Укрощение королевы

– Король заговорил? – только уточнила она.

– Да.

У нее сбивается дыхание, и она находит мою руку и сжимает ее в своей. Мы стоим бок о бок с закрытыми глазами, как когда-то в детстве, в домашней церкви в Кендале, графстве Уэстморленд, когда наша мать читала молитвы на латыни, а мы ей хором отвечали. Как только долгая служба заканчивается, леди Мария поднимается на ноги и выходит, а мы следуем за ней.

На улице царит чудесное весеннее утро. Дома в эту пору уже начинали распахивать поля, и небеса звенели от криков куликов и посвиста молодых пахарей.

– Давайте прогуляемся в саду перед завтраком, – предлагает леди Мария, и мы спускаемся за нею по ступеням в небольшой уединенный садик, мимо стражников, которые встают по стойке «смирно» и потом отступают, пропуская нас вперед. Нэн, выросшая при дворе, тут же пользуется выпавшей возможностью и берет меня за руку, чтобы увлечь в самый хвост следовавшей за принцессой свиты. Мы незаметно сходим на бегущую в сторону тропинку, и, когда нас уже никто не слышит, она наконец поворачивается ко мне. Ее бледное лицо так же напряжено, как мое, медно-рыжие волосы убраны под капюшон, открывая такие же, как у меня, серые глаза. И только сейчас она позволяет волнению проступить румянцем на щеках.

– Да смилуется Господь над тобою, сестра! Да помилует он всех нас! Какой великий день для Парров! Что ты ему сказала?

– Попросила времени осознать всю необъятность своей радости, – сухо ответила я.

– Как думаешь, сколько у тебя еще времени?

– Может, пара недель…

– Он очень нетерпелив, – предупреждает она.

– Я знаю.

– Лучше поторопись и прими предложение поскорее.

Я вздрагиваю.

– Приму. Я знаю, что мне придется выйти за него. У меня нет выбора.

– Как его жена, ты станешь королевой Англии, ты будешь управлять рогом изобилия! – воркует она. – И удача выпадет на долю всех нас.

– Да, вопрос о благополучии семьи снова вышел на передний план, как лучшая телка на фермерском рынке. Это уже третьи торги.

– Ну, Кейт!.. Это же не просто какое-то замужество, которое для тебя подобрали! Это же самый лучший шанс, который может выпасть женщине в жизни! Это же лучшая партия в Англии! Да во всем мире!

– Ну да, лучшая, пока она в силе. Пока живы супруги.

Она быстро оглядывается, затем быстро берет меня под руку, чтобы мы могли прогуливаться и перешептываться, склонив головы друг к другу.

– Я знаю, ты боишься, но это может продлиться не так уж долго. Он очень болен. И очень стар. А потом, когда все кончится, у тебя останется титул и наследство. А мужа не будет.

Я только что похоронила мужа, которому было сорок девять лет, а королю сейчас пятьдесят один. Он, конечно, старик, но это не мешает ему прожить до шестидесяти. У него лучшие лекари и знахари, и он бережется от недугов, словно дитя малое. Он не ходит со своими войсками в походы и битвы, а от поединков отказался уже несколько лет назад. Он уже похоронил четырех жен, так что может ему помешать похоронить пятую?

– Может, я его и переживу, – уступаю я, приблизив губы почти к самому ее уху. – Но как надолго хватило Екатерины Говард?

Сестра качает головой, недовольная моим сравнением.

– Эта девка? Да она предала его и оказалась достаточно глупой, чтобы дать себя поймать на этом. Ты этого не сделаешь.

– Это не имеет значения, – говорю я, внезапно устав от всех этих подсчетов. – У меня в любом случае нет выбора. Так сложилась судьба.

– Не надо так говорить. Это Божья воля! – поправляет она меня с неожиданным энтузиазмом. – Только подумай, что ты могла бы сделать как королева Англии! Подумай о том, что бы ты могла для нас сделать!

Моя сестра – страстная поборница реформ английской Церкви, перемен, которые из папства без папы превратят ее в общину, основанную на библейских истинах. Подобно многим в этой стране – и кто знает, как велико их количество! – она страстно желает, чтобы королевские реформы Церкви продолжались до тех пор, пока мы полностью не избавимся от предрассудков.

– Нэн, ты же знаешь, что я в это не верю… Да и вообще, с чего бы ему меня слушать?

– Потому что поначалу он всегда прислушивается к своим женам. А нам просто необходим заступник и ходатай. Двор в ужасе от епископа Гардинера. Он даже допрашивал домочадцев леди Марии! Мне пришлось спрятать свои книги. Нам необходима королева, которая защитила бы реформаторов.

– Это не ко мне, – вяло отмахиваюсь я. – Меня это совершенно не интересует, и я не собираюсь делать вид, что это не так. Я чудесным образом исцелилась от веры, когда паписты пригрозили поджечь мой замок.

– Да, это на них похоже. Они готовы сыпать горящие уголья на гроб поборника Ричарда только для того, чтобы продемонстрировать свое мнение о том, как его следовало бы похоронить. Они держат людей в страхе и невежестве. Вот поэтому-то мы и считаем, что Библия должна быть переведена на английский язык, чтобы каждый мог прочитать ее сам, а не зависеть от россказней священников.

– Да вы все там хороши, – быстро замечаю я. – Я ничего не знаю об этом новом учении, потому что в Ричмондшире меня не баловали книгами. Да и времени читать у меня не было тоже. Лорд Латимер не позволял держать книги в доме, поэтому я не имею никакого представления о предмете ваших споров. И я не имею никакого влияния на короля.

– Но, Кэт, в виндзорской тюрьме сейчас томятся четверо мужчин, которые всего лишь хотели читать свои Библии на английском! Ты должна их спасти!

– Нет, если их обвинили в ереси, этого не будет! Если они признаны еретиками, их сожгут на костре. Таков закон! Кто я такая, чтобы перечить ему?

– Ты научишься противостоять ему, – настаивает Нэн. – Конечно, когда тебя выдали замуж за старика Латимера, ты оказалась отрезанной от прогрессивной мысли и похороненной заживо в северных землях, но, когда ты услышишь лондонских проповедников и богословов, объясняющих Священное Писание на английском, ты поймешь меня. В мире нет ничего важнее распространения Слова Божьего среди людей и освобождения народа от черного гнета старой Церкви.

– Ладно, я согласна, что каждому должно быть позволено читать Библию на английском, – смиряюсь я.

– Пока этого вполне достаточно. Все остальное приложится само собой, вот увидишь. А я буду рядом с тобой, – заверяет меня она. – Всегда. Я последую за тобой всюду, куда ты ни пойдешь. Господи, благослови, я стану сестрой королевы Англии!

Я забываю о всей тяжести своего будущего положения и не могу сдержать смеха:

– Да ты раздуешься, как воробей! А как бы радовалась матушка! Только представь!

Нэн громко смеется, но тут же зажимает ладонью свой рот:

– Господь Всемилостивый! Ты только подумай! После того как тебя выдали замуж, а меня отправили на тяжелую работу на благо нашего братца Уильяма… После того как нам всю жизнь твердили, что он должен быть на первом месте, а нам следует пожертвовать собой… После того как нам вдалбливали в головы, что важнее интересов Уильяма ничего нет и не может быть, что нет других стран, кроме Англии, и места важнее, чем двор единственного короля, Генриха…

– А наследство? – подхватываю я. – Драгоценное наследство, которое я от нее получила? Ее самым большим сокровищем был портрет короля!

– О, она его обожала. Для нее он всегда был самым красивым принцем во всем христианском мире!

– Да, она сочла бы меня удостоенной великой чести брака с тем, что от него осталось.

– Ну, на самом деле ты действительно удостоена чести, – замечает Нэн. – Он сделает тебя самой богатой и знатной женщиной в Англии, и никто не сравнится с тобою в той власти, которую ты обретешь. Ты сможешь делать всё, что тебе захочется. И все, даже жена Эдварда Сеймура, будут склоняться перед тобой в поклонах. Ох, как мне это будет нравиться… Эта женщина просто невыносима!

При упоминании брата Томаса я теряю свою улыбку.

– Знаешь, а я ведь думала выйти замуж за Томаса Сеймура.

– Но ведь ты ему об этом ничего не говорила? А о нем кому-нибудь упоминала? Ты же с ним не разговаривала напрямую?

Перед моими глазами тут же встает образ Томаса, на обнаженной коже которого играют блики пламени свечи, моей руки на его теплом животе, перебирающей завитки темных волос… Я чувствую его аромат, словно я сейчас стою перед ним на коленях, касаясь лбом его живота.

– Я ничего ему не говорила и ничего не делала.

– Он же не знает о том, что ты всерьез о нем размышляла? – не унимается Нэн. – Ты же думала о браке ради блага семьи, а не радостей плоти, так ведь, Кэт?

Я вижу, как выгибается его тело на постели, чтобы войти в меня как можно глубже, его распростертые руки, тени от темных ресниц на его смуглой щеке, когда он закрывает глаза…

– Он ни о чем не знает. Я думала о том, что состояние и имя его семьи были бы весьма полезными для нашей.

Она кивает:

– Томас мог бы стать очень хорошей партией. Их семья сейчас в фаворе, но мы больше не будем о нем разговаривать. Никому не должно даже в голову прийти, что ты когда-либо о нем думала.

– Я и не думала. Я бы вышла замуж за того кандидата, который был бы наиболее выгоден для моей семьи; за него, равно как за любого другого.

– А сейчас он для тебя должен быть равно как мертв, – продолжала настаивать Нэн.

– Я уже оставила все мысли о нем. Я даже никогда с ним не разговаривала, не просила нашего брата поговорить с ним… Никому о нем не упоминала, даже дяде. Забудь о нем, как я забыла.

– Кэт, это очень важно.

– Я не дура.

Она кивает.

– Тогда больше никогда не будем о нем вспоминать.

– Никогда.

* * *

В ту ночь мне приснилась святая Трифина. Мне привиделось, что я была этой святой, выданной замуж против моей воли за врага моего отца. В замке своего мужа я поднималась по темным ступеням, а из комнаты на самом верху лестницы струился смрад. Он затекал мне в горло, заставляя кашлять и задыхаться, но я все равно поднималась наверх, одной рукой нашаривая влажную каменную стену, а другой держа свечу. Неверное пламя свечи мерцало и вычерчивало линии в удушающем потоке воздуха от зловещей комнаты. Я знала, что означает этот запах, доносящийся до меня из-за закрытых дверей: это был запах смерти и разложения. И я должна была войти в эту комнату, чтобы встретиться лицом к лицу с моим самым большим страхом, потому что я – Трифина, выданная против моей воли за врага моего отца. И я шла вверх по темным ступеням в замке своего мужа, а из комнаты на самом верху лестницы струился смрад. Он затекал мне в горло, заставляя кашлять и задыхаться, но я все равно поднималась наверх, одной рукой нашаривая влажную каменную стену, а другой держа свечу. Неверное пламя свечи мерцало и вычерчивало линии в удушающем потоке воздуха от зловещей комнаты. Я знала, что означает этот запах, доносящийся до меня из-за закрытых дверей: это был запах смерти и разложения. И я должна была войти в эту комнату, чтобы встретиться лицом к лицу с моим самым большим страхом, потому что я – Трифина, выданная против моей воли за врага моего отца. И я иду вверх по темным ступеням…

И сон повторялся снова и снова, и ступени множились под моими ногами, свеча мерцала, а смрад становился все невыносимее, до тех пор пока я не зашлась в удушливом кашле. Задрожала кровать, и Мэри-Клэр, еще одна фрейлина, делящая со мной постель, бросилась будить меня со словами:

– Господи, благослови, Екатерина, вы спали и кашляли, а потом стали кричать! Что с вами стряслось?

– Ничего, – ответила я. – Пресвятые небеса, как же мне было страшно! Мне приснился плохой сон, настоящий кошмар.

* * *

Король ежедневно приходит в комнату леди Марии, тяжело опираясь на руку одного из своих друзей, стараясь скрыть, что его больная нога разлагается на все еще живом теле. Эдвард Сеймур, его шурин, поддерживает его, занимая всех приятной беседой, как умеют делать все Сеймуры. Часто Томас Говард, старый герцог Норфолка, поддерживает его под другую руку с застывшей подобострастной улыбкой на лице. Круглолицый широкоплечий Стефан Гардинер, епископ Винчестерский, держится позади них, готовый в любую минуту прийти на помощь. Они все громко смеются королевским шуткам и хвалят остроту его замечаний. Никто не смеет ему перечить. Мне вообще кажется, что со времен Анны Болейн с ним больше никто не отваживался спорить.

– Снова Гардинер, – замечает Нэн, и Екатерина Брэндон наклоняется к ней и принимается что-то горячо шептать. Я вижу, как бледнеет Нэн вслед за утвердительным кивком хорошенькой головки Екатерины.

– В чем дело? – спрашиваю я. – Почему епископу не стоит сопровождать короля?

– Паписты надеются захватить Томаса Кранмера, самого просветленного, самого лучшего христианского архиепископа, который когда-либо появлялся при дворе, – быстро говорит Нэн. – Муж Екатерины сказал ей, что они собираются обвинить архиепископа в ереси, сегодня, после полудня. Они считают, что у них достаточно сведений, чтобы посадить его на кол.

Я настолько потрясена этим известием, что лишаюсь дара речи.

– Но ведь нельзя убить епископа! – вырывается у меня.

– Можно, – резко отвечает Екатерина. – Этот король уже делал это: епископа Фишера.

– Так это было много лет назад! Что такого сделал Томас Кранмер?

– Он осквернил «Акт о шести статьях», – ответила Екатерина. – Король перечислил шесть догматов, в которые должен верить каждый христианин, или он будет признан еретиком.

– Но как он мог их осквернить? Он же не может выступать против учений Церкви! Он же архиепископ, а значит, сама Церковь!

Навстречу нам направляется король.

– Моли о помиловании архиепископа! – быстро говорит Нэн. – Спаси его, Кэт!

– Да как мне это… – и я замолкаю, чтобы изобразить улыбку хромающему мне навстречу королю, едва удостоившему свою дочь кивком.

Я ловлю на себе недоуменный взгляд леди Марии, но, даже если она считает, что я веду себя не так, как подобает тридцатиоднолетней вдове, сказать она ничего не посмеет. Леди Мария всего на три года моложе меня, но она хорошо усвоила уроки осторожности еще в полном жестокости и страданий детстве. На ее глазах из ее свиты исчезали друзья, учитель, даже ее воспитательница, отправляясь сначала в Тауэр, а потом на эшафот. Ее давно предупреждали, что ее отец без тени сомнения отдаст принцессу палачу за ее бескомпромиссную веру. Иногда, когда леди Мария молится в полном молчании с полными слез глазами, мне кажется, что она горюет по тем, кого потеряла и кого не смогла спасти. А может быть, она каждый день просыпается с чувством вины за то, что смогла отречься от своей веры ради спасения собственной жизни, а ее друзья на это не пошли.

А сейчас она встает, когда король опускается на стул, поставленный рядом с моим, и садится, только когда король позволительно взмахивает рукой. Она не открывает рта до тех пор, пока король не обращается к ней, и все время сидит с уважительно опущенной головой. Леди Мария никогда не будет жаловаться на то, что король флиртует с одной из ее фрейлин. Она проглотит обиду и будет держать ее внутри до тех пор, пока она ее не отравит.

Король жестом позволяет нам всем сесть, наклоняется ко мне и задушевным шепотом спрашивает, что я такое читаю. Я тут же показываю ему титульную страницу своей книги. Это всего лишь сборник французских рассказов, ничего запретного.

– Ты читаешь на французском?

– И говорю тоже. Но, разумеется, не так бегло, как Ваше Величество!

– А на других языках ты читать умеешь?

– Немного на латыни – и я хочу заняться ее изучением сейчас, когда у меня появилось больше времени, – говорю я. – Теперь, когда я живу при таком образованном дворе.

Он улыбается.

– Я был учеником всю свою жизнь. Боюсь, меня ты уже не догонишь, но ты должна научиться достаточно, чтобы читать мне вслух.

– Ваше Величество, английская поэзия не уступает литературе на латыни! – восклицает один из придворных.

– Вся поэзия звучит лучше на латыни, – обрывает его Стефан Гардинер. – Английский – это язык рыночных торговцев. А латынь – язык Библии.

Генри улыбается и отмахивается от этого утверждения, и становится видно, как искрятся камни на массивных перстнях, покрывающих его пухлые руки.

– Я напишу тебе стихотворение на латыни, а ты переведешь его на английский, – обещает он мне. – И сама решишь, какой из этих языков лучше передает слова любви. Ум женщины может стать ее лучшим украшением, и ты покажешь мне красоту своего ума, так же, как показала прелесть своего лица.

Взгляд его маленьких глазок скользит с моего лица по шее к вырезу моего платья и контурам груди, стянутой тесным корсетом. Король облизывает губы.

– Ну разве она не самая милая дама при дворе? – обращается он к герцогу Норфолкскому.

Старик натянуто улыбается в ответ, ощупывая меня темными глазами, словно я была тушей на вырезку.

– О да, она воистину нежнейший из цветков, – отвечает он, бросив взгляд на леди Марию.

Я ловлю на себе требовательный взгляд Нэн и замечаю: