И вот Никола уже на коне и удирает в Вултурешть.
Грустно слез он с коня, снова вошел в свой сад, снова сел на каменную скамью и схватился за голову.
— Горе мне, — шептал он скорбно. — Жалкий я человек! Что же мне делать? Что делать?
Так сидел он, задумавшись, в эту октябрьскую ночь. Только холодный ветер, дышавший изморозью, пробуждал его от забытья.
— Горе мне! Жалкий я человек! — И он уткнул лицо в ладони, а локтями уперся в колена. — Что за женщина! — в задумчивости шептал он снова и снова. — Какие глаза у нее! Господи, господи! Не оставь меня, сердце мое разрывается…
Долго сидел Никола забывшись. Наконец он встал, пошел в дом и все шепчет:
— Что за женщина! Какие глаза!
В доме он снова кликнул Василе:
— Ну, Василикэ, погубила она меня! Что за женщина, Василе… Душу мне обожгла, совсем меня убила! Что придумать? Не оставляй меня, Василе, получишь два золотых…
Василе поскреб башку да и говорит спокойно:
— Знаю, что с тобой случилось, хозяин. Удалая боярыня, ничего не скажешь. Дашь ты мне и пять золотых, даже шесть. Есть еще одно средство…
— Дам, дам, Василе, говори только. Ох, какие очи! Беда мне!
— Стало быть, ты дай мне семь золотых, — говорит Василе, — да надо будет дать еще семью семь, чтоб попала она тебе в руки. Не бойся, хозяин, это немного… Семью семь… Зато будет она твоя. Вот что: привезу я к тебе Козму Рэкоаре. Вот так же, как ты мне положишь на ладонь деньги, так и он тебе отдаст в руки боярыню Султану, точно так…
Боярин Никола немного струхнул, как услышал про Козму Рэкоаре, да потом вздохнул и говорит:
— Ладно!
На третий день явился Козма. Боярин Никола сидел в саду на каменной скамье под липой и пускал из чубука душистый дымок. Как увидел он молодца, так и застыл, вытаращил глаза. Козма шел не спеша, левой рукой ведя коня на поводу. На нем были высокие до колен сапоги с большими стальными шпорами. Нагрудник доходил до блестящего пояса. За плечами — ружье, на голове — черная баранья шапка. Шагал он спокойно, как всегда, насупив брови. Конь шел за ним, опустив голову.
Боярский управитель Василе подошел к каменной скамье и, почесывая в затылке, шепнул, ухмыляясь:
— Что скажешь, хозяин? Погляди-ка на него! Этот тебе самого черта доставит!
Боярин Никола не мог глаз отвести от Козмы. Молодец остановился и сказал:
— Пошли господь счастья!
— Спасибо, — ответил Василе. — И тебе дай бог счастья.
Боярин все молчал и молчал.
— Хм, — пробурчал Василе. — Пришел к нам, брат Козма?
— Пришел, — отвечает Козма.
— По нашему делу?
— Да…
Козма говорил неторопливо, угрюмо. Казалось, по лицу его отроду не пробегала и тень улыбки.
— А! Да! Так ты пришел, — заговорил боярин, словно очнувшись ото сна. — Пойди-ка, Василе, скажи, чтоб принесли нам кофе, и сейчас же возвращайся обратно.
— Пусть принесут одну чашку, — молвил Козма. — Я не пью.
Василе удалился, усмехаясь и оглядываясь на своего боярина.
— А! Да!.. Ты не пьешь, — пробормотал, запинаясь, Никола. — Да, да… Ты пришел по нашему делу. Ага! Ну, так сколько? Я даю пятьдесят золотых.
— Хорошо, — спокойно ответил Рэкоаре.
Василе вернулся, ухмыляясь про себя. Боярин снова замолчал.
— Ну, как у вас? — спросил Василе, почесывая затылок. — Сладили?
— Пойди, Василе, принеси из-под подушки мой кошель.
— Нет, не нужно кошеля, — сказал Рэкоаре. — Мне не надо денег.
— Что? — пробормотал боярин. — А! Да! Не надо? Отчегоже?
— Уговор такой: я тебе доставлю боярыню Султану из Фра-сини, Привезу тебе боярыню, тогда отсчитаешь мне деньги.
— По рукам! — сказал Василе, ероша волосы. — Привезет боярыню — получит золото. Что я говорил? Козма тебе самого дьявола из ада притащит. Теперь-то уж боярыня — твоя. Что говорить, по голове и шапка.
Рэкоаре повернулся, пошел в глубь сада, привязал коня к дереву, вытащил из-под седла домотканый суконный плащ, лег на землю и укутался.
— Ну и молодец! — простонал Никола, едва переводя дух. — Теперь будто камень у меня с души свалился.
Василе улыбнулся и ничего не сказал. Потом засмеялся про себя и шепнул:
— Хе-хе! Счастлив тот, у кого есть разрыв-трава!
Боярин вздрогнул, словно пробудившись от забытья, и растерянно глянул на Василе. Потом кивнул головой и вновь задумался.
— Ага! Да… — бормотал он, сам не зная, о чем говорит.
Когда совсем стемнело, Козма подтянул у коня подпруги и вскочил в седло.
— Жди меня, боярин, на поляне Вултурешть, — сказал он.
Растворились ворота, конь фыркнул и понесся вскачь.
Полный месяц светил сквозь легкую осеннюю мглу, ткал паутину тонких лучей, освещая тихие холмы и темный бор. Быстрый топот гнедого будил глубокую тишину. Молча скакал Рэкоаре по дубравам под сенью поредевшей листвы. В синевато-бледном свете луны он казался призраком.
Так доехал он до Фрасини. Там все спали, ворота были заперты. Бум-бум-бум-бум! — застучал Козма в ворота.
— Кто там? — раздался голос изнутри.
— Отвори, — приказал Рэкоаре.
— Да кто ты есть?
— Открой! — снова крикнул Козма. За воротами послышался шепот.
— Скорей открой!
— Не откроем!
— Отворяй же: это Козма!
За забором над воротами блеснул свет и озарил лицо Рэкоаре. Потом послышался шорох, свет погас, и загремел засов на воротах.
Козма вошел во двор. Пусто. Он поднялся по ступеням, толкнул дверь.
— Дверь не заперта, — пробормотал он, — боярыня не труслива.
Гулко, как в церкви, отдавались в темном коридоре его шаги и звон шпор. В одной из комнат послышался шум, и яркий свет хлынул в коридор.
Боярыня Султана появилась на пороге, вся в белом, с распущенными волосами. Черные брови нахмурены, в правой руке — ятаган.
— Кто ты? Зачем пришел? — крикнула она.
— Пришел за тобой, — так и отрубил Рэкоаре, — отдать тебя боярину Николе.
— А! Так ты не простой вор! — воскликнула боярыня и замахнулась ятаганом. — Берегись, попадет и тебе, как твоему Николе!
Рэкоаре шагнул вперед, спокойно схватил ятаган, сжал боярыне руку — и стальной клинок отлетел в угол. Боярыня легко отпрыгнула в сторону и крикнула:
— Гаврила! Никулай! Тоадер! Сюда!
Зашумели голоса, в коридор толпой прибежали работники, но остановились на пороге. Рэкоаре подошел к боярыне и попытался поднять ее на руки, но она вырвалась и схватила со стола кинжал.
— Что же вы стоите, дураки? Вперед! Хватайте его, вяжите!
— Не трать слов понапрасну, боярыня. Вижу я, что ты не из трусливых, да делать нечего, — молвил Рэкоаре.
А челядь бормотала:
— Как же мы свяжем его? Ведь это Рэкоаре! Да разве мы посмеем? Ведь это сам Козма Рэкоаре, боярыня!
— Трусы! — закричала Султана и бросилась на Козму.
Удалец схватил ее, стиснул ей руки, связал их кожаным ремешком и взял боярыню под мышку, словно мешок.
— Расступись! — приказал он, и люди забились в углы, прижавшись друг к другу.
«Огонь, а не женщина! — думал Козма, шагая по коридору и неся боярыню под мышкой. — У боярина Николы, видно, губа не дура! Красавица женщина!»
Султана широко раскрытыми глазами смотрела на своих работников, которые в страхе расступились. Все ее тело словно сжимали стальные тиски. Потом она перевела взгляд на суровые черты Рэкоаре. Свет падал на его смуглое лицо и горел искрами в стальных глазах.
— Кто ты? — простонала она.
— Я Козма Рэкоаре…
Боярыня еще раз посмотрела на челядь, забившуюся в углы, и больше ничего не сказала. Что тут поделаешь…
Выйдя во двор, удалец вскочил на гнедого, посадил боярыню перед собой и дал коню шпоры. Снова от топота копыт проснулась тихая ночь.
«Вот это женщина!» — все думал Рэкоаре, а конь его мчался легко, словно призрак.
Боярыня повернула голову и в сиянье луны стала смотреть на Рэкоаре.
— Что ты смотришь так на меня, боярыня?
Гнедой мчался под сенью дубравы. Черными волнами переливались в лунном свете волосы Султаны. На еще не опавшей листве серебром искрился иней. С трепетом смотрела Султана на удальца, сжимавшего ее могучей рукой, и очи ее, словно звезды, горели из-под густых бровей.
— Что ты смотришь так на меня, боярыня? Что дрожишь? Тебе холодно?
Топот проносился по полям, листья сверкали серебром, и в лунном сиянье гнедой летел легко, словно призрак.
Вдруг впереди зачернели тени.
— Кто там? — спросила Султана.
— Нас ждет боярин Никола… — ответил Рэкоаре.
Боярыня ничего не сказала, но Козма почувствовал, как напряглось все ее тело. Лопнул кожаный ремешок, и вскинулись белые руки. Молодец не успел удержать ее. Мгновенно правая рука протянулась к узде и повернула коня, а левая обвила шею Рэкоаре. Голова женщины легла ему на грудь, и нежный голос прошептал:
— Не отдавай меня другому!
А конь мчался, как призрак, в бледном свете луны; топотом огласились рощи, серебром сверкали листья, развевались волны черных кудрей. Следом в погоню кинулись тени. Привидениями взметнулись на вершину холма, летели в прозрачной мгле. Но черный призрак все мчался и мчался вперед и наконец пропал далеко во тьме ночи.
Кавалерист
Молчание господствовало на берегах Вида, освещенных полуденным солнцем. Ни в прибрежных кустах, ни в оврагах не было заметно движения; изредка в тишине слышались крики чаек, которые медленно кружились на своих острых белых крыльях над сверкающими осколками речного зеркала. Порою ястреб, паривший высоко в поднебесном просторе, со свистом как стрела падал вниз, в заросли ивняка. Другого движения не было заметно, но на склонах холмов и в кукурузных полях скрывались в засаде люди.
В два часа пополудни тишина была нарушена. По ту сторону Вида, в лагере Осман-паши{5}, замелькали турецкие фески и сверкнуло оружие. Румынские дозорные, притаившиеся на нашей стороне, немедленно вышли из прикрытий, заслонив глаза от солнца, внимательно всмотрелись в тот берег и приготовили карабины.
Густые полчища османов хлынули из оврагов и долин к мосту через Вид. Наши кавалеристы вскочили в седла и умчались. Турецкие части, вытянувшиеся в колонну при переходе через каменный мост, растеклись по фронту и быстро развернулись в стрелковые цепи.
Тихая долина реки заполнилась людьми. Покой разорвали отдельные выстрелы: это отходили аванпосты нашей конницы. Потом внезапно заговорили орудия из Дольны-Дубника. После третьего залпа в рядах противника взметнулось серое облако дыма, поднялась суматоха, и воздух огласили протяжные вопли. Затем размеренно, после каждого удара орудийного грома, молнии стали вонзаться во вражеские батальоны, разрывая и кромсая их тесный строй.