Помоги проекту - поделись книгой:
Суд удаляется на совещание и не приходит. Одна из присяжных попросила у бывшего мужа телефончик. Вас уже никто не замечает. Вы никому не нужны и не интересны.
Вы приходите домой, садитесь на маленькие стулья в спальне. Вы смотрите на кровать, вы боитесь к ней подойти. Она покрылась инеем и кажется, что он не растает никогда.
14.09.95 г.
МЕРА ЛЮБВИ
Я любил тебя. Любил пылко, страстно, сильно. Так не любят. Так не хотят. Это была болезнь.
Я так хотел, чтобы ты мне изменила. Изменила. Изменила. Изменила. Потому что я сильно и страстно любил тебя. А так нельзя.
От женщины можно сбежать, когда она тебе изменит. Когда изменяет. Замечательный повод! Не подошли характерами. Наскучили тела. С другим, наверное, интереснее. Как узнать, если не попробовать, как с другим?
Я тебя любил. И у меня не было выхода. Уйти, бросить, самому переключиться на какую–то другую женщину, я не мог. Я знал, что это получится у тебя.
У тебя получилось. И так здорово, что даже я не ожидал. Это была и не измена вовсе. У тебя с ним ничего не было. Если не считать… Да, если
Я не упал, не умер. Со мной не случилось истерики. В конце концов, я сам этого хотел. Во рту что–то пересохло. Почему не попить водички? Воды целый графин. Я сам этого хотел. Я представлял, как мне будет легко. И руки и ноги развязаны. То было какое–то чувство вины: обманул — и не женюсь. Ну, в конечном счёте, всё равно выходит, что обманул. А тут — прекрасный случай: вот видишь, сама виновата. Ай–ай–ай, какая бессовестная! И у меня и руки и ноги развязаны. И никакого чувства вины.
Но я тебя любил. Оказалось, что любил, даже с развязанными ногами. Как бы я ни прятал, как бы ни скрывал это от самого себя, я любил тебя. Почему–то я чувствовал, что, хотя 40 лет, это ещё не предел, а, если и предел, то не последний, но… как будто должно было что–то, самое дорогое, потеряться безвозвратно, и я должен отвернуться, не заметить, и даже забыть, что оно у меня было.
Потом ты плакала, говорила, что то, что случилось, совсем не случилось. А любишь ты меня. Но мне–то была какая разница. Мне нужно было тебя бросить, и я дождался уважительной причины. Ах ты, бессовестная! Изменница. А я — свободен. Как пень. Как перст. Как сокол. Хочу — к Людке пойду. Хочу — к Нинке Васильевой. Пока ты плакала, мучаясь угрызениями совести, я ходил по бабам. Самый простой способ разлюбить, забыть женщину — это поспать, либо позаниматься бессонницей с другой женщиной. Я завлёк женщину, кинулся на неё спать, но у меня ничего не вышло. Я думал, что это какая–то ошибка, и кинулся ещё и ещё. Женщина нормальная. Прекрасные пропорции. Совершенная, гладкая кожа. Глубокие глаза. Она мне говорила: «Что с вами?», да, она была ещё и молода, как ты, называла меня на «вы». Была внимательна, тактична и терпелива, даже без меры. Ведь, всё равно, у меня ничего не получилось. И не могло. Я тебя любил. Я любил тебя.
Во всём виновата была, конечно, ты. Сучка проклятая. Проститутка. За всё, что сам я с тобой сделал, я злился на тебя. Тогда, когда у меня ничего не получилось, я побежал к тебе. Я всё–таки побежал к тебе. Я вырвал тебя из тёплого гнезда твоих родителей и трахнул тут же, в подъезде, стоя, осыпая ругательствами и проклятьями.
И были ещё встречи, короткие и безумные, как прыжки в пропасть. Был какой–то восторг предсмертия любви, её сладострастная агония.
Расстались обычно. Так, как обычно расстаются навсегда. Ты выходила замуж. У тебя была новая любовь. И я благодарил Бога, что, в сущности, всё кончилось так благополучно. Ты определена. И я, наконец–то, свободен.
Когда любовь, когда эта жгучая страсть, покинула моё тело, моё сознание, я, конечно, смог опять зажить спокойной, размеренной жизнью одинокого сорокалетнего мужчины. Который неподконтролен, никому ничего не обязан. Который встречается с женщиной, когда ему нужна женщина и давит в огороде колорадского жучка в промежутках времени, когда женщина не нужна. Когда захотел — выпил. И постирал себе носки, когда захотел.
Через пару лет моей прекрасной независимой жизни я встретил тебя в скверике Туглук–батыра. Коляска, ребёнок. Хороший ребёнок. Хохотун, весь в тебя. Но увидел меня, и ему захотелось плакать. Потом, дома, я посмотрелся в зеркало. Что–то, действительно, было в облике жалостное. И я подумал, что, видимо, на всё в жизни отпускается какая–то мера. Зла, терпимости, добра, здоровья. Мера любви. Я много, беспорядочно влюблялся. И мне везло на удивительных, замечательных, прекрасных женщин. Они безоглядно доверялись моим обманчивым восторгам. И, благодаря им, я прожил много мучительно–счастливых и разных жизней. А с тобой что–то сломалось. После тебя. Там, в сквере, среди фраз о быте, семье и погоде, я вдруг случайно запнулся. Всё было хорошо. Светило солнце. В коляске играл ребёнок. А в больших твоих глазах, если заглянуть туда глубже, оставалась на всю нашу с тобой, уже разделенную, жизнь, твоя любовь первая, и моя — последняя.
17.06.93 г.
ЛЮБИМАЯ, СПИ…
Ты сидишь в нашей маленькой кухоньке, прижав колени к подбородку. Тонкий халатик. Длинные, стройные ноги. У нас сегодня в квартире Менандр, делает мойку, и ты должна с ним переспать. И ты сидишь, прижав к подбородку свои стройные ноги, и наблюдаешь за качеством исполнения работы.
Менандр мастер. Народный умелец. Его отец только потому и смог выйти из тюрьмы в 53‑м, что у него были золотые руки. Менандр в отца. И посадить его не должны. Потому что и отцы нашего города, и даже его матери, ценят Менандра и любят.
К нам Мастер — Золотые-Руки зашёл из уважения к моей жене. Когда–то они вместе учились, и когда–то моя Адель сказала ему, что он совсем не может целоваться, что он её обслюнявил. Я же целовался очень хорошо, сухо, Адель влюбилась в меня без памяти, и мы отсчитывали первые дни сладкого медового месяца.
Медовый месяц без мебели всё равно, что цыган без лошади, и тут к нам пришёл Менандр, и ты должна была с ним переспать, и следила на кухне, чтобы работа того стоила. Я не какой–нибудь ханжа и не ретроград. Я понимаю, что нам без мойки стыдно будет даже на люди показаться, а нужен ещё встроенный шкаф, Менандр поговаривает о какой–то шикарной стенке в гостиную. Он разделся до красных плавок, поёт под нос песню про двухметрового негра знаменитого поэта Токарева, строгает и пилит, а я подаю ему инструменты, потому что я не ретроград, и нам ещё нужна стенка.
Он приходит ещё и раз, и другой. Подгонка деталей заняла много времени, но мойка, действительно, разместилась между газовой плитой и стеной, как влитая. В заключение Менандр вскакивает на неё ногами и танцует, чтобы показать, насколько прочной получилась конструкция. Я не ретроград, я тоже радуюсь, как и Адель, что мойка у нас теперь не хуже, чем у Иван Петровича.
Менандр моет руки ацетоном, затем идёт в душ. Я держу полотенце, Адель накрывает на стол. Менандр хорошо держится и после третьей, и после четвёртой. Адель улыбается ему и ходит по квартире уже без халата: ей очень понравилась мойка. — Она у тебя классная девочка — это я узнаю от Менандра и киваю ему головой. Он придёт вечером, чтобы получить за свою мойку.
И вечером раздаётся звонок. В дверях появляется Менандр. Коньяк, цветы, запах одеколона. Я одеваюсь и выхожу на улицу. Зажглись фонари. Девушки и юноши шли парами. КАК КРЕПКО ОН ДЕРЖИТ ЕЁ ЛАДОНЬ В СВОЕЙ!
Скоро в моём окне погаснет свет. Я достал сигарету, закурил. Спи, любимая, спи…
август, 1987 г.
НА СНЕГУ РОЗОВЫЙ СВЕТ
Хочу кровать. Нормальную. Нет, большую. И комнату. Для влюблённых должна быть комната…
Я бы хотела варить тебе. Что–нибудь вкусненькое. Я бы вкусно тебе готовила, как… себя. Вам, мужчинам, главное — это поесть. Ещё, чтобы было вкусно. И тогда вы можете, действительно, влюбиться в женщину. Примитив. Но с ним нужно считаться. Скушай конфетку, милый. Нет, тебе лучше колбаски. Н
— Нам нужен необитаемый остров. Комната — это хорошо. Особенно, если она с колбасой и с ванной. Вот жалко, что ты не пьёшь. Не пьёшь совсем?.. Говорят, главное — девочку напоить, а потом делай с ней, что хочешь…
— А что ты хочешь?
— Тихо, тихо, милая. Я так часто не могу. Давай лучше про остров. Океания. Пальмы. Коралловый песок. Через десять лет у нас своя деревня. Через тридцать — маленькое государство. И лет сто в нём никто не будет воевать, потому что ещё достаточно крепкими будут родственные связи.
С пальмы я буду сбрасывать тебе кокосовые орехи.
— Пальмы не будет.
— Почему?
— Я не хочу, чтобы ты
Я изучаю тебя. Мы знакомы уже миллион секунд, но я тебя ещё совсем не знаю. Женщина женщин. Где у тебя эрогенная зона? Здесь? И здесь? И — здесь? Как, и здесь бывает?.. Но такого не бывает! Слушай, у меня есть апельсинчик, я его хочу попробовать с тобой. Нет, тебе я, конечно, дам. Я с
Кровать — это, конечно, хорошо. Но скучно, как–то, по–мещански. И с той стороны она кровать. И с другой она кровать. Ну, как ты, к примеру, представляешь нашу жизнь с кроватью? Вечер, ванная, спальня, исходное положение. Никакого простора для творчества. Ты в троллейбусе пробовала? Представляешь — едешь в троллейбусе…Нет, мне все–таки очень нравится, что ты в троллейбусе не пробовала. И на чердаке. Да, у тебя полное отсутствие сексуального опыта. Я — верю тебе.
За окном зима. Позднее утро. Розовый свет низкого солнца на сверкающем снегу.
— У влюбленных должна быть комната. И я бы принимала гостей. Всех твоих друзей. У нас было бы много гостей.
— И я полгода, нет — год, собирал бы зарплату тебе на вечернее платье. Длинное вечернее платье с разрезами и вырезами. И с маленькими скромными бриллиантами. Я не боюсь, что тебя в нем увидят другие. Я горжусь тобой. Мне нравиться, что у меня такая красивая женщина. Слушай, какая ты красивая…Давай на этом как–то сосредоточимся… Дай сюда одеяло. Отдай, я тебе говорю. Кругом невыносимая жара, а ты, как чья–нибудь любовница в советском фильме — в одеяле. Вот умница. И не прикрывайся. Такое прикрывать стыдно. Прости, но у меня нет сил долго разглядывать, ты — чудо…
У нас с тобой было две дачи. Две машины. Четверо детей. У тебя два мужа. У меня две жены. Мы угорели в машине. Умерли в один день. Как и хотели. Как и должно быть среди мужчин и женщин, если они друг друга выбрали.
К вечеру все опять стало розовым. И сильнее сжал скрипучие снежинки мороз. Среди пустынного поля стояла машина. Тихо работал двигатель. И в маленькой уютной кабине было жарко–жарко.
18.06.93 г.
ПРОСТИТУТКА
У гостиницы «Космос» по вечерам собираются девочки. Окосмечены. Принаряжены. Начало лета. Цветы ещё только накапливают краски в бутонах, но цветник из девочек перед гостиницей готов порадовать с апреля по ноябрь, как чужеземца, так и аборигена.
Лара. Её зовут Лара. Лариса. Обычно она сидит на второй скамейке, слева от парадного. Красная юбка, разрез до пояса.
Днём Лара работает на заводе железобетонных изделий. Секретаршей. Столовая на работе у Лары давится, то от её разрезов, то от вырезов, то от наличия отсутствия. Начальство наперебой предлагает вывезти Лару за 5 км от города, но на работе и в своём подъезде нельзя.
— Ребята, закурить не найдётся? Настроение что–то паршивое. Нет, из горл
Ты здесь по пятницам и субботам. Я специально после работы делаю крюк, чтобы посмотреть на тебя. У меня есть сигареты, кассетник. Я впервые решаюсь сесть рядом, узнаю, что ты Лара, а у меня — прекрасный музыкальный вкус. Последнего концерта «Пинк флойд» у меня нет. Конечно, достану.
В следующую субботу у меня концерт и папина машина.
Снова суббота. Комната Лары. Деньги вперёд. Я понравился тебе и могу приходить в любое время в субботу с 21 до 23 часов. Лучше вначале позвонить.
И каждой субботы я ожидал, как праздника. Так торжественно и тщательно чистят свои пёрышки предсмертные бабки, собираясь в церковь ко всенощной
И все длинные дни недели я пересчитываю секунды, что остаются до страстной молитвы. А потом — каждый миг на глазах превращался в прошлое…Не успевала распахнуться заветная дверь, как перед глазами возникало прошлое. Ещё ни слова, но я уже чувствовал, как уходит, без возврата, всё…
Вы скажете: это противоестественно, не может быть таких чувств к девушке, у которой, вы знаете, кроме вас ещё, работы полон рот. Ну, это уж, простите, кому выпадет какая звезда. Кому нравится целомудренная, с длинной русой косой, и чтобы краснела при виде. А кому–то наоборот. И потом — нравится, не нравится — в мире каждому мужчине предназначена вполне конкретная женщина и, если она вам попалась (или, скорее, вы — ей), то уже от хлопот не отвертеться. Я жестоко страдал от необычного своего приобретения в виде, полюбившейся мне, Ларисы, однако всякий раз перешагивал через возможности установить добрые и спокойные отношения с разновидностями Стрельченко и Толкуновых. Может быть, я даже какой–нибудь больной? Нравится, хоть ты тресни, что ресницы у Ларисы обклеены вдрызг. Что всегда она может выставиться в таком ракурсе, что у вас нет вопросов, какого цвета на мадам то, что после чулок.
Потом ещё — эта «группа риска». Может, я, как всякий настоящий мужчина, просто люблю
Вы не представляете, есть какая–то жуткая прелесть в свиданиях с девушкой, когда…
Вот она открывает вам дверь. В комнате едва уловимый запах здорового мужского пота при резких, доминирующих тонах дезодоранта и беспощадного отечественного освежителя воздуха. Безупречно прибрана кровать на две с половиной персоны…
— У
Хорошая кухня.
Во всём видна аккуратность хозяйки.
Ну. Вася застрял. Он не нервничает.
Телефонный звонок. Истекли мои два часа, я не успел уйти, Вася тяжело дышит, не может сориентироваться в джинсах, нам нужно смываться, это официальный жених Ларисы. Дезодорант. Освежитель воздуха.
На балконе по весеннему делу прохладно. — Слушай, чего ты в ней нашёл? — Вася ничего не понимает. У него с собой водка. Меня знобит, я отпиваю из бутылки крупный глоток. Я рассказываю Васе, какая у Ларисы Душа. Одинокая девушка. Ей не везёт в жизни и, чтобы отвлечься от грустных мыслей, она… — Была бы хоть как женщина, — говорит Вася, — если бы не ты, я бы с ней — никогда! Страшилище. И рожа развратная.
Я принимаю от Васи бутылку: — Василий, ты не прав. И снова хочу разъяснить этому грубому мужику особенный характер наших с Ларисой отношений.
Дверь балкона открывается. Жених ушёл. Лариса в ночной рубашке. Замёрзли, мальчики? Ну, скорее ко мне. Да куда ты, дурачок, — и ты тоже…
И мы допили водку. И прикупили ещё у старушек в подъезде. Потому что, как сказал Вася, не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки. Я всё могу, мальчики. Водки хватило, и Вася примирительно заметил к утру, что да, мол, чего–то есть в этой Лариске.
Мучительная радость моих праздников по субботам окончилась внезапно. Лариска влюбилась в какого–то сопляка и наотрез отказалась от привычного заработка. Раза два я ещё встретился с ней, но мороз пробирал по коже от её холодного, ненавидящего, взгляда. Лариска исхудала и ещё больше похорошела. Чужие, родниковые, счастливые и бешеные глаза. Вскинула голову гордо и радостно: — Я у него первая женщина!.. Мы собираемся поехать к его родителям…
Но к родителям они так и не поехали. После двух медовых месяцев сопляк нарвался на какого–то доброжелателя, который рассказал про Лариску в подробностях. Тот не поверил. Потом поверил и перестал к ней заходить. На земле для каждого мужчины существует и предназначена только одна женщина. Сопляк хотел и мечтал о такой, как Стрельченко и Толкунова. Чтобы с косой и краснела при виде. Собственно, не его тип, да и только. И — никаких трагедий. Только для меня — Лариска. Лариске — сопляк. Тому — Толкунова. И для каждого мужчины в мире — только одна женщина.
Лариску опять стали видеть у «Космоса». Говорят, что, если хорошо
11.07.88 г.
ЧЁРНО-БЕЛОЕ И ЦВЕТНОЕ
1
Муж Любови Александровны пил. И пил бессовестно, нагло, беспробудно. Все, конечно, пьют, но, когда дело доходит до «белочек», стоит призадуматься. «Белочки» — это, когда на следующий день — «ничего не помню». Это когда «тут помню», а тут — «не помню». Это, когда ему всё хорошо, хорошо, и хорошо, а потом в доме побитая мебель, жена в синяках, по разным углам перепуганные дети, а он — «ничего не помню». Но — было хорошо. Это помню. А сейчас плохо…
В общем, муж Любови Александровны пил. Пил, негодяй. Пил, сволочь. Не на свои, правда, его работа поила, но не в этом же суть. Жизнь супружеская незаметно сходила на нет, потому что, если что–то начинаешь любить больше, чем женщину, которая возле тебя, она тебя бросит. Или наставит рога.
Любовь Александровна избрала второе.
Во–первых, потому, что мужа она ещё очень любила. Поэтому бросить его не могла. Во–вторых, потому что внебрачная связь могла помочь сохранить психическое равновесие в навязанных обстоятельствах.
Но далеко не всё так просто. Не так просто предложить себя другому мужчине, когда свой, родной, ещё жив. Хотя и опять пьян, скотина. В конце концов, каждой женщине приходится преодолевать этот барьер. Это внутреннее сопротивление. Даже брезгливость. Другой — другая одежда, запах, привычки. Другая речь. Интеллект. Если он у него есть.
Христофор Петрович был озабочен. Дело в том, что полтора или два года назад его жена уехала в Африку на заработки. Наш бывший советский человек, если хочет поправить своё материальное положение, едет в Африку, помогает строиться зажравшимся неграм. То Засуанскую плотину, то — межконтинентальную, атомную. Жена Христофора Петровича поехала от КГБ миссионеркой по специальности «сварщик». Оплата в долларах, пираньях и в рублях. Рубли у нас. Доллары в Москве. Пираньи — в племени «Вау — Вау». Обращаться с осторожностью. Поддельные не кусаются.
Да, в Актюбинске в то время, чтобы ещё больше повысить уровень жизни трудящихся, ввели свою валюту. Назвали «Акт». За один «Акт» вначале можно было купить одного барана/ уже через год — полбарана, потому что инфляция/. Местные путаны и фотомодели распереживались, что возникнет путаница: клиентам будет трудно всякий раз растолковывать, сколько «актов» полагается за один акт. Но сориентировались быстро: вернулись к родному доллару с пересчётом по курсу на день или ночь оказания услуги.
Итак, жена Христофора Петровича в Африке, за длинной пираньей, а он тут, в Актюбинске, полтора года/или уже два/ наедине с зеркалом.
Случилось, что Христофор Петрович, а с ним и Любовь Александровна, в один и тот же день, как Бойль и Мариотт, подали объявления в актюбинский еженедельник «Время». Он, значит: «Хочу! Могу!», она — «Мечтаю! Помогу!».
Еженедельник «Время» первым в Актюбинске взялся публиковать объявления для всяких знакомств. И, будучи первым независимым изданием, первым же сунулся покритиковать, дотоле непорочные, власти. Власти быстро сориентировались, внимательно перечитали вредную газетку и в колонке «знакомства» нашли парочку объявлений типа «молодой человек, без вредных привычек, ищет
О политике газета писать перестала. Право знакомиться по объявлению в газете осталось за традиционным большинством и лесбиянками. Потому что ни в 37‑м, ни в каком другом году Советской власти, влечение женщины к женщине преступлением не считалось и Законом не преследовалось.
Как два школьника, пришли к кинотеатру «Мир» на первое свидание Любовь Александровна и Христофор Петрович. Долго стояли по разным сторонам от входа, держа в руках условленный знак — газеты. Он — «Путь к коммунизму». Она — еженедельник «Время». Удивительно ли, что некоторые женщины и девушки замедляли шаг и с интересом поглядывали на Любовь Александровну. Даже пытались заговорить. И Христофор Петрович решился, подошёл, прервал это безобразие. Любовь Александровна взглянула на него, как на спасителя.
Так они узнали друг друга.
Так и познакомились.
Христофор Петрович — человек отчаянный, насмотрелся в подвальчиках американских фильмов — идёмте, говорит, Любовь Александровна, тут в двух шагах — поужинаем. Она ему — какой ужин, какой ужин, когда ещё обед. Ну, тогда обед — пойдёмте скорей, борщ остывает — Христофор Петрович был необыкновенно смущён и, вместе с тем, взвинчен. Врал он и про борщ, и про то, что в двух шагах. Заготовил он к встрече бутылку шампанского, бутылку коньяка, яблочки, да «сникерс» с «марсом».
Любовь Александровна истёрла ноги в кровь, пока они добрались до квартиры. К себе привёл Христофор Петрович. Без всякой конспирации. Все соседи видели. Все знакомые видели. Тётя Оля на пятом этаже, повинуясь интуиции, вылезла из ванной и, не обтирая мыльной пены, кинулась на пол, припав к накрашенному линолеуму любопытнейшим ухом своим.
Но ничего не случилось тремя этажами ниже. Ничего, хотя люди, которые знакомятся по объявлению, имеют вполне определённые намерения. Христофор Петрович и Любовь Александровна просто сидели друг против друга в мягких креслах и беседовали о прекрасном. Когда возникла пауза, Христофор Петрович попытался направить разговор в другое русло. Подсел ближе, взял за руку, заглянул в глаза. В общем, в первый раз ничего не получилось. Любовь Александровна, в принципе, не отказывала, но от неё веяло обыкновенной женской холодностью, как от бревна. А Христофор Петрович был уже далеко не мальчик, чтобы скоротечно удовлетвориться с любым, мало–мальски пригодным для того объектом. Христофор Петрович лишь слегка куснул Любовь Александровну за мочку уха. То ли за правую. То ли за левую. Шампанское так и не выпили. Оно прокисло потом в холодильнике. «Сникерс» Любовь Александровна съела весь.
Интимная половая близость всё–таки возникла между ними тремя неделями позже. На Чернухинской даче. Сашка Чернухин в очередной раз влез в долги и купил дачу. Прекрасная дача. На берегу реки Илек, с грушами, сливами и домиком, в котором имелась настоящая кровать. И стол. Ухо тёти Оли сюда не доставало.
2
Как далась Любови Александровне первая супружеская измена? Первая — потому, что потом обязательно возникает вторая, третья…Только смерть может остановить, вошедшую во вкус, женщину.
Любовь Александровна, конечно, очень переживала. Особенно в первое время. Хотя на женщине никак не заметен след греха, даже сиюминутной, свежести, Любови Александровне её падение представлялось совершенно очевидным для окружающих. Да что там — окружающие! Сама себя извела уколами и придирками Любовь Александровна. Однако, и в другой раз собралась и, проскользнув через горячую ванну, полную духов и нежных заморских ароматов, устремилась опять навстречу новому половому свиданию.
А что же муж? Он методически пил. И призывал к себе в минуты просветления свою законную супругу для исполнения ею законных супружеских обязанностей. Проспавшись, снова уходил в запой. Многие мужики бывшего СССР вели такую циклическую жизнь. И стонали и бились от всемогущей надчеловеческой страсти в объятиях чужих мужчин преданные им, преданные ими, отданные в обмен на лукавую ухмылку зелёного змия, когда–то любимые ими, жёны.
Христофор Петрович словно бы чувствовал невозможность полноты слагающихся отношений. Хотя органная музыка многократных совместных кульминаций крепла и всё большую власть забирала над ними. Когда раскрывались небеса, и два схлестнувшихся тела в беспамятстве в них проваливались. Когда возвращение в бытие происходило вначале через ощущение счастья…
Поделиться книгой: