Помоги проекту - поделись книгой:
Руслан Мельников
Рудная черта
Глава 1
И до сих пор, в общем-то, было не сладко. Но это… Нахлынувшее ощущение чужой и неправильной смерти оказалось таким сильным и явственным! Как будто тебя самого пожирают и, пожирая, перерождают заново. Перемалывают клыками кости и чем-то ещё — душу. Грызут плоть, пьют кровь и сливают саму твою суть с сутью иной.
Страшно, отвратительно, чудовищно, мерзко.
Бо-о-ольно!
Всеволод не выдержал. Вырвал руку из руки Эржебетт. Отшатнулся от саркофага лидерки.
Колдовская связь прервалась. Прекратилось течение истории-рассказа без слов. Из чужих воспоминаний, мыслей и чувств Всеволод возвращался к себе, в себя, в окружающую его реальность.
Он вновь находился в Закатной Стороже, в подземелье тевтонского замка, поставленного на угорской земле. Только теперь Всеволод знал об Эржебетт и рудной черте, проведённой между мирами больше, чем прежде. Чем минуту назад? Час? Ночь? День?
Как долго длился второй контакт с лидеркой?
Явно дольше первого. Хотя, если поразмыслить, не столь уж и явно. Едва ли время имеет большое значение, там, где напрямую соприкасаются разум с разумом и память с памятью. ТАКОЕ ведь может происходить сразу, молниеносно, в одно мгновение.
Может…
Вот только слабость… Жуткая, жутчайшая слабость, от которой подламываются колени. Будто сутки рубился в лютой сече без передыху. Или нет, не так, не то. Будто перегорело… выгорело что-то изнутри. Всеволод опёрся о каменный гроб.
Тряхнул головой.
Огляделся.
Ничего не изменилось. Потрескивая, горит факел, косо воткнутый в шипастую решётку. Причудливые тени мечутся по стенам и сводам одиночного склепа, ставшего узилищем для Эржебетт. Сама она — обнажённая, сдавленная зубастыми осиновыми тисками-колодками — лежит, не шевелясь, в тесной клетке из серебра и стали. Клетка — вставлена в нишу каменного гроба…
Из приоткрытой двери со сбитым наружным засовом и уцелевшим внутренним — чёрным оком подглядывает тьма. Там, за дверью — тоже склеп. Общий. Там в саркофагах покоятся десятки орденских рыцарей, досуха испитых нечистью.
И — тишина.
Похоже, времени, в самом деле, прошло не очень много. Дружинники, ожидавшие Всеволода где-то у входа в замковую усыпальницу, не зовут своего воеводу. Однорукий кастелян брат Томас тоже не торопит и не зовёт на стены…
Всеволод шумно вдохнул сухой воздух подземелья. Выдохнул. Вытер пот со лба.
Пот был холодным. Сердце бешено колотилось в груди. Есть от чего. Эржебетт не просто поведала ему свою историю, она заставила его самого пережить случившееся в её шкуре. И понять, прочувствовать шкурой своей. После такого человека уже не заподозришь во лжи. Ни человека, ни нечеловека.
И как её судить после такого? Как казнить? А судить и казнить придётся. Тёмная тварь — есть тёмная тварь. И то, что ею сотворено…
— Теперь ты знаешь, воин-чужак, через что я прошла и почему, что испытала и как, — Эржебетт говорила спокойно, с усталой улыбкой на губах. — Тебе известно, что проход между мирами открыт моей матерью и мною удержан открытым. И что моя смерть уже ничего не изменит и не остановит Набег. Но ты, конечно, вправе меня убить. Или предоставить это Бернгарду.
Она, похоже, не сожалела о случившемся. Но своим смиренным видом и речами Эржебетт показывала, что открылась перед ним, и, открывшись, полностью отдаётся на его милость.
Всеволод поморщился. Эта её откровенность, покорность, готовность, смирение — были сейчас хуже всего. Если бы Эржебетт юлила, если бы хитрила, выкручивалась… Если бы она бесновалась, грозила или лила слёзы раскаяния, в искренности которых Всеволод не преминул бы усомниться…
Если бы…
А так… У-у-у, треклятая ведьмина дочь! Знает ведь, как внести смятение в душу и заставить дрогнуть руку, привыкшую разить нечисть без жалости и промедления.
Но ведь сейчас перед ним — именно нечисть. Самая, что ни на есть, настоящая. Тёмная тварь с лицом невинного человека. Или человек, в котором таится тварь. Какая разница? Никакой! По сути, в гробнице-узилище заперт оборотень и упырь… Пьющая-Любящая. Чёрная Княгиня. Шоломонарка. И ко всему впридачу — ведьмина дочь, несущая в своих жилах древнюю силу Вершителей.
Дочь… Ведьмина… Пра — пра-пра— и ещё великое множество раз пра— внучка Изначальных, кровь которых некогда спасла этот мир. И чья кровь губит его теперь.
А впрочем, кровь ли губит человеческое обиталище? Сама по себе кровь, сколь бы сильной она не была — это всего лишь кровь. Кровь не принимает решения. Всё зависит от людей, пускающих эту кровь. И от людей, вынуждающих её пускать.
С одной стороны ведьму-мать и недоведьму-дочь загнали в угол и заставили поступить так, как они поступили. А с другой… Объявленной Бернгардом охоты тоже не могло не быть. Вполне понятно желание тевтонского магистра раз и навсегда обезопасить порубежье миров, искоренить, выкорчевать, выжечь вокруг Сторожи колдовское-ведовское племя, таящее в себе потенциальную угрозу для рудной черты.
Это жестокий, но, в общем-то, благой, разумный и спасительный для человеческого обиталища замысел. Под корень истребить одних, чтобы спасти всех. И вот ведь как оно вышло. Вот как обернулось… Именно попытка избавиться от тех, кто способен, точнее, кто
Бернгард, хранящий порубежье? Кто посмеет его обвинять? Магистр лишь делал, что положено делать старцу-воеводе любой Сторожи, приложив всю свою волю и старание… Правильно ли делал? Наверное, правильно. Так бы поступал на его месте и старец Олекса. Так бы поступил и сам Всеволод. Поступил бы? Так бы? Да, пожалуй. А как ещё поступать, если на одной чаше весов — судьба обиталища, а на другой… А что на другой — не важно. Если на одной чаше целый мир — всё остальное уже неважно. Первая чаша перевешивает изначально. Всё перевешивает, любое перевешивает. Всё и любое в этом обиталище.
Ведьма Величка? Мать Эржебетт? Виновна ли она? Виновна, вне всякого сомнения, ведь именно её слова и именно её кровь разомкнули рудную границу. Но… (Ох, уж это выпирающее, к месту и ни к месту треклятое «но»!) Но Величка — мать! Мать Эржебетт…
Представляла ли отчаянная и отчаявшаяся ведьма, насколько губителен будет разрыв заветной черты для людского обиталища? Конечно, она прекрасно знала об этом, раз была посвящена в древнюю тайну. Но что значит для любящей матери благополучие всего остального мира, когда речь идёт о спасении родного дитя, обречённого на мучительную смерть в огне. О, здесь чаша весов уже иная. Здесь вообще нужны другие весы.
И ещё… Ведала ли Величка, что ждёт Эржебетт, брошенную в Проклятый Проход, там, за чертой? Вероятно, догадывалась. Скорее всего. А ещё скорее — она знала наверняка, что встречи с тёмными тварями дочери не избежать. Знала, что первыми с тёмной стороны придут оборотни, учуявшие своим звериным чутьём разорванную границу миров, горячую кровь и живую плоть. Знала, что волкодлак пожрёт дочь, избежавшую тевтонского костра. И — опять-таки — знала, что дочь после того не умрёт… полностью — нет, что продолжит жить. Иначе, в новом качестве. В нём, в волкодлаке. Как, впрочем, и он — в ней.
«Мы — друг в друге».
«Она — во мне, я — в ней».
Это лучше костра. Или хуже? Или всё же лучше? Величка сочла, что лучше.
Нет, ведьма-мать не просто спасала ребёнка от одной смерти, чтобы предать другой. Мать дарила дочери другую жизнь вместо небытия. Не самую лёгкую, но всё же жизнь, которая возможна и по ту, и по эту сторону рудной черты. Величка одаривала Эржебетт по своему усмотрению и, как это часто водится, не спрашивала мнения любимого чада о навязанном даре. На берегу Мёртвого Озера мать в последний раз решила за дочь. Всё решила.
Единственное, чего не могла предусмотреть ведьма, что к разверзшейся бреши выйдет не простой оборотень. Или всё же могла? Тоже? Откуда знать. Теперь-то… им-то…
Впрочем, всё это уже не имеет значения. Ни малейшего.
Былые события свершились и навеки остались в прошлом. А сегодняшняя реальность такова…
Бернгард сейчас где-то там, наверху, на стенах обречённой крепости, готовится к отражению очередного штурма. Ведьма-мать Величка давно мертва и покоится в мёртвых же водах. А её спасённая великой ценой дочь, то, во что обратилась, то, чем стала прежняя Эржебетт — вот она. Лежит перед Всеволодом, запертая в саркофаге в ожидании… Чего?
Какова её вина? Какова степень её вины?
Эржебетт… Ведьмина дочь… Лидерка и оборотень-волкодлак… Пусть даже это существо не отняло ни одну человеческую жизнь (что маловероятно, но — пусть). Однако, именно она… оно обрекло на Набег всё людское обиталище. Просто потому, что Эржебетт, оказавшись в Проклятом Проходе, не пожелала отсекать себе дорогу назад. Просто юница — тогда ещё почти ребёнок — боялась. Боялась остаться одной. Навеки. Во мраке. В чужой, чуждой тьме. Просто детский страх оказался сильнее взрослых забот о судьбах мира. Просто Эржебетт очень хотела вернуться и потому она помешала Бернгарду закрыть брешь. Вот и всё.
А после ребёнок стал тёмной тварью.
Или где-то в глубине души Эржебетт всё же стала ею раньше? Когда отроковица не пожелала взрослеть, а предпочла остаться неразумным, безответственным ребёнком.
И вот теперь… Хочешь — вини её теперь, хочешь — прощай. Хочешь — казни, хочешь — милуй.
Но что теперь решит казнь? И что теперь решит милость?
— Когда Проклятый Проход окончательно обрёл власть над Мёртвым Озером, когда две тьмы разных миров слились в ночи воедино и раздвинули озёрные воды, я вернулась, — вновь услышал Всеволод голос Эржебетт. — Я перешла рудную черту в звере. А зверь — во мне. Наверное, на это и надеялась мать, замышляя моё спасение.
Глава 2
— Всё же странный способ спасти ребёнка, — хмуро заметил Всеволод.
— Он тогда был единственно возможным. Я не стараюсь оправдывать мать, но…
— Разве может называться матерью ведьма, бросившая дочь на растерзание зверю… — перебил Всеволод, — Какая мать захочет, чтобы её дитя обратилось в зверя?
— А разве ты видишь перед собой зверя, воин-чужак? — шевельнула влажными ресницами Эржебетт.
— Нет, — вынужден был признать Всеволод. — Сейчас нет…
Теперь уже ему не дали договорить.
— Да, мы друг в друге. Мы все — друг в друге. Мы — части целого, но ни одна часть не покушается на другую. Пьющая-Любящая испила оборотая, обрела его суть и смешала его с собой. Оборотай пожрал человека, однако и человек продолжает жить в нём. Я всегда — это я и ещё двое. Но эти двое находятся в мире и согласии со мной. Иначе нам просто не выжить.
Всеволод тряхнул головой. Всё! Хватит с него отвлечённых разговоров и путанных объяснений! Дело-то в другом. И самое главное — другое.
— Ты взломала границу миров, Эржебетт!
— Это сделала моя мать, — не согласилась она. — Я лишь не позволила пролому затянуться.
— Ты сохранила брешь для тёмных тварей!
— Однако не я привела их с собой.
— Но Набег! Он начался когда ты… После того, как ты…
Всеволод сбился, сплюнул в сердцах, так и не закончив фразы.
Эржебетт усмехнулась — печально и сочувствующе. Из своего узилища-саркофага она сейчас сочувствовала ему! Им всем! Всему людскому обиталищу!
— О, нет, воин-чужак, ты сильно ошибаешься. Это ещё не Набег. Это только начало Набега.
Начало? Только начало? Всеволод помрачнел.
— Что ты хочешь сказать, Эржебетт?
— Только то, что есть. И чего не может быть иначе. Сначала в брешь между мирами вошла я. За мной последовали оборотаи, также почуявшие проход и успевшие пересечь порушенную границу прежде, чем её обнаружили Пьющие.
— А потом? Что на той стороне было потом?
— Меня там уже не было, воин-чужак. Но что было без меня — я знаю. О том, что случилось там, я могу судить по происходящему здесь.
— Ну и? — поторопил Всеволод.
— К открытому проходу подошли Пьющие-Властвующие… Чёрные Князья, Нахтриттеры, Шоломонары, как вы их называете. Только никому из них не удалось стать первым.
— То есть?
— К взломанной преграде одновременно подступили двое… или трое… или Властвующих было десять — это, в общем-то, не важно. Важно, что не было одного, единственного… А время шло, и к проходу спешили всё новые и новые Властители. И каждый вёл с собой свою армию. Желающих перейти границу миров оказалось слишком много. А там, где много желающих, начинается давка и драка. Властвующие до сих пор сражаются за право первым войти в этот мир. Но никто не хочет пускать других в обиталище, полное живой крови. Никто не хочет делиться. Только эта война и сдерживает ещё Властвующих у прохода. И, поверь, по сравнению с ней здешний Набег — это маленькая, никчёмная стычка.
Ах, вот, значит, как?! Еженощные штурмы, которые едва удаётся отбивать тевтонской Стороже — всего лишь никчёмная стычка?!
— Но если Чёрные Князья и их дружины грызутся между собой с той стороны, кто в таком случае приходит сюда? — с нажимом спросил Всеволод. — Кто выходит из Мёртвого Озера каждую ночь, а Эржебетт?
— Это не Пьющие-Властвующие, — пленница саркофага пренебрежительно дёрнула головкой — Это простые Пьющие. Исполняющие.
— Властвующие — не властвующие… Какая разница? Нам-то от того не легче, — угрюмо заметил Всеволод.
— Легче, — возразила она. — От этого вам гораздо легче. Пьющие-Исполняющие глупы и недалеки. Если их не ведёт воля Властителя, они способны заботиться лишь об утолении неутолимой жажды и о дневном укрытии от солнца. Чуя тёплую кровь, они лезут к ней даже через серебро и осину. Но — лезут бездумно, напролом. С таким врагом, лишённым осмысленной воли, сражаться проще.
— Хочешь сказать, упыри штурмуют Серебряные Врата не по воле Чёрного Князя?.. Князей?
— Пьющие-Властвующие или, если тебе угодно — Чёрные Князья сейчас бросают свои войска друг на друга. Сражаясь за проход в ваш мир, о вашей крепости, они думают меньше всего. Пока, во всяком случае. Но на той стороне идёт великая битва. А в великих битвах, случается, гибнут великие воины. Пьющие-Властвующие погибают тоже. Либо от руки друг друга, либо под натиском вражеских армий.
— Разве обычные упыри способны напасть на Чёрного Князя? — недоверчиво спросил Всеволод. — Ты, помнится, утверждала, что они не поднимали руки даже на тебя. Но если ты м-м-м… Пьющая-Любящая… Чёрная Княгиня… То уж Чёрный Князь-то…
— Ты прав, воин-чужак, — перебила его Эржебетт, — По собственной воле, Пьющие-Исполняющие, конечно, не осмелятся причинить вред высшим Пьющим. Но по воле своего Властителя они пойдут и на это. Впрочем, сейчас речь о другом. Я пытаюсь втолковать тебе, что когда гибнет Властитель, на поле боя остаётся его неприкаянное войско.
— Простые упыри? — уточнил Всеволод. — Исполняющие, которым больше нечего исполнять? Слуги без господина? Тёмное воинство без Чёрного Князя?
— Да, именно так. Войско без хозяина, которое уже и не войско вовсе. Не управляемые твёрдой рукой и довлеющей над ними разумной волей, низшие Пьющие перестают сражаться. Они покидают поле битвы и бредут, куда им вздумается. Догадываешься куда, воин-чужак?
Всеволод кивнул. Он догадывался.
— Они чуют близость крови, близость вашего мира, и уходят к рудной черте. Они идут через ряды сражающихся, проталкиваясь к заветному Проходу. Многие гибнут по пути, оказавшись между вражеских армий, но некоторые всё же достигают цели.
— И их что, пропускают?
— Им не мешают, скажем так… Специально — нет. Они никому неинтересны, потому что без хозяина — не опасны. На них не тратят силы, и им не чинят препятствий. По крайней мере специально и сознательно. Их попросту не замечают, на них не обращают внимания. Они — никто в битве Пьющих-Властвующих, потому что над ними больше нет власти и Властвующего. Властители на той стороне сражаются с Властителями. А дружины Властителей — с дружинами Властителей. Понимаешь меня, воин-чужак?
— Кажется… — тихо промолвил Всеволод. — Кажется, да.
Эржебетт сделала паузу. Передохнула. Закончила:
— Вот эти-то ошмётки и остатки великих былых армий прорываются через проход, подступают по ночам к вашей крепости и уходят дальше, за крепость.
— Ошмётки? — глухо повторил Всеволод. — Остатки?
Всего-навсего, покинувшие поле боя дезертиры.
— Да, — кивнула она. — Так. Низших Пьющих, управляемых высшими, ты ещё не видел, воин-чужак. Такие войска в твой мир ещё не вступали. Но рано или поздно сюда войдут и они. Даже величайшие из битв не могут продолжаться вечно. Когда одни Властители обескровят других, непременно найдётся сильнейший, который прорвётся через границу миров, преодолев все препоны слабейших. Прорвётся сам и проведёт своё войско. А за ним придёт другой. И третий…
Всеволод задумался.
— Скажи, Эржебетт, а зачем ты сама преступила рудную черту?
— Зачем? — она недоумённо вскинула брови. — Я?
Поделиться книгой: