– Именно, – подтвердил Жоан. – Дай-то бог, чтобы их попытка провалилась. В противном случае наше положение окажется безнадежным.
– Даже если у них ничего не выйдет, мы все равно будем в опасности, – заявил Никколо. – До Ватикана далеко, и Орсини, потерпев неудачу, постараются отыграться на более слабом противнике. Таком, как мы.
– Ну что ж, их ждет сюрприз, – гордо произнес Жоан, вздернув подбородок. – Нас не так легко победить, особенно если нас заставят защищать собственные жизни.
Джорджио и Антонио пробормотали слова одобрения, а Никколо кивнул с довольной улыбкой на губах.
Жоан быстро перекусил, практически на ходу, даже не присев, и все время настороженно прислушивался. Он обедал вместе с Анной, матерью, сестрой и племянниками, перед этим убрав оружие подальше от них. Мальчишкам было уже по десять и двенадцать лет, и они воспринимали эту необычную военную активность как игру, в которой они сражались, нахлобучив головные уборы из бумаги и размахивая деревянными мечами. Их восторженные крики напомнили Жоану его самого и брата, когда они были того же возраста. Тогда на их деревню напали пираты, и отец погиб, защищая семью, но так и не сумел предотвратить того, что его мать и сестра были захвачены и проданы в рабство. Детство Жоана трагически завершилось этим событием. Война – это не игра, а чрево, изрыгающее из себя несчастья и нищету. Он с любовью посмотрел на Анну, мать и сестру и ощутил, как сердце его сжалось от нахлынувших чувств. Он ни в коей мере не хотел, чтобы они почувствовали его беспокойство, но осознавал, что это, возможно, был их последний совместный обед и что к вечеру они все погибнут. А если именно об этой опасности предупреждали ночные кошмары, мучившие его в последнее время? По правде сказать, Жоан не боялся за свою жизнь. Страх, тяжелые мысли были связаны с навязчивой идеей о том, что он станет свидетелем насилия над женой и сестрой, которым налетчики потом перережут горло. То же самое они сделают с его матерью, малышом Рамоном и племянниками. Так обычно поступали преступники, врывавшиеся в дома своих политических противников. Жоан нервно сглотнул и вновь повторил клятву, которую дал отцу в день его гибели.
– Я позабочусь о них, – почти неслышно прошептал он. – И они навсегда останутся свободными.
Часы текли в тревожном ожидании, ни один покупатель не заглянул в лавку, и мало кто из соседей решился выйти на улицу. Жоан оставил полдюжины своих работников на охране, а остальные вернулись к своим обязанностям в мастерской, держа, тем не менее, оружие наготове. Ближе к вечеру какие-то люди стали собираться в конце улицы, которая пересекалась с Кампо деи Фиори.
– К оружию! – закричал Жоан.
Все побросали свои дела и приготовились к обороне. На баррикаде и из окон показались стволы аркебуз и арбалеты.
В этот момент от группы людей отделился подросток с арбалетом, подошел к лавке и выпустил стрелу, которая попала в стену рядом с окном столовой, откуда Жоан наблюдал за ним.
– Не стрелять, пока я не прикажу! – закричал Жоан. – Нам не надо лишних смертей.
И тут же прицелился под ноги сопляку и выстрелил из своей аркебузы. Прогремел выстрел, и в воздухе запахло порохом. Мальчишка, увидев, как земля вздыбилась под его ногами, подскочил и побежал, прихрамывая, к своим. Несколько секунд стояла тишина, но вскоре крики противников Папы набрали силу.
– Толпа собирается в конце улицы, – озабоченно сообщил Жоан Никколо.
– Должно быть, в Ватикане у них ничего не вышло.
– Это было бы грандиозно.
В это мгновение толпа расступилась, чтобы пропустить огромную телегу, груженную досками и соломой. Телега была уже рядом с лавкой.
– Они хотят сжечь нас! – воскликнул Жоан, встревоженный увиденным. – Подожгут дрова в телеге и подтолкнут ее к нашей лавке.
– Придется стрелять на поражение, – пробормотал Никколо.
Телега остановилась посреди дороги, мятежники вытащили свои арбалеты и аркебузы и стали стрелять по зданию. Защитники отпрянули в укрытие. Один человек, видимо полагаясь на обстоятельства, отделился от группы, собравшейся в конце улицы, и побежал к телеге с зажженным факелом.
– Стреляйте! – крикнул Жоан своим.
Налетчики постарались спрятаться в укрытие за исключением мужчины с факелом, который не успел добежать до телеги и был ранен стрелой в плечо. Факел выпал из его рук, но продолжал полыхать на земле, а враг укрылся рядом со своими товарищами за деревянной телегой.
– Смотрите, они готовят еще одну телегу! – воскликнул Никколо, указывая в конец улицы.
– Вижу.
Жоан вытер платком пот со лба, ему просто необходимо было помолиться. Он не знал, сколько там налетчиков и каковы их намерения, но был уверен в том, что выжить будет не так-то просто. Его желание никого не убивать и таким образом избежать злобы и мести отошло на второй план. За жизнь своих близких он нес первоочередную ответственность, и это стало единственной его заботой.
Вторая телега медленно покатилась в сторону книжной лавки под крики налетчиков, барабанную дробь и звуки рожков. Те, кто находился в конце улицы, казалось, праздновали что-то. За телегой, груженной дровами и легковоспламеняющимися веществами, был виден дым от зажженных факелов, и запах горящей смолы дошел до Жоана и Никколо.
– В этот раз они получше подготовились, – пробормотал флорентиец.
– Мы должны задержать телеги у баррикады, чтобы огонь не перекинулся на дом, – сказал Жоан. – Если дом загорится, мы сгорим вместе с ним. Или с нами расправятся на улице, когда мы выскочим, чтобы спастись от языков пламени.
– Значит, пора стрелять, – ответил Никколо. – И по-настоящему, не так, как до сих пор.
– Согласен.
Когда люди, прятавшиеся за второй телегой, поравнялись с первой, находившейся всего в двадцати шагах от баррикады, налетчики подожгли обе телеги и одновременно пихнули их в сторону книжной лавки, откуда нещадно палили ее защитники. Телеги натолкнулись на баррикаду и остановились. Огонь пожирал их, и жар стал невыносимым для Джорджио и подмастерьев, которые были вынуждены оставить позицию за парапетом и зайти в дом. Вскоре жар стал чувствоваться и внутри. Жоан слышал, как молились женщины в соседней комнате, и целился в фигуры, метавшиеся среди языков пламени. Одновременно с этим он читал молитвы.
– Закройте дверь и хорошенько забаррикадируйте ее! – крикнул он сверху.
Жар и дым от горевших телег, превратившихся в костер, затрудняли дыхание. Жоан поздравил себя с тем, что ему пришла в голову мысль соорудить баррикаду, которая остановила движение телег, хотя они находились слишком близко к зданию, а пламя с них могло перекинуться на дом. Лавка могла загореться в любой момент. Однако же первоочередную опасность представляли затаившиеся за телегами и скрывавшиеся за громадными щитами, размером с дверь, люди, которые стреляли по окнам дома. Жоан увидел, как от удара отлетел в сторону один из столов, составлявших часть баррикады, и образовалось открытое, ничем не защищенное пространство.
– Они постараются выбить дверь, – пробормотал он с беспокойством.
Анна прекрасно отдавала себе отчет в нависшей над ней и ее семьей опасности. Жоан никогда не скрывал от нее того риска, которому они подвергались, живя в Риме. Даже зная это, она не могла представить себе, что им было отведено всего лишь пять месяцев счастливой и благополучной жизни, после чего на них было организовано нападение такого масштаба.
Она преклонила колени в молитве вместе со свекровью и золовкой, смиренно моля Бога о том, чтобы лавка осталась целой и невредимой. Тем не менее женщина прекрасно понимала, что нападения не избежать; она укрепилась в этой мысли после того, как накануне ранним вечером Жоан сильно встревожился. Помолившись, Анна побежала в комнату и уложила Рамона в колыбельку; с нежностью поцеловала сынишку и, увидев его улыбку, неистово помолилась о том, чтобы этот поцелуй не оказался последним. Эулалия, Мария и дети тоже спрятались в супружеской спальне. Анна принялась заряжать аркебузу. Накануне предпринятого ими рискованного и опасного путешествия из Неаполя в Рим по дорогам войны, кишащим разбойниками, она попросила Жоана научить ее пользоваться аркебузой и, несмотря на тяжелый вес оружия и прочих причиндалов, научилась управляться с ней достаточно сносно. Ей никогда еще не приходилось стрелять в человека, и сама мысль об этом вызывала у нее отвращение; но Анна не сомневалась, что сможет защитить свою жизнь и жизнь своей семьи достойно. Она посмотрела на Марию и Эулалию: женщины за неимением лучшего сжимали в руках кухонные ножи; они тоже были готовы к борьбе, и это оружие стало бы их последним средством защиты на случай, если бы молитвы не помогли.
Анна с ужасом наблюдала, как горящие повозки врезались в баррикаду, и, находясь у окна своей спальни, ощущала удушающий жар, исходивший от них. Даже сюда долетали искры. За ее спиной звучали приглушенные молитвы Эулалии и Марии, а из колыбельки раздавался плач ее напуганного криками сына. Она не строила никаких иллюзий и знала, что, если эти воинственно настроенные мужчины окажутся в ее доме, пощады семье не будет. Пощады не будет ни для женщин, ни для детей. Ее семья никому не причинила зла, но Анна понимала, что их книжная лавка была символом власти семьи Борджиа и что сподвижники Папы силой установили свои законы в городе, периодически верша несправедливость и всякого рода бесчинства. Клан Орсини ненавидел их, и было бы наивно полагать, что ее семью пощадят. Эпоха, в которую им довелось жить, была наполнена борьбой и войнами, и люди далеко не всегда могли посвятить себя молитве. Надо было молиться и одновременно защищаться. Бороться за сына, за мужа, за свою жизнь. Она не скрывала, что боится, и видела страх в глазах свекрови и золовки. Тем не менее так же, как и они, Анна была готова сражаться до последнего вздоха, даже если бы она располагала для обороны всего лишь обычным кухонным ножом.
Анна выставила аркебузу в окно: едва различая что-либо сквозь пышущий жаром воздух и дым, она прицелилась в какого-то человека, который наполовину высунулся из укрытия. Она услышала неспешное шипение фитиля, поджигавшего порох на полочке замка ружья, а потом громкий взрыв. Несмотря на то что она была готова к этому, удар от отдачи заставил ее отступить на несколько шагов назад.
– Дай мне, – сказала ей золовка Мария, забрала оружие и обтерла влажной тряпкой внешнюю часть ствола, чтобы охладить его.
Пока Анна пыталась через открытое окно рассмотреть последствия своего выстрела, ее золовка раскрыла один из «апостолов» и заложила порох в ствол аркебузы, затем сунула туда немного бумаги, утрамбовав ее шомполом. После этого зарядила одной из свинцовых пуль и положила бумагу, снова утрамбовав содержимое шомполом.
Анна не видела человека, в которого выстрелила. Возможно, она попала в него, а может, взрывной волной его отшвырнуло назад, в укрытие. Но тут Анна заметила, что нападавшие готовят таран.
– Они выбьют дверь! – воскликнула она. – Мария, дай мне аркебузу, пожалуйста!
Анна опять установила аркебузу на подоконник, стараясь хорошо прицелиться и одновременно сдержать отдачу. Услышав выстрел, она высунулась из окна, чтобы убедиться в точности выстрела, но другой выстрел, на этот раз снаружи, и сильный удар в каменную кладку около окна заставили ее съежиться от ужаса. За ее спиной со стоном упала Эулалия. Повернувшись, Анна увидела ее распростершейся на полу с пулевым ранением в голову. Кровь обильно растекалась вокруг головы.
– Бог ты мой! – закричала Мария. – Отскочившая рикошетом пуля убила мою мать!
– Жоан! – крикнула Анна надрывно. – Твоя мама!.. Ее убили!
В это мгновение послышался грохот тарана, с помощью которого нападавшие пытались выбить дверь лавки, и треск ломающегося дерева.
– Они ворвались! – прошептала Анна, чувствуя, как сжимается ее сердце.
Их было много, очень много. Анна прошептала молитву; если не случится чуда, жизнь ее сына, Жоана, ее самой и всех тех, кто находился в доме, закончится через несколько секунд.
Через окно столовой, у которого он затаился вместе с подмастерьем, вооруженным арбалетом, Жоан в бессилии наблюдал, как целая группа нападавших под прикрытием деревянного щита, покрытого железными пластинами, готовилась выбить дверь тараном. Он понял, что остановить их не удастся, и тревога завладела всем его существом. Что будет с его семьей?
Жар от костров становился невыносимым, удушающим – пахло дымом и порохом, а крики нападавших смешались со звуками барабанов и рожков, доносившимися с улицы.
– Отойди от окна, – приказал он подмастерью, который заправлял новую стрелу в арбалет взамен использованной. И рывком отодвинул его. – В тебя попадут.
Жоан занялся снаряжением своей аркебузы, убеждая себя, что успеет понять, когда начнут ломать дверь, чтобы вовремя быть готовым к отражению. Парнишка высунулся в окно, собираясь выстрелить, и именно в этот момент Жоан услышал грохот. Дерево с треском ломалось на нижнем этаже.
«Вот они и здесь», – подумал он. И тут же рука, сжимавшая шомпол, которым он посылал пулю в ствол аркебузы, застыла. Ему показалось, что за мгновение до удара он услышал крик женщины в соседней комнате. Кто кричал? Анна?.. Что с матерью? Она мертва? Несмотря на жуткий жар, Жоан ощутил, как его прошиб озноб.
Он прекрасно понимал, что буквально через несколько мгновений бой перейдет в рукопашный, что не будет пощады никому и что он должен подавать личный пример своим поведением – спуститься вниз и сражаться бок о бок со своими людьми. Но крик жены заставил его бросить наполовину заряженное оружие и броситься к спальне.
Он увидел свою мать, распростертую на полу; она была белее мела и лежала с закрытыми глазами. Неописуемая тревога овладела его сердцем. Волосы матери были собраны в пучок, и его сестра с помощью своего головного платка пыталась остановить кровь, лившуюся из раны с правой стороны головы. Анна, стоя на коленях, держала ее руку, а дети Марии, забившись в угол, плакали от страха, как и младенец, который отчаянно надрывался от плача в своей колыбельке, как будто прекрасно понимал, что происходит вокруг. Жоан поймал взгляд сестры, у которой в глазах стояли слезы.
На мгновение жуткие картины и эмоции, связанные со смертью их отца, когда на деревню напали пираты, вспыхнули в его памяти. Двенадцать лет спустя после ужасной насильственной смерти отца он терял мать. Чудовищная тоска овладела им.
– Что произошло? – спросил он. – Она…
– Она еще жива, – ответила Анна.
Эулалия приоткрыла глаза и зашевелила губами в попытке сказать что-то, но, совершенно обессиленная, вновь закрыла их.
– Пуля отбила осколок камня от оконной рамы, который попал ей в голову, – пояснила Мария.
Жоан вопросительно посмотрел на сестру, и та ответила ему взглядом, полным грусти, неведения и отчаяния. Отец умер у него на руках, и, судя по всему, его матери оставалось совсем немного времени на этом свете. И он, Жоан, должен находиться рядом, говорить с ней, ласково поглаживая ее руку.
Орсини ворвались в лавку. Бой шел внизу, на первом этаже, и совсем скоро она и ее близкие будут зарезаны. Анна пожалела о том, что позвала мужа. Он не должен быть здесь, с ними! У Никколо практически не было никакого военного опыта, а Жоана обучали искусные наставники: оказавшись на галерах, он приобрел серьезные навыки рукопашного боя и брал на абордаж несколько судов. Он должен сражаться плечом к плечу со своими людьми там, внизу. Она бросила взгляд на своего сына Рамона, приподнявшегося в люльке и с плачем цеплявшегося за ее прутья. Женщина задрожала от страха. Поймав взгляд мужа, Анна застыла в отчаянии, и ее зрачки расширились, когда он сказал то, что она должна была и сама уже знать:
– Они здесь, в доме.
Страх, который Жоан увидел в глазах своей любимой, заставил его отогнать тот кошмар, в котором его мать уходила из жизни, и осознать реальность гораздо более страшную: через несколько мгновений они все погибнут. И его обязанностью было защитить своих близких или умереть, попытавшись сделать это.
Безутешное горе, овладевшее им, отвага, страх, ужасные детские воспоминания, агонизирующий взгляд матери, мольба в глазах Анны – все это в одно мгновение обратилось в безудержную смелость, в животное бешенство, направленное на тех, кто посмел ворваться в дом, чтобы уничтожить его семью. Его взгляд нащупал короткое отцовское копье, которое так и стояло рядом с дверью в супружескую спальню, символически защищая ложе, на котором они с Анной любили друг друга, и в памяти Жоана вновь возникли видения героической защиты его родителем своей семьи. Он не мог действовать иначе! Жоан почувствовал, как животная ненависть к врагам овладевает им, и он с рычанием бросился к копью, мгновенно выхватив его из чехла. Завывая, словно дикий зверь, он скатился вниз по лестнице.
Одного взгляда хватило на то, чтобы понять критичность их положения: нападавшие толпой вваливались через снесенную с петель дверь. Никколо и Джорджио вместе с мастерами и подмастерьями установили вторую линию обороны, укрываясь за столами посреди торгового зала, ограничивавшими доступ к приемным и гостиным. Двое нападавших лежали на полу среди огромного количества разбросанных книг, многие из которых были обагрены кровью. Враги, вооруженные копьями и пиками, вот-вот должны были повергнуть его людей, которые защищались за импровизированными баррикадами. Вся эта картина практически не впечатлила Жоана, который ворвался в помещение, рыча, как зверь, и проклиная врагов с самоубийственной яростью. Он притормозил лишь для того, чтобы метнуть свое копье. Будучи еще совсем мальцом, он постоянно тренировался и с ловкостью управлялся с копьем своего отца; незначительное расстояние, которое отделяло его от нападавших, превращало их в легкую мишень. Человек, грудь которого, как казалось, полностью была защищена стальной броней, пал жертвой мастерского метания копья, попавшего ему в глаз и пробившего череп, так что его шлем отлетел на значительное расстояние. Этот тип упал навзничь, раскинув руки и даже не пикнув. Его падающее тело еще не коснулось пола, когда Жоан с рыком разъяренного льва огромными скачками преодолел заграждение, обнажив одновременно шпагу и кинжал, и вонзил их в первого попавшегося на его пути противника. Он не обращал внимания на то, что сам может быть ранен. Нападавший, смешавшись и испугавшись такого напора со стороны Жоана, начал отступать, безуспешно пытаясь не стать мишенью для клинков, которыми был вооружен книжник. Через мгновение он уже со стоном упал, сраженный.
Не предвидя такого неожиданного явления, противник тут же утратил кураж, уступивший место потрясению, а впоследствии и панике. В свою очередь люди из книжной лавки, казалось, заразились сумасшедшей отвагой своего босса и с торжествующими криками отодвинули те заграждения, с помощью которых они защищались и сдерживали атаку врагов. Первым рядом с Жоаном, защищая его левый фланг, оказался Никколо, за ним Джорджио и все остальные мастера и подмастерья, толпой последовавшие за своими наставниками. Двое из нападавших бросили оружие в знак признания ими поражения, прочие, будучи ранены, лежали на полу, а оставшиеся бросились к двери в беспорядочном отступлении, стараясь не потерять хозяев дома из виду и не подставить им спину. Если ранее они подталкивали друг друга, чтобы ворваться в дом, то теперь делали то же самое, стараясь как можно скорее покинуть помещение.
Чуть позже Жоан при поддержке своих людей уже сам преследовал приспешников Орсини за пределами книжной лавки среди телег, превратившихся в кострища, и на глазах удивленных соседей, которые следили за происходящим через приоткрытые окна, расправлялся с ними. И в это мгновение послышался звук корнета, раздававшийся со стороны Кампо деи Фиори, и подмастерье крикнул из окна копировальной мастерской на третьем этаже:
– Гвардейцы Ватикана! Гвардейцы Папы Римского!
Это известие не позволило беглецам перегруппироваться, и они разбежались кто куда. Жоан намеревался дать знак для их преследования, но Никколо удержал его руку.
– Хватит! Пролилось достаточно крови.
– Если бы эта кровь была последней, – пробормотал Жоан, останавливаясь.
Он почувствовал, как ярость, пришедшая на смену боли, улетучилась и ее место заняли неизбывная тоска и беспокойство. Он спрашивал сам себя, жива ли его мать и кто еще из близких пал в этом сражении.
Внутренние помещения лавки напоминали корабль после кораблекрушения: сломанные столы, разорванные книги, кровь, копья, шпаги и кинжалы, неподвижные тела и раненые, которые еще шевелились. Жоан с сожалением обнаружил тело одного из подмастерьев печатного цеха. Его взгляд остановился на сдавшихся на милость победителя врагов, жавшихся в углу. Они подняли руки вверх, пытаясь защититься от копий, которые были направлены на них подмастерьями, и молили о пощаде. Это были совсем молодые ребята, почти мальчишки, у которых даже еще не начала расти борода.
– Держите их здесь. Я сейчас вернусь, – сказал Жоан.
И он бросился вверх по лестнице в спальню. Там находилась Эулалия вместе с Марией и Анной. Женщины уложили ее на кровать. Голова Эулалии была забинтована огромным количеством бинтов. Мария поднялась, завидев его, и прошептала на ухо:
– Думаю, она выживет.
Жоан прикрыл глаза, наполнил легкие воздухом и выдохнул с облегчением.
– Спасибо тебе, Господи, – пробормотал он.
– Жоан! – позвала его мать слабым голосом. Глаза ее были полуоткрыты.
Он подошел, чтобы поцеловать ее, и присел на край кровати. Взял мать за руку и, поглаживая ее, заговорил. Он говорил ей, что все они в безопасности и что она скоро поправится.
Анна терпеливо и с пониманием ждала, пока Эулалия не закрыла глаза и не задремала. Тогда Жоан поднялся и крепко обнял жену. Анна не обратила никакого внимания на то, что ее платье испачкалось кровью, которой была пропитана его одежда.
– Как вы? – спросила она.
– Все хорошо.
– Нет. Не совсем. У вас раны в нескольких местах, и их надо перевязать. Пойдемте со мной.
И, не дожидаясь ответа, она взяла его за руку и повела в кухню. Жоан удивился, он не помнил, чтобы ему досталось в бою, и думал, что отделался несколькими царапинами. Однако, когда Анна сняла с него нагрудник, камзол и рубашку, он увидел наконец, что его одежда окровавлена и превратилась в лохмотья, и впервые почувствовал нестерпимую боль от ран. Огромное напряжение, испытанное им, а также осознание того, что он вел смертельный бой на выживание, защищая себя и свою семью, ослабили на какое-то время боль, которая сейчас давала знать о себе наряду с усталостью.
– Кровь текла у тебя по панталонам, и ты оставлял кровавые следы после себя, – говорила Анна, обмывая его смоченным в воде кусочком ткани и прикладывая другой, пропитанный спиртом.
Он застонал, почувствовав жжение. Раны были на спине, на обеих руках, а также – особенно болезненная – в боку. Тем не менее ни одна не казалась серьезной, и Анне удалось остановить кровотечение, наложив повязки.
– Микель Корелья хочет говорить с тобой, – прервал их подмастерье, посланный Никколо.
– Попроси капитана оказать мне любезность, подождав несколько минут вместе с его войском, – ответил Жоан.
Когда подмастерье вышел, они с Анной снова обнялись. Анна боялась излишне сжимать мужа в объятиях, чтобы не открылись раны. Ему стало теплее, и он почувствовал огромное облегчение.
– Это был страшный сон, – сказал он себе. – Все это было жутким ночным кошмаром.
– Как же нам повезло! – прошептала она.
Жоан собрал мастеров, чтобы обсудить создавшееся положение. Помимо погибшего подмастерья, было еще несколько раненых, хотя только один из них получил серьезное ранение. Было решено оставить тяжелораненого на попечение Марии и служанок, а остальные должны были вернуться в цех после перевязки. И надо было организовать поминальную службу для погибшего.