Призраки оперы (сборник)

Когда Марианне объявили, что начальницей отдела назначили какую-то молодую женщину, ее ударило обидой, как током. Во рту стало горько, и горечь не исчезала даже после шоколада, запас которого лежал в верхнем ящике стола.

Новую начальницу звали Ирина, она была длинная, тонкая и просила, чтобы к ней обращались без отчества. Ирина взяла на работу двух девочек, а Марианне оставила только программки. Поначалу тщеславие подавало голос, пытаясь вытолкнуть Марианну за рамки картин и действий, но Ирина без отчества тут же ставила ее на место, и в конце концов стало понятно, что если рыпаться, то лишишься и программок. Потом заболел папа – Марианна не знала, с кем его оставлять, когда уходишь на работу… Ирина сказала – можете выходить после обеда на два-три часа, я вас прикрою. Марианна кормила папу обедом, меняла ему памперс и убегала в театр, а вечером, возвращаясь, каждый раз боялась, вдруг он умер в то самое время, что ее не было. Он ведь был в сознании, хотя и немного перевернутом, и когда в его бедной голове все становилось на место, он просил дочь не уходить – ему было страшно умирать одному. Когда он умер, было утро, и Марианна варила суп. Заглянула в комнату проверить отца, а он кивнул ей и умер. Суп съели друзья родителей и родственники – они не слишком-то часто приезжали, когда отец лежал, но когда его не стало, все нашли возможность поддержать Марианну в это нелегкое время. В день похорон младшая сестра матери обещала посадить сирень на могиле – до сих пор сажает. Марианна недолюбливала тетку – она была слезливая и глупая, а лицом так напоминала маму, что было почему-то обидно. Хотя на что тут обижаться, если люди всего лишь продолжают жить?

Удивительно, что Марианну по-прежнему не увольняли из театра, ведь она так мало делала, ну что это – писать программки, даже с учетом премьер! В театре появилась «бегущая строка», тексты для которой тоже нужно было редактировать, а еще начали выпускать журнал, без конца делали какие-то интервью с приезжими звездами. Но Марианну никто не спешил нагружать новыми обязанностями, правда, и зарплату не повышали, зато платили более-менее аккуратно. Она тратила мало – после смерти папы главные расходы на памперсы и лекарства исчезли, и зарплата скапливалась на карточке, пока не превратилась в такую, в общем, приличную сумму. Это было два года назад, тоже осенью – до дня рождения оставалось еще полтора месяца, а Марианну уже тянуло изнутри за душу от мысли, что придется пережить этот день.

– А ты за границу поезжай! – осенило Альву. – У тебя паспорт есть?

Паспорт был, в театре сделали всем сотрудникам. Но как ехать – без языка, без компании? И что она будет там делать?

– В театр пойдешь! – сказала Альва.

В турагентстве купили билеты и сделали визу. В позапрошлом году Марианна ездила в Милан (Ла Скала, «Анна Болейн»), в прошлом – в Лондон (Ковент-Гарден, «Милосердие Тита»), а сейчас вот – Париж, Бастилия, «Пуритане». До последнего сомневалась, сможет ли попасть на спектакль, – обычно (всего два раза и вот уже невероятное стало обычным!) она приходила за час до начала и ждала, когда в кассе начнут продавать билеты с ограниченной зоной видимости. А сегодня решила прийти раньше, и ей повезло. Партер, подумать только!

Марианна заглянула в сумочку – билет лежал на месте.

Принесли луковый суп, и Эмиль сказал:

– Приятного аппетита!

То, что он говорил по-русски, Марианну почему-то расстроило.

Картина шестая

Жерар – вожак головорезов – хватает Марианну за руку и требует следовать за ним. Его подручные крепко держат Эмиля. Жерар выставляет свои условия: если Эмиль вернется в банду, Марианна вновь станет свободной и вернется на родину. Если же Эмиль не подчинится, ровно в полночь на площади Бастилии девушка умрет. Бандиты исчезают, увлекая за собой бесчувственную Марианну, а Эмиль остается один за пустым столом.

О том, что у Марианны когда-то был голос, в театре никто не знал, да и сама она со временем забыла об этом. Только во сне все так же выходила на сцену – из года в год стояла перед залом и просыпалась за секунду до того, как нужно было вступать.

В реальности она стояла на сцене только в дни премьер, когда публика штурмовала гардероб, а люди театра поздравляли солистов – взмокших от пота и поэтому скользких, как маринованные маслята. Марианну бросало в такой же точно пот после «оперных снов». Тщеславие к тому времени превратилось в самый настоящий недуг – жаль, что от него нельзя было вылечиться таблетками или уколами. Чтобы усмирить этого зверя, Марианна вспомнила давнюю детскую привычку: когда ей было скучно, она начинала сочинять оперу. И не беда, что от реальной жизни в этих сочинениях, похожих на программки, почти ничего не было и что музыка заимствовалась у Чайковского и Верди, главное – фантазии утешали Марианну и утихомиривали тщеславие. В мечтах она была главной героиней, ради которой мужчины дрались на дуэлях, убивали друг друга в сражениях, совершали подвиги и прекрасные безумства. В реальной жизни Марианна ни разу не имела дел с мужчинами, за исключением папы и коллег. Альва однажды попыталась свести ее с холостяком из филармонии («Он нашего круга!»), но от него пахло, как от мускусного волка в зоопарке, да и сам он Марианной не слишком-то заинтересовался. Она была совсем обычная, и многие коллеги, проработавшие с ней двадцать лет, не узнавали ее, встречая на улице. Такие лица штампуют миллионами, где-то есть одобренный образец.

Луковый суп был очень горячим, пусть немного остынет. Времени с запасом – до спектакля целых полтора часа.

«С днем рождения», – сказала себе и про себя Марианна.

Эмиль махнул рукой, и официантка принесла ему новый стакан бурой жидкости. Больше всего этот напиток походил на свекольный сок, но был, наверное, ликером.

Весь сегодняшний день, начиная с самого утра, Марианна вспоминала маму. Ей бы понравилась эта картинка – взрослая дочь в Париже, в двух шагах от одной из лучших оперных сцен мира. Наверное, гастроли? Или, быть может, дочь скрывается от поклонников, но один, особенно настырный, по имени Эмиль, все-таки выследил ее в роскошном ресторане?

Похоже, кое-кто начинает сочинять следующую оперу, не завершив предыдущую.

Суп слегка остыл, но был душистым и пьяным, как и тот, вчерашний.

Картина седьмая

Подельники Жерара силой удерживают прекрасную Марианну в злачном заведении на бульваре Бомарше. Несчастная девушка пишет письмо возлюбленному – она просит, чтобы Эмиль не жертвовал собой ради нее и сохранил верность честному образу жизни. Появляется Луиза (меццо-сопрано), любовница Жерара. Спокойно и честно узница рассказывает о том, что произошло, – Луиза чувствует смятение. Она хочет покинуть банду и предлагает Марианне бежать. Марианна отказывается – она боится, что Жерар сведет счеты с Эмилем. Луиза уговаривает девушку, но та непреклонна. Скрепя сердце Луиза соглашается передать письмо Эмилю. Марианна остается одна.

Если по улице идет сумасшедший, то из всех встречных он обязательно выберет Марианну. Ее лицо – штампованное и скучное – привлекает всех, у кого расстроенная психика, контузия или просто несчастливая жизнь. В трамваях к Марианне прижимались извращенцы, на остановках приставали чудаки с нервным тиком, юродивые тянули за рукава, цыганки гадали целым хором. Еще ее любили дети, хотя Марианна не умела с ними общаться и страдала, когда к ней жались потные головенки соседских ребятишек. Дочь Ирины – такая же длинная и тонкая, как мать, хотя совсем ребенок, – не просто обнимала ее при встрече, но еще и с наслаждением обнюхивала, как собака. Марианна терпеть не могла любых телесных контактов – даже когда Альва прихлопнула у нее на руке комара, это проявление заботы показалось ей неприятным. В самолете Марианна просила место у окна и не поворачивала голову к соседу, чтобы не видеть чужую кожу, волосы, ногти и не чувствовать запаха.

Голой ее видела только мама в детстве и еще некоторые врачи – после каждого такого обнажения, пусть даже частичного, Марианна чувствовала себя испачканной. Совсем маленькой, на пляже, Марианна отказывалась переодеваться, пока мама не окружала ее полотенцем, закрывая, как занавесом, от чужих взглядов. Телесная жизнь казалась ей утомительным делом – лучше уж быть главной героиней, страдать и вовремя погибнуть.

Альва много раз заводила с Марианной разговоры о любовниках, но она их не поддерживала, поэтому все сводилось в конце концов к работе и нижним нотам у тенора.

Принесли крем-карамель, похожую на сладкую запеканку с корочкой, которую маленькая Марианна ела в детском саду «Звездочка». Та запеканка лежала на противне, нарезанная квадратиками. Здесь ее подали в чашке – креманке, сказала бы мама.

Эмиль теперь уже и в самом деле не сводил глаз с Марианны, и это ей совсем не нравилось. Не зря она вдруг вспомнила про сумасшедших. Мужчины интересовали Марианну только как герои опер, носители голоса – им ни в коем случае не следовало покидать сцену, а точнее, мир фантазий. Эмиль вдруг встал с места и оказался пузатым дядькой в грязноватых брюках. Марианна вскинула руку, изображая Альву в ресторане, когда та просила счет, но официант упрямо не видел ни вздернутой руки, ни самой Марианны. Большинство парижских официантов – слепые или избирательно зрячие.

– Уже уходите? – спросил Эмиль.

Картина восьмая

Эмиль и Луиза бегут по ночному бульвару Бомарше. Луиза торопит юношу – им нужно успеть освободить Марианну, ведь разгневанный Жерар, скорее всего, уже догадался о предательстве своей подруги. Эмиль благодарит храбрую девушку, но сердце его полно печали: он понимает, что единственный способ спасти Марианну – это вернуться в банду. Сзади раздаются быстрые шаги, и незнакомец стреляет в Луизу. Эмиль пытается остановить его, но уже слишком поздно. Умирая, несчастная успевает прошептать номер дома, где удерживают Марианну. Потрясенный Эмиль передает убийцу с рук на руки прохожим и просит позаботиться о мертвом теле Луизы.

«Свобода, что взлетела, ломая оковы и ярко сияя» – так сказано в путеводителе, который Марианна оставила в гостинице, о Гении свободы с Июльской колонны. Когда хочешь, чтобы время шло скорее, оно из вредности тянется бесконечно долго, и наоборот. До начала спектакля сорок пять минут, и каждая – с колонну. Марианне страшно оглянуться – кажется, Эмиль идет за ней следом, как убийца за солистами в восьмой картине. А он, конечно, идет, потому что все, у кого есть изъян, чувствуют в Марианне родственную душу и хотят немедленно слиться с ней – как минимум в беседе.

Эмиль еще ничего – его даже в приличные кафе пускают. Но усмехался он под конец праздничного ужина совсем неприятно – душевную хворь не скроешь. Лицо гладкое и блестит, как у всех, кто пьет много сильных лекарств, а правая рука подтянута к груди, будто Эмиль защищается. Марианна ускоряет шаг и вспоминает молодого трубача, которого приняли в оркестр сразу после консерватории. Был таким же, как все, вытряхивал слюни из трубы, заигрывал с флейтисткой, а потом однажды пришел на репетицию в разных ботинках, и когда ему об этом сказали, рассердился. Что вы, говорит, обращаете внимание на такие никчемные вещи, когда мир доживает свои последние минуты? Так и пропал мальчик: лечили, но не вылечили. А вот Эмиля в Париже подлатали.

Марианна оглядывается, и Эмиль хихикает от радости, что она его заметила. Спасибо тебе, мироздание, за отличный подарок в день рождения! Психически нездоровый мужчина – именно то, о чем мечтает каждая сорокачетырехлетняя барышня с больным тщеславием.

На месте Июльской колонны когда-то затеяли строить фонтан в виде слона, но потом строительство заглохло, и в слоне поселились крысы. Однажды они хлынули наружу не хуже водных струй – на радость жителям предместья. Марианна представляет себе неживого слона, нафаршированного живыми крысами, и съеденный обед внутри нее оживляется – готов вновь предстать перед желающими!

Ярмарка гуляет, очередь на «американские горки» совсем небольшая. Чтобы сбить с толку Эмиля – пусть думает, что она решила прокатиться, – Марианна встает в эту очередь, а та – будто только и ждала, что русскую именинницу, – стремительно проходит вперед. Марианна платит за вход и вот уже сидит вместе с другими сумасшедшими в вагончике, а сверху на них опускается длинная широкая скоба и прижимает так, что не вылезти. Марианна видит, что Эмиль стоит в очереди на следующий заезд. Она успевает проверить билет в сумке, прежде чем вагончики трогаются с места и долго ползут куда-то вверх, чтобы рухнуть, как с отвесной скалы, – прямиком в ад, без лишних остановок. Весь мир вокруг Марианны кричит и воет, а вагончики тем временем бросает из стороны в сторону, переворачивает и, кажется, вот-вот выкинет из Парижа прочь. Кто-то рядом с Марианной вопит восхитительным контральто редкой выдержки, и она не сразу понимает, что это – ее голос.

– Сильна верещать, – с уважением говорит ей на выходе сосед по вагончику, и Марианна не удивляется, что этот человек снова русский. Кому еще придет в голову кататься в Париже на «американских горках»?

Ноги дрожат, но идут, куда нужно, – к театру. До спектакля всего пятнадцать минут, а ведь обычно она приходит заранее – побродить по зданию, надышаться родным запахом.

Эмиль крутит петли рядом с Гением свободы.

Картина девятая

Разъяренный Жерар врывается в комнату, где держат Марианну. Он гневно объясняет ей, что Луизу только что убили по его приказу и что каждого предателя будет ждать подобная смерть. Марианна в отчаянии, она поражена жестокостью бандита и опасается за Эмиля. Девушка выхватывает пистолет у Жерара и стреляет в себя. «Отпусти Эмиля», – молит она, умирая. Жерар отступает, не в силах скрыть свое удивление. На лестнице звучат шаги Эмиля.

Внутри театр ничуть не лучше, чем снаружи, – похож на советский Дворец культуры, какие были в каждом районе. Или на стадион. Звонки здесь звучат, как церковные колокола. Продавец программок выглядит лучше любого артиста – он молодой, кудрявый и говорит зычным голосом. Марианна покупает книжечку «I puritani», завидуя бумаге, фотографиям и качеству печати. Такую программку не забросишь на верхнюю полку!

Еще один церковный колокол, время входить в зал – такой громадный, что Марианна пугается, не слишком ли далеко ее место от сцены.

В зале остается множество пустых мест и даже целых рядов, ведь заполнить подобную громадину сложно. Поэтому контролер (тоже красивый и молодой мужчина, хоть сейчас на сцену) говорит:

– Алези!

Он делает широкий приглашающий жест, и все небогатые зрители катятся волной поближе к сцене. Марианна катится вместе со всеми, вот это действительно отличный подарок к дню рождения! Она останавливается на шестом ряду, справа подряд три пустых кресла, а дальше сидит древняя старуха в меховом палантине. В ушах сверкают бриллианты. Марианна догадывается, что старуха купила для себя сразу несколько билетов, чтобы никто не садился рядом, но ведь им сказали «Алези!». Сзади топчутся еще какие-то самозванцы, желая занять места, поэтому Марианна продвигается к старухе и садится с ней рядом.

Старуха с трудом – и, кажется, со скрипом – поворачивает к Марианне голову и улыбается неожиданно широкой улыбкой. Губы у нее накрашены алой помадой, и часть краски, конечно, досталась зубам. Но даже в таком виде зубы у старушенции куда лучше, чем у Марианны. И пахнет от нее дорогими духами – аромат тяжелый, как мокрое пальто.

«Раз улыбается, значит, не возражает», – думает Марианна и тоже робко растягивает губы. Тут гаснет свет, и дирижер единым взмахом, как будто включив невидимую кнопку, приводит в действие оркестр. Увертюра к «Пуританам» – бурная, нежная, и никакой надежды на то, что все кончится хорошо.

Марианна с ужасом ловит себя на том, что не может сосредоточиться на музыке. Хуже того, ей хочется выбежать из зала и попробовать что-нибудь спеть. Что-то совсем простое, незатейливое – не Беллини, конечно. И не Моцарта.

Когда она была пятнадцатилетней девочкой, то готова была умереть, лишь бы голос вернулся, но что с ним делать теперь? Не полезет же она на сцену, в сорок-то четыре года? В лучшем случае ее ждут тоскливые концерты в домах для престарелых, где обычно и подрабатывают списанные солистки. Еще можно петь на клиросе, или, может, все-таки возьмут в хор? Она согласна на хор!

Голос бурлил внутри, как будто впитывая все скопленные за время отсутствия силы.

И тут открылся занавес.

Марианна покосилась на старуху – та прижала к груди свои костлявые пальцы.

Картина десятая

Эмиль держит на руках умирающую Марианну. Она берет с него обещание не возвращаться в банду. Все тише и тише звучат слова прощания влюбленных. День рождения Марианны становится днем ее смерти. Появляется Жерар. Он ведет с собой роскошно одетую старуху, которая простирает к Марианне костлявые пальцы. Жерар молит Эмиля о прощении, жертва Марианны тронула его, растопив лед в его сердце. Теперь он хочет спасти девушку, и для этого привел знаменитую на весь Париж колдунью Атенаис – она умеет исцелять даже безнадежных больных. Эмиль недоверчиво уступает ей дорогу.

Постановка модная, что означает – герои наряжены в относительно современные одежды, а действие разворачивается на практически пустой сцене. Но разве это важно? Эксперименты касаются света, декораций, костюмов, главное, чтобы никто не покушался на музыку и голоса. Эльвира – божественная, в другое время Марианна слушала бы ее не дыша, чтобы не испортить впечатление своим дыханием. Чувствовала бы, как легкие расправляются и становятся вот именно что легкими… Бедняжке Альве никогда не услышать такого пения. А тенор! Вот у кого были все ноты, включая нижние.

Слева от Марианны сидел мужчина, ничем, к счастью для всех, не примечательный. Разве что ноги слишком часто перекладывал – левую поверх правой и обратно. Старая дама в мехах (Атенаис) крепко уснула в самом начале третьей сцены второго акта. Голова лежала на груди, как посторонний предмет. Унизанные перстнями костлявые пальцы подергивались в такт дыханию. От мехового палантина – норка или соболь, Марианна не разбиралась в мехах, так же как и в бриллиантах, – долетал неприятный запашок, думать о происхождении которого было еще более неприятно.

Атенаис проспала арию божественной Эльвиры и пение заурядной Генриетты. Проспала хор – один из лучших на памяти Марианны. Старуху не могли разбудить литавры и тарелки, но лишь только наставало время мужских партий, она немедленно просыпалась и с широкой улыбкой смотрела на сцену. Ее тело умирало на глазах, но женщина, что жила внутри старой изношенной оболочки, ни на секунду не смыкала глаз.

Дуэт двух басов – Риккардо и Джорджо – звучал так мощно, что Атенаис от волнения прижала к губам пальцы, и кольца страшно звякнули о зубы. «Suoni la tromba!» – шептали морщинистые губы, как будто это был рок-концерт, где нужно петь вместе с солистом, который тычет в зал стойкой микрофона. Марианна осознала, что уже давным-давно смотрит на старуху, и лишь когда та начала хлопать и кричать тонким голоском: «Браво!», повернулась к сцене, где кланялись уставшие, насквозь мокрые от пота артисты.

«Может, она не спала?» – гадала Марианна в антракте, гуляя по фойе. Публика шумела, пила шампанское, курильщики брали у красавцев-администраторов билеты на выход. Марианна пошла вместе с ними. «Американские горки» все еще крутили петли над площадью. Хорошо бы с Эмилем не случилось ничего страшного.

«Что, если она просто так слушает – с закрытыми глазами?» – мысли Марианны вернулись к Атенаис, она даже о своем голосе едва не забыла – так поразила ее эта старуха. (Голос – словно конверт с долгожданным письмом: его так хочется открыть, что ты никак не можешь решиться и носишь конверт с собой целый день, поглаживая бумагу и пытаясь разглядеть сквозь нее чернильные строчки.) Когда Марианна была еще очень маленькой и глупой, папа водил ее на «Евгения Онегина». Он закрыл глаза, слушая Ленского, и Марианна дернула его за рукав – испугалась, что уснул. Папа тоже испугался, открыл глаза, там были слезы.

«Может, и старуха так слушает?» – приободрилась Марианна. Ей не хотелось, чтобы соседка проспала и второе действие, приходя в себя только при звуках мужских голосов.

Картина одиннадцатая

Атенаис водит руками над безжизненным телом Марианны, Эмиль стоит на коленях и молится. Жерар терзается муками совести. На улице внезапно раздается шум – это подельники Жерара. Они принесли добрую весть – Луизу успели спасти, рядом оказался доктор. Это счастливый знак! Жерар чувствует надежду. Атенаис вскрикивает и падает в изнеможении. Исцеление Марианны отняло все ее силы. Девушка приходит в себя. Эмиль, не веря своему счастью, склоняется над ней и поет свою знаменитую арию.

Старуха и не думала покидать зал в антракте. Людям в таком возрасте (на вид ей было за девяносто) тяжело переходить с места на место. Она встречает Марианну приветливым взглядом и даже предлагает ей шоколадную конфету из бархатной коробочки. Марианна с удовольствием принимает угощение, с трудом сдерживаясь, чтобы не сказать, как маленькая девочка: «А у меня сегодня день рождения!» Ее французского хватает только на «мерси», но Атенаис и этого достаточно. Она тоже берет конфетку своими страшными пятнистыми пальцами и отправляет ее в рот. Шоколад восхитительный – как раскусишь, брызжет ликером, а внутри, как сердце Кощея, спрятана пьяная вишня.

«С днем рождения!» – думает счастливая Марианна. Атенаис достает из сумки – шанель или диор – плоскую фляжечку медного цвета. И подмигивает Марианне, точь-в-точь как алкоголик дядя Сережа из третьего подъезда мигает своим собутыльникам. Белки́ глаз, как у молодой, – говорят, есть такие капли, убирающие желтизну и сосудистые жилки, похожие на кораллы.

Мужчина, который перекладывал ноги, все еще не явился, а остальным в зале нет никакого дела до двух дам в шестом ряду. Атенаис с удовольствием отхлебывает из фляжки и протягивает ее Марианне, обтерев горлышко платком с кружевами. Марианна неожиданно вспоминает свой давний и единственный визит к соседке, недавно ставшей матерью, – когда ребенок выплевывал пустышку, соседка поднимала ее с пола и облизывала, прежде чем снова сунуть в кричащий ротик малыша.

Она прогнала из мыслей соседку вместе с ее ребенком, выросшим, к слову сказать, в надменного юношу, и взяла у старухи фляжку. Она, брезгливая Марианна, которая в обычное время не может пожать другому человеку руку, сделала глоток из чужой фляжки, и в этот самый момент погас свет.

Что там было, ликер или коньяк, Марианна понять не в состоянии – она совершенно непьющий человек. В горле жжет, как от горчичника. Атенаис блаженно улыбается, из уголка ее рта стекает шоколадная струйка.

Марианна чувствует внутри огромное и нежное тепло, похожее на дерево с пышной кроной. В этот момент она любит весь мир – Париж, оперу, Альву, Эмиля, «американские горки», любит даже Ирину без отчества. Она обожает эту чужую щедрую старуху, снова, к сожалению, уснувшую, возможно, потому, что по сцене бродит безумная Эльвира? Женские голоса усыпляют Атенаис, мужские вновь заставляют ее трепетать.

Слушать оперу, когда внутри тебя нежное и огромное дерево, похожее на облако, – вот истинное наслаждение. Посланец с письмом Кромвеля появляется на сцене в тот самый момент, когда Марианна чувствует, что не в силах удерживать свой голос, и он вот-вот сорвется с привязи, как сказочный конь.

Картина двенадцатая

Париж. Фобур-Сент-Антуан. В уже знакомом нам бистро играют сразу две свадьбы. Эмиль женится на Марианне, а Жерар – на Луизе. Молодых развлекают лучшие танцовщики предместья. Атенаис сидит на почетном месте и пьет за здоровье молодых! Юноши исполняют танец с фляжками, девушки – шоколадный танец. Наконец перед изумленными гостями предстает прекрасный юноша в странном костюме – его обнаженное тело покрыто золотой краской, а за спиной – крылья. Это Гений свободы. Он поздравляет влюбленных и обещает приглядывать за порядком в предместье. Ничто больше не нарушит счастья молодых!

Опера-сериа со счастливым финалом встречается редко, но «Пуритане» – именно такой случай. Война закончилась, пленники помилованы, рассудок Эльвиры проясняется, как небо после грозы, и посланец Кромвеля успел вовремя, какой молодец! На поклон солисты выходят одновременно и держатся за руки, как дети. Эльвире вручают элегантный букет желтых роз. Марианна аплодирует вместе со всеми, но эти аплодисменты не только артистам, но и себе самой: чудом удержала голос на привязи!

Атенаис по-прежнему не проснулась, хотя шум в зале стоит такой, что разбудил бы мертвеца. Марианна сглатывает слюну, вдруг ставшую горькой. Старуха сидит, не двигаясь, на лице застыло умиление. И шоколадная струйка засохла – похожа на пролитую кровь.

Кто-то рядом с Марианной опять кричит дивным контральто, и вновь она не сразу понимает, что это был ее голос.

– La mort ideal, – вздохнет один из полицейских, которых вызвали в театр. Глоток коньяка, конфета, мягкое кресло и опера со счастливым финалом. Только мечтать! Кто-то припомнил, что в Гарнье был подобный случай, но там скончался старый мсье, а тут – мадам.

Марианна плачет так бурно, что ее принимают за дочку покойной – правда выясняется в жандармерии с помощью переводчика.

– С днем рождения, – говорит переводчик, возвращая паспорт. – На вашем месте я бы сегодня хорошенько выпил.

Марианна вновь идет к площади Бастилии, где наконец утихли ярмарочные визги. Она сворачивает к Арсеналу, осторожно пробуя свой голос, как незнакомое блюдо.

Но пробовать нечего – голоса нет, он и не думал возвращаться.

Или, возможно, вернулся лишь на несколько часов. А может, ему был противопоказан коньяк?

Да что гадать.

Зато Марианне не нужно думать, что делать с этим подарком, она может жить свою прежнюю жизнь без голоса.

В следующем октябре запланирует поездку в Вену. Может быть, и Альва сможет поехать – вдвоем веселее. В детстве Марианна была в Вене с ансамблем, но почти ничего не помнит, кроме церкви с разноцветной черепицей и злого старика с зонтиком, которого они встретили на улице.

Баржи Арсенала похожи на обувь в прихожей аккуратной хозяйки.

А Гений свободы отсюда почти неразличим.

Всего лишь блестит что-то в небе – как звезда, которой никто не любуется.

Картина первая

Париж, Арсенал.

Юная Марианна только что похоронила свою мать и в отчаянии бродит по равнодушному городу. Ей так одиноко, что она думает о самоубийстве, склоняется над водой и вдруг видит рядом со своим лицом еще чье-то отражение. Девушка испуганно вскрикивает, но незнакомец называет свое имя – Эмиль. Он тоже одинок, но теперь они встретились и будут счастливы, потому что полюбили друг друга. На баржах появляются люди (хор), каждый зажигает лампу – так Париж убеждает Марианну не бояться любви. Город света превращается в город любви. Марианна признается Эмилю, что сегодня – ее день рождения. Юноша вручает возлюбленной элегантный букет желтых роз.

Марианна счастлива.

Найти Татьяну