Помоги проекту - поделись книгой:
Алиса Клевер
Полночь по Парижскому времени. Медуза
– То, что ты меня не видишь, – не значит, что меня нет.
Ты должна ощущать меня, даже когда я не в поле зрения.
Любовь не приживается там, где есть только страх, точно так же, как растения редко приживаются там, где всегда темно.
Я бежала, как сумасшедшая, так быстро, как только могла, насколько позволяли мои не слишком тренированные ноги, и даже быстрее – пока вдруг не испугалась, что упаду, утратив контроль над движением, запутавшись в последовательности шагов. Я неслась со всех ног, словно убегала от полиции – со стороны это выглядело именно так – но на самом деле убегала я от самой себя. Полиция ничего не знала обо мне – пока что не знала – но я уже чувствовала себя, как преступник, покрывающий убийцу. Но ведь никто же не умер!
«Откуда ты знаешь?» – услышала я шепот, и от этой мысли мне захотелось бежать еще быстрее, несмотря на то, что это могло обернуться травмой. Я наказывала себя этим бегом, задыхалась, кашляла, сходила с ума от музыки, раздающейся в моих наушниках. Ничего себе утренняя пробежка!
На мне были беговые кроссовки, спортивная одежда, а на предплечье траурной лентой чернел пульсометр, который я нацепила просто так, в качестве камуфляжа, не имея ни малейшего представления о том, как он работает. Пульсометром пользовался Андре, когда бегал в спортзале, хотя и без всяких измерений было ясно, что его сердце работает, как часы.
Может быть, у него вовсе нет сердца?
Я перебежала улицу, забыв посмотреть на дорогу, и водителю маленького «Пежо» пришлось ударить по тормозам, чтобы не сбить меня. Вслед понеслись крики и междометия – на французском. Этот язык прекрасен, даже когда на нем ругаются. Я сосредоточилась на музыке – в моем плеере звучали “Thirty seconds to Mars”[1]. Может быть, если бы меня сбила машина, проблема решилась бы сама собой. Я упала бы, вокруг меня столпились парижане, тихо переговариваясь между собой в поисках врача…
Господи, врача! Андре-то и есть врач.
Я представила, как лежу в коме, а потом, придя в себя и потеряв память, не могу вспомнить, как выглядит Андре, как пахнет Андре, и вообще понятия не имею о его существовании. Разве можно любить без памяти и одновременно бояться до дрожи? Ответ пришел сам собой – можно, если речь идет об Андре Робене.
«Я люблю Андре», – подумала я, холодея. Я отказывалась верить в то, что сказала моя мать. Быть может, Андре здесь совершенно ни при чем, и все это лишь выдумки, очередные фантазии влюбленной в себя актрисы, мечтающей устроить шумиху вокруг собственной персоны? Наверное, это новые способы борьбы с профессиональным выгоранием.
Я бежала все быстрее, почти не разбирая дороги, и у меня кружилась голова. Я люблю Андре и из-за этого стала почти ненавидеть родную мать. Она посеяла сомнения в моей душе, и ветер уже нагонял бурю. А ведь она даже не знает…. Для нее, для моих знакомых, для всех, кроме Сережи, где бы черти ни носили его, – я просто нашла в Париже
Мама всегда была настолько равнодушна к моим делам, что за все время, которое я провела с Андре, она даже не удосужилась выяснить, из-за кого я так нелепо схожу с ума, теряя собственный облик. Она просто пожала плечами, бормоча под нос: «Молодость, молодость…», и продолжила заниматься своими делами, пока все не зашло слишком далеко. Я зашла слишком далеко, идя на поводу у своевольного, непредсказуемого любовника. Я люблю его, и что же мне теперь делать?
В глазах потемнело, и мое тело вдруг стало слишком тяжелым, будто к нему подвесили свинцовую гирю. Я словно оказалась на Юпитере, где сила притяжения почти в три раза больше, чем на Земле. Музыка стихла, и мир онемел. Я изумленно слушала тишину.
– Девушка, вы в порядке? – Голос доносился до меня так, словно говоривший кричал сквозь прижатую ко рту подушку.
– «Почему он говорит со мной по-французски?» – подумала я, толком не разбирая его слов и постепенно теряя управление собственным телом.
– Вы слышите меня? Эй, тут человеку плохо!
– Со мной все в порядке, – пробормотала я, обретя, наконец, голос – это стоило мне огромных усилий.
– Что с вами? – спросил голос. Где-то на периферии сознания я слышала блеклый отзвук музыки из свисающих наушников. Что случилось со мной? Контузия? Почему я плохо слышу и перед глазами темно? Я бежала и, кажется, упала в обморок. Смешно, Даша, тебе же все равно не убежать.
– Я… у меня закружилась голова. Гипервентиляция, наверное… – сказала я, стараясь дышать равномерно. Свет понемногу возвращался, проявляясь, как на смоченных в растворе фотографиях в старых фотоателье. Я почувствовала боль в висках.
– Бегать надо по утрам, а не в обед, – сказал пожилой мужчина. Судя по деловому костюму и папке, из которой выглядывала пачка бумаг, он здесь не прогуливался. Типичный клерк, спешащий по делам. Он смотрел на меня строго, словно обвиняя в том, что я упала в обморок и нарушила тем самым его дневные планы.
Собравшиеся вокруг нас люди начали потихоньку расходиться. Ничего интересного. Добегалась, тоже мне спортсменка.
– Обед? – Я покидала квартиру Андре, думая, что еще утро. Видимо, у нас с этим господином разное представление о том, что такое утро. Впрочем, конечно. Уже почти полдень.
– Как вы себя чувствуете? – смягчился он, явно радуясь тому, что не придется больше тратить на меня время.
– Спасибо вам, со мной уже все хорошо, – пробормотала я.
– Кто же бегает по такой жаре? – фыркнула не в меру полная дама в широкой соломенной шляпке. Такая не станет бегать даже ради того, чтобы согреться. Еще один специалист по бегу на мою голову.
– Извините, – зачем-то сказала я. Вставать не хотелось, всё тело было охвачено слабостью, и я боялась, что снова упаду, но давление постепенно выровнялось, и тело снова обрело возможность служить мне. Такое случалось только от сильного перенапряжения. И еще, когда рядом находился Андре.
– Пойдемте, я помогу вам присесть. – Было видно, что возиться со мной ему надоело, тем не менее он вежливо подал руку, и я, чуть пошатываясь, добрела до ближайшей скамейки.
Полная мадам скривилась и пошла по тротуару прочь, изредка оглядываясь, словно не желая пропустить возможное продолжение истории.
– Я в порядке, спасибо вам.
– Спорт хорош в меру, – пробормотал себе под нос мужчина и бросил нервный взгляд на часы. Ему пора бежать на работу – в этом городе любви, ненависти и красоты, от которой, как выяснилось, у меня кружится голова.
Я проводила своего спасителя долгим взглядом, затем, достав из заднего кармана спортивных брюк телефон, выдернула из него наушники. Музыка смолкла. Я помедлила еще немного, но не бежать же снова? Все равно – нужно принять решение, и чем раньше – тем лучше, потому что вечером вернется Андре. Ему будет достаточно одного взгляда на меня, чтобы понять: со мной что-то не так. Что-то? Да со мной все не так!
Я глубоко вдохнула, как это делают пловцы перед тем, как нырнуть на глубину, и набрала мамин номер. Я надеялась, что она не ответит, и тогда у меня будет уважительная причина ничего не предпринимать еще какое-то время. Еще несколько часов или минут. Но мама отозвалась почти сразу.
– Куда ты делась? Почему бросила трубку? Не отвечала на звонки, отключилась! Ты хоть понимаешь, как я тут волновалась?
Впервые мне было нечего возразить.
– Мам, ты сказала… – Я не смогла закончить предложение. Мне пришлось сделать еще несколько вдохов прежде, чем удалось продолжить, – что кто-то хотел меня видеть? Зачем?
– Полиция, конечно. Господи, боже мой, Дарья, ты же его девушка. Что тут непонятного? – удивилась мама, и я прикусила губу почти до крови. Она что, откуда-то прознала о нас с Андре?
– Чья девушка?
– Как чья? Сережина, конечно. – И мама вздохнула от возмущения так громко, что было слышно по телефону.
Я больше не девушка Сережи. И, наверное, никогда не была в полной мере, но точно перестала ею быть в ту минуту, когда ступила на французскую землю, как и собой тоже быть перестала. Но для полиции все это – пустые слова, голые эмоции. Формально я – девушка Сережи.
– Они хотят, чтобы я приехала к тебе?
– Зачем? Они ведь в Париже. У меня записан номер, я сейчас перешлю тебе в смс-сообщении.
Мама повозилась некоторое время. Она не слишком дружила с современной техникой, стараясь, по возможности, все вопросы такого рода перекладывать на меня или Шурочку.
– Оно уже пришло, мама, – сказала я тихо, услышав характерное «блям». А потом получила по заслугам. Я выслушала все, что мама думала обо мне и о моем поведении, и пообещала быть умницей, в очередной раз заверив ее, что не собираюсь задерживаться в Париже дольше, чем это будет необходимо. Я умолчала только о двух вещах – о том, что именно «необходимо» ее распущенной, отбившейся от рук дочери и
Затем я набрала номер полицейского участка.
– Мадам Синица! А мы уже и вас записали в пропавшие без вести! А вы, значит, рядом, у нас под носом? В гости не зайдете? – спросил мужчина, по голосу показавшийся толстяком-добряком, впрочем, безо всяких на то оснований. На него переключили после моих не слишком вразумительных объяснений, кто я и зачем звоню. Голос полицейского излучал радушие, как радиацию, но мне он почему-то сразу не понравился. Я несколько растерялась, не зная, как реагировать на его радостный тон, словно была преступником, готовящимся добровольно сдаться властям. Меня не отпускало чувство вины.
– В гости? – изумленно переспросила я, меньше всего ожидая приглашения, сделанного в такой форме.
– К нам в участок, разумеется, – посерьезнел голос. – У нас накопились вопросы.
– У меня тоже, – ответила я, тут же сообразив, как двусмысленно и странно, должно быть, это прозвучало. Но полицейский не выказал недовольства. Напротив, он хохотнул, пробормотав что-то о крутых современных нравах, и предложил мне заглянуть к ним «на огонек», как только я смогу, то есть желательно прямо сейчас.
– Вы где находитесь? – поинтересовался он.
Я уже поняла, что разговаривать в таком фривольном тоне было, скорее, привычкой, нежели желанием оскорбить или сбить с толку. Но мне все равно постоянно хотелось одернуть его, что обычно было в стиле моей мамы, а не в моем.
– Я… ну… тут где-то, – залепетала я. – Бегаю.
– Бегаете? От кого, интересно? От нас? – спросил он и тут же расхохотался. – Шучу. Значит, забегите и к нам, раз такое дело. Пока я не ушел на обед.
– А когда вы уходите на обед? – на всякий случай уточнила я, ибо понятия не имела, как далеко нахожусь от его участка.
– Вы за кого меня принимаете, за итальянца? В Париже сиеста не практикуется. Приезжайте, я буду на месте, – неожиданно взорвался полицейский. – Спросите комиссара Трену.
– Хорошо, – покорно сказала я и завершила звонок.
Добраться до полицейского участка оказалось легче, чем я думала, но это меня скорее расстроило, чем порадовало. Всего двадцать минут пешком, если верить навигатору в моем телефоне. Вряд ли он сильно ошибся, ведь на тротуарах не бывает пробок. Сережа пропал на центральных улицах, поэтому искали его полицейские одного из центральных участков police municipale[2]. Я нашла их сразу, как только повернула в нужный переулок.
Вывеска была маленькой, неброской, со следами ржавчины. Синие буквы на белом фоне. Узенькая улица, которая строилась несколько веков назад, была рассчитана на больших, запряженных в кареты лошадей. И машину, пусть даже маленькую, здесь можно было припарковать с трудом. Казалось, стоит только включить воображение и донесется ржание застоявшихся в упряжках лошадей и запах конского навоза. Впрочем, тут и сейчас пахло сомнительно, а брусчатка в просветах между домами покрылась подозрительными пятнами. Там, где много туристов, всегда скапливаются грязь и неприятные запахи. Около входа в участок практически вплотную стояли несколько машин с красно-синими полосами. Police.
«А вдруг меня арестуют?» – подумала я и тут же чуть не упала, споткнувшись о выступающие края брусчатки.
– Осторожнее, мадам, – раздался чей-то голос.
Я запоздало подумала, что не стоило являться сюда в одежде для бега, да еще с неработающим пульсометром на руке. Что подумает обо мне этот комиссар Трену? С другой стороны, какая разница, что он подумает? Я же здесь совершенно с другими целями, верно? Оказать помощь следствию.
– Простите, где я могу найти комиссара Трену? – обратилась я к сидящему у входа полицейскому, но тот даже не посмотрел в мою сторону, продолжая разговаривать одновременно по городскому и мобильному телефону. Его светлая форменная рубашка настолько пропиталась потом, что в ней можно было засаливать воблу. Меня он просто не заметил – способности к выполнению одновременно нескольких задач, как у Цезаря, у него не было.
Пройдя мимо него внутрь, я огляделась. Старое здание явно не подходило для современных целей, всюду ощущалась нехватка свободного пространства – было довольно тесно. Но все равно кругом сидели, стояли, ходили, пользовались кофейным автоматом. Я пожалела, что не взяла с собой денег, так как мне очень захотелось пить.
– Вы к кому? – спросил скучающий в одной из очередей старичок в симпатичных, но довольно грязных клетчатых штанах. Он был похож на клошара. Старичок казался тут своим, никуда не спешил, скучал и с интересом разглядывал меня.
– К комиссару Трену.
– Ах, к этой цапле? Как только он не переломится напополам? – с чувством воскликнул старичок. – Думаете, он не ест? Как бы не так! Лопает за троих. Бочка бездонная. Наверное, глисты у него, не иначе.
– Глисты? – окончательно опешила я.
Не слушайте этого проходимца, вам на второй этаж. Двадцать восьмая комната, – сказал молодой полицейский, шедший мимо нас к выходу. – Не приставай к людям, Рене.
– Спасибо! – пискнула я, не без труда отрываясь от цепкого, как клещ, старичка-клошара. Он продолжал что-то нести мне вслед, не желая прерывать разговор, но потом на него снова прикрикнули, и он наконец утих.
Я мигом взлетела по лестнице и быстро нашла двадцать восьмой кабинет.
Второй этаж был куда тише и спокойнее, сюда не долетала шумная суета приемной. В кабинете царила тишина. Трое в штатском таращились в свои компьютеры, а один из них еще и жевал. Он не глядя опускал руку в огромный пакет с чипсами и с громким хрустом отправлял себе в рот очередной кругляшок. Он-то и был мой Трену, я поняла это сразу, благодаря «ориентировке» клошара, кстати, довольно точной. Тощий и длинный, а вовсе не толстячок-балагур, как мне подумалось сначала. Действительно, того и гляди, переломится пополам.
– Месье Трену? – спросила я.
– А вы, должно быть, мадам Синица? – уточнил он, не переставая жевать.
– Мадам Синица сейчас снимается в каком-то французском фильме. А я – мадемуазель, ее дочь. Вы можете называть меня Даша́. – Я сознательно поставила ударение на последний слог, зная по опыту, что все равно эти французы перековеркают мое имя. Он заговорщически глянул на меня.
– А вы зовите меня комиссар, ибо так нам диктует ее величество Инструкция. Как добрались? Вижу, бежали ко мне сломя голову́?
– Моя голова в порядке, – заверила я его, хоть это и было не вполне правдой. Голова болела зверски. А ведь мне предстояло отвечать на вопросы, ответов на которые у меня не было. – Мама сказала, вы нашли вещи Сережи? А где же он сам?
– Этот вопрос меня и мучает, многоуважаемая Да́ша. – Комиссар сделал ударение на первый слог, и я вздрогнула. Если он знает, как правильно произносится мое имя, то, вероятно, ему известно про меня и многое другое.
– Прямо-таки мучает? – усмехнулась я, пытаясь скрыть дрожь в голосе.
– Ваша мама сказала, что Сережа вас очень любил, – сообщил комиссар.
– Она действительно так сказала? – удивилась я.
– Почему вам кажется это странным?
– Мама Сережу едва знала, почти не замечала его существования, и уж точно не одобряла наших отношений. Странно, что она так сказала. Возможно, это из какой-то роли, – бросила я, даже не пытаясь скрыть раздражения.
– Кажется, вы не в самых лучших отношениях с матерью?
Поделиться книгой: