Помоги проекту - поделись книгой:
Куда-то пропала у меня любовь, а без нее я жить с человеком не могу. Ну, месяц, ну, год, но не всю оставшуюся жизнь. На возражения, что все люди почти поголовно терпят, ответила: да, люди почти поголовно терпят, а я не могу.
А дальше коротко и совсем уж неправдоподобно. Можно спросить: что сейчас вопрос номер один? Жилье. Вот вопрос номер один на все времена.
Вообще-то говоря, получается не история о второй жене, но исключительно сказка. То есть так: муж оказался трусом, я не могу труса любить и потому жить с ним не буду.
Да! Однажды Валентина с сыном и башкастой собакой возвратилась в родительский дом. Где, надо напомнить, высокая народонаселяемость. Отец, мать, старшая сестра (незамужняя, а за сорок и, значит, без надежды к кому-либо законно отселиться) и Валя с сыном. Плюс башкастая собака. Нет, правда, тут даже и загадка: отец, мать плюс старшая дочь — в одной комнате, а в другой Валентина с сыном. Или же все наоборот: сестры неразлучны, а у отца с матерью своя комната. Ладно, это их дело, уже невыяснимо. А некоторое время жила вполне нормально: у сына своя комната, у них с Николаем своя и общая гостиная. Все! Вопрос закрыт.
Николай остался один в трехкомнатной квартире. Рано утром и поздно вечером выгуливает пуделька. В субботу к нему приезжает сын. На день привозит дедульке внучку.
Воля
Это была очень маленькая семья, да чего там, меньше и не бывает — муж Володя и жена Света (он ее Светиком называл). Без детей. Да, очень маленькая семья.
Света когда-то давно сходила замуж, но неудачно — муж пил и поколачивал ее и, что характерно, не только выпивши, но и на почти трезвую голову. Это хорошо, что без детей обошлось. А Володя, ну, это совсем другое дело, выпивает как все и не более того и, что удивительно, во всем слушается жену. О том, чтобы крикнуть на нее, поднять руку в желании поставить фингал, — да речи быть не могло.
Жили дружно, по субботам могли выпить, но и закусить же как следует. А это совсем другое дело — вместе выпить и закусить как следует. Это семью не разрушает, а, напротив того, даже и укрепляет.
Лет им чуть за сорок — сорок ли один, сорок ли два. Семь лет вместе, а детей не было. Света говорила, а нам и без детей хорошо. Володя же на подобные вопросы отвечал — а не получилось. Все как у людей, а не получилось.
До Светы Володя женат не был. Он всегда говорил, а зачем мне жена, если у меня мама хорошая.
А уж когда мама умерла — дело другое. Одному скучно, это конечно, и надо, чтоб кто-то ждал его, когда он приходит после суточной кухонной жары.
Роста он был невысокого, жилистый, волосы черные, коротко стриженные, одежды носил обычные, всегда чистые (то есть Света была хорошей женой, если следила, чтоб муж был в чистых одеждах).
Володя закончил ПТУ для поваров, отслужив армию, успел поработать в хорошем ресторане (в город ездил), потом ресторан стал китайским, и его турнули, набрали других людей, может, и не китайцев, но которые хоть отдаленно представляют, как готовить змей и тараканов. А Володю этому в ПТУ как раз и не учили.
Его сразу взяла к себе хозяйка кафе под красивым названием “Мираж”. Почти забегаловка. Полустекляшка-полудеревяшка для простых людишек. Восемь столов, пиво, водка. Работает круглые сутки. Можно пообедать-поужинать, а можно просто выпить и закусить. На первое — щи, солянка, на второе — котлеты, кусок мяса. Пара салатиков. Вечерние люди пьют пиво, курят и ведут свои разговоры. Ну да, для самых простых людишек. Цены соответственные.
Хозяйка была Володей довольна — раньше работал в хорошем ресторане и не пьет. Называла Володей, но на “вы”, то есть уважала. Платила нормально и без задержки. Сутки работает (там ночью можно было полежать на топчане — народ же главным образом пьющий, а не жующий), двое суток свободен.
Когда Володя познакомился со Светой, он уже работал в “Мираже” и иной раз любил вспоминать о прежнем своем месте, но это так, словно бы человек листает странички прежней красивой жизни.
Теперь Света. Она говорила, что когда-то была воспитательницей в детском саду (может, нянечкой, как думал Володя, хотя ни разу при ней не засомневался, воспитательница так воспитательница, то есть, получается, человек с образованием). Потом работала в ларьке (там хозяин был противный и платил плохо, не говоря уж о том, что приставал, а я не такая). Потом сидела в магазине на кассе, и тут ей сразу не понравилось (народишко у нас, ты знаешь, очень противный, я вон сколько прожила, а этого не знала), а потом она на долгие года (и на текущий момент) нашла выход — уборщица в нескольких местах.
К примеру, к семи прибежать в больницу и там в терапии протереть лестницы и комнаты для врачей и сестер, затем бежит в другое место и еще в одно. Платят соответственно, но ведь в трех местах. И потом каждому известно, как курочка питается — а по зернышку клюет. Да, рано вставать, но часам к двенадцати свободна.
Была не худа, а вот именно стройна. Волосы светлые, причем собственного окраса, следила за текущей модой, ну, в том смысле, все покупают вот такие куртки и сапоги, и она покупала. Ходила шустро, словно бы девушка, а не сорокалетняя тетенька.
Теперь о самом главном в жизни нынешнего человека. Жилье! Тут уж никто спорить не будет, что это самое главное.
Так вот у них с жильем все было неплохо. Однокомнатная квартира.
Да еще кухня странно большая — а метров двенадцать. Это уже вечерне-ночное время для Володи. Он установил маленький такой телевизор, поставил диванчик и вечерами смотрел телик, главным образом футбол из дальних стран. Да так на диванчике и заснет — это чтобы Свету не будить, ей же рано вставать, чужой сон надо уважать, это Володя, сменный работник, понимал хорошо, к тому же любил жену и потому жалел ее сон.
Теперь маленькое уточнение. Да, Света — законная жена, но здесь не прописана (квартиру приватизировала Володина мать еще в самом начале всех этих перемен). Прописана же Света в прежнем своем жилье, там трехкомнатная квартира, мать и сестра с двадцатилетней дочерью. А Света, ведь правда же, не дурочка дарить свои законные метры, а хоть бы и самым близким людям. А вдруг придет время и мамочка помрет, вот тогда и будут с теми метрами разбираться.
Ну, вот все и понятно. И с жильем, и с Володей, и со Светой (Светиком). Вот теперь вся история и начинается.
Как-то Володя пришел с работы, завалился в законный сон, а когда проснулся, Света говорит, сегодня у меня радостный день — брат в гости придет. Какой брат, у тебя же только сестра? Нет, это двоюродный, с Украины, сюда строителем приехал, я про него мало слышала, это по отцовской линии (отец же нас рано бросил), так это сын его сестры.
Ладно. Вечером приходит здоровенный такой мужчина, улыбается, лет на пять моложе Володи (и Светика, понятно). Да, Света и сестру позвала, ну братик все же, хоть и не самый родной. Ну, посидели, выпили-закусили, сестра ушла рано (чем-то ей новый дальний братик не понравился), а вечером Светик говорит, а знаешь, Вовик (это когда она ласковая, мужа Вовиком называет, это ему нравится — значит, она им довольна), Коля приехал к нам по строительным делам, вроде их гастролерами называют, ну, там азиаты, кавказцы, украинцы-молдаване. Наши ведь не за всякую работу берутся — все самое черное и тяжелое оставляют гастролерам. У них там, видать, совсем плохая жизнь, работы нет, а у Коли двое детей. Если угол снимать, что семье останется?
Ну да, добрая и жалостливая женщина. Ну как же, братик, хоть и двоюродный, уж он-то не виноват, что отец нас довольно подло бросил. И где же он разместится? Ой, а я все продумала, а на твоем диванчике. А я? Ой, а вместе футбол и посмотрите. В крайнем случае футбол в комнате посмотришь, ты его и без звука понимаешь. Все ж таки брат. Ну хоть на короткое время. Володя согласился. Ошибка? Да, ошибка. Но кто ж это наперед свою жизнь просчитать может. А хоть бы и никто.
Ну вот. Потекла себе жизнь далее. Ночевал Коля на кухне, дома питался мало, давал какие-то денежки, но Света кормила его почти бесплатно — а пусть деткам побольше останется. Нет, добрая у Володи жена — приютила двоюродного брата, которого раньше не видела, и кормит почти забесплатно. Да, повезло Володе — какая жалостливая у него жена.
Но! Ведь всегда в жизни что-нибудь да случается. Однажды вечером Володя забежал с работы домой (уж что ему надо было, он и не помнит). Звонит. Никто не открывает. Да, он звонит, а никто не открывает. Попробовал ключом — не открывает. Наконец выходит Света в ночной рубашке. Буквально остолбенела — Володя ведь никогда домой с дежурства не приходит (в рабочее, понятно, время).
Глянул в комнату, а в кровати, точнехонько на Володином законном месте, лежит братик Коля. И что любопытно, голенький. То есть совсем голенький. Что и понятно, лето, и человеку жарко.
Володя ничего не сказал, но ушел. Он даже дверью не хлопнул.
Нет, но так-то если разбираться, какие разные люди бывают. Другой бы, увидев голого мужика в своей койке, поколотил бы его (и свою жену заодно), выпер бы мужика, а может, и жену, а уж потом стал бы разбираться, дальше-то что делать, простить ли жену, разводиться ли. Но уж скандал устроить — это обязательно, с мордобоем ли, без мордобоя, но уж с громкими криками Володи и воплями Светы, это уж обязательно.
Но нет. Молча ушел. Посидел на скамейке во дворе. На работу не пошел. Долго смотрел, как уходит вечер белой ночи и надвигаются сумерки. Потом сестре рассказывал, что-то разом в нем сломалось. Вот именно что разом. Будто кто-то когда-то завел часы его жизни, и он, хоть и не слышал тиканье этих часов, что-то все время делал — учился, служил в армии, работал, жил с женой Светой, ни разу не задумавшись, правильно ли идут его часы. Не спешат? Не отстают? Словно бы кто-то невидимый завел часы и подтолкнул в спину — живи.
А вот теперь разом завод сломался, и Володя не знал, что ему делать.
И вдруг окончательно понял — а не делать ничего. Он лег на скамейку и продремал до утра. Было ясно, домой он не вернется, на работу не пойдет. Завод кончился, так и зачем что-то делать, к примеру стоять у жаркой печи.
Ему малость повезло — были деньги, хозяйка как раз выдала зарплату.
Володя раньше жалел бомжей — грязные, голодные, с одной заботой выпить и что-нибудь пожевать. А сейчас он думал, зато они вольные и никому ничего не должны. Да, голодные, грязные, но ведь никому ничего не должны.
И Володя исчез.
Потом сестре рассказывал, что его впустил в свой подвал друг-водопроводчик: на ночь запирал, утром выпускал. Да. Тут Володе повезло.
Значит, пропал человек. Дома его нет, на работе нет. Да, пропал. Ну, жена подала заявление — ищите моего мужа, хоть в каком виде, но найдите. Над ней малость посмеялись, вы не мужа ищите, а женщину, у которой он кантуется. Но заявление взяли — будем искать.
Но нашла Володю не милиция, а родная сестра. Встретила на улице и буквально обомлела — братик грязный, бородатый и какой-то черный.
Ну настоящий бомж. Привела его к Свете — это еще что такое, у человека собственное жилье, причем его, а не твое, Светка. Иди, братик, отмывайся, новую одежду надень, а старую выбрось на помойку. А ты, парень, не прикидывайся братом, а лучше вали отсюда к таким же гопникам, как и ты. Так-то я посмотрю, ты ловко пристроился, но закон у нас отменен не вполне, имей это в виду.
Видать, бомжевать Володе не больно понравилось, и он ни разу не пытался рассказать, где и как он прожил это время.
Света уговорила не выпирать брата, потерпи его маленько, он тут только до конца осени, до начала зимы. А на Володю бомжевание так подействовало, что оно вроде навсегда погасило его волю и всю оставшуюся жизнь плыть ему по течению и никогда против.
Далее жили так. Братик спит на диванчике, а Володя на своем месте, рядом с женой. Нет, конечно, давал себе слово, что больше никогда не дотронется до этой гадины, но жизнь ведь умнее и хитрее всех, и когда Володя лег на чистое белье, а рядом теплая и законная жена, все свои прежние обещания забыл и, понятное дело, дотронулся. А Света и не сопротивлялась, все правильно, все как положено — муж вернулся на свое законное место. Тут, пожалуй, так: проходила она педучилище, не проходила, но арифметику-то знала, а она простая — два лучше, чем один. А Володя так свое понимание устроил, что вроде бы и не задумывался, чем занимаются Света и ее брат, когда он, Володя, на работе. А может, и ничем. Да, пожалуй, и точно — ничем.
Да, хозяйка взяла Володю на прежнюю работу, чего там, повар-то он хороший, да, прогулял сколько-то времени, так она и не собирается оплачивать его прогулы.
Но тут начались в семье пьянки. Когда Володя работает, они не пьют, ждут хозяина. А так два вечера семейных посиделок. Это уж потом Володя сообразил, что они его спаивали. Ну да, у тебя два выходных, пей себе да закусывай, а нам завтра рано вставать.
Да еще хозяйка всех в отпуск отправила — кратковременный ремонт, и тут уж Володя мог пить без оглядки на завтрашний день.
Но однажды он почувствовал — все, больше не могу. По утрам всего трясет, руки дрожат, но главное, на душе тоска, буквально хоть давись. Света ласково подсказывала — ты похмелись, легче будет. Нет, не могу, иначе сдохну.
Но не сдох, а вот головная коробка немножко сдвинулась с привычного места. Сперва он вшей с себя стряхивал, потом ловил мышей, а потом за ним ходил какой-то черный зверь и очень страшно рычал.
Ну, тут все понятно: особая машина, санитары в грязных халатах и дальняя дорога в спецказенный дом.
Вши и черный зверь исчезли довольно быстро. Вскоре Володе даже разрешили выходить в больничный двор. А куда он денется?
Да, но на Володю обратили внимание санитарки: какой-то особенный больной, на удивление не бездельник, а давайте я вам помогу, ведра ведь тяжелые, особенно если нести их из кухни в отделение. Такой он санитар-доброволец. Ну очень старательный и услужливый мужчина. И уговорили заведующего оставить Володю еще на один срок. Да какие законы, если работать некому.
Вы его спросите, хочет он домой? Володя подтвердил — не хочу домой. И это очень странно: не бомж, постоянная работа, свое жилье, законная жена.
Короче, Володе предложили остаться в больнице разнорабочим при кухне. Все как положено — заявление, зарплата. Работа понятная: котлы почистить, вынести объедки, помочь чистить картошку, морковь, прочее.
И со временем даже каморку при кухне выделили — топчан, столик, табуретка. Даже окошко было, хотя и маленькое. Ему здесь нравилось: спокойно, волен, никто не обижает.
Когда его навестила сестра (Свете он запретил приезжать, оказалась послушной женой — ни разу не приехала), Володя попросил привезти кухонный телевизор. Теперь он был вовсе вольным человеком: днем работаешь, вечером телик посмотришь, или сходишь в поселок, купишь нормальной еды и сигарет, или пойдешь гулять в лес.
И когда сестра привезла зимние вещи и стала уговаривать вернуться в прежнюю жизнь (тем более Светкин брат или кто он там ей уехал домой — тут нет работы), Володя отказался. А пусть она живет с кем хочет. Не этот брат, так другой появится.
Я же смотрю телевизор: все время кого-то убивают, горят дома со стариками, деревни спиваются, на бедных плевать, никто никому не нужен.
Здесь меня хотя бы никто не унижает, не плюет в душу и не пытается споить.
Теперь смотри: повар запил, и меня попросили заменить его, уж такую-то еду — перловая каша, борщ, котлеты — я всегда сумею сварганить, нет, в ту жизнь я не хочу, и покуда в душе у меня покой, поживу я здесь, на воле.
А дальше видно будет.
Наперед загадывать никак нельзя — разве что-нибудь сбылось?
Доктор Кузин
Когда двадцать лет назад он появился в городке, все думали, не приживется, вернее, не удержится. Причина: да, одет чисто, белая рубашка с галстуком, но лицо помятое, если не сказать потасканное. А ведь почти молодой человек — тридцать пять. Значит, понимали так, новый доктор — человек попивающий, если не вовсе пьющий.
Приехал он откуда-то издалека, с Урала, что ли, и главный врач, принимая его на работу, рассуждал, видать, привычным манером: участковых терапевтов не хватает, этот молодой и уж точно не уйдет в декрет, я ничем не рискую, если окажется пьющим и пойдут жалобы, предложу по собственному желанию. И даже пообещал: будете хорошо работать, годика через два-три пробью вам жилье. А пока можете пожить в нашем общежитии. Нет, я буду снимать комнату. Ну, это ваше дело, Николай Алексеевич.
И ведь все ошиблись — доктор Кузин прижился. Начальство было им довольно. За долгие годы он ни разу не брал больничный (про декрет повторно шутить не следует), был безотказен, в случае болезни или отпусков своих товарищей брал их участки (что характерно, без скрипа — надо, значит надо, больные ведь ни в чем не виноваты), и два, и даже три участка, работая с раннего утра до позднего вечера (иногда с девяти до девяти).
Если вернуться к первым опасениям, закономерен вопрос — выпивал ли? Да. Однозначно. Как правило, принимал на самом последнем вызове, где, конечно, его ждали, он так и выстраивал ходьбу по квартирам, чтоб этот вызов, где его ждут, оставить напоследок. И покормят. Примет с хозяином несколько рюмашек и расслабится. Придет домой, сразу в койку и до утра в беспробудный сон.
Но ни разу за долгие годы не входил в запой. Не принимал и с утра, объясняя так, что сил на долгий трудовой день не хватит. А легких дней у него почти и не бывало. Начальство говорило: доктор Кузин — наша трудовая лошадь (не лошадка, заметим, а вот именно лошадь).
Через три года ему дали однокомнатную квартиру, он наладил быт — ну, мебель, холодильник, стиральная машина.
Что там вышло у него с прежней семьей, неизвестно. Вообще-то Николай Алексеевич Кузин говорлив, и очень говорлив, но про прежнюю семью помалкивал. Словно бы ее и не было.
Но! За последние пять лет Кузин дважды ездил к сыну во Францию (тот не то физик, не то химик, видать, способный паренек, если на заработки поехал во Францию). Значит, сын звал отца, и не на свои же лекарские денежки Кузин ездил во Францию, значит, у сына не было обиды на отца, а может, совсем наоборот, была любовь.
Да, не забыть. Однажды Кузина уговорили стать небольшим начальником — заведовать отделением в поликлинике, но через год он буквально взмолился: отпустите обратно в участковые терапевты, чисто кабинетная работа не по мне.
А как же насчет первого впечатления — помятости и даже потасканности лица? А никак. Если человек много работает и выпивает, с годами лицо не разглаживается, нет.
Вот если бы он помаленьку толстел, то, глядишь, лицо, может, малость и разгладилось бы. Но он не толстел. Да и вообще за двадцать лет Кузин изменился мало.
Ну, рост небольшой — это понятно, после тридцати пяти люди, как правило, не растут. Был худощав и даже жилист. Аккуратно одевался. Даже летом носил костюм. Только в самую жару короткорукавка, но непременно с галстуком. Рубашки и башмаки всегда чистые. А галстуков у него было много — штук пять или шесть.
Общее мнение было такое: доктор Кузин не академик и не профессор, он может чего-то не знать и даже ошибаться, но, во-первых, ошибаются все, а во-вторых, доктор Кузин если и ошибся, то это не от зловредности и не от невнимательности.
У него была такая слабость — он любил поговорить. И о жизни вообще, но больше всего любил объяснить человеку его болезнь с научной точки зрения, и людям это нравилось — внимательный доктор.
Более того, мог зайти к больному, даже если не было вызова, — а дайте гляну, как идет лечение. И людям это, конечно, нравилось — вот именно свой, участковый доктор. Отсюда понятно, почему Кузин был занят с девяти до девяти (даже если на него вешали не три участка, а только полтора — меньше не бывало никогда).
Всегда давал больничный, если просили выручить (человек или прогулял работу, или нужно несколько дней, к примеру, на свадьбу дочери). Когда благодарили — денежкой или бутылочкой — благодарность принимал. Сам, конечно же, ничего не просил.
Если на вызове люди готовились к обеду и приглашали к столу, не отказывался. Всегда приговаривая, что вот в деревне пастушка, который пасет стадо, каждый дом кормит по очереди.
И это большинству людей как раз нравилось. Свой. Не намекает, мол, я белая кость, я доктор. Нет, свой.
Значит, человек любил свое дело, пахал с утра до вечера и знал всего два удовольствия, которые, объяснял, расслабляют, а потому не мешают, но исключительно помогают работе. В смысле — должен ведь человек отдыхать.
Одно удовольствие — значит, выпивка. А второе, нетрудно догадаться, — женщины.
И об этом надо рассказать подробнее, поскольку эта история как раз с женщиной и связана.
Причем Кузин не искал себе женщину, все как раз наоборот — они его находили. Казалось бы, небольшого роста, помятенький, тощий, уже и в возрасте, а отбоя от женщин не было. Ну, тут еще важно, что вот если женщина хочет, чтоб ты с ней сблизился, отказать ей в такой малости — большой грех. Так объяснял своему другу Кузин. Хорошая старая песня — "снегопад, снегопад, если женщина просит". Ну, разумеется, если не очень старая и не совсем уж крокодил.
Даже и формулу высказывал: женщины взаимозаменяемы, и у меня такого в жизни не было — вот без этого существа противоположного пола я жить не смогу, нет, такого у меня никогда не было.
Несколько раз он даже как бы и женат был: нет, без загса, конечно, семейной жизни нахлебался, и в каждом случае Кузин жил у своей подруги два или три года. В одном случае это была хозяйка небольшого магазина, в другом — работница банка. И в это время Кузин, как правило, отступал от своего принципа, ну, то самое, снегопад, снегопад, если женщина просит. То есть он был почти мужем и почти постоянным. И про женщину, у которой жил, говорил — моя жена. Нет, нет, все общее, семья как семья, хотя и на не очень долгий срок. Потом появлялась другая женщина, и он уходил к ней.
Что характерно, с прежними женами сохранял хорошие отношения. К примеру, если они заболевали, Кузин лечил их сам (даже если они жили не на его участке), устраивал в больницу и навещал их.
На тот момент, в который будет происходить вот эта история, женат Кузин не был.
Может появиться вопрос: а чем он, собственно говоря, привлекал женщин? Ответ прост: маленький город, и если у хозяйки магазина (бывшей продавщицы) спрашивают, а кто твой муж (или хотя бы друг), той приятно ответить — доктор Кузин. Не вышибала, не мафиозник, а вот именно доктор и именно Кузин.
Ну, а теперь к делу.
Частенько доктор Кузин ходил к одной бабульке. Восемьдесят два года, три или четыре инфаркта, из дому не выходила, поскольку задыхалась даже при ходьбе по квартире. И старушка любила своего доктора. Пример: вы назначили мне уколы, и раз уж вы пришли, то сделайте укол сами, а то ваша сестра неумеха и совсем мне вены порвет. И он делал укол. Что характерно, не только этой бабульке, но и на других вызовах, если, разумеется, просили. Все понимали, что это работа не доктора, а его медсестры, и благодарили — денежкой или бутылочкой. Как любил говорить Кузин, денежки небольшие (публика на моем участке в основном бедная), но ведь дают, а не отнимают, и уже это приятно.
И у этой бабульки он часто видел молодую женщину — внучку старушки. Почему-то из всех родственников бабулька признавала только внучку. Жила внучка в городе и приезжала к бабушке в субботу или воскресенье и один раз в будний день. Когда же бабушке становилось хуже, внучка ездила каждый вечер. Бабушка внучку любила и прописала в своей однокомнатной квартире. Чтоб, значит, это жилье, хоть и казенное, досталось близкому человеку, а не ридной грабительской власти.
И эта внучка нравилась Кузину. Во-первых, всегда приятно, когда внучка любит бабушку, а во-вторых, она была красива.
Лет на двадцать моложе Кузина, густые светлые волосы, мягкое круглое лицо. Словом, пухлявенькая беляночка. Она всегда носила брюки. Даже летом. Кузин понимал, что у нее тяжелые лодыжки и она прячет этот недостаток.
Глупенькая, хотелось сказать, крепкие лодыжки — это хорошо, это значит, у тебя широкие бедра (впрочем, это было и так заметно), а широкие бедра Кузин как раз любил. То есть молодая пухлявая беляночка с крепкими лодыжками и широкими бедрами — это было именно во вкусе доктора Кузина.
Поделиться книгой: