Помоги проекту - поделись книгой:
А теперь предположим, что между государствами установился режим свободной торговли. В этом случае выгодами от специализации могли бы пользоваться все, даже самые мелкие политические образования. Тогда чем выгодно большое государство? На этот счет существует обширная академическая литература.[21] В большинстве своем авторы подобных трудов дружно высказывают мысль, что увеличение размера политических образований потенциально способно обеспечить экономию за счет масштаба в предоставлении общественных благ (скажем, в области обороны), но попутно ведет к еще большей разнородности и может спровоцировать вредные споры по поводу того, как распределять затраты и выгоды. Почти все авторы придают большое значение свободной торговле и экономической интеграции как инструментам, которые создают для малых политических образований условия, благоприятствующие эффективному функционированию. Любопытно, что подобный вывод, подтверждаемый рядом научных исследований, полностью опровергает исходный посыл многих обозревателей, что глобализация и экономическая интеграция автоматически способствуют формированию более крупных политических образований.
Таким образом, при поверхностном взгляде напрашивается вывод, что склонность Евросоюза забирать себе прерогативы, прежде принадлежавшие национальным государствам, идет вразрез с преобладающей в остальных регионах мира тенденцией в сторону глобализации и интеграции. Авторы А. Алесина, И. Анджелони и Л. Шукнехт говорят об этом так: «Институты, действующие на европейском уровне, вторглись в сферы, где экономия за счет масштаба далеко не очевидна, а разнородность предпочтений граждан-европейцев весьма высока». Иными словами, Евросоюзу не стоит пытаться заниматься проблемами всех стран – членов ЕС, а следует оставить работу для правительств национальных государств.
Однако научные исследования на тему размера территории не обязательно указывают на превосходство политических образований, составленных из нескольких национальных государств, поскольку тогда те же самые аргументы можно было бы выдвинуть в пользу по крайней мере частичного разрушения существующих государств на субрегионы или сугубо национальные образования. В качестве примеров можно назвать возможное отделение Шотландии от Соединенного Королевства или, скажем, Каталонии от Испании.[22]
На этой стадии одно только абстрактное теоретизирование ничего нам не даст. Очень многое зависит от исторического прошлого и качества государственной власти рассматриваемого политического образования. По академическим критериям размер Великобритании может считаться оптимальным для государственной структуры, но было бы нелепо оперировать этим фактором в вопросах, касающихся целесообразности политической ассоциации. Различные способы оценки оптимального размера страны дают разнообразные результаты, меняющиеся со временем. Государства не могут и не должны реформироваться на основании подобных выводов.
Более принципиально то, что на дееспособность институтов и политических объединений влияют несистематические факторы, отражающие особенности исторического развития. Даже при наличии достаточно сильных сепаратистских настроений в Шотландии Соединенное Королевство и его институты по большому счету функционируют удовлетворительно. Но мы не имеем ни малейшего понятия, насколько успешно будут работать новые институты в том случае, если Шотландия выйдет из состава Соединенного Королевства. Так, в начале 2014 г. стало понятно, что будет неимоверно сложно установить в независимой Шотландии удовлетворительно действующую денежную систему. Сразу вспомнились многочисленные и тяжкие проблемы, возникшие при формировании еврозоны (я рассказываю о них в главе 4, но более подробно эти проблемы рассмотрю в главе 8).
Субсидиарность
Что может служить указанием, как лучше всего установить границу суверенитета? Понятно, что не на уровне отдельного индивида, улицы или местной общины. На практике нет никакой необходимости принимать все решения в одной плоскости, будь то национальное государство, федерация региона или низовая община. Как вывозить мусор, определяется местными управленцами, а оборонные задачи входят в компетенцию национальных властей.
Однако имеется великое множество промежуточных случаев, и там ответ далеко не всегда однозначен. Можно ли, например, оставить структуру и содержание школьной программы на усмотрение отдельных государственных школ, находящихся в ведении местных органов, или все это должна устанавливать центральная власть? Правильные ответы для разных государств и периодов отличаются друг от друга. Все зависит от целей, которые ставит государство перед образовательной подготовкой.
Подход Евросоюза к выбору надлежащего уровня принятия решений в теории выглядит очень привлекательно. В основу его положен принцип субсидиарности, означающий, что все должно приниматься на уровне, максимально приближенном к рядовым гражданам. ЕС придерживается следующего принципа: за исключением областей, которые подпадают только под его компетенцию, Евросоюз должен предпринимать действия лишь тогда, когда они более эффективны, чем те, что осуществляются на национальном, региональном или местном уровнях.
Беда в том, что данный принцип редко соблюдается по двум взаимосвязанным причинам.
Во-первых, в самых высоких сферах Евросоюза разворачивается борьба между сторонниками перехода к полному политическому союзу и теми, кто хочет сохранить полномочия за национальными государствами. Первые расценивают любую возможность вырвать часть полномочий из рук национальных государств как шаг в верном направлении. В результате Евросоюз дошел до того, что сует свой нос в дела, которые, если смотреть под более практическим и менее политизированным углом зрения, не относятся к его компетенции.
Во-вторых, реализация принципа субсидиарности противоречит заявленной цели гармонизации и может привести к конкуренции. Но идея гармонизации глубоко укоренена в целях ЕС, а это подразумевает, что союз по умолчанию должен препятствовать реализации принципа субсидиарности.
Что говорит практика о размере страны
Наблюдается ли отчетливая тенденция к тому, что крупные экономические и политические образования добиваются больших успехов по сравнению с малыми? Убедительных свидетельств нет. Главным примером положительного эффекта от увеличения размера образования служит сам ЕС. С первых дней своего существования он добился крупных экономических достижений и обеспечил своим гражданам высокие жизненные стандарты. Общеизвестно, что сообщество располагало огромной территорией в расчете на душу населения и на каждого жителя приходилось вдоволь пахотных и пастбищных земель, а кроме того – значительные запасы минерального и углеводородного сырья.
И все же не только наличие значительных ресурсов играет решающую роль. Ведь есть и другие страны, столь же щедро наделенные природными богатствами, но при этом не достигшие высокого уровня развития. Всем этим располагал в свое время Советский Союз, а теперь Россия, хотя и в меньших масштабах. Мало того, аналогичными преимуществами могут похвастаться Аргентина, Австралия и Бразилия. Правда, достигнутые ими результаты неравнозначны.
Понятно, что первостепенное значение имеет то, как управляется территория. Для успеха необходимо достаточно сильное государство, способное гарантировать власть закона и не позволять узким группам расхищать богатства страны или вести борьбу за них, ибо это ведет лишь к потерям и разорению. Вместе с тем, это должно быть государство, не мешающее росту промышленности и торговли избыточными налоговыми мерами или прямым вмешательством. Именно в этом, а не только в наличии обширной территории, и кроется секрет успеха Америки.
Однако весьма впечатляет тот факт, что многие из богатейших стран мира имеют малые территории и небольшую численность населения. Так, по данным МВФ, пятью странами с самым высоким показателем ВВП на душу населения являются Катар, Люксембург, Сингапур, Норвегия и Бруней (количество жителей – менее 6 000 000 человек).
Особенно интересен в данном случае Сингапур. Предоставляя Сингапуру независимость, британское правительство полагало, что ему прямой путь – в объятия расположенной по соседству более крупной Малайской Федерации. Сингапур так и поступил, но, когда в 1965 г. из федерации вышел, казалось, что будущее его куда как незавидно. А посмотрите на сегодняшний Сингапур, который давно перегнал Малайзию! Доход на душу населения в Сингапуре выше, чем в Великобритании. Почему? Все дело в превосходном государственном управлении.
Можно привести в качестве примера достижения, которых добились малые страны Ближнего Востока, но сравнивать их с остальным миром некорректно, поскольку известно, что своими успехами и богатством они обязаны исключительно запасам нефти и природного газа. Я имею в виду страны Персидского залива: ОАЭ, Бахрейн, Катар, Кувейт и Оман. Но нельзя сбрасывать со счетов тот важный факт, что государственная власть (по общему признанию – недемократическая) вполне успешно выполняет свой долг. И богатства, полученные за счет нефти, направо и налево не разбазаривает.
Успехи малых стран Европы не покоятся на нефти (за исключением Норвегии). Самым наглядным примером служит Швейцария, однако стоит упомянуть и другие небольшие страны – Бельгию, Нидерланды, Люксембург, Данию, Швецию и Финляндию, – которые неплохо преуспевали и до вступления в ЕС.
Демократия и конкуренция
Так в чем же причина преуспевания мелких по размеру политических образований? В ряде случаев главным фактором оказалось то, что они стали налоговыми убежищами. Соответственно, их успех имеет распределительный характер, а главная задача – не созидать, а передавать доходы и богатства других государств. А раз так, то эти страны не помогут нам разобраться в вопросе: каким образом разделение суверенитета могло бы максимально способствовать всеобщему процветанию?
Однако успех большинства малых стран основывается не только на выгодах, обеспечиваемых системой налогообложения. Существуют и другие достижения. Даже статус налоговых убежищ подстегивает конкуренцию юрисдикций. Весь вопрос упирается в мотивы, побуждающие государственную власть действовать в интересах своей страны и граждан.
Конечно, именно демократия создает инструменты контроля за тем, что могут позволить себе делать власти даже в крупных государствах. Теоретически демократия должна заставлять руководство страной поступать в интересах большинства. В противовес демократическим режимам в условиях диктатуры правитель не может быть отстранен от власти посредством голосования избирателей. Существует ли что-то, сдерживающее диктаторский режим и не позволяющее потакать прихотям любимчиков, равно как и раздавать щедрой рукой фантастических размеров средства и всевозможные блага лицам, особо приближенным к диктатору? Множество примеров подобного поведения диктаторов мы наблюдаем сегодня в странах Африки. (Впрочем, не все недемократические государства ведут себя подобным образом. В странах Персидского залива, например, налоги с физических лиц крайне низки, а то и вовсе отсутствуют. Очень низки ставки налогообложения физических лиц и в Китае.)
И все же одной только демократии недостаточно, чтобы обеспечить должное государственное управление и условия для экономического благополучия. В западных демократиях избиратели чем дальше, тем активнее поддерживают предложения власти об увеличении расходов, а подразумеваемые последствия этого в виде увеличения налогов зачастую замалчиваются. Все делают вид, что платить «за праздник» будет кто-нибудь другой. А потому политики соперничают друг с другом за голоса избирателей, стараясь соблазнить самыми что ни на есть заманчивыми благами. Более того, как я уже говорил в главе 2, чем больше размеры политического образования, тем труднее заставить демократию работать как должно.
Конкуренция способна наложить и более действенные ограничения на государственную власть. Мы давно привыкли, что соперничество в сфере экономики приносит пользу, а конкурентная борьба между странами полезна в плане выгод от торговли, но если ее сдерживать, то вполне возможно, что государству придется вмешиваться, дабы не допустить монополизации рынка крупными компаниями. И нам непривычна мысль, что конкуренция между суверенитетами может и способна приносить выгоду.
В отсутствие соперничества между суверенитетами страны могут хоть целую вечность проводить разрушительную экономическую политику. Зато там, где юрисдикции конкурируют друг с другом, выгоды от различий в политических курсах быстрее дают о себе знать. Это позволяет давить на власть и заставлять действовать наилучшим образом.
Сказанное имеет самое непосредственное отношение к теме размеров государства. По большому счету, малые страны живут с ощущением своей уязвимости, и в результате государственная власть способна причинить ущерб лишь до тех пределов, за которыми могут наступить серьезные последствия. Другое дело крупные образования: управляющие элиты могут поддерживать международную репутацию своей страны как могущественной и процветающей, даже если ее показатели в расчете на душу населения говорят о бедности. Таков был, например, Советский Союз.
Само осознание государственной властью, что она конкурирует с руководителями других стран, может создать выгоды, распространяющиеся на весь спектр экономической политики. Предположим, например, что меры регулирования рынка труда ведут к увеличению безработицы и подрывают экономический рост. В открытой экономической системе, если малая страна проводит подобную политику, находясь в конкурентной среде, последствия громко заявят о себе, поскольку бизнес, торговля, а возможно, и цвет нации переберутся в другие страны.
Напротив, когда такого рода политика проводится на обширном пространстве (например, в Европе), некоторый отток экономической активности за пределы региона возможен, хотя и сопряжен с определенными трудностями. При этом ни одно из европейских государств не проиграет какому-либо другому, поскольку оно будет действовать не хуже, чем его соседи. Таким образом, чем больше рассматриваемое экономическое пространство, тем, при прочих равных, меньше масштабы потерь бизнеса. Однако политика, проводимая на этом общем экономическом анклаве, может иметь весьма губительный характер.
Последствия конкуренции заметны, когда страны проводят разную налоговую политику. Компании, а также некоторые склонные к международной мобильности состоятельные персоны всегда готовы сменить страну местопребывания и ведения бизнеса, поскольку чрезвычайно чувствительны к налоговым последствиям. Понятно, что налоги – далеко не единственное соображение, коим руководствуются «непоседы», но, когда у стран с примерно одинаковой экономической привлекательностью ставки налогообложения сильно разнятся, результатом, как правило, становится отток компаний и богатых людей в страны с меньшими ставками. Вспомним французского актера Жерара Депардье, недавно сменившего место жительства с Франции на Бельгию, а потом и на Россию именно для того, чтобы снизить объем своих налоговых обязательств. Подобная тенденция в определенной мере наблюдалась и прежде, однако глобализация и связанные с ней перемены в средствах и способах коммуникаций существенно ее усилили. В результате власти многих стран до смерти напуганы перспективой лишиться значительной доли своей налогооблагаемой базы.
Принято думать, что подобная конкуренция за налоговые поступления является серьезной проблемой, поскольку порождает давление на власть в целях снижения налоговых ставок и усиления контроля над ее расходами. Однако если вы, как и я, убеждены, что в большинстве западных демократий власти тратят слишком большую долю национального дохода, то налоговая конкуренция – дело, несомненно, хорошее. Она позволяет держать в узде руководство страны с его непомерными аппетитами тратить ресурсы.
Всепоглощающее стремление Евросоюза к интеграции и гармонизации увлекает его в прямо противоположном направлении. Уже созданы барьеры для налоговой конкуренции в пределах сообщества. Например, введены правила, устанавливающие разрешенный диапазон ставок налога на добавленную стоимость: ни одной стране в ЕС не дозволяется опускать нормативную ставку НДС ниже минимума в 15 %, а льготную ставку – ниже 5 %. Мало того, полным ходом идет разработка мер, призванных подавить конкуренцию по ставкам налогообложения корпораций. Когда страны еврозоны успешно перейдут к полному фискальному союзу, для них будут введены если не единые для всех, то, по крайней мере, регулируемые из центра ставки налогов. И с того момента не станет самого действенного препятствия для расточительного поведения властей.
«Золотой век» Европы
Любопытно, что эпоха максимального расцвета могущества и благополучия Европы по сравнению с остальным миром приходится на времена, когда она была разделена на множество мелких государств, остро конкурировавших друг с другом. Великие первооткрыватели новых земель пускались в путешествия не от берегов объединенной Европы, а от берегов Испании, Португалии, Англии, Голландии, Франции и городов-государств Италии – Генуи и Венеции. И двигал ими дух соперничества.
По общему признанию, эта острая конкуренция подчас находила выход в войнах. Резкое неприятие такой формы породило один из мощнейших эмоциональных аргументов против возврата Европы к раздробленному состоянию в виде обособленных конкурирующих национальных государств. Хотя все боятся, что борьба между государствами может приобрести разрушительный характер, данный аргумент выплескивает вместе с водой и младенца. Вполне возможно установить такие институциональные порядки, которые предотвратят возможность европейских войн, но при этом будут поддерживать иные виды соперничества между странами – как экономическое, так во всех других сферах, начиная с футбола и заканчивая поп-музыкой.
Таким образом, мы вскрыли более фундаментальную причину, которая объясняет, почему Евросоюз эффективен меньше, чем возможно, – он подавил конкуренцию между национальными государствами. Мало того, ЕС усердно обволакивает их удушающим елеем гармонизации и сближения. Ограничиться указанием на тот или иной аспект дурного управления или принятия решений означает упустить самую суть вопроса. Эти пороки имеют систематический характер. Они напрямую проистекают из природной сущности Евросоюза, которая, вне всяких сомнений, не тождественна сути Европы.
Незавидные экономические результаты Европы
Евросоюз покамест нельзя охарактеризовать как экономический провал. Но его экономическая деятельность стала большим разочарованием для многих сторонников. А по международным меркам Евросоюз определенно относится к числу отстающих. Стремительно набирающие силу страны Азии не рассматривают ЕС как пример для подражания. Наоборот, для них ЕС олицетворяет все то, чего следует избегать.
Чем объяснить эту неспособность Евросоюза действовать на уровне своих возможностей? Я выдвигаю восемь причин.
• Архитекторы ЕС придавали слишком большое значение размеру объединения как источнику выгод.
• Создатели ЕС недооценили рост мировой экономики за его пределами.
• С самого начала недостаточное внимание уделялось государственному управлению как ключевому фактору экономического успеха.
• Задачи гармонизации и регулирования предполагали слишком большое вмешательство в дела бизнеса.
• Европейская социальная программа в вопросах трудового законодательства и льгот имела антипредпринимательскую направленность.
• Европейские лидеры не дали себе труда разобраться, что является основами экономического успеха (в отличие от своих азиатских коллег).
• Безалаберное расходование средств Евросоюза (по общему мнению, не таких уж колоссальных).
• Задачи гармонизации и интеграции скрыли последствия плохой экономической политики и удушили естественное соперничество между странами, а оно-то и позволило бы добиться более высоких экономических результатов.
Не факт, что эти упущения обязательно тормозили бы европейскую экономику, коль скоро она уже вступила на путь динамичного развития в условиях относительной стабильности в мире. Однако в последние 20 лет наш мир можно назвать каким угодно, но только не стабильным. Информационная революция и глобализация до основания потрясли современный мир, а в такие времена больше всего востребованы гибкость и умение приспосабливаться. Но именно с этими задачами европейские институты хуже всего умеют справляться, что и обусловило относительный упадок Евросоюза. Именно то, что США сумели лучше приспособиться к новым условиям, отчасти и объясняет, почему американская экономика в последнее время обогнала экономику ЕС.
Есть и еще кое-что. Поскольку Евросоюз продолжал активно сдавать позиции относительно других стран, европейские элиты должны были бы бросить все свои силы на то, чтобы добиваться роста производительности, уровня занятости и инвестиций. Но вместо этого они зациклились на дальнейшей гармонизации с интеграцией, на пересмотре условий договора и, разумеется, на высшей форме интеграции – европейской валюте евро.
Глава 4
Трудности с евро
Если вам на дороге встретилась развилка, ледуйте по ней.
Евро стало олицетворением европейской интеграции, а может стать и причиной дезинтеграции Евросоюза. Считаю, что не было никакой настоятельной необходимости заводить единую европейскую валюту, тем более без надлежащей подготовки. То была интеграция слишком далеко идущая и скоропалительная.
Таким образом, евро – лучший образчик того, как скверно в Евросоюзе обстоят дела с принятием решений, корни которых уходят в исторические особенности ЕС и его природную сущность. Многое из того, что было сделано неправильно при введении евро, настолько широко известно, что нет смысла останавливаться на этих упущениях. Задумаемся о причинах, почему все пошло не так, и попробуем сделать выводы. И в этом отношении эпопея с евро может служить предвестником грядущих опасностей.
Далее вы узнаете, как возникла единая валюта, затем мы обсудим, из-за чего евровалюта попала в полосу неприятностей, какие механизмы преодоления трудностей для нее предусматривались и как они сработали на деле. Затем обсудим, какие политические уроки можно извлечь из мытарств евро. В заключение я привожу оценку сравнительной эффективности евро, начиная с 2008 г., включая растущий торговый профицит, сравнение с «потерянным десятилетием» Японии, наступление дефляции и последствия низких цен на нефть. А обсуждение политических мер, которые могли бы спасти еврозону, – в следующей главе.
Как все начиналось
Вопрос единой европейской валюты рассматривался еще во времена, когда в 1970 г. появился доклад Вернера, где был рекомендован трехэтапный процесс, позволяющий через десять лет сформировать Европейский валютный союз (ЕВС). Предполагалась необратимая взаимная конвертируемость валют, свободное движение капитала и неизменная фиксация валютных курсов, а возможно, и единая валюта. В докладе говорилось, что реализация поставленных задач потребует более тесной координации проводимой странами – участницами экономической политики, а вопросы, касающиеся процентных ставок и управления валютными резервами, должны решаться на уровне всего сообщества. Кроме того, отмечалось (и это свидетельствует о выдающейся проницательности и дальновидности), что необходимы согласованные рамки для бюджетной политики стран-участниц.
Впоследствии были разработаны и реализованы две схемы европейских валютных курсов, послужившие прологом к возникновению евро. Базельское соглашение от 1972 г. ввело в действие так называемую Валютную змею в тоннеле.[23] В марте 1979 г. на основе механизма валютных курсов была сформирована новая Европейская валютная система (ЕВС), имевшая целью снизить колебания взаимных обменных курсов валют стран-участниц. Правда, ни одна из этих двух систем не была подлинно высококачественной и действенной (real McCoy), и в январе 1999 г. механизм валютных курсов, к тому времени ставший жалким подобием прежнего, был отменен, когда 11 стран-участниц перешли на только что учрежденную европейскую денежную единицу – евро. Затем на евро перешли еще 7 стран, а в 2015-м к ним добавилась Литва. Таким образом, на сегодняшний день в составе еврозоны числятся 19 государств ЕС, а еще 9 членов ЕС пока остаются за ее пределами (рис. 4.1).
Рис. 4.1. Страны – члены Евросоюза, использующие и не использующие евро в 2014 г. Источник: www.europa.eu
Заманчивость валютного союза
Нетрудно понять, почему те, кто желал объединить Европу, считали ключевой задачей формирование единой европейской валюты. Единая валюта привела бы к созданию единого государства. Есть примеры, когда разные страны пользуются одной и той же валютой, но во всех случаях речь идет о малых странах – например, некоторые островные государства Карибского бассейна. Бывает, что малая страна «заимствует» национальную валюту у более крупной, но не имеет права голоса в решениях по управлению этой валютой. Самый очевидный пример – Панама, где используется доллар США. Но на ум не приходит ни одного примера крупных государств, приблизительно одинаковых по мощи и положению, которые бы пользовались общей валютой, помимо стран, входящих в еврозону.
В качестве противоположного примера иногда приводят установленный еще в XIX в. «золотой стандарт» на том основании, что он объединил множество самых разных стран посредством установления фиксированных обменных курсов. Но это пример некорректный, поскольку сам «золотой стандарт» не являлся ни валютой, ни даже системой регулирования валютных курсов, а скорее представлял собой режим, при котором государства должны были сами управлять своими финансово-экономическими сферами так, чтобы гарантировать свободный обмен бумажных денег на золото. При этом «золотой стандарт» оставлял слишком мало пространства для маневра государствам, желавшим оставаться в рамках его действия. Самое главное – он не посягал на национальный суверенитет, не в последнюю очередь потому, что за государствами сохранялось право на время приостановить его действие или выйти из него. Великобритания, например, дважды выходила из «золотого стандарта», первый раз в 1914 г., а второй – в 1931 г., после того, как в 1925 г. возобновила в нем участие.
Национальная валюта и государство всегда существуют вместе, словно две половинки одного целого. Полномочия государственной власти по сбору налогов – один из источников гарантии, что его деньги представляют какую-то ценность. И когда дела принимают плохой оборот, именно государство может расплатиться за обанкротившиеся активы и банки, что часто и делает, как подтверждают недавние события в Европе и США.
Предоставлять свою национальную валюту в пользование другой стране, чьи действия неподконтрольны тебе, опасно в том смысле, что сосед может проводить политику, подрывающую твою валюту. Это может спровоцировать резкие колебания в доходности облигаций, обрушение национальной валюты, рост инфляции или банковский кризис, а возможно – и какое-либо сочетание из четырех событий, причем понятно, что расплачиваться будет ваша экономика. Поэтому, если вы намерены позволить другим странам использовать вашу валюту как государственную, то имеет смысл требовать каких-либо инструментов контроля над бюджетной и финансовой политикой этих государств. И если одной стране будет дано право надзирать за фискальной политикой другой, то разве удастся делать это без политического союза в той или иной форме, обеспечивающего возможность единого или совместного контроля за фискальной политикой?
Таким образом, когда создатели валютного союза ввели единую валюту, не подготовив политического союза, они, по сути, выстроили не дом, а временное прибежище – европейскую интеграцию в облегченном варианте.
И все же не скажешь, что разработчики евро брели вслепую, то и дело спотыкаясь и оскальзываясь, чтобы отыскать хоть какое-то решение, пускай плохонькое и неокончательное. Напротив, многие прекрасно отдавали себе отчет в том, что делали. Бушевали яростные дебаты между так называемыми «германской» и «французской» школами. «Германская» школа настаивала, что сначала необходимо добиться экономической интеграции и полного сближения (конвергенции), а валютный союз станет завершающим элементом, который придаст окончательный вид всей конструкции. В противоположность ей сторонники «французской» школы придерживались той точки зрения, что достичь договоренностей по политическому союзу очень сложно, а настаивая на его создании, мы тормозим весь процесс. Не лучше ли, утверждали они, начать с валютного союза? Понятно, что он неизбежно приведет к кризисам, однако они-то и породят политическую волю и решимость ковать ковать налогово-бюджетный (фискальный) и политический союз.
При нынешнем положении дел мы еще не можем сказать наверняка, какая из двух точек зрения правильна. Судя по глубине кризиса, в который впала единая валюта, точка зрения «германской» школы вроде бы верна, но мы еще не увидели финального акта этой драмы. Кризис евро действительно породил импульс для формирования фискального политического союза, как и предсказывала «французская» школа. И может статься, это начинание обернется успехом. Остается выждать и посмотреть, что будет дальше.
Как было дело
Как пишут в учебниках по экономике, страны принимают решение в пользу или против создания валютного союза с другими государствами, исходя из того, насколько они совместимы друг с другом в экономическом плане. Подвержены ли одинаковым экономическим потрясениям? Если нет, то достаточно ли гибки их структуры, чтобы амортизировать помимо «своих» еще и «чужие» потрясения без тяжелых сбоев в экономике и роста безработицы? Смогут ли страны уживаться и обеспечивать полную занятость без того, чтобы прибегать к спасительным средствам в виде корректировки взаимного обменного курса, процентных ставок или мер валютного регулирования?
Огромное количество экономической литературы посвящено вышеперечисленным вопросам, а венцом этого богатства научной мысли стала теория оптимальных валютных зон, указывающая, как эффективнее сгруппировать страны в блоки, которые бы пользовались единой валютой. Эти теоретические построения весьма впечатляют и заслуживают Нобелевской премии, а то и двух.
Как вы могли догадаться, эта обширная литература не оказала практически никакого влияния на процесс создания евро, равно как на его структуру. Жизнь приняла такой оборот, что темпы построения валютного союза ускорили два события, отнюдь не экономических. В ноябре 1989 г. пала Берлинская стена, а еще через каких-то два года распался Советский Союз. Эти события расчистили путь к воссоединению Германии, которая почти полвека оставалась разделенной страной. Однако не для всех это было таким уж бесспорным благом. Как восприняли объединение Германии в России? Ведь что ни говори, а на тот момент на немецкой земле располагался советский военный контингент численностью почти в 400 000 военнослужащих. А что подумали бы во Франции? И как на все это посмотрели бы в Великобритании?
На первых порах премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер заняла непреклонную позицию против воссоединения Германии и поддерживала тесные сношения по этому вопросу не только с советским лидером Михаилом Горбачевым, но и с президентом США Рональдом Рейганом.
Если дело действительно шло к воссоединению, Западная Германия, по идее, могла бы рассчитывать на поддержку со стороны Франции, однако такой исход не был предрешен. Страхи Франции перед гегемонией Германии имели под собой реальную почву. Ради чего усугублять положение, позволяя Германии стать еще крупнее и могущественнее? Как заметил в 1960-х гг. французский писатель Франсуа Шарль Мориак, он питает к Германии такие нежные чувства, что только рад, что их целых две. Можно не сомневаться – он выразил мнение многих французов, равно как и других народов.
В конечном итоге президент Франции Франсуа Миттеран все же дал согласие на воссоединение Германии, однако уточнил цену, которую той придется заплатить. Прежде всего, Германия должна была дать согласие отказаться от немецкой марки в пользу новой европейской валюты, позже получившей название евро. Это ослабляло влияние Немецкого федерального банка, который на протяжении двух последних десятилетий правил бал в европейской экономике. Канцлер ФРГ Гельмут Коль согласился заплатить объявленную Францией цену, и это подтолкнуло рождение евро. В итоге величайший за всю историю человечества эксперимент с валютой был предпринят в те сроки и такими способами, какие виделись в то время политически целесообразными.
Трудности с первых же шагов
Учитывая, что евро создавался на фоне таких тяжелых обстоятельств, можно предполагать, что новая валюта с самого начала несет на себе печать серьезных ошибок проектирования. Маастрихтский договор, подписанный в феврале 1992 г., установил определенные критерии, дававшие право на членство в еврозоне и гарантию, что страны смогут сосуществовать под крышей валютного союза, не прибегая к таким средствам спасения, как корректировка валютных курсов и установление разных процентных ставок или мер контроля над движением капитала. К их числу относилось «контрольное значение» такого показателя, как отношение государственного долга к ВВП. От стран, претендовавших на членство, требовалось, чтобы этот показатель был меньше или равен 60 %.
Впрочем, страну могли допустить в союз, даже если были превышены эталонные 60 %, при условии, что соотношение приближается к этому порогу «удовлетворительными темпами». В итоге в валютный союз допустили Италию, Бельгию и Грецию, даже при том, что отношение госдолга к ВВП у них превышало 60 % и результаты их проверки на соответствие требованиям выглядели не слишком убедительно. Причины их допуска в валютный союз имели политический характер. Европейские лидеры сочли невозможным оставить эти страны за бортом.
Никаких реальных шагов для создания фискального союза предпринято не было, зато в Маастрихтский договор вошла статья о «неспасении», где говорится, что ни одному национальному правительству, если оно испытывает финансовые трудности, не будет оказана внешняя помощь или помощь на уровне Евросоюза. Предполагалось, что такое условие внушит чувство ответственности бюджетным органам, а также предостережет участников финансовых рынков, которые могли бы ссужать их средствами.
Кроме того, страны – участницы зоны единой валюты подписали Пакт стабильности и роста, установивший пределы, выше которых не должен подниматься бюджетный дефицит. Условия этого документа не выполняются, поскольку и Франция, и Германия позволили себе превысить предельно допустимый дефицит бюджета, и это сошло им с рук. (Правда, можно возразить, что без Пакта их бюджетные дефициты были бы еще более завышены.)
На поверку, и статья «о неспасении», и Пакт стабильности и роста дальше слов не пошли. Таким образом, на практике создание валютного союза, который начал выстраиваться с появлением евро, не сопровождалось сколько-нибудь действенным фискальным и политическим союзом. Национальные государства в составе еврозоны просто плыли в том же направлении, что и раньше.
Мало того, при проработке организационных вопросов, связанных с новой валютой, не затрагивалась тема банковского союза. Не было достигнуто никаких соглашений на случай суверенного дефолта, а также в отношении испытывающих трудности банков. Такое впечатление, что архитекторы евро слабо знакомы с историей финансов, поскольку предусмотренные ими ограничения и соглашения по критериям допуска в зону евро касаются только бюджетной сферы и не выходят за пределы дефицита госбюджета и госдолга.
Как показала жизнь, при столкновении с тяжелыми обстоятельствами (хотя для некоторых стран – участниц еврозоны они стали следствием их собственного расточительства, например в Греции) бюджетные показатели Испании и Ирландии сохраняли безупречность ровно до того момента, пока рецессия, вызванная финансовым кризисом 2007–2009 гг., не отправила дефицит их бюджетов в заоблачные выси. Главным источником проблем стал кредитный бум в частном секторе, тесно связанный с пузырем на рынке недвижимости. Судя по всему, о потенциальных неурядицах такого сорта архитекторы валютного союза не имели ни малейшего представления. А потому и не предусмотрели никаких мер на случай их возникновения.
Когда славный корабль под названием «Евро» отправлялся в первое плавание, он был оснащен лишь на случай умеренных ветров и штиля. И когда вместо безветрия он попал в жестокий шторм, разыгравшийся из-за мирового финансового кризиса 2008 г., выяснилось, что эта посудина непригодна для морского плавания.
Анатомия бедствия
Проблемы обращения единой европейской валюты возникли не сразу. Напротив, сам запуск евро в 1999 г. стал громадным техническим успехом, и первое время национальные экономики вполне неплохо приспосабливались к нему.
Ничего удивительного в этом нет. Аргумент против валютного союза – он допустил в еврозону неподходящие для этого страны со значительной инерционностью, негодной институциональной структурой и предрасположенностью к нарушению правил – всегда сводился к тому, что со временем проблемы будут нарастать и проявятся при кризисе. И потому не стоило обольщаться тем, что на первых порах дела с новой валютой шли гладко. Тем не менее многие обрадовались.
Поначалу периферийные страны, где впоследствии возникнут такие серьезные трудности, переживали бум. Их граждане принялись беспечно транжирить деньги. Надо заметить, что традиционно эти страны поддерживали процентные ставки на относительно высоком уровне. Вступление в еврозону позволило им насладиться роскошью низких процентных ставок, которые Европейский центральный банк (ЕЦБ) установил на уровне, близком к тому, каким прежде баловал Германию Бундесбанк. Инфляционные замашки в британском духе сочетались с немецкой стоимостью финансирования – подобная смесь дала взрыв кредитной и экономической активности в Испании и Ирландии, а в связи с этим – бум на рынке недвижимости. Греция, обретя невиданную прежде уверенность и избавившись от необходимости беспокоиться по поводу курса национальной валюты, осознавала, что отныне имеет полную свободу действий. Ее правительство пустилось во все тяжкие, позволяя себе непомерно большие траты. Жизнь в те дни была как в сказке!
Весьма показательно, что германские экспортеры, оказавшиеся главными выгодоприобретателями на этом празднике расточительства, равно как и германские граждане, по большому счету не получившие сколько-нибудь существенных непосредственных выгод, не разбрасывались деньгами и не позволяли себе вопиющих излишеств.
Разрыв в конкурентоспособности
А дальше реальность стала вступать в свои права – не сразу и внезапно, а исподволь. Во всех периферийных странах еврозоны затраты и цены продолжали расти опережающими темпами по сравнению со странами «германского ядра» ЕС. Такая тенденция была и до евро, но различие состояло в том, что в прошлом обменный курс валют позволял уменьшить разницу в ценах и компенсировать потерю конкурентоспособности, какой бы она ни была. Теперь же этого предохранительного клапана в виде курсовой разницы не было. В результате периферийные страны еврозоны начали стремительно терять конкурентоспособность, что проявилось в растущем дефиците текущих статей платежного баланса (превышение импорта над экспортом). Одновременно в «германском ядре» еврозоны обозначилось крупное и нарастающее положительное сальдо текущих статей платежного баланса.
В высшей точке этого процесса дефицит счета текущих операций в Ирландии достиг 8,5 % от ВВП, в Испании – 12 %, в Португалии – 14 %, а в Греции – 20 %. Соответственно на тот же момент положительное сальдо по текущим операциям Германии составило 9 % от ВВП, а в Нидерландах – 10 % от ВВП.
Между тем элита придерживалась точки зрения в духе броуновской экономики: кризиса не будет, потому что евро положил конец бумам и провалам. Циникам старых убеждений, включая и вашего покорного слугу, было очевидно, что это приведет к печальным последствиям.
Позвольте мне, однако, внести ясность в один вопрос. Наличие у страны собственной национальной валюты не есть панацея от всех экономических проблем. Множество стран в то или иное время понесли тяжкие потери от того, что курсы валют менялись в неблагоприятную для них сторону. Вдобавок у периферийных стран еврозоны, помимо из ряда вон выходящих затрат и цен, были и другие пороки. Тем не менее наличие собственной валюты приобретает истинное значение в период тех редкостных кризисов, что случаются не чаще, чем раз в поколение, когда требуется корректировать относительные цены на 20–50 %. Кризис, поразивший мир в 2007–2008 гг., и стал одним из таких чрезвычайных событий. И именно в условиях, когда потребовалось, чтобы валютные курсы приняли на себя хоть какую-то часть удара, страны еврозоны спохватились, что национальные валюты упразднены.
Проблема долга
Когда мир, едва пережив финансовый кризис 2007–2008 гг., погрузился в пучину Великой рецессии, тяжкие потери понесли экономики всех стран, но для периферийных государств последствия приобрели катастрофические масштабы. Как это бывает в период рецессии, дефицит государственного бюджета в периферийных странах еврозоны стремительно вырос, что в сочетании с падающим ВВП вызвало резкое увеличение отношения госдолга к ВВП и тем самым вытолкнуло эти страны в «аварийную зону», сигнализирующую о серьезном риске дефолта. Соответственно, доходность государственных облигаций достигла такого уровня, что странам стало разорительно использовать этот инструмент заимствования.
Поделиться книгой: