмитрий, обрушились репрессии на аристократов, способных стать соперниками Бориса в борьбе за власть. Он взялся и за реформы по европейским образцам – закрепостил крестьян, ввел пятилетний срок сыска беглых. Мало того, был принят закон, что любой человек, прослуживший по найму полгода, становился вместе с семьей пожизненным и потомственным холопом хозяина. Это ударило по городской бедноте, подмастерьям, мелким ремесленникам и породило массу злоупотреблений – богатые и власть имущие обманом и силой стали захватывать людей в холопство.

В 1598 году скончался Федор Иоаннович, и Годунов получил вожделенную корону. На всех теплых местах очутились родственники и клевреты нового царя, пустились во все тяжкие, безоглядно хищничали, кабалили людей. Опасаясь потенциальных очагов вольности и пытаясь перекрыть лазейки для беглых, Борис вознамерился ликвидировать казачество, направлял на Дон карательные экспедиции. Подати по сравнению с временами Ивана Грозного возросли в 20 раз. А для стонущего от непосильного гнета простонародья Годунов открыл отдушину – кабаки. До него свободная продажа спиртного на Руси воспрещалась, за это строго карали (варить пиво, пить вино и водку дозволялось лишь на праздники и по особым разрешениям воевод – на свадьбу, поминки и т. п.). А кабаки оказались очень выгодными. Они позволяли дополнительно выкачивать прибыли для казны, а заодно и выявлять недовольных, проболтавшихся в пьяном виде, их тащили в тюрьмы и на пытки.

Добавилась Божья кара – засуха, несколько голодных лет. Множество людей вымирало, разбредалось по стране в поисках хлеба. Бояре и дворяне распускали и выгоняли холопов, не в силах их прокормить. А когда голод миновал, принялись разыскивать их. Возвращаться в крепостное состояние, конечно, не хотелось. Появились разбойничьи банды, разгулялись возле самой Москвы. Их громили, вылавливали, казнили.

А на юге России еще Иван Грозный начал прикрывать степную границу засечными чертами и системами крепостей. Эту деятельность продолжали Федор Иоаннович, Годунов. Жизнь там была опасной, людей всегда не хватало, и воеводы принимали всех подряд, смотрели сквозь пальцы, откуда и кто появился. Сюда стекались и голодающие, и опальные казаки, и беглые, и разбойники. Южные города превратились в настоящую пороховую бочку.

Тогда-то и появилась «спичка» – фигура Лжедмитрия. Откуда? Достоверной информации об этом нет до сих пор. Например, Костомаров приводит весьма убедительные данные, что он все-таки не был беглым монахом Гришкой Отрепьевым. Москвичи впоследствии отмечали, что крестное знамение он клал не совсем так, как было принято на Руси. Вроде, правильно, но в каких-то неуловимых мелочах движения отличались. А это впитывалось с молоком матери, отвыкнуть за три года бывший монах никак не мог. Не совсем так он прикладывался и к иконам. Не соблюдал некоторых обычаев. Не ходил регулярно в баню (а русские, в отличие от западноевропейцев и поляков, были очень чистоплотными, мылись не реже двух раз в неделю). Не отдыхал после обеда (русские вставали рано, с восходом солнца, поэтому ложились днем на часок вздремнуть). Отсюда Костомаров предположил, что авантюрист родился и вырос в семье русского эмигранта в Речи Посполитой.

Впрочем, был ли Лжедмитрий Отрепьевым или не был, не суть важно. Гораздо более показательными представляются факты, что вокруг Самозванца обнаружились те же самые личности, которые и раньше были задействованы в тайных операциях Рима. «Первооткрывателем» и главным покровителем Лжедмитрия выступил ни кто иной, как Юрий Мнишек. Принял у себя в имении, обеспечил представление к королевскому двору, выступил ярым поборником похода на Россию. Наконец, подсуетился сосватать «царевичу» собственную дочь – настолько был уверен в успехе.

Завязались оживленные контакты с Римом, с иезуитами. Самозванец дал все необходимые обещания и подписал требуемые документы о подчинении Русской церкви папе, о передаче полякам Смоленска и прочих пограничных областей. Через границу Лжедмитрий вторгся с весьма немногочисленными отрядами, у него было лишь пять тысяч поляков и всякого сброда. Зато психологический расчет оказался точным. Народ был сбит с толку, видел в Лжедмитрии сына Ивана Грозного, продолжателя его политики. Весь юг России взорвался и заполыхал…

Но стоит отметить и такой немаловажный факт: рядом с «царевичем» постоянно находилась группа иезуитов. Они явно прошли заблаговременную солидную подготовку, свободно говорили по-русски, досконально знали православное богослужение, успели отрастить длинные бороды (а борода вырастает не за один день и не за месяц!) и маскировались под русских священников. И в это же самое время, когда отряды Самозванца вступили на русскую землю, в Венеции вышла книга «Повествование о замечательном, почти чудесном завоевании отцовской империи юношей Дмитрием». Она в точности, буквально слово в слово, пересказывала легенду о «спасении царевича», которую озвучивал во всех беседах, речах и воззваниях сам Лжедмитрий.

Мгновенно, в самые рекордные сроки, это сочинение было переведено с итальянского языка на немецкий, французский, испанский, польский, латынь, стало распространяться по Европе баснословными для того времени тиражами. А автором книги оказался… Антонио Поссевино. Да уж, мир тесен! Впрочем, пропагандистская кампания на Западе была развернута вообще беспрецедентная. Даже великий испанский драматург Лопе де Вега получил заказ на пьесу «Великий князь Московский» – на ту же самую тему, о «чудесном спасении царевича Дмитрия» и его успехах в возвращении «законного» престола.

Косвенным свидетельством, где же лежали истинные корни Смуты, могут послужить и высказывания некоторых тогдашних политиков. В 1606 году, уже после крушения авантюры, папа Павел V сетовал, что «надежда приведения великого княжества Московского к святому престолу исчезла». А на польском сейме в 1611 году прозвучали такие заключения: «Источник этого дела, из которого потекли последующие ручьи, по правде, заключается в тайных умышлениях, старательно скрываемых, и не следует делать известным того, что может на будущее время предостеречь неприятеля». Выходит, ясновельможные паны что-то знали.

Пока Борис Годунов был жив, он еще как-то удерживал ситуацию в стране под контролем. Его воеводы действовали не лучшим образом, но в каждом столкновении неизменно громили Лжедмитрия, карали мятежные волости. Однако 15 апреля 1605 года царь скоропостижно скончался. Повиноваться его родственникам и приближенным не желали ни знать, ни народ. Войска стали переходить на сторону Самозванца, он победоносно двинулся к Москве. Сын и наследник Бориса, Федор, силился организовать оборону, но взбунтовалась и сама столица. А возглавил мятеж в пользу Лжедмитрия еще один наш «знакомый» – старый заговорщик Богдан Бельский. Как вы считаете, не слишком ли много «случайных» совпадений? Бельский, Мнишек, Поссевино…

Правда, торжество Самозванца оказалось недолгим. Он слишком откровенно проявил себя в Москве. Стал перестраивать государство на польский манер, Думу переименовал в сенат, ввел польские придворные чины и моды, ударился в разгул, пиры, охоты. Окружил себя поляками и проходимцами, за полгода растранжирил из казны 7,5 миллионов рублей (при доходной части годового бюджета 1,5 миллиона). Приказал сделать опись богатства и владений монастырей, не скрывая, что хочет конфисковать их. Устраивал оргии в царской бане, позже в Москве насчитали свыше тридцати баб, ставших после этих развлечений «непраздными». Самозванец наломал дров и во внешней политике, в угоду папе и Польше затеял воевать с турками и шведами.

Да и бояре не для того свергали Годуновых, чтобы посадить себе на шею безродного авантюриста. 17 мая 1606 года Василий Шуйский организовал переворот. Пришел конец и Лжедмитрию, и многим его клевретам, понаехавшим наглым иноземцам. Но Россия была уже взбудоражена, раскачана, расколота, и подпитывать начавшуюся Смуту не составило особого труда. Сперва в Польше окрутили ложью и посулами храброго, но недалекого Болотникова, на Руси полыхнул второй мощный взрыв восстания. Потом запустили фигурку, первую попавшуюся под руку – Лжедмитрием II назначили нищего еврея Богданку из Шклова.

А рядом с ним очутились не только алчные паны. К нему перекочевала та же группа агентов-иезуитов, которая обреталась вокруг его предшественника. Уж они-то ухитрились уцелеть в резне переворота, попрежнему исподволь гнули нужную им линию, внушили Марине Мнишек необходимость признать «мужа», якобы во второй раз чудесным образом спасшегося.

Искусители добились своего. Россия соблазнилась. Соблазнились почти все. Высшая знать грызлась за власть, предавала друг друга. Дворяне и бояре изменяли, ради наград и пожалований перелетали то на одну, то на другую сторону. Города и волости ради собственных выгод присягали самозванцам. Казаки, крестьяне, холопы ошалели от возможности просто погулять и пограбить. Но цена соблазнов оказалась чрезвычайно высокой. Внутренний развал и усобицы открыли дорогу для открытой интервенции. На Россию двинулись уже не банды сброда, а профессиональные армии.

Рухнули структуры государственной власти. Города и села превращались в пепелища, по разным оценкам, было истреблено от четверти до трети населения. В Москве, Смоленске, Чернигове хозяйничали поляки, в Новгороде шведы, по разоренным уездам свободно разгуливали банды разбойников. Ну а в Риме пышно, с карнавалами и фейерверками праздновались польские победы над «еретиками». При дворе Сигизмунда III открыто провозглашалось, что Россия должна стать «польским Новым Светом». То есть, покорение нашей земли приравнивалось к испанскому завоеванию Америки. Соответственно, русским людям отводилась судьба индейцев. Их требовалось перекрещивать и обращать в рабов.

И все-таки Господь, несмотря на все грехи и преступления, не оставил растерзанную и испоганенную Русь. В данном отношении стоит обратить внимание на еще одну череду «совпадений». Как уже отмечалось, «крестовый поход» Запада начался отнюдь не в 1604 году. Старт был дан в 1579-м. Смута XVII столетия явилась лишь продолжением католического наступления на восток во исполнение давних планов уничтожения России. Но в том же самом году, мало того, в те же самые дни, когда Стефан Баторий начал этот поход, в июле 1579 года, в Казани случился большой пожар. И на пепелище, по сновидению девочки Матроны, была явлена Казанская икона Божьей Матери. Та самая икона, которая освятит поворотный пункт борьбы! Освятит русскую победу, освобождение Москвы.

А обрел Казанскую икону и правил перед ней первую церковную службу священник Гермоген. Тот самый Гермоген, который станет патриархом, ни разу никого не предаст, не изменит Вере и Отечеству. Не склонится перед оккупантами, примет мученический венец, умерщвленный голодом, но успеет из заточения призвать народ на подвиг, к защите своей земли и Православия.

Тогда же в семье князя Пожарского родился сын Дмитрий. И в том же самом 1579 году в Ростовском Борисоглебском монастыре принял постриг 30летний благочестивый человек, будущий преподобный Иринарх Затворник. Тот самый святой, который прославится в годину Смуты, будет предупреждать царя Василия Шуйского о грядущих бедствиях, благословит воеводу Михаила Скопина-Шуйского на разгром Лжедмитрия II. А в 1612 году благословит Дмитрия Пожарского и Козьму Минина идти на врагов, спасать оккупированную столицу. Впрочем, преподобный Иринарх благословлял и интервентов – благословлял их убираться подобру-поздорову с русской земли, предрекая в противном случае позор и смерть. И опять же, правомочно задаться вопросом, возможно ли такое количество «совпадений»? Те, кто владеет теорией вероятностей, могут на досуге посчитать… Нет, не случайным был международный заговор против России. Но и явление иконы, святых угодников и героев случайно ли совпали с ним по времени? Страшная буря поднималась на нашу страну. Господь ведал, как и когда она не выдержит, сломается. Ведал, что она соблазнится. Но ведал и о том, что Русь еще способна покаяться. Поэтому одновременно с началом вражеского натиска Он расставил ключевые фигуры, которым предназначено будет спасти страну и Православную Церковь.

Уже не было правительства – кроме чужеземцев и изменников, не было армии – кроме неприятельской, но народ сохранил Веру! Она и стала объединяющим началом, стала знаменем, сплачивающим русских людей и поднимающим на борьбу. А Вера – само по себе немало!

Но проявила огромную жизнеспособность и система земской монархии, созданная Иваном Грозным. В России была разрушена вся «вертикаль власти», но земские структуры на «горизонталях» сохранились и продолжали функционировать.

Воевода Шеин руководил обороной Смоленска вместе с земским советом. Лидер Первого ополчения Прокопий Ляпунов был не просто дворянином, а общественным лидером рязанской земщины. И для развертывания освободительного движения никаких чрезвычайных органов создавать не пришлось, они уже существовали и были вполне легитимными. Воззвания патриарха Гермогена, Ляпунова, Троице-Сергиева монастыря, читались в земских избах, потом колоколом скликался «мир», принимались решения.

Воззвания размножали штатные земские писари, а штатные «посыльщики» развозили их в другие города с приложением грамот о собственных решениях – точно так же, как и в другие времена земства обменивались между собой важной информацией. И Козьме Минину для формирования Второго ополчения вовсе не требовалось, подобно Жанне д`Арк, убеждать людей в своем исключительном предназначении. Он был обычным земским старостой, какие выбирались до него и после него. Он действовал в рамках своих полномочий – вынес предложение о созыве ополчения на общий сход, получил от «мира» одобрение и начал выполнять земский «приговор».

Причем стоит отметить, в освобождении и спасении России даже воинский подвиг сыграл все-таки не главную роль. Главным был подвиг покаяния и единения. В данном отношении наши предки проявили себя куда более мудрыми, чем мы с вами. Почему? А вы сопоставьте. Со времени гражданской войны сейчас миновал почти век, но политические партии и отдельные граждане до сих пор продолжают враждовать, ссориться, выяснять, кто был прав, а кто виноват – царь, белые, красные, зеленые? До сих пор мы готовы вцепиться друг дружке в глотки…

Для героев 1612 года гражданская война была не далеким и абстрактным прошлым, она корежила страну уже 8 лет! Целых 8 лет люди были разделены на враждующие лагеря и дрались между собой. Были сторонники Лжедмитриев I, II, III, IV, других самозваных «царевичей», Болотникова, Шуйского, в хаосе общего разброда были и такие, кто в страшном заблуждении принимал сторону поляков, шведов. Но когда русские увидели, что Отечество погибает, они сумели преодолеть все взаимные счеты!

Хотя среди них были свои «красные», свои «белые». С «красными», например, вполне можно сопоставить Первое земское ополчение князя Дмитрия Трубецкого, стоявшее под Москвой с весны 1611 года. Оно в значительной мере составилось из казаков и примкнувшей к ним голытьбы, успевших повоевать под знаменами Болотникова, послужить Тушинскому вору. А потом подошло Второе ополчение Пожарского и Минина – условно говоря, тогдашние «белые». Не их деды и прадеды сражались друг с другом, а они сами! Сами резались, брали и жгли друг у друга города, вешали своих противников, у них самих в междоусобице погибли родные, близкие, друзья.

Но что стало бы, если бы они принялись выяснять отношения? Был бы конец. Россия исчезла бы с карты мира, превратившись в расчлененные клочки чужеземных колоний. Однако они, невзирая ни на что, сумели объединиться – и победили интервентов. Два понятия перевесили все остальное: Вера Православная и Отечество. Все прочее по сравнению с этим ничего не стоили, оказывались просто мелочью!

А если бы после освобождения Москвы русские люди начали разбираться, кто прав, а кто виноват в разыгравшейся трагедии? Закрутился бы новый виток Смуты, и Россия окончательно рушилась в бездну хаоса и погибели… Нет, и этого не сделали наши мудрые предки. Разногласия не разбирали, не обсуждали, не старались как-то согласовать. Их просто отбросили! Сразу, одним махом. Признали – все были виноваты. Без исключения. А кто больше, кто меньше, не суть важно, это только Господу дано знать. Все признали себя виноватыми, все покаялись друг перед другом и перед Богом. Ну а если друг другу простили, то и Бог, наверное, простит.

Простили, покаялись, и снова стали одним целым, одним народом. Сумели созвать Земский Собор и в 1613 году вместе, всей землей, выбрали нового царя, Михаила Федоровича Романова. Но одновременно приняли и другое решение. Если кто-то не подчинится решениям Собора, намеревается дальше мутить воду, он тем самым отсекает себя от «всей земли». Становится отщепенцем, и подавлять таких, нераскаявшихся, постановили тоже вместе, вчерашние «красные» со вчерашними «белыми». Именно эти решения ознаменовали собой выход из Смуты, выход из ада, разверзшегося перед нашей страной.

Тяжелая война продолжалась еще пять лет. Ослабевшая держава не смогла полностью изгнать захватчиков, поляки и шведы удержали за собой ряд приграничных городов и областей. Но Россия была спасена. Она снова стала единой, и о том, чтобы ликвидировать ее как государство, больше речи не было. Это было уже не под силу никаким внешним неприятелям. Причем долго, несколько веков было не под силу. Вплоть до 1917 года, когда зарубежные теневые круги и спецслужбы смогли во второй раз соблазнить, одурманить, расколоть страну и народ.

Промышленная революция боярской Руси

В исторической литературе с какой-то стати внедрилась картина – отсталые русские погрязали в рутине феодализма, и лишь при Петре I стало внедряться с Запада предпринимательство, развиваться торговля и промышленность. Действительности это не соответствует. Еще со времен Киевской Руси наши купцы были хорошо известны и на европейских, и на азиатских рынках. А крупные предприятия стали возникать у нас в XVI в. – тогда же, что и на Западе. Это, например, Пушечный двор, Печатный двор, Оружейная палата, канатные дворы в Холмогорах и Вологде. На Урале вовсю развернулись Строгановы.

Кстати, в Испании и Франции в эту эпоху торговля и промыслы считались «подлыми» занятиями, для дворян они запрещались. В Голландии и Англии предпринимательство подмяли крупные купцы и финансисты. В России этим занимались все: крестьяне, посадские (горожане), дворяне, стрельцы, казаки, бояре, духовенство. Швед Кильбургер писал: «Русские от самого знатного до самого простого любят коммерцию».

Правительство поощряло торговлю, пошлины были невысокими. В результате к концу XVI в. уже сложился единый всероссийский рынок с товарной специализацией различных областей. Москва поставляла изделия скорняков, сукноделов, оружейников, золотых дел мастеров, Подмосковье – овощи и мясо, масло шло из Среднего Поволжья, рыба – с Севера, из Астрахани, изделия кузнецов – из Серпухова, Тулы, Тихвина, Галича, Устюжны, кожа – из Ярославля, Костромы, Суздаля, Казани, Мурома. На деревянных изделиях специализировалось Верхнее Поволжье, на каменном строительстве – артели из Пскова и Новгорода. Ткацкое производство развивалось в Москве и Ярославле, Псков поставлял продукцию из льна и пеньки, Вязьма – сани, Решма – рогожи. Из Сибири шли меха, из Астрахани – продукция виноградарства, виноделия, садоводства, бахчеводства.

Крупнейшим центром торговли была столица. Кильбургер писал: «В Москве помещается больше торговых лавок, чем в Амстердаме или хотя бы в ином целом княжестве». Рынки шумели и во всех других городах, а их в России насчитывалось 923. Самая большая ярмарка собиралась в Холопьем городке на Волге, с 1620-х гг. она переместилась в Макарьев. Оборот ее достигал 80 тыс. руб. (для сравнения, корова стоила 1–2 руб., овца – 10 коп.) Весьма значительными ярмарками были Архангельская, Тихвинская, Свенская (под Брянском). В Верхотурье была организована зимняя Ирбитская ярмарка, связанная с Макарьевской, на нее собиралось до тысячи купцов.

Павел Алеппский передает слова салоникского еврея, принявшего крещение и жившего в России, «что евреи превосходят все народы хитростью и изворотливостью, но что московиты и их превосходят и берут над ними верх в хитрости и ловкости». Впрочем, иностранцы отмечали высочайшую честность русских. Олеарий упоминает, как рыбаку на Волге по ошибке переплатили за улов 5 коп. Он пересчитал и вернул лишнее. Пораженные таким поведением немцы предложили ему взять сдачу себе, но он отказывался от не заработанных денег.

Самых солидных купцов и промышленников, имевших оборот не менее 20 тыс. руб. в год, называли гостями. Но это было не сословием, а чином, который персонально жаловался царем. Человек, ставший «гостем», вводился в элиту государства. Считалось – если он сумел нажить большое состояние, то является ценным специалистом, его опыт надо использовать. Гости были приближены к царю, получали право непосредственного доступа к нему, освобождались от налогов. Они становились экономическими советниками и финансовыми агентами правительства. Через них казна вела заграничную торговлю, поручала им руководить сбором пошлин, передавала подряды на строительство, на поставки для армии, на государственную монопольную торговлю – пушную, винную, соляную.

Из гостей выделялись Строгановы. У них действовало более 200 соляных варниц, ежегодная добыча соли составляла 7 млн. пудов, обеспечивая половину потребности страны. В их владениях велось также производство железа, торговля мехами, развивалось строительство и художественное ремесло. Гостю Светешникову принадлежали большие кожевенные предприятия в Нижнем Новгороде, Емельянову – мастерские по выделке льняных тканей во Пскове. Василий Шорин вел значительную торговлю внутри России, с Персией, Средней Азией, был таможенным головой в Архангельске. На соляных промыслах разбогатели гости Шустовы, на внутренней и внешней торговле – Патокины, Филатьевы. В сибирской торговле заправляли Босые, Ревякины, Балезины, Панкратьевы, Усовы. В Новгороде ворочали делами Стояновы.

В торгово-промышленной иерархии за гостями следовали гостиная и суконная сотни. В них насчитывалось около 400 чел. Гостиная вела торговлю с Востоком, суконная – с Западом. Входившие в них предприниматели тоже пользовались значительными привилегиями и налоговыми льготами, занимали видное место в финансовых и экономических делах государства, имели свое самоуправление. Ну а к низшему разряду предпринимателей относились жители черных слобод и сотен (мелкие лавочники и ремесленники, платившие подати, потому и «черные»).

Вовсю торговали и крестьяне, боярские вотчины, монастыри. Например, в 1641 г. в закромах ТроицеСергиева монастыря хранилось 2 тыс. тонн зерна, на конюшнях числилась 401 лошадь, в кладовых – 51 бочка пива с собственных пивоварен, десятки тонн рыбы с собственных ловов, в казне насчитывалось 14 тыс. руб., а корабли, принадлежащие монастырю, можно было встретить и в Белом море, и у берегов Норвегии. Таможенный устав, принятый в 1653 г., отменил разнообразные местные сборы с купцов, для всей торговли внутри страны ввел единую пошлину: 10 % с соли и 5 % с остальных товаров. В результате огромная Россия окончательно стала «единым экономическим пространством». Кстати, произошло это намного раньше, чем в Западной Европе, где все еще действовали многочисленные таможни на границах городов, княжеств, провинций (во Франции внутренние таможенные тарифы накручивали до 30 % стоимости товара).

Что касается международной торговли, то наша страна была одним из крупнейших ее центров задолго до «прорубаний окон». Русские купцы постоянно бывали и вели дела в Копенгагене, Стокгольме, Риге, в городах Германии, Польши, Турции, Персии. А к нам отовсюду ехали иностранцы со своими товарами. Немец Айрман в Москве был удивлен, описывая множество «персиян, татар, киргизов, турок, поляков… лифляндцев, шведов, финнов, голландцев, англичан, французов, итальянцев, испанцев, португальцев, немцев из Гамбурга, Любека, Дании». «Эти нации все имеют свои особые лавки, открытые ежедневно, там видны чудеса за чудесами, так что по непривычке к их странным обычаям или национальной внешности часто более обращаешь внимание на их персоны, нежели на их чудесные товары».

В Архангельск каждый год приходили десятки кораблей, везших сукно, часы, зеркала, вина, трикотаж. В Астрахань привозили из Ирана шелк, сафьян, бархат, платки, ковры, безоар, бирюзу, индиго, ладан, нефть. Татары и ногаи вели в Астрахани большую торговлю скотом, пригоняли в Москву на продажу огромные табуны коней – в качестве пошлины с них брали 10 % лошадей для русской кавалерии. Из Монголии с 1635 г. поставляли китайский чай. Бухарские купцы везли хлопчатобумажные ткани, лучшую в мире бумагу, китайский фарфор, шелковые изделия. Через Среднюю Азию торговали и индусы, их представительства возникли в Москве, Нижнем Новгороде, много их осело в Астрахани, где им разрешили построить «Индийский двор» с домами и храмом Вишну. И в Россию потекли индийские драгоценности, благовония, пряности.

Торговля обогащала казну. Например, в Архангельске были случаи, когда годовая прибыль от пошлин достигала 300 тыс. руб. (что составляло 6 тонн золота). А потоки товаров со всех стран создавали картину чуть ли не сказочного изобилия. Иностранцев поражало, что женщины из простонародья позволяли себе наряжаться в шелк и бархат. Очень дорогие в Европе пряности были доступны простолюдинам, их добавляли в выпечку, делая пряники. Чех Таннер ахал – дескать, в Москве «мелкие граненые рубины до того дешевы, что продаются на вес – 20 московских или немецких флоринов за фунт». Австриец Гейс насчет русского богатства замечал: «А в Германии, пожалуй, что и не поверили бы». А француз Маржерет делал вывод: «Подобного богатства нет в Европе».

Конечно же, Россия не только ввозила товары, но и сама немало производила. Экспортировала воск – 2050 тыс. пудов в год, смолу, деготь, поташ, меха, зерно. Вывозилось также сало – 40-100 тыс. пудов, мед, пенька, лен, конопля, соль, аир, ревень, моржовая кость, ворвань (тюлений жир), рыбий клей, слюда, речной жемчуг. Икра тогда экспортировалась «преимущественно в Италию, где она считается деликатесом» (Бурх). За рубеж продавались до 100 тыс. кож в год, выделанная юфть, войлок, мешки, ювелирные украшения, оружие, конские сбруи, изделия резчиков по дереву.

Российская экономика XVII в. во многом отличалась от западных моделей. Ее ключевыми звеньями являлись сельские и ремесленные общины, артели, самоуправляемые городские концы, слободы, улицы, сотни. Даже западник Герцен вынужден был признать, что экономическая организация русских общин являлась полной противоположностью принципу Мальтуса – «выживает сильнейший». В общине для каждого находилось место. А уж какое место – более или менее почетное, более или менее сытное, зависело от личных качеств человека. Это было не отставание, а самобытная модель, национальный стереотип взаимоотношений.

Ремесленные общины имели некоторое сходство с европейскими цехами. В них существовало свое выборное самоуправление. Так, в Москве Тверская-Константиновская хамовная (ткацкая) слобода избирала на год 2 старост, 4 целовальников и 16 десятских. Действовали свои внутренние правила, были свои праздники, патрональные церкви, осуществлялся контроль за качеством продукции. Но между русскими общинами и западными цехами существовали и заметные различия. Французский промышленник Фребе писал: «Цехи в России не подавляют талантов и не делают помех в труде». Не было мелочной регламентации количества изготовленных товаров, цен, применяемых технологий и инструментов. Перевод подмастерьев и учеников в мастера или прием новых мастеров в организацию осуществлялся намного легче, чем на Западе. Если имеешь достаточные навыки и средства – пожалуйста. Но многие ремесленные сотни и слободы более правомерно было бы сравнивать не с цехами – они представляли собой мануфактуры «рассеянного типа». Сбывали продукцию для перепродажи крупным торговцам, централизованно поставляли ее для государственных нужд или на экспорт.

Михалон Литвин признавал, что «московиты отличные хозяйственники». Нашим предкам было уже хорошо знакомо акционирование – многие предприятия, вроде соляных варниц, рыбных промыслов и др., являлись «обчествами на паях». Торговцы прекрасно умели пользоваться кредитом. Олеарий описывал, как оптовики скупали привезенные англичанами сукна по 4 талера за локоть – но в долг. Тут же перепродавали лавочникам по 3–3,5 талера – но наличными. А ко времени возврата долга успевали 3–4 раза пустить деньги в оборот, с лихвой покрывая прибылью начальный убыток.

Широко практиковались договорные отношения. Скажем, до нас дошла «Подрядная запись» строительной артели: «Поручились есмь друг по друге круговою порукою и дали мы на себя сию запись Боровского уезда Пафнутьева монастыря архимандриту Феофану да келарю старцу Пафнотию з братией в том, что подрядились мы, подрядки и каменщики, в том Пафнутьевом монастыре сделать колокольню каменную». Оговаривались стоимость работы – 100 руб., возможность взыскать неустойку: «Ежели… самым добротным мастерством не сделаем… или учнем пить и бражничать или за каким дурном ходить… взять им, архимандриту Феофану и келарю старцу Пафнотию з братией по сей записи за неустойку 200 рублев денег».

Существовало в общинах и внутреннее страхование. Хуан Персидский сообщал, что у муромских кожевников дубление кож производится «в тысячу и одном доме», где закладывается «по тысяче и одной коже», и если у кого-то они сопреют, коллеги дают ему по одной коже, и получается у всех по тысяче.

С к. XVII в. промышленная революция в России пошла очень бурно. В дополнение к прежним предприятиям строятся новые. Появляются казенные швейные мануфактуры, шелковая мануфактура, новые типографии, оружейные и пороховые фабрики. Возникают кирпичные заводы – казенные, частные, монастырские. Организуются многочисленные судоверфи, красильные и белильные мастерские, винокуренные заводы, кожевенные, поташные, суконные, ткацкие, солеваренные предприятия. Разрабатывались железные, свинцовые, оловянные рудники. В Угличе, Ярославле и Устюге добывали селитру, в Вятке серу.

Привлекали и иностранных специалистов. В 1635 г. начал действовать Духанинский стекольный завод, построенный итальянцами. В 1637 г. вступил в строй «железоделательный» завод в Туле, основанный голландскими купцами Марселисом и Виниусом. Предприятие оказалось очень выгодным как владельцам, так и государству – по условиям договора казне отчислялась часть продукции. И те же предприниматели получили лицензии на организацию новых металлургических заводов. Они стали расти как грибы – под Вологдой, Костромой, Каширой, на Ваге, Шексне, в Малоярославецком уезде, Олонецком крае, под Воронежем. С помощью иностранцев в Москве был построен часовой завод.

Впрочем, преувеличивать вклад чужеземцев в развитие страны не стоит. Использовались их знания, опыт, их капиталы. Но при Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче правительство в первую очередь старалось соблюдать национальные интересы. И если итальянцы взялись строить стекольный завод, то им в помощь были выделены русские мастера, освоили технологии – и наряду с Духанинским возник казенный Измайловский завод, изготовлявший «довольно чистое стекло». Первую бумажную фабрику построили на Пахре немцы, а от нее точно таким же образом отпочковалась русская – на Яузе.

Хищничать в ущерб России и ее гражданам иностранцам не позволяли. В разрешениях Марселису и Виниусу на строительство заводов особо оговаривалось – «тесноты и обид никому не чинити и промыслов ни у кого не отнимати», а работников дозволялось нанимать только «по доброте, а не в неволю». Лицензии давались на 10–15 лет с возможностью последующего пересмотра. В 1662 г., когда вышли сроки разрешений, половина металлургических заводов, понастроенных компаньонами, была «отписана на государя». Получили прибыль – и будьте этим довольны. А для дальнейших прибылей оставили вам другую половину – и тоже будьте довольны. Не на своей земле хозяйничаете. Несмотря на неоднократные просьбы, уговоры, присылку посольств, ни голландцы, ни англичане, ни французы, ни датчане, ни шведы так и не получили права на транзитную торговлю с Востоком через территорию России. А в 1667 г. по инициативе канцлера А.Л. Ордина-Нащокина были приняты Новоторговый устав, вводивший жесткие протекционистские меры по защите отечественных купцов и предпринимателей от иностранных конкурентов.

Но в России, как уже отмечалось, предпринимательством занималось не только купеческое сословие. Этих дел не чуралась и высшая знать. Князь Пожарский являлся совладельцем нескольких соляных варниц, ему же принадлежало «сельцо» Холуй с мастерскими иконописцев и художественных росписей. Боярин Морозов построил в своих вотчинах металлургический завод, использовавший передовую «вододелательную» технику, а также поташные и винокуренные заводы. Владельцами крупных предприятий были бояре Милославские, Одоевские. Предпринимателями были и сам царь с царицей. Придворный врач Коллинз описывал, как в 7 верстах от Москвы были построены «красивые дома» для обработки пеньки и льна, «которые находятся в большом порядке, очень обширны и будут доставлять работу всем бедным в государстве… Царица будет заведовать женщинами в этом заведении для своих польз и выгод». Всего же при Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче было создано более 60 «дворцовых» мануфактур.

Результатом промышленной революции стало то, что к середине XVII столетия Россия поставляла на экспорт не только меха, воск и мед. А еще и ткани, парусину, канаты (один лишь Холмогорский двор обеспечивал канатами четверть кораблей британского флота). На экспорт пошли и пушки. «За море повольной ценою» продавалось до 800 орудий в год!

В это же время продолжалось активное освоение Урала. Здесь были построены металлургический завод Далматова монастыря, Ницынский завод, Невьянский завод (тот самый, который Петр впоследствии подарил Демидову). В прошлые века дефицитным сырьем для России была медь. Русские купцы получали задания скупать за рубежом даже медный лом. В XVII столетии наконец-то нашли медную руду вблизи Соли Камской, тут был основан казенный Пыскорский завод, впоследствии на его базе был развернут завод братьев Тумашевых.

Осваивалась и Сибирь. Во второй половине XVII в. здесь стали во множестве возникать мыловаренные, свечные, деревообрабатывающие мастерские, винокуренные и пивоваренные заводы. В Енисейске в 1670-е годы исследователи насчитывают 24 ремесленных специальности, в Томске – 50, в Тобольске – 60. Уже и здесь стали организовываться крупные предприятия. Например, кожевенные, обрабатывавшие по тысяче и более кож в год. А на этой базе развернулась обувная промышленность. В Сибири лаптей не носили. Кожи и сапоги поставлялись в Среднюю Азию, Монголию, Китай. На всех реках действовали судоверфи.

Крупные соляные варницы функционировали в Енисейском крае, Якутии, под Иркутском и Селенгинском. Сибирь стала сама обеспечивать себя солью. И железом тоже. В Верхотурском, Тобольском, Тюменском, Енисейском уездах отмечали «кузнецов и бронных мастеров многолюдство». Все шире велась разведка полезных ископаемых. Начались разработки слюды в Западной Сибири, Енисейске, Прибайкалье, ее вывозили в Москву, экспортировали в Европу. Нашли «камень наздак» у Невьянского острога, минеральные красители на Витиме, строительный камень в Верхотурье. На Охотском море открылся жемчужный промысел.

Железо обнаружили в Якутском уезде, в Прибайкалье и Приамурье. Селитру – на Олекме. Разведали цветные металлы, серебро. На Аргуни начали выплавку свинца. Уже осваивались Нерчинские месторождения. Правда, в большинстве случаев на местах будущих сибирских разработок только еще закладывались первые пробные шурфы, делались первые опытные выплавки. Но они уже были открыты, и столь авторитетные исследователи Сибири как С.В. Бахрушин и С.А. Токарев однозначно установили: «Изыскания академиков XVIII века базировались на предшествующие поиски и опыт служилых людей XVII столетия». Таким образом, говорить об «отставании» России от Запада в допетровские времена отнюдь не приходится. Факты свидетельствуют о противоположном.

О русском «рабстве»

Традиционными штампами в западной литературе стали безапелляционные утверждения о русском «рабстве» – ну а как же, даже аристократы унижались, именовали себя «холопами», существовала пресловутая Салтычиха, а крепостное право было отменено только в XIX веке… Ну что ж, давайте разберемся. Вообще в Средние века рабство считалось нормальным явлением. В Европе со времен Древнего Рима поля обрабатывали рабы и подневольные колоны. А потом западные страны захватили германские племена. Короли раздавали своим воинам земли вместе с жителями. Но «варвары» перенимали и римские обычаи. Как раз из этого смешения складывались феодальные порядки. Землевладелец получал полную власть над крестьянами вплоть до права казнить неугодных, сам назначал подати и повинности, даже пользовался правом «первой ночи». Кстати, это считалось не позором, а высокой честью. Глядишь, твоя молодая жена понравится господину, он и дальше будет уделять ей внимание. Обломятся какие-нибудь подарки, прибытки…

Особенно суровые формы крепостничество приобрело в Прибалтике. Пруссию, Померанию, Латвию, Эстонию завоевали немцы, а местные племена, насильно окрещенные, обращались в неволю. Трудились на полях в прямом смысле слова из-под палки – из самих крестьян назначали надсмотрщиков, готовых командовать соплеменниками и подгонять нерадивых ударами. Для строптивых существовали темницы в подвалах замка или их вывешивали на башне, на страх всем подданным. В Ливонии произвели кодификацию права по образцу римского, и крестьян напрямую приравняли к рабам. В результате развернулась розничная торговля крепостными. Цена человека составляла 40–70 марок, за хорошего мастера или красивую девушку платили 100.

В XIV в. прусские обычаи понравились великому князю Литвы Витовту, он внедрил их в своей стране. Впоследствии австрийский дипломат Герберштейн описывал порядки в Литве: «Народ жалок и угнетен тяжелым рабством. Ибо если кто в сопровождении слуг входит в жилище какого-нибудь поселянина, то ему можно безнаказанно творить что угодно, грабить и забирать необходимые для житейского употребления вещи и даже жестоко побить поселянина… Со времен Витовта вплоть до наших дней они пребывают в настолько суровом рабстве, что если кто будет случайно осужден на смерть, то он обязан по приказу господина казнить сам себя и собственноручно себя повесить. Если же он случайно откажется исполнить это, то его жестоко высекут, бесчеловечно истерзают и тем не менее повесят… Если судья или назначенный для разбора дела начальник пригрозит виновному в случае его замедления или только скажет ему: «Спеши, господин гневается», несчастный, опасаясь жесточайших ударов, оканчивает жизнь петлею».

С середины XIV в. крепостное право в Западной Европе стало слабеть. Этому способствовала эпидемия чумы, унесшая десятки миллионов жизни. Целые области пустели, феодалы оставались без рабочих рук и переманивали к себе крестьян на более мягких условиях. Они становились уже не крепостными, а арендаторами. Впрочем, юридически крепостное право никто не отменял. Некоторая часть крестьян сохраняла статус рабов-сервов. Но даже крестьяне, лично свободные, оставались совершенно бесправными, землевладелец обладал над ними судебной и административной властью, сохранял феодальные привилегии.

А в странах Восточной и Северной Европе ни о каком ослаблении крепостничества речи не было. Швеция, захватив Ливонию, переняла здешние законы, приравняла крестьян к рабам. Причем крепостными признавались не только дети крепостных, но и свободные люди, поселившиеся во владениях помещика. В Польше не было никакой реальной разницы между положением свободных и крепостных крестьян. Право владеть землей и недвижимостью принадлежало исключительно дворянам, они обладали правом суда и расправы в своих имениях, а крестьяне попадали в полную зависимость от них. Три дня в неделю их заставляли работать на барщине, отдавать ежегодно 10 % всего имущества и массу дополнительных поборов. Боплан писал: «Но это еще менее важно, чем то, что их владельцы пользуются безграничной властью не только над имуществом, но и над жизнью своих подданных… положение их бывает хуже каторжников на галерах». Папский нунций Руггиери отмечал, что паны, «казня и истязая крестьян ни за что, остаются свободны от всякой кары… можно смело сказать, что в целом свете нет невольника более несчастного, чем польский кмет».

Кроме крепостничества, в Европе сохранялось «обычное» рабство. Генуэзцы и венецианцы привозили с африканских рынков черных невольников. Они стоили дорого, их покупали ради экзотики, в свиты знати. Русских и украинцев татары сбывали гораздо дешевле. Их завозили в массовых количествах, в Италии их использовали на стройках эпохи Возрождения, в сельском хозяйстве, девушек разбирали в наложницы, в домашнюю прислугу. Великий гуманист Петрарка в своих письмах восторгался – дескать, как хорошо, что появилось так много дешевых русских рабов, «всюду слышна скифская речь»!

Ну а в Англии в гражданской войне Алой и Белой Роз аристократы истребили друг друга. Начали возвышаться «новые дворяне» из купцов и предпринимателей, скупали землю и получали от короля титулы. Они были куда более оборотистыми, чем «старое» дворянство. А по соседству, в Нидерландах и Бельгии, начали развиваться суконные мануфактуры. Выгодным экспортным товаром стала шерсть. Крестьяне, как свободные, так и крепостные, оказались для хозяев лишними. Их под разными предлогами сгоняли с земли, превращая ее в пастбища. Особенно бурно эти процессы пошли в XVI в., в правление Эдуарда VI и Елизаветы.

Массы людей были изгнаны из родных деревень, нищенствовали. Но Эдуард издал крутые законы против бродяжничества. Собирать милостыню дозволялось лишь старым и увечным. А здоровый безработный поступал в рабство к любому, кто о нем донесет. Если работал плохо, хозяева имели право побуждать его плетьми. Если бежал, было велено бичевать и возвращать к принудительному труду. Если попадался в третий раз – вешать. Королева Елизавета подтвердила и ужесточила эти законы. Людей, потерявших средства к существованию, предписывалось направлять в особые работные дома, на мануфактуры. За побег осуждали на пожизненное рабство и клеймили, выжигая на щеке «S» (раб). За второй побег – клеймили вторую щеку. За третий вешали.

А условия существования на мануфактурах, как в Голландии, так и в Англии, пессимисты сравнивали с преисподней. Оптимисты – всего лишь с «преддверием преисподней». Рабочий день от рассвета до заката, оплата жалкая, жизнь в грязных переполненных бараках, труд на износ. Смертность была чрезвычайно высокой, рабочая сила пополнялась не естественным приростом, а притоком извне. И никуда не уйдешь – поймают, изувечат и возвратят умирать. Впрочем, в Англии существовал целый народ невольников – ирландцы. С ними обращались как с «дикарями», отбирали землю, обращали в рабство, заставляя трудиться на английских фермеров. Даже убийство ирландца англичанином наказывалось лишь небольшим штрафом.

Особенно широкое поле для рабовладения открылось в колониях. Колумб, назначенный первым губернатором Вест-индских островов, ввел систему «репартименто» – раздавал испанским переселенцам землю вместе с жителями, они превращались в рабов. Индейцы возмущались, восставали, а их истребляли. Вместо них начали завозить негров. В 1542 г. испанский король установил более мягкую систему «инкомиенда». Индейцы признавались подданными Испании, но передавались «под опеку» колонистов, должны были работать на них. А колонисты за это служить. Те, кто получил меньше 500 индейцев – в пехоте, а если больше – в коннице. Нетрудно увидеть, что это соответствовало обычному феодальному праву.

А в английских, голландских, французских колониях в Америке сказались сахарная, табачная лихорадка, позже – хлопковая. Эти товары в Европе стоили дорого, могли принести солидные прибыли. Но фермеры не выдерживали конкуренции с большими плантациями. Так, у англичан на Барбадосе в 1645 г. насчитывалось 11 тыс. фермеров и 5800 рабов, в 1667 г. осталось 745 плантаторов, и на них трудились 82 тыс. рабов. Но историки забывают любопытную особенность. Вплоть до конца XVII в. большинство рабов в Северной Америке были еще не черными, а белыми! В неволю обращали мятежников, ирландских повстанцев, в период Английской революции осуждали на рабство пленных противников. Лишали свободы и за уголовные преступления, за долг в 25 шиллингов.

Подрабатывали капитаны кораблей, ходивших в Америку, продавали за 20–30 реалов привезенных пассажиров. Во Франции действовали особые вербовщики, заманивали крестьян в Америку, обещая чуть ли не рай – и тоже продавали. А местные губернаторы сами были плантаторами, нуждались в рабах, закрывали на это глаза. Правда, белых продавали не пожизненно. Во французских владениях – на 3 года, в английских – на 7. Но, по воспоминаниям Эксквемелина и других современников, белым рабам доставалось похлеще, чем черным. Негры были дорогими, попадали в собственность навсегда, считались ценным имуществом. Из белого требовалось за 3 года (или 7) выжать все что можно. Кормили дрянью, били, многие умирали.

Если невольники удирали, на них устраивали охоты с собаками. За побег, сопротивление хозяину и прочие серьезные прегрешения раба ждала мучительная смерть. Так, в британских колониях в Вест-Индии провинившихся привязывали нагими на площади, пороли, мазали раны смесью сала, перца и лимонного сока, оставляли на ночь, а окончательно добивали на второй или третий день. Голландский плантатор Бальтесте прославился откровенным садизмом, собственноручно запорол насмерть сотню слуг и служанок, но нажил сказочное состояние и считался весьма авторитетной личностью.

Что ж, и в нашей стране издревле существовали подневольные люди – холопы. В эту категорию попадали военнопленные, неоплатные должники, осужденные преступники. Были «закупы», получившие определенную сумму денег и поступившие в услужение, пока ее не отработают. Были «рядовичи», служившие на основании заключенного договора. Хозяин имел право наказывать нерадивых, сыскивать беглых. Но, в отличие от европейских стран, не был властен над жизнью даже самого распоследнего из холопов. В Киевской Руси правом смертной казни располагали удельные и великие князья. В Московской Руси – сам государь с боярской думой.

В 1557–1558 г., в то же самое время, когда в Англии обращались в рабство десятки тысяч согнанных с земли крестьян, Иван Васильевич Грозный издал ряд указов, ограничивших холопство. Прижал ростовщиков, принудительно снизил проценты займов до 10 % годовых. Запретил обращать в неволю за долги служилых людей (дворян, детей боярских, стрельцов, служилых казаков). Их дети, ставшие холопами за долги родителей, освобождались сразу, а взрослые могли подавать иски о возвращении в свободное состояние. Государь защитил подданных и от насильственного порабощения. Отныне человека можно было считать холопом только на основании «кабалы», особого документа, оформленного в земском учреждении. Царь ограничил неволю даже для пленных. На них тоже требовалось оформить кабалу установленным порядком. Дети «полоняника» считались свободными, а сам он освобождался после смерти хозяина, не передавался по наследству.

Но отметим, что отождествлять термины «холоп» и «раб» в целом было бы некорректно. Холопами являлись не только работники, но и ключники – управляющие княжеским, боярским, царским имением. Были военные холопы, составлявшие личные дружины бояр и князей. Они приносили присягу хозяину и служили ему, но при этом теряли юридическую самостоятельность. То есть, данный термин определял личную зависимость человека.

Но доля холопов в русском населении и в экономике была крайне незначительной. Обычно их использовали только в домашнем хозяйстве. А крепостного права в нашей стране долгое время вообще не существовало. Крестьяне были свободными. Если не нравится, могли уйти от землевладельца в другое место, уплатив «пожилое» (определенную плату за пользование избой, инвентарем, участком земли – в зависимости от местности и срока проживания). Великий князь Иван III определил единый срок для таких переходов – за неделю до Юрьева дня и неделю после Юрьева дня (с 19 ноября по 3 декабря).

И только в конце XVI в. ситуацию изменил Борис Годунов. Он был по натуре «западником», силился копировать зарубежные порядки и в 1593 г. подтолкнул царя Федора Иоанновича принять указ об отмене Юрьева дня. А в 1597 г. Борис издал закон, установивший 5-летний сыск беглых крестьян. Мало того, по этому закону любой человек, прослуживший по найму полгода, становился вместе с семьей пожизненными и потомственными холопами хозяина. Это ударило и по городской бедноте, мелким ремесленникам, породило массу злоупотреблений и стало одной из причин грянувшей Смуты.

Закон Бориса о холопстве вскоре был отменен, но крепостное право сохранилось после Смуты, было подтверждено Соборным Уложением Алексея Михайловича в 1649 г. Сыск беглых установили уже не 5 лет, а бессрочный. Но стоит подчеркнуть, сам принцип крепостничества на Руси очень отличался от западного. Определенным статусом обладал не человек, а земля! Были волости «черносошные». Живущие здесь крестьяне считались свободными и платили подати государству. Были боярские или церковные вотчины. А были поместья. Они давались дворянам не насовсем, а за службу, вместо оплаты. Через каждые 2–3 года поместья переверстывались, могли отойти к другому владельцу.

Соответственно, крестьяне обеспечивали помещика, вотчинника или трудились для церкви. Они «прикреплялись» к земле. Но при этом могли полностью распоряжаться собственным хозяйством! Могли завещать его по наследству, подарить, продать. И тогда уже новый владелец вместе с хозяйством приобретал «тягло» по уплате податей государству или содержанию помещика! А прежний освобождался от «тягла», мог идти куда угодно. Мало того, даже если человек убежал, но успел нажить хозяйство или вступить в брак, русские законы защищали его права, категорически запрещали разлучать его с семьей и лишать собственности.