Возвращение на Обитаемый остров

– Ну, о чем ты?! Мы же с тобой вместе не один год служим, выпили вместе не один боченок морской воды. Говори, в чем дело?

– Понимаешь, у меня к этому парню есть собственные счеты. Вернее, даже не к нему, а к его отцу. В свое время он забил до смерти моего брата, и я поклялся отомстить либо ему, либо кому-то из их поганой родни. Сейчас как раз у меня появился шанс сдержать слово, данное матери и поквитаться с одним из этих гадючьих Кейзо.

– Да ты что, неужели забил до смерти?! А как все это случилось?

– Брат шел по улице, когда старый барон, в компании таких же, как он пьяных дружков, пристал к нему по какому-то пустяку. Ну и, как это обычно бывает, слово за слово… Видимо, брат ответил этой сволочи как-то чересчур резко, ну тот его и начал месить, пока весь дух не вышиб. Сейчас же я хочу отплатить его сынку той же монетой. Барум, дружище, подыграй мне.

– Я, конечно, понимаю твои чувства, но кровная месть… Ты же знаешь, сейчас с этим очень строго, и по идее, я должен бы донести на тебя…

– Ты не можешь так поступить со мной, Барум! Как-никак, мы ведь оба принадлежим к одной касте. К тому же, я не предлагаю тебе рисковать собой. Я по этому делу старший, так что вся ответственность лежит на мне. Тебе необходимо лишь подыграть мне, причем не за просто так. Вот, у меня здесь десять тысяч империалов – этого хватит на то, чтобы купить неплохой домик на побережье.

– Взятку предлагаешь?

– Ну, какая же это взятка? Так, знак признательности.

– Хорошо, но в чем же ты думаешь его обвинить?

– Постараюсь вывести из себя, а там посмотрим. Может быть, за нападение на меня, или что-то в этом роде. Уверен, что при его характере, он обязательно где-то сорвется. Главное, ты будь в соседней комнате, все внимательно слушай, чтобы нам действовать воедино.

– Понятно. Хорошо, давай так и поступим.

* * *

Следователь был сух и подчеркнуто официален. На его худом, обтянутом морщинистой кожей лице, не отражалось никаких эмоций. Для него человек, сидящий за столом напротив, был очередным подследственным, и не более. Объект работы, вроде станка, у которого рабочий, изготавливая детали, зарабатывает деньги. Сколько таких же людей приводили сюда к нему для допроса, и сколько еще приведут?

– Имя? – скрипучим голосом произнес он так, что было непонятно, вопрос это или же просто слово, произнесенное в пустоту.

– Что? – переспросил Максим, еще не привыкший к такой манере разговора.

– Я сказал, имя? – повторил свой вопрос следователь.

– Чье? – вновь переспросил Максим, полагая, что его собеседник, уже осведомленный о его личности, спрашивает о ком-то другом, или же просто так оригинально шутит.

– Твое имя. Я спросил, как тебя зовут? – на лице чиновника все еще отражалась смесь скуки и равнодушия к субъекту, сидящему напротив.

Ага, а он, оказывается, вовсе и не думает шутить! И это ему, потомственному дворянину, какой-то смерд осмеливается тыкать?!

Баронская кровь и память предков мгновенно вскипела в жилах Максима, но он, прекрасно понимая, что сейчас не его время, тут же остыл, и спокойно, с достоинством, но все же смиренно ответил:

– Мое имя – Турренсок, – затем, выдержав паузу и, с усмешкой добавил. – Но хамы, вроде тебя, обращаясь ко мне, и тем, кто равен мне по происхождению, всегда называли нас на «вы» и, кроме того, не забывали обязательно добавлять: «Господин барон». Ты меня понял?!

После такой тирады в комнате на некоторое время повисла зловещая тишина. Следователь в упор рассматривал наглеца, осмелившегося оскорбить его при исполнении нелегких служебных обязанностей и, как бы переваривал сказанное. Когда же смысл фразы полностью дошел до него, он, не меняя выражения лица, сделал едва заметный жест сигаретой. Как будто стряхивал с нее пепел. В ту же секунду на Максима сзади обрушился удар страшной силы, опрокинувший его на пол. Потом его долго били. Даже нет, его месили и топтали ногами, как грязь на дороге, раскисшей от осеннего дождя. Спокойно и даже деловито, без какой-то особой злобы, просто выполняя свою служебную обязанность. У ребят такая работа – месить, но только не грязь, а живых людей. И, надо отдать им должное, справлялись они неплохо – когда Максима наконец-то оставили в покое, дозволив вновь взгромоздиться на табурет, на его теле, пожалуй, не осталось ни одной клеточки, которая бы не ныла от боли. Да, эти парни умели отрабатывать свой хлеб, а то, что ремесло себе такое выбрали… Ну что ж – это только родителей себе не выбирают, а профессию – каждый самостоятельно, что называется, по душе. Кому что нравится…

– Итак? – голос следователя вернул Максима к прерванному разговору.

Тот сплюнул в сторону кровавый сгусток, поднял голову и направил свой тяжелый взгляд в ту точку, где сходились брови вопрошавшего.

«Когда-нибудь и на моей улице будет праздник, и я влеплю тебе в это место. Как раз, между глаз. И если они после этого не выпрыгнут, то можешь считать это своим счастьем, но до конца своей жизни на всех фотографиях у тебя будут очень близко посаженные зенки…», – подумал Максим, а вслух спокойно произнес:

– Что именно – «итак…»?

И вот тут-то следователь не выдержал. Он подался всем телом вперед, словно собрался боднуть Максима. На лице его, до этого не отражавшем ровным счетом ничего, теперь вспыхнул фейерверк эмоций, самой яркой негативной окраски.

– Ах ты, баронское отродье! – рявкнул он столь яростно, что ему, вероятно, мог бы позавидовать любой хищник, почувствовавший запах крови своей жертвы. – Ты, наверное, не понял, куда ты попал?! Ты, наверное, не представляешь, что все сидящие на этом месте для меня равны. Да будь это обычный крестьянин или принц крови, если ты сидишь на этом месте, то мне твое происхождение глубоко по фигу. Вы все для меня – говно свинячье! Но ты тугодум, и тебе, значит, мало одного урока?! Придется повторить его. А если и он не пойдет тебе впрок, то тебя будут продолжать учить до тех пор, пока ты не усвоишь науку. Тебя будут бить, но не дадут потерять сознание. Бить и бить до тех пор, пока ты по собственному желанию, своим длинным языком не вылижешь пол в этой комнате, а передо мной ты это сделаешь дважды и трижды. Но если и после этого ты не поймешь, кто ты есть в этом мире, то тебя снова будут бить так, пока ты не изъявишь желание тем же поганым языком отполировать мои сапоги!

Следователь сдержал свое слово. Ошибся он лишь в одном – Максим все же потерял сознание. Видимо, заплечных дел мастера где-то перегнули палку. Когда он очнулся, то на месте своего мучителя увидел совсем другого человека. Это был добродушный на вид толстяк, в мундире, расстегнутом едва не до пупа, и со сладенькой улыбкой, как будто приклеенной к его луноподобному лицу. Заметив, что подследственный уже способен более – менее адекватно воспринимать окружающую действительность, толстячок откинулся на спинку стула, и елейно – противным голосом заблеял:

– Как ваше самочувствие? Кажется, мой коллега самую малость переусердствовал? Но признайте – вы сами в этом были виноваты. Зачем нужно злить человека при исполнении его обязанностей? Он у нас считается отличным работником, но самолюбив и даже раним чуть больше, чем другие. Тем более, вчера ему сообщили, что его брат погиб во время дальнего похода. Такие известия, сами понимаете, не прибавляют настроения. А вы, вместо того, чтобы активно сотрудничать со следствием, начинаете запираться, кичиться собственным достоинством, унижать нашего уважаемого работника. Неужели вам так трудно понять, что у вас, в вашем теперешнем положении, есть только одна возможность смягчить свою участь – дать следствию честные и правдивые показания о том, как и при каких обстоятельствах, вы были завербованы нашими врагами, и с каким конкретным заданием прибыли на Острова… Ну, так как, поговорим?

Максим усмехнулся разбитыми губами. Понятно, на контрасте работают: злой дядя – добрый дядя. Старо, как мир, но, надо признать, приемчик действует безотказно. Так и хочется припасть к этой толстой и волосатой груди, оросив покаянными слезами засаленный мундир добряка и покаяться… Ладно, хватит корчить из себя «белую кость», надоело быть битым.

– Ну, что же, можно и поговорить, – сказал он. – Я вовсе не хотел нервировать вашего коллегу. Просто добивался, чтобы ко мне обращались сообразно моему званию и происхождению.

– Ну, вот и хорошо, вот и чудесненько! – радостно взмахнув пухлыми ладошками, вновь заблеял толстячок. – Давайте, уж, простим его, а? Он, действительно, перенервничал накануне. Я уверен, что со мной у вас не будет подобных… э-э… осложнений! – и, подтверждая свои слова, властно крикнул куда-то за спину Максиму:

– Конвой, свободен! – после чего налил в стакан воды и протянул его. – Нате, выпейте, это взбодрит и освежит вас.

Максим с усилием сделал несколько глотков, закашлялся, поставил стакан на стол и, как бы в раздумье, произнес:

– Так вот оно, значит, как? Значит, меня обвиняют, ни много, ни мало, а в измене присяге Его Величеству Императору и Родине?

Толстяк сочувственно покивал, почмокал пухлыми губами и сказал:

– Да, честно говоря, вашему теперешнему положению особенно не позавидуешь. Лично я бы завидовать не стал.

– А почему бы вам ни спросить о том, как я вел себя в плену у тех матросов, которые бежали вместе со мной? Как мы вырвались на свободу, как сбили самолет?

– Дело в том, что ваши товарищи… как их там…, – следователь взял со стола несколько листков, поднес их к глазам и прочитал:

– Серк и… э-э-э… Клуг… Да, именно так – Серк и Клуг. Они уже во всем сознались, да… Поведали о том, как их, а вместе с ними и вас, пленили, потом склонили на путь измены, после чего – организовали побег. Про задание, поставленное перед ними, поведали. Вот: «По прибытию на территорию Империю, нам поручено было сплотить вокруг себя группу людей, недовольных режимом, а в дальнейшем организовать серию террористических актов, покушений на высших чинов администрации, а главной целью – физического устранения самого…», – в этом месте следователь воздел правую руку вверх и указал на портрет Императора, висевший на стене. – Да-с, господин барон, вот так вот-с. Вы изобличены своими друзьями полностью, – следователь довольно потер ручки и гаденько хихикнул. – Извольте убедиться, если желаете. Протокольчики вот, и подписи собственноручные… Вот, значит, Серк, а это – Клуг. Хотя, простите! Наоборот! Это Клуг, а это Серк! Так что, теперь слово за вами…

Максим некоторое время сидел неподвижно, молча, наблюдая за спектаклем, а затем потер болевший бок и спросил:

– Простите мою неосведомленность… как мне к вам обращаться?

– О, извините великодушно, господин барон, совсем забыл представиться, – притворно сконфузился следователь. – Ради всего святого… Старший следователь Барум… К вашим, так сказать, услугам…

– Так вот, Барум, – опуская должность, веско произнес Максим. – Во-первых: Серк и Клуг – мне совсем не друзья. Они не могут быть со мной на равных, даже если не принимать во внимание мой титул, а учитывать просто воинское звание. Я – офицер, а они – рядовые матросы. Я всегда и при любых обстоятельствах буду настолько выше их и, простите, вас, что даже намек на какие-то дружеские отношения между нами для меня крайне оскорбителен. Настолько, что даже не должно возникать намеков на них. Это понятно?

– Ну, это просто образное выражение, – попытался перебить его Барум.

– Ну, так и выбирайте выражения! – раздраженно повысив голос, продолжал Максим. – Теперь – следующее. При тех методах следствия, которые я уже успел почувствовать на собственной многострадальной шкуре, для меня совершенно неудивительно появление на вашем столе подобных бумажек. Было бы крайне удивительно, если бы их у вас не было. Таким показаниям, выбитым из моих подчиненных, грош цена. И годны они лишь для того, что бы вы, или кто-то еще применил их… гм-м… скажем, в гигиенических целях.

– Вы не правы, вы абсолютно не правы, господин барон! – запальчиво воскликнул Барум. – Вот, извольте сами убедиться. Здесь написано: «Сей протокол прочитан мною, и подписан без какого – либо давления». Смотрите!

– А-а-а…, – отмахнулся Максим. – Бросьте, господин следователь… От меня-то вы чего хотите? Чтобы я точно такую же чушь написал… без давления… так, что ли? Не дождетесь. Совершенно официально вам заявляю: я не шпион, ни в чем сознаваться не намерен. Не в чем мне каяться! И клепать на своих соратников, даже если они, по каким-то причинам совершили глупость, я не стану. А теперь – воля ваша. Можете меня расстрелять, повесить, утопить или отправить на бессрочную каторгу… у вас выбор широкий. Решайтесь, зарабатывайте свою награду, и пусть вам от этого станет лучше жить.

– Ну, какой вы, право… – огорчился Барум. – Не нужно уж так-то… Давайте-ка мы с вами лучше сейчас успокоимся. Вот вам ручка, бумага. Возьмите и напишите о своих злоключениях. А потом мы сравним вашу исповедь с показаниями ваших дру… простите, подчиненных. Пишите, не торопитесь, а я уж, с вашего позволения, пойду. Вы не поверите, господин барон, сколько у нас сейчас дел. Один заговор за другим. И со всех смутьянов необходимо снять допрос. Спать стали по четыре часа в сутки. Так что, вы не спешите, а когда закончите – кликните охранника. Он позовет меня.

Барум собрал со стола бумаги, запер их в сейф и, позвякивая ключами, неторопливо удалился. Максим остался в комнате один. Некоторое время он собирался с мыслями, а затем взял ручку и скрупулезно, в деталях, изложил свою версию того, что с ним происходило в последнее время. Затем перечитал написанное, кое – что исправил и, откинувшись на спинку стула, удовлетворенно хмыкнул. Его труд получился несколько суховатым для Максима Каммерера, но для барона Турренсока – в самый раз. Собственно говоря, с какой это стати ему писать приключенческий роман? Все по военному – кратко и точно. Тогда-то и там-то произошло то-то и так-то. Без лишних соплей и эмоций, обыкновенный рапорт.

Сейчас его занимал совершенно другой вопрос: как выбраться из того положения, в которое он вляпался, отчасти по своей, отчасти по чужой воле, и как побыстрее вырваться на свободу?

Ситуация, в которой он по прибытию на Острова может попасть за решетку по обвинению в измене Родине, специально с Сикорски не обсуждался. Тогда на это просто не хватило времени. Спешили, не до того было. О возможности такого варианта Максим догадался позже, уже во время побега, да и то, не сам догадался, а подсказал его ему «сидевший» внутри барон Турренсок. Даже, кажется, злорадствовал при этом, негодяй. Хотя, вроде бы, и не должен, разве может злорадствовать обыкновенная бездуховная информация? Но, все же, вляпался, ничего не скажешь! Как говорится, из огня – да в полымя. Но, полностью безвыходные ситуации встречаются крайне редко, так что, пока появилась такая прекрасная возможность – нужно посидеть и подумать, как же ему все-таки выкрутиться.

В том, что он ни в чем добровольно не сознается – это, наверное, его следователи уже поняли. Запугать его – не получится. Значит, они постараются найти какой-то другой путь для своего успеха. Могут, например, попробовать применить к нему ментоскопирование. В Стране Отцов, помнится, подобная техника была на весьма неплохом уровне, и он там выдавал им такие картинки… Но тогда он шел на контакт сознательно, специально, иногда подключая к реальным воспоминаниям яркие образы, рожденные воображением. Другое дело здесь, на Островах. В каком состоянии у здешней науки находится изучение мозга – можно только гадать, но при любом раскладе, эту технику можно обмануть – было бы желание, да определенные навыки. И то, и другое, у него, безусловно, есть. Главное – полнейшая концентрация сознания, и умение выпустить из него только то, что захочешь сам. Пусть проверяют, так он им такого «навспоминает», что впору будет вручать орден!

Но до ментоскопирования дело не дошло. Хлопнула дверь, и перед Максимом опять возник тот самый худой следователь, который так и не соизволил ему представиться, и которого, без всяких натяжек, можно назвать «злым дядей».

– Ну что, написал свою сказочку? – спросил он хмуро, усаживаясь на свое место.

Максим молча подтолкнул ему свои записки. Следователь взял их в руки, некоторое время читал, затем хмыкнул, и брезгливо бросил на стол. Прежним, лишенным эмоций голосом, он произнес:

– Я вижу, ты так ничего и не понял. Тебя ведь просили написать правду и ничего более. А она заключается в том, что ты – платный или идейный – это не столь уж важно – агент Отцов. Вот и все. Именно такую правду ты и должен был написать. О том, как и при каких обстоятельствах тебя завербовали. И все.

– А какие у вас есть основания подозревать во мне изменника? – спокойно спросил Максим. – Что у вас есть на меня?

– У меня есть двое, подчеркиваю, двое свидетелей твоего преступления. Они, правда, тоже изменники, и как свидетели, так себе, слабоваты. Для военного трибунала их показания вряд ли сойдут. Но, лично мне на них наплевать. Мне нужен ты и я сделаю все, чтобы тебя упрятали в лагерь, лет так на пять – семь.

– Это как же? – с интересом спросил Максим.

– Как?! – с неприкрытой издевкой переспросил следователь. – Скоро ты все поймешь, а пока не будем торопить события.

Он нажал кнопку на крышке стола. Дверь резко распахнулась, и на пороге появились те самые громилы, уже однажды «месившие» ногами Максима. Они медленно двинулись на него, и намерения их были просты и очевидны. И вот тут-то дал о себе знать Турренсок.

«Ну, уж нет, второй раз бить себя я вам не позволю!», – завопил он из подсознания Максима. – «Кто я вам, кукла для битья, или боевой офицер – подводник?!».

Арестованный вскочил на ноги и приготовился отразить нападение. Только защищаться и ничего более – ему просто не хотелось вновь пережить те неприятные ощущения, которые он уже однажды испытал, лежа на полу, принимая на себя удары.

Люди Островов были неплохими бойцами, но они совсем не представляли, насколько отстают от техники рукопашного боя жителей Земли. Субакс – вид единоборства, объединивший в себе лучшие приемы борьбы и обороны всех народов мира, преподавался во всех школах мира, как один из основных предметов. Любой шестнадцатилетний юноша, даже достаточно средне подготовленный, мог не особенно напрягаясь противостоять трем – четырем головорезам – десантникам с Белых Субмарин, вооруженных холодным оружием. А Максим был далеко не худшим в этой борьбе – перед выпуском он два года подряд становился чемпионом школы. Сказался и опыт борона Турренсока, чей род всегда славился на Островах, давая Империи отличных воинов.

Результат схватки с громилами оказался для них обескураживающее – неожиданным. Им даже не удавалось дотронуться до своей жертвы – каждый раз она, даже будучи запертой в углу, каким-то непостижимым образом ускользала от, казалось бы, неотразимых ударов. Со стороны это смотрелось настолько необычно и эффектно, что следователь, поначалу спокойно сидевший за столом, даже привстал, от удивления широко раскрыв рот. Попав под магию той красоты, которую демонстрировал арестованный, он не в силах был даже произнести слова ободрения в адрес своих подручных. А они, тем временем, все более распалялись. Движения их становились все более размашистыми и, казалось, настолько мощными, что попади они в цель, и она разлетится на мелкие кусочки. Но кулаки лишь рассекали воздух, буквально, в нескольких сантиметрах от лица Максима, не причиняя ему при этом не малейшего вреда.

Вот один из них, двухметровый верзила, с красным от возбуждения лицом, изрытым неприятными ямками оспы, улучил момент, нанес, как ему казалось, разящий удар, но в очередной раз промахнулся и, не удержавшись на ногах, с силой врезался головой в стену. Тяжело выдохнув воздух, он осел на пол, перевернулся на спину и, широко раскинув ноги, замер. По его лбу медленно текла струйка темной крови, исчезая за левым ухом. Второй экзекутор в растерянности остановился, не зная, продолжать ли ему бой с неуловимым подследственным, или же остановиться и помочь товарищу. Следователь же, наоборот, оживился. Он проворно выскочил из-за стола и, довольно потирая сухонькие ручки, воскликнул:

– Замечательно, ты отлично сыграл отведенную тебе роль!

Глава 7

Максим, почесываясь, перевернулся на другой бок, устроился поудобнее на жестком ложе и, прикрыв глаза, еще раз постарался уснуть. «Не получается, отвык я от клопов, – констатировал он. – Последняя встреча с этими мерзкими тварями у меня состоялась в штрафном вагоне, когда мы с Зефом на войну ехали. Эх, сейчас бы контрастный душ принять или в бассейне поплескаться…».

Максим вновь повернулся, на этот раз на спину, закинул руки за голову, и уставился на тусклую лампочку, висевшую над дверью камеры.

Кроме него здесь, похрапывая, посапывая, бормоча что-то невнятное и, конечно же, почесываясь, спали еще двадцать восемь заключенных. Пошел уже третий месяц с того дня, как его, бывшего субмарин – мичмана и барона Турренсока, втолкнули к уголовникам. Как и пообещал ему следователь. Однако он слегка ошибся, причем – дважды. Во-первых, осудили Турренсока всего на два года, а не на шесть, как было предсказано. Конвойный, пострадавший при нападении на Максима, оказался парнем достаточно порядочным и, рассказал на суде, как все на самом деле было. Судья, также вполне честный человек, усмотрев факт давления на подследственного и провокацию со стороны следователя, хотел было это дело замять, и освободить Турренсока из-под стражи, но на его беду, вмешался какой-то хмырь. Он приблизился к судье, что-то долго шептал ему на ухо, после чего тот, хмурясь, как от зубной боли, вынес свой вердикт: два года общего режима. Надо полагать, хмырь был из Адмиралтейства, где, как известно, не очень-то жалуют офицеров, вначале попадающих в плен, а затем чудесным образом оттуда сбегающих. Да еще и без единой царапины, с трофейным катером в придачу. Обвинение в измене родине, против родовитого дворянина, при отсутствии каких – либо улик, выдвинуть было невозможно, а вот на «противоправные действия против представителя органов дознания» натянуть все же сумели. И осудили. На всякий случай, вроде как дезинфекцию провели.

Во-вторых, следователь заблуждался в отношении судьбы Турренсока, предсказывая ему незавидную долю в камере. Уголовники, несмотря на дворянское происхождение барона, не прикончили его втихую, а, наоборот, прониклись к нему уважением. Вначале, правда, едва он только перешагнул порог камеры, ему стало ясно, что побороться за свой авторитет придется серьезно.

Выручил опыт, приобретенный за время недолгой каторги, да Зефовы уроки, опять же. Экс – профессор Аллу Зеф всегда был отменным рассказчиком – этого у него не отнять. Да и тюремные порядки… Они хоть в Стране Отцов, хоть в Островной Империи – мало чем отличаются. Так, детали несущественные. Понять, кто в камере является «кукловодом», и дергает за ниточки остальных заключенных, не составило особого труда. Когда «шестерки» начали всячески доставать новичка, провоцируя его на ответные действия, он одним движением руки смел их всех в угол, и в мгновение ока очутился рядом с нарами, на которых с безучастным видом сидел местный «папа» – авторитет по кличке Жало.

Это был человек, без каких – либо выдающихся физических достоинств, но великолепный психолог, умеющий руководить толпой. Однако в этом случае он допустил промашку, не распознав вовремя с кем имеет дело. Жало даже не успел испугаться, как оказался где-то под потолком, откуда и брякнулся плашмя на бетонный пол. Пока пахан приходил в себя, наглый новичок собрал с нар его нехитрые пожитки и сбросил на пол, а на их место начал спокойно стелить собственную постель. Все это время в камере царила зловещая тишина. Наконец Жало встал на ноги, поворочал шеей туда – сюда и сделал рукой едва заметный жест рукой. Его подручные как будто только этого и ждали – вокруг Максима моментально образовался тесный кружок тяжело дышащих головорезов с одинаково зловещим выражением на тупых физиономиях. Сразу стало ясно, что они явно не желают предложить обидчику «честь и место» или хотя бы отведать с ними хлеба – соли. У нескольких мордоворотов в руках оказались заточки, говорившие о намерениях хозяев гораздо больше, чем они сами вообще могли сказать нормальными словами.

Максим поднял вверх правую руку с раскрытой ладошкой, ясно показывая всем, что не хотел бы ни с кем больше конфликтовать, но при этом улыбнулся так, как это, наверное, сделал бы волк, загнавший в тупик стадо овец, а затем очень четко, с расстановкой, произнес:

– Я вижу, ребята, у вас есть непреодолимое желание поставить меня на то место, которого я, по вашему мнению, заслуживаю. Могу вас разочаровать: вы, вероятно, приняли меня совсем за другого человека. Я заслуживаю гораздо большего почтения к себе, чем то, которое вы собираетесь мне сейчас оказать.

– А кто ты такой? – хрипло спросил его один из тех, кто находился в первом ряду. – Назови себя.

– Мое имя Турренсок, – спокойно ответил Максим. – Барон Кейзо. Я прямой потомок тех господ, которым ваши ублюдочные предки готовы были лизать подошвы сапог, лишь бы добиться их благорасположения.

Услыхав такое заявление, толпа как-то незаметно начала оседать. Согнув конечности в коленях, сокамерники принялись медленно пятиться назад. О боевых подвигах баронов рода Кейзо на Островах ходили легенды. По слухам, которые обрастали леденящими душу подробностями, как снежный ком во время лавины в горах, пропорционально количеству рассказчиков, с мужчинами Кейзо было бессмысленно схватываться врукопашную. Они были неуязвимы для врагов, а каким было их количество, им было без разницы, – пять, десять или пятьдесят… Итог всегда был одинаков: соперники ложились на поле боя, и дальше могли передвигаться только в качестве главных действующих лиц на похоронных процессиях. Бароны же отделывались, как правило, пустяковыми ранами, или, лучше сказать, царапинами.

Причины такой сказочной неуязвимости и живучести, обычно, объяснялись предельно просто: здесь не обошлось без союза с темными силами. Слухи были столь устойчивы, что триста с лишним лет тому назад против баронов решено было начать религиозное преследование. В ответ глава клана объявил, что если Кейзо не оставят в покое, то он сам начнет поход на зажравшихся и погрязших в роскоши и разврате церковников, сметет всех в море, а на их место посадит своих безземельных родственников. Тогдашний император, которому жизнь духовенства также была противна, а независимость баронов вызывала вполне объяснимую тревогу, занял выжидательную позицию, не принимая официально ничьей стороны. Любой исход этого конфликта стал бы для него выгодным. Победи бароны, и с ними можно было договориться о реформе церкви, хотя бы частичной секуляризации церковных земель. Если бы верх взяли святоши, то и в этом случае император оказывался в выигрыше, потому как, с политической арены убиралась опасная и грозная сила. Но угроза Кейзо, сказанная во всеуслышание, произвела на главу церкви и его сторонников неизгладимое впечатление. Они испугались и отступили. Бароны остались в своих имениях и продолжали жить в привычном ритме, забавляясь на пирах, турнирах и охоте. Император же, после того как конфликт завершился ничем, разочарованно произнес историческую фразу: «Одни ссыкуны, а другие – лентяи! И таким народом мне приходится управлять!», – после чего отправился на долгосрочный отдых в курортное место у моря.

На самом же деле, многое в тех слухах, конечно, было преувеличено. Иногда бароны все же умирали не своей смертью. Весьма редко, но такое случалось. И все же, убить Кейзо на поле боя считалось почти невозможным. А все потому, что очень давно, когда род только зарождался, одному из его основателей удалось разработать уникальную технику ведения рукопашного боя. Она сочетала в себе приемы борьбы с оружием, без него, а также гимнастику, благодаря которой боец мог передвигаться на ристалище с невероятной скоростью и наносить противнику неожиданные, быстрые и, как правило, смертельные удары. Обучение будущего воина начиналось, чуть ли не с пеленок и продолжалось, постоянно совершенствуясь, всю жизнь. Суть же и тонкости борьбы передавалась по наследству от отца к сыну и держалась в строжайшей тайне от всех любопытствующих. Отсюда и результаты, а также неумирающие, на счастье Максима, слухи. Кстати говоря, он и сам мог прекрасно постоять за себя, даже не имея опыта Турренсока – субакс ни в чем не уступал науке Кейзо, а кое в чем даже превосходил ее.

Жало некоторое время ошалело смотрел на постыдное отступление своего воинства, но вот лицо его перекосилось от гнева:

– Что вы пятитесь от него, как вареные омары?! – заорал он, пиная ближайшего к нему дружка. – Он же один, возьмите его, он ваш, трусы!

– Так ведь он же – Кейзо! – нерешительно возразил ему пнутый. – Он ведь… того… неуязвимый. Покалечит, и весь остаток жизни придется тратиться на одни лишь лекарства.

– Вперед, скоты! – взревел Жало. – Ну, убейте его! Оторвите ему башку, и об остальном можете не беспокоиться. Ваши проблемы я решу сам.

Повинуясь голосу вожака, толпа нерешительно двинулась вперед. Тут же Максим мягко вскочил с нар, мгновенно переместился в самый центр камеры, там, где стоял Жало, ухватил его за одну ногу, оторвал от пола и начал крутить им над головой так, как обычно удальцы в прежние времена, желая предотвратить нападение противника, вращали оглоблю или тяжелую дубину. Пахан взвыл от ужаса, а когда скорость его вращения предельно возросла, то заключенным ясно послышалось басовитое гудение от рассекаемого телом воздуха. Кольцо вокруг Максима разомкнулось – зрители теперь прижались к стенам, не сводя широко распахнутых глаз от страшного снаряда. Максим, удовлетворившись произведенным эффектом, ослабил скорость вращения до минимума, и резко отпустил свою жертву. Жало описал короткую дугу, тяжело врезался в косяк, с огромным трудом приподнялся на четвереньки, и тут же дверь камеры распахнулась. Двое охранников подхватили бывшего лидера подмышки и выволокли прочь.

С тех пор Жало в камере больше не появлялся, а к Турренсоку заключенные стали относиться с огромным уважением, граничащим с подобострастием. Он принимал подобное обращение, как и подобает человеку его высокого происхождения. Не сказать, чтобы оно ему очень нравилось, но деваться было некуда – приходилось соответствовать созданному им же самим образу. Пару ночей, правда, пришлось недоспать из-за опасения, что какой-то скрытый сторонник Жала надумает проверить, насколько верна легенда о неуязвимости баронов Кейзо. Но все обошлось, видимо, наглядный урок и демонстрация бойцовских качеств была настолько впечатляющими, что охотников проводить подобные проверки, даже тогда, когда новичок спит, не нашлось, и Максим успокоился на этот счет.

Зато беспокоило другое. Перспектива провести на тюремных нарах целых два года бездейственно, отнюдь не радовала. Второе посещение Саракша получилось каким-то менее удачным: вначале – один лагерь, теперь другой, хотя и с общим режимом содержания. Ну, первый лагерь – это суровая необходимость, «легенда» требовала именно такого расклада. Но тогда, когда казалось, что появилась надежда, став героем, вернувшимся домой из вражеского плена, закрепиться на Островах, начать постепенно вершить карьеру, осуществляя свою миссию разведчика, вдруг выяснилось неприятное обстоятельство. На два года всяческую активную и полезную деятельность приходится отложить, и побыть это время в качестве заключенного.

Конечно, в уныние Максим не ударялся, потому как знал, что из любой ситуации, даже из самой, на первый взгляд, безнадежной, есть выход, порой, даже не один.

«Ладно, – сказал он себе. – Раз уж все равно сна нет, нужно постараться суммировать и подытожить то, что я сейчас имею, привлекая на помощь моего друга Турренсока. Итак: из этого лагеря сбежать возможно, особенно если учесть, что прежнюю сноровку я еще не растерял. Сбежать, пробраться, скажем, в горы, прихватив с собой или отыскав на месте какой ни на есть массивный металлический предмет – крышку от канализационного люка, к примеру. Потом провести на себе небольшое «харакири», как выразился Сикорски, достать из тела биомеханическую горошину, активировать ее и, вырастив устройство нуль – Т, приладить к искомой крышке. На все про все, уйдет, максимум, два дня. А затем вернуться на базу и честно признаться Сикорски: «Экселенц, я все прекрасно понимаю, вам в Империи нужен надежный агент, но поймите же и вы меня: я не могу работать в таких условиях!».

«Поймет он его, или нет?» Максим задал себе этот вопрос, и тут же устыдился того, что сама мысль о побеге с Островов пришла ему в голову. Придется отложить этот вариант на самый худший момент. Нужно помозговать и над другими.

Конечно, два года сидеть здесь, греть нары, не имея связи со своими, это очень долго. На Земле за это время его, еще чего доброго, сочтут погибшим. Не все, разумеется. Рада будет его ждать хоть сто лет, и ни за что не поверит, если ей даже принесут извещение о смерти, заверенное патологоанатомом. Не такой она человек.

Рада. Максим поймал себя на том, что уже давненько не думал о жене. Как она там? Что делает? Не вообще, а именно сейчас, в конкретную минуту… Ночь сейчас на Земле или день?

Нет, сейчас нельзя расслабляться, нужно гнать прочь все подобные мысли! Не время сейчас для них. Надо мозговать, как быть дальше.

Предположим, что два года ожидания у моря погоды – это не его путь и побег все же придется совершить. Уйти в горы, организовать там партизанский отряд из людей недовольных режимом. Недовольные всегда найдутся. О, это уже кое-что! Вот где их только искать, недовольных-то? Ну, это вопрос уже второстепенный. Как советовал один древний полководец: главное ввязаться в драку, а там – посмотрим.

Мысль о таком развитии событий показалась Максиму более перспективной, и он начал продумывать детали предстоящей операции. Но внезапно в коридоре раздались шаги, затем загремели ключи в замке, дверь открылась, и в камеру осторожно вошел еще один ее обитатель по кличке Хорек, занимавший соседние с Максимом нары.

– Ты откуда? – спросил его Максим, приподнимая голову.

Хорек от неожиданности вздрогнул, обернулся на голос, затем приблизился к Максиму и зашептал: