Енот и Пума

Пит Рушо

Енот и Пума

Енот и Пума

 Жук-олень вылез на самую высокую ветку пахучего смородинового куста, покачался над краем обрыва и взлетел. С огромной высоты ему были видны горы, сосновый лес, большая поляна с домом, скала, поросшая смородиной и ежевикой. Жук летал в темно-синем небе так же легко, как легко плавает водомерка по поверхности синей воды. Он смотрел на ручей, срывающийся с зеленой скалы, на искристо-белую мраморную чашу под водопадом, на раскидистые сосны далеко внизу, на землю, заваленную теплой от солнца сухой сосновой хвоей. Тут он заметил кого-то на берегу и решил спуститься пониже, чтобы лучше разглядеть…

 Пума только что искупалась после тяжелого жаркого дня и сушилась в лучах заходящего июньского солнца. Она грелась на теплом белом мраморе и полировала розовые ногти левой ноги большим агатом. При этом она следила за тремя форелями, державшимися у самого дна. Вода была такая чистая, что если бы не рябь, можно было бы пересчитать все крапинки на форельих спинах.

— Если бы не рябь, можно было бы пересчитать все крапинки на форельих спинах! — заорал Енот, падая с сосновой ветки к пуминым ногам.

— Напугал, напугал, — сказала Пума, спихивая Енота в воду хвостом.

— Пума, — крикнул Енот, появляясь на поверхности и отфыркиваясь, — я не какой-нибудь Бобр Зеленого Водопада, как некоторые. Я — енот. У меня водобоязнь!

— Не вр-р-ри, бешеный Енот. Не сочиняй. Покажи лучше кита, — попросила Пума.

Енот нырнул. Медленно всплывая кверху пузом, он расставил в стороны лапы и вытянул хвост. Потом надул щеки и струей воды сбил зазевавшегося жука-оленя, пролетавшего над ним. Сбитый жук был моментально съеден. Когда Енот выбрался на берег и отряхнулся, он вытащил изо рта оленьи рога и прилепил их себе на голову куском смолы.

— Теперь, Пума из племени Бобров Зеленого Водопада, ты будешь звать меня Быстрым Оленем! — сказал Енот, пытаясь забодать Пумину ногу.

— Вытр-ри лапу, Быстрый Олень, — Пума никак не могла попасть в дырку для хвоста на своих штанах.

— Да… Непросто быть хвостатым. Кстати, говорят, бледнолицые купируют хвосты у своих гончих собак. Почему бы и тебе… э-э-э…

— Ты на себя посмотр-р-ри, — сказала Пума.

— Ну, я-то енот, — сказал Енот, — а ты — девочка.

— Ты теперь не енот, а Быстр-рый Олень! А, у оленей, даже у оч-чень быстр-р-рых… — сказала Пума с угрозой и вытащила нож.

— Ну-ну, это я так. Все-все-все, — Енот поднял передние лапы и замахал ими над рогатой головой.

— Все, — мы братья по хвосту!

— И даже сестр-р-р-ы, — опасный ножик вернулся на место.

— Ладно, не рычи, — они пожали друг другу руки.

— Целоваться не будем? — спросил Олень, — Ты сделала стрелу? — он вопросительно уставился в желтые девчачьи глаза.

— Нет, не будем. Да, сделала. И не смотр-ри на меня.

— Это почемуй-то?

— Я одеваюсь.

— А-а-а-а! — Енот ничего не понял, добросовестно зажмурился и на всякий случай заткнул уши лапами.

Пума натянула кожаную рубашку, взяла длинный лук, единственную стрелу, и они быстро пошли вниз по течению ручья.

— Солнце уже скор-р-ро сядет.

— Успеем, ты, главное, дыши ровнее, а то стрелять не сможешь.

По большим плоским камням Енот прыгал, а по сосновым иголкам на земле осторожно ступал, боясь хрустнуть веткой или поранить лапу. Пума шла легко и очень тихо. На ходу Енот непрерывно громко шептал.

— Ты знаешь, был у меня когда-то белый пойнтер, совсем еще щенок.

— Купир-рованный? — беззвучно поинтересовалась Пума, но ответа не получила.

— Так вот, собака эта была храбрая, как енот, и ничего не боялась, кроме крика филина. Пойдешь, бывало, с ним прогуляться, а он услышит хохот филина, встанет как вкопанный и дрожит. Уж очень страшно ему становилось. Тогда моя бабка, — Енот споткнулся и упал, — бабка моя рассказала ему старую легенду, про каменную птицу Ичуктапама. Давным-давно, когда на земле еще жили только одни еноты, с севера прилетела огромная каменная птица Ичуктапама. Она была очень страшная, и когда появлялась вечером в небе, все дети-еноты плакали и не могли заснуть, — шептал Енот, задыхаясь от ходьбы.

— И тогда старая енотиха …

— Твоя бабушка.

— Сама бабушка. Так вот, старая енотиха пришла к каменной птице и принесла ей маленький цветок синей вероники. И птица сказала: «Ты принесла мне волшебный цветок вероники. Проси, чего хочешь. Могу сделать тебя большой, как гора. Могу даровать тебе бессмертие». «Нет — ответила старуха, — я хочу, чтобы ты улетела к себе на север и перестала пугать наших малышей». «Хорошо. Но сначала я снесу каменное яйцо и высижу его». Птица Ичуктапама снесла каменное яйцо и высидела его. И из него вылупились все птицы, которые сейчас есть на свете. Утки и синицы, цапли, дятлы, кулики и сороки. Словом, все. Улетая, птица Ичуктапама сказала старой енотихе: «Я больше не буду летать над вашей землей. Но теперь зд есь будут жить ночные филины. И их крики пронзят страхом всякого, кто ночью не спит. Так будет всегда». С тех пор пойнтер перестал трястись, ведь то, чего он боялся, была всего лишь бледная тень настоящего ужаса.

— Ты вр-решь, Енот! — неслышно сказала Пума, — Не было у тебя никакого пойнтер-ра. Это вр-ранье.

— Это не вранье, а старая енотская притча. В ней содержится тысячелетняя мудрость цивилизации американских енотов.

— Р-ррр! — зарычала Пума, — у енотов нет никакой цивилизации.

— Ты что, Пумочка? А я? — удивился Быстрый Олень.

Солнце ушло за верхушки сосен. Лесные тени становились все гуще и сменились ночным мраком. Только чистая полоска неба над ручьем давала еще свет.

Еноту и Пуме надо было добраться до трех больших камней на повороте реки.

Идти им оставалось совсем немного.

Вчера днем Енот притащил в зубах затертую песету. Он принес старую испанскую песету с невнятным профилем какого-то красавца и положил ее невдалеке от Пумы. Он положил монету на песок и стал выкусывать блох на спине. Пума на своей любимой песчаной горке пекла свои любимые змеиные яйца в золе костра между сосновых корней.

Енот убил последнюю блоху, довольный собой сел, прислонившись к стволу, закинул ногу на ногу и стал кидать шишки в большую черную бабочку, сидевшую на камне внизу под горой. Легкие шишки сносило теплым ветром, и они ложились далеко от цели.

— Это тебе не беззащитных блох обижать, — заметила Пума, — и не старайся, не тр-р-рать попусту шишки, ни за что не попадешь.

— Да ладно… Знаешь, Пум-Пум, старые еноты говорят, что ни одна девочка не может подстрелить из лука Большую Рыбу, играющую в сумерках у Трех Камней, если будет висеть на дереве вверх ногами, а стрела будет с серебряным наконечником, — сказал Енот и запустил в бабочку зеленой шишкой. Четыре крыла, отбитые от туловища, закружились в воздухе.

Желтые медовые глаза Пум-Пум приобрели на минуту оттенок майской сурепки.

— Конечно, кто же будет висеть ночью на дер-р-реве вверх тормашками!

— Разумеется, это глупо, — примирительно сказал Енот.

— Ты что, не вер-р-ришь, что я умею стр-р-релять?

— Что ты, что ты!!! Просто старики вчера ловили раков и говорили, что ловить раков и стрелять вверх ногами — не одно и то же, что, мол, много индейских девочек они перевидали на своем веку… А ни одна так и не смогла… ну, как обычно. Девчонки стрелять не умеют… то, се. Даже обидно.

— А ты и р-рад повтор-рять болтовню своих стариков, — Пума вытащила из золы змеиное яйцо и быстро съела. Это ее явно успокоило. Она положила руку на голову енота.

— Почему нельзя стрелять обычной стр-р-релой? Рассказывай.

— Видишь ли, серебро в сумерках сливается с блеском воды, и тогда невозможно нормально прицелиться. И вообще, зачем тебе это? Уж не собираешься ли ты устроить весь этот балаган? И где ты возьмешь серебряную стрелу, хотел бы я знать?

— Балаган, это когда стар-р-рые, выжившие из ума еноты рассказывают своим детям всякие глупости. А наконечник я сама сделаю из той монеты, которую ты так кстати пр-ритащил. А откуда ты ее взял? Опять бледнолицые объявились?

— Нет, это старая монета. Я выловил ее у брода, где двадцать лет назад гризли укокошил толстого испанского капитана.

— Почему толстого?

— Не знаю. Все волки называют этот брод — Бродом Толстого Капитана.

— Ну им — волкам — виднее, не спор-р-рю, — кивнула понятливая Пум-Пум.

— За песету с тебя два яйца! — нагло сказал Енот.

— Подавись! Энтомолог, истр-р-ребитель чешуйчатокр-рылых.

— Ничего себе! — он затолкал яйца себе за щеки и очень натурально изобразил вокруг Пумы свадебный танец смертельно влюбленного хомяка.

И вот, теперь они шли впотьмах к Трем Камням. И Пума должна была подстрелить рыбу, о существовании которой услышала впервые только вчера. Подстрелить потому, что старые еноты наболтали всякой чепухи.

Неожиданно речка сделала поворот, и они пришли. Три камня отражались в спокойной воде. Лягушки замолчали, и тишина стояла полная. Быстрый Олень облизнул пересохший нос. Пум-Пум согнула лук, уперев его в землю, и натянула тетиву.

В полном молчании они забрались на сосну, прошли по толстой нижней ветке и, уцепившись за нее ногами, повисли головами вниз, глядя на реку. Со стороны могло показаться, что девочка-пума с енотом-оленем играют в летучих мышей. Они, тихо покачиваясь, висели, боясь спугнуть рыбу. Комар сел на Пумину руку, напился и тяжело улетел. У Быстрого Оленя от висения вниз головой потекли сопли. Они ждали, время тянулось мучительно медленно. Тяжело было им в тот вечер.

Вдруг на противоположном берегу появился индеец. «Распугает всю рыбу!» – подумала Пум-Пум. Из-за своего необычного положения сначала она не заметила ничего странного. Человек уверенно и быстро вышел на берег и только когда стал забираться на камень среди ручья, стало ясно, что идет он на руках. Индеец шел вверх ногами, так же, как Енот с Пумой висели на сосне. Пума очень удивилась. Енот зажал лапой девочке рот, сделал большие глаза, всячески давая понять, что шуметь не надо. Индеец влез на камень, и его отражение замерло в зеркальной воде. Отражение получалось правильным: голова сверху, ноги внизу, только руки подняты над головой. И тут на месте этого самого отражения, поднялся фонтан брызг, что-то гигантское тупо ударилось в камень, индеец покачнулся на руках от удара. Пума спустила тетиву, и стрела отчетливо тюкнула, попав в цель. Поднялся страшный рев, визг и вой. Поднялись брызги на реке, раздался треск ломающихся деревьев и грохот тяжелых злобных ударов где-то уже далеко-далеко. Эхо прокатилось по лесу, потом несколько раз мягко отдалось в холмах. Волны улеглись, и все стихло. Енот и Пума свалились с ветки.

— Бац! — заорал счастливый Енот, — ты попала. Прямо под лопатку! Ты слышала? А? Стрела как квакнула! Слышала? Вошла по самые перья! Как ты его!

— Это была не р-р-рыба? … — спросила Пума, зная уже, что никакая это была не рыба.

— Здорово, Бобры! — индеец вылез из ручья рядом с ними. Он протянул им два ритуальных приветственных прутика.

— Добр-р-р-р-рый вечер! — Пума вынула из кармана две крошечные ивовые веточки (за себя и Енота) и подала их мокрому пришельцу. Они надкусили нежную кору и поблагодарили друг друга.

— Пум-Пум, — это Черный Дрозд. Черный Дрозд, — это Пума Пум-Пум, — представил их Енот. У Черного Дрозда на темном, даже немного фиолетовом, лице были ярко-желтые губы, как рот у птенца. Это и в темноте бросалось в глаза. Дрозд был очень смешной.

— Это — мой друг Быстр-рый Олень, — сказала Пума.

— А я думал, что это — мой друг Енот, — удивился Черный Дрозд.

— Это — наш друг Быстрый Енот! — сказали они хором. Енот крякнул и сделал вид, что обиделся.

— Скажи, пожалуйста, что ты делал на камне, Черный Др-розд? Только не говори, что ловил Большую Р-рыбу, — спросила Пума.

— Видишь ли, Пум, — вмешавшись, затараторил Енот, — у Дрозда такая, э-э-э-э работа…

— Акр-р-робат из цир-р-рка?

— Дрозд делает всякие украшения: браслеты, бусы, висюлечки, бамбушечки.

Вообще, разные красивые штучки. Выглядят они как обычные украшения, а на самом деле это приспособления, которые помогают от плохой дряни…

— Как ты сказал, Енот?

— Не придирайся! Украшения, которые делает Черный Дрозд, отпугивают некоторых нехороших существ… могут пригодиться в трудную минуту. А тот, против кого делаются эти побрякушки, знает это и приходит всякий раз Черного Дрозда убивать.

Ему не нравится, что против него делают приспособления. Но если встать вниз головой, глупый Унгао Бо…

При этих словах волосы на голове у Пумы зашевелились от ужаса. Опаснее духа сумерек Унгао Бо она не знала никого. Теперь, когда ее стрела торчит в спине у Большого Унгао, Пума начала понимать, в какую историю попала. Теперь дух сумерек Унгао Бо — ее личный враг навеки, а она сидит и слушает разглагольствования енота с рогами между ушей.

— Быстрый Олень прав, — сказал Дрозд своими удивительными губами, — как только что-нибудь затеваешь против этого мерзавца, он сразу появляется. Но если встать вверх ногами, Унгао Бо теряет тебя из виду, он просто не может ничего понять. Бо опасен, но глуповат. Достаточно встать на голову, он тебя уже не узнает. Точно никто не знает, почему так происходит, вероятно, он действительно не очень умен. Он чувствует, что дело неладно, но стоящего на голове за человека не принимает и убегает искать дальше.

За это время я успеваю сделать амулет — Унгао Бо меня уже не чувствует и не может навредить. Почти не может. Тут никогда нельзя быть очень уверенным. Но дело в том, что он быстро возвращается (Пума невольно обернулась), — примерно через день, — успокоил Черный Дрозд. — А за день не успеваешь сделать серьезную вещь, тем более несколько.

— Вот Дрозд и решил поймать Унгао Бо на свое отражение в воде, — сказал Енот — глупый Унгао должен был кинуться на отражение Черного Дрозда и разбить себе голову о камень. Это удивительное явление природы мы имели удовольствие наблюдать только что.

— И откуда Рогатые Еноты все знают? — осведомился Черный Дрозд.

— Не Рогатые Еноты, а Быстрые Олени, — сказал Енот, — я умею читать мысли, когда надо. Так вот, я как-то не был уверен, что, ударившись о камень, Бо очень испугается и убежит. Нужно было подстраховаться.

— И тогда, ты, подлый интр-риган, р-решил подставить меня? — Енот вовремя отпрыгнул, и Пума не смогла его поймать.

— Да, — отозвался Енот откуда-то из сосновых ветвей, — я подлый интриган. Но, Пумочка! Я талантливый подлый интриган! Все знают, что испанский корабль, на котором я месяц просидел в качестве любимой игрушки боцмана, затонул у самого берега, а команда перерезала друг дружку за час до этого. Да, это устроил я, не скрою. Я даже горжусь этим. Они держали меня в неволе. В плену. Не надо было меня мучить, и все было бы замечательно. А так спаслись только я и летучая мышь, приплывшая с кораблем из Европы. Кстати, за время, проведенное в плену, я узнал, что всякая нечисть боится серебра. Не любит серебряных предметов. Суеверные матросы (да покоятся они с миром) очень любили об этом болтать. Вот я и решил любезно попросить тебя помочь Дрозду…

— А нор-рмально ты не мог попр-росить, без этих штучек? — возмутилась Пума.

— В тот момент, когда бы я тебя «нормально попросил», Унгао напал бы на тебя, – сказал Енот, — он может подслушивать разговоры. Он все-таки серьезный дух, хоть и глупый. Унгао сразу бросился бы на нас, а так он даже никого не видел, потому что мы висели вверх ногами. Я сделал все как надо, и ты сделала все как надо, тем более что Черный Дрозд хотел соорудить эти украшения для тебя.

— Ладно, — сказал Дрозд, — я пошел работать. Время дорого. Пум-Пум, скажи своим домашним, пусть дня три-четыре держатся подальше от этого места. Ну, ты понимаешь…

За грибами, например, пока сюда не надо ходить. Здесь будет опасно появляться.

— А, Пума! — сказала Мама, — ты с Енотом. Как хорошо! Для тебя, Енот, бутерброды и кофе. Вы что, поссорились?