Помоги проекту - поделись книгой:
Герман раскрыл мелованный лист ватмана и стал жадно читать написанный каллиграфическим почерком текст, без единой помарки, словно по линейке, с заглавными буквами. Завитушки играли, дьявольски переливалась чёрная тушь, буква 'С' подмигивала вверху наплывшей капелькой, как глаз. Выбеленный пергамент из какой-то новой породы овец немного смутил священника, но вида он не подал. Не до этого было. Епископу стало не по себе, дерзкое, нравоучительное письмо напоминало послание отца нашкодившему сыну.
'… В то время, пока я несу слово Христово варварским народам, обращая их в истинную веру, некоторые лжехристиане, прикрываясь именем Римской церкви, Отцом-епископом Леаля и Дерпта пытаются помешать нашему общему делу. Нечестивый рыцарь Рихтер, безбожник и колдун, с отрядом из тридцати язычников вторгся в провинцию Самолва и был пойман мною. Сей рыцарь будет передан апостольским легатам для свершения суда над ним и его покровителями, кои, по моему убеждению, непременно всплывут во время допроса…'.
— Каков ублюдок! Нет, так просто ты от меня не уйдёшь. Пресвятая Дева, ну как мне ехать в Бремен, когда тут такое!? Этот гадёныш приведёт сюда, если уже не привёл, доминиканцев, и что дальше? Я тебя, Гельмгольд, спрашиваю. Теодорих, пора вспомнить о твоей русской жене*. Отправляйся в Псков, набери отряд из ста человек, вербуй самых отпетых негодяев и поспеши на помощь нашим братьям в Ригу. Пусть славяне режут славян. Дай бог, Рига снова станет нашей.
(Теодорих был женат на одной из дочерей князя Псковского, Владимире. К счастью, дети полностью искупили грехи родителя, а в сентябре 1803 г. Федор Федорович Буксгевден стал военным губернатором в Риге. Епископ Герман как в воду смотрел).*
Окружение Германа молчало. А что они могли ответить? Что им абсолютно наплевать, кто будет в Риге, или, что вытворяет Гюнтер в захудалой Самолве? Это их ни в коей мере не касалось, каждый думал о своём лене. Однако вслух вельможи сказали иное, то, что Герман хотел услышать.
— Надо опорочить барона. А ты, Герман, спасёшь его. — Предложил Энгельберт.
— Продолжай, мысль интересная.
— В обмен на твою милость он отдаст прусских язычников назад, а зимой, когда озеро замёрзнет, мы навестим Гюнтера в его логове.
План мероприятий по противостоянию внезапно вышедшей из подчинения области был принят. Оставалось немного потянуть с ответом и вовлечь Воинота в какой-нибудь скандал. Знал бы Герман, что когда посол говорил о налогах, то не очень он и лукавил. Серебро действительно было отправлено Фридриху, но это были не налоги, а плата за землю вокруг базилики города Бари, где покоились мощи Святителя Николая. Истинным покупателем был обозначен некий Иннокентий из Смоленска, собиравшийся открыть не то университет, не то театр. И если бы выяснилось, что Гюнтер оказывает посредничество Православной церкви в формировании форпоста веры за рубежом, то Дерптский епископ мог смело обвинить всех самолвинцев в ереси. А пока что, магистрат отсчитывал звонкую монету за доски и ковры, купленные у будущего вероятного противника.
Шульц сгрёб последние пятнадцать монет в свой кошель, сжал его в потной ладони, и на секунду замер. Что-то было не так. Судорожно разжав руку, он вынул монетку и с лёгкостью согнул её пальцами.
— Господи! Только не это.
— Что случилось, друг мой? — Спросил Игорь Васильевич.
— Беда. Несчастье на мою голову. Высыпай обратно серебро.
Купец, развязав объёмистый мешок, высыпал монеты на стол и стал наблюдать, как ратман дрожащими руками проверяет только что отсчитанное серебро. Семьдесят три монеты оказались фальшивыми. Шульц перекрестился, прочитал про себя молитву и ещё раз проверил наличность. Ошибки не было.
— Надо вернуть деньги обратно, я обожду с оплатой.
— Игорь Васильевич, — чуть не хныча пролепетал Шульц, — Я же сам получал их. Кто мне поверит? Надо было самому сразу проверить. Чёртовы брактеаты*.
((лат. bractea — жесть, нем. Brakteat, Holfpfennig) — серебряная монета, чеканившаяся на тонком монетном кружке лишь с одной стороны (верхним штемпелем), так что рисунок на ней получался на аверсе выпуклым, а на реверсе — вогнутым. Эта монета появилась около 1130 г. в Германии, потом ее чеканили другие страны: Польша, Чехия, Венгрия, Дания и страны Скандинавского полуострова).*
Шульц возненавидел казначея, настоятельно рекомендовавшего расплатиться с псковским купцом именно этими монетами. Это были те самые деньги, которые Грот отдал за прусских рабов. Популярностью брактеаты не пользовались, точного веса не имели, да и вообще, приобрели дурную славу в народе. Тем не менее, круг оборота фальшивых монет закончился, а, как известно, последний из этого круговорота всегда оказывается в проигрыше.
Немного посовещавшись, ратман и купец отправились к казначею, дабы утрясти возникшую ситуацию и решить её миром. Но всё вышло так, как предполагал Шульц — деньги назад не приняли. Уверенные в своей правоте, пока дело не дошло до судебного разбирательства, приятели решили пожаловаться епископу. Обращались, так сказать, в последнюю инстанцию вертикали власти. Герман их выслушал, а когда узнал, что купец прибыл на корабле с Воинотом, чуть не подпрыгнул. Фальшивые монеты были изъяты, купленный товар арестован до выяснения обстоятельств, а Игорь Васильевич заключён под стражу.
Всё дело было шито белыми нитками, но другого такого случая, могло и не представиться. К пристани был направлен отряд кнехтов из личной стражи епископа для проверки судна на предмет обнаружения фальшивых монет. Для солидности, отрядом командовал Энгельберт.
В два часа пополудни, шестеро кнехтов стояли на причале, обдумывая как попасть на судно. Энгельберта с казначеем, безусловно, пропустили, а стражников — нет. Воинот заявил, что судно его собственность, он здесь живёт, а шарить по закромам в собственном доме — не позволит никому. В доказательство его слов, в сторону кнехтов, ушкуйники направили два заряженных арбалета установленных с левого борта кеча. Остальная команда, в воинском облачении пряталась за рубкой и в случае атаки смогла бы дать отпор небольшому отряду стражи.
— Я ещё раз, для тех, кто глухой, по-немецки повторяю, никаких фальшивых монет на судне нет! Есть только личные деньги моих людей, я за них отвечаю. Сможете поймать за руку в городе — нет вопросов. Купец и резаны с собой не имел, весь кошелёк мытарю отдал, скажи мне, откуда у него фальшивки?
— Я того не ведаю. У меня есть распоряжение епископа обыскать судно и арестовать фальшивомонетчиков. — Отвечал Энгельберт, — И я это сделаю, Господь свидетель.
— Что ж, тогда и я буду звать свидетелей, но не из твоих людей. Да хоть вон того монаха, с крестом на шее, что сюда идёт. За ним как раз ещё двое бюргеров тянутся. Троих видоков будет достаточно.
Вскоре, приглашённые свидетели оказались на палубе возле грот-мачты. Рыцарь не стал проверять личные вещи экипажа, а с ходу, предложил Воиноту показать свой кошель. Два золотых августала, абсолютно одинаковые с виду, легли на ладонь Энгельберта. Казначей прикоснуться не посмел, однако маленькими сальными глазёнками пожирал блестящее на солнце золото.
— Одна из них фальшивая, вот эта, — рыцарь указал пальцем на монету, где надпись была с сокращением, — Чеканщик недосмотрел, поленился.
Энгельберт никогда не сталкивался с золотыми августалами, предпочитая серебро. Да и отчеканено их было не так много. Посему и решил, что фальшивая та, на которой надпись короче.
— Я передаю указанную тобой монету для тщательного исследования. Только, каким образом настоящее золото может оказаться фальшивым? Любой меняла с удовольствие отсыплет за нёё серебро. А дабы она не пропала или не была подменена, предлагаю при свидетелях положить в мою шкатулку и опечатать.
— Согласен. Пусть будет так.
Павел принёс бронзовую шкатулку в виде жёлудя, туда положили монету и ларчик закрыли миниатюрным ключом. После этого вещдок поместили в замшевый мешочек из-под специй, любезно предоставленный Снорри. Шнурок мешочка туго завязали и залили сургучом, на котором барон поставил печать своим перстнем.
— Павел, седлай лошадей, мы едем к меняле, — сказал Воинот, как только процедура была завершена, и мешочек был передан Энгельберту.
— К какому меняле? Судья Дерпта сам разберётся в фальшивке. — Вставил своё слово казначей.
— Интересно, а кто ж лучше разбирается в подлинности золота; меняла, — который каждый день занимается этим, или судья, в чьи обязанности входит только следить за соблюдением Закона? — С издёвкой спросил Берлихингер.
— Благородным людям не пристало обращаться к меняле. — Парировал Энгельберт.
— Сразу видно, что к Гробу Господа ты и близко не подходил. В Иерусалиме не считается зазорным пользоваться услугами менял.
— С меня хватит! Пусть решает епископ. Если потребуется, менялу вызовут в суд.
Воинот, Павел и Энгельберт поскакали к Герману, оставляя позади себя стражников и казначея. Видоки топали следом, надеясь на правоту хозяина судна, который в случае выигрыша дела, как минимум выставит пиво, ну а в случае его проигрыша, они смогут поведать приятелям о своём приключении. При любом раскладе, свидетели оставались в прибытке. Едва процессия поднялась на холм и скрылась из вида, как к пристани подбежал запыхавшийся, с мокрым от пота пятном на груди мужчина, лет тридцати пяти. Он отдышался и, подойдя к сходням, с трудом переставляя ноги, спросил:
— Корабль из Самолвы?
— Да, — ответил Снорри.
— Мне срочно надо переговорить со Снорри Стурлассоном или бароном Берлихингером. Я ратман Дерпта, Шульц.
Помощника судьи привели в рубку, усадили, дали напиться, после чего он поведал историю, после которой всё стало на свои места. Игорь Васильевич томился в застенках монастыря, мерзавец-казначей, явно заинтересованный запутать следствие, — на свободе, а Воинот, как минимум под подозрением. Отдавая должное Шульцу, он сразу сказал, что купец пострадал из-за его невнимательности, отчего уважения к ратману прибавилось.
— Ты сам, непосредственно варишься в этой кухне, должен знать, как решаются подобные дела. Что в таких случаях делают? — Спросил я у ратмана.
— Да ничего сделать нельзя. Арест купца это предлог, для каких-то других, более высоких целей. Я же видел, как Герман поначалу отнёсся к моему рассказу, а как только Игорь Васильевич ляпнул, что прибыл на корабле из Самолвы, то сразу переменил своё отношение. Мне кажется, епископ даже обрадовался.
— Понятно. А что делают, дабы освободить из-под стражи до суда? Залог там внести, либо поручительство написать?
— В принципе, — ратман уставился на бочонок с сухим вином, снабжённый краником, выпить ему больше не предлагали и продолжил свою мысль, — Можно внести двойную сумму от спорных денег, при условии, что уважаемое лицо приютит арестованного у себя, но против воли епископа никто не пойдёт.
— А как же презумпция невиновности?
— Это только для знати, купец, если он не член гильдии, практически бесправен. Тут не Рим, даже не Ливония, — это Дерптское епископство. Всё, что можно, я сделаю. Нужно только серебро для судьи, гривны две, не более.
Пришлось задуматься и мне. Уголовное право в землях Дерптского епископства было весьма туманным. Свод документов в первую очередь касался знати, с её многочисленными привилегиями, выданными в разное время, как правило, в угоду сложившейся политической обстановке. Но был один момент, который чётко регламентировал, что лицо, уличённое в преступной деятельности, нанёсшей ущерб эквивалентный сумме не более трёх марок, могло откупиться, внеся шесть марок. Даже, если не вдаваться в подробности дела, а Игорь Васильевич был явно невиновен, то семьдесят три монетки ни как не превышали трёх марок, а точнее, составляли менее половины новгородской гривны. То есть, при умелой постановке вопроса, дело можно было решить одним махом. Купец признавал наличие у него фальшивых монет, полученных в результате торговой операции, соглашался выплатить штраф, а так как злого умысла в его намерениях не было (добровольная сдача фальшивок), то после оплаты был свободен как ветер. Моральная сторона судопроизводства и подлого поступка казначея откладывалась до лучших времён.
— Шульц, ты понимаешь, что Игорь Васильевич выгораживает тебя в ущерб самому себе?
— Да господин Алексий, я это понимаю. Скажу больше, мы с ним старые приятели. Несколько лет назад, он попал в одну неприятную историю и тогда я ему здорово помог. Так мы и подружились, но теперь, я даже не знаю, как ему отплатить за его добро.
— Тебе не придётся об этом думать. Когда-нибудь, ты окажешь ответную услугу ему, а сейчас, вот тебе восемь гривен, — я открыл шкафчик в каюте, взял восемь брусочков серебра и выложил на стол перед Шульцем, — Сделай всё что нужно, но купец должен быть на судне уже завтра, целым и невредимым.
— Уверен, этого будет достаточно, — сказал ратман, пытаясь спрятать гривны в свой кошелёк, но размер мешочка был явно маловат, — Ээ…, не помещаются.
— Вот, возьми этот.
— Ух, ты! С тремя слонами! Да такой кошель есть только у жены Теодориха, брата епископа. Это ж предмет зависти. Многие женщины готовы сделать всё, что угодно, ради такого кошелька.
— Дарю. Кстати, пусть это будет нашим маленьким секретом.
— Господин Алексий, спасибо, да я, да за такой подарок, да я сквозь стены пройду.
Через несколько минут ратман покинул судно, а Воинот, в это время ставил на место обнаглевшего епископа Германа. По его требованию был вызван меняла с торговой площади и бременский ростовщик с недоумением крутил в руках золотой августал, не понимая, как выдать настоящую монету за фальшивку.
— Господин епископ, это самое настоящее золото и монета ничем не отличается от моих.
— Внимательнее смотри, надпись читай. Ничего не заметил? — Потребовал Герман.
— Это подлинный августал, мне больше нечего сказать. — Меняла возвратил монету епископу.
Герман взял монету, посмотрел на неё и понял, что это не то, на что он рассчитывал. Энгельберт привёз совершенно другой, настоящий августал, от которого не было никакой пользы. Интрига развалилась.
— Идиот! Господи, меня окружает стадо баранов!
— Как скажете, господин, — меняла согнулся в поклоне чуть ли не до пола.
— Да не ты, прочь с глаз моих! — Епископ подошёл к окну, прикрыл глаза и попытался успокоиться, — Барон, ответа Гюнтеру Штауфену не будет. Передай ему, что я хотел бы увидеть Рихтера у себя, дабы вершить суд здесь, в Дерпте.
Ближе к полудню следующего дня, судья города, не раздумывая, вынес смертный приговор Игорю Васильевичу. Всё имущество купца подлежало конфискации, а сама казнь переносилась на ближайшее воскресенье. Сидевшие в зале заседания приглашённые купцы, недовольно поворчали, мол, если дела и дальше пойдут так, то лучше вовсе отказаться от монет.
— Как же так? — Крикнул купец из Риги, — Он только потрогал их. Уважаемый судья, подскажите, как нам отличать фальшивые монеты от настоящих, если их даже в руках держать невозможно?
Но судья уже не слушал возгласы из зала, он сам прекрасно понимал, что его решение несправедливо, однако противиться воле епископа не посмел, приступая к рассмотрению следующего дела, касающегося долей наследства дочерей вдовушки, вышедшей на прошлой неделе замуж. Единственное, что он сделал, так это подмигнул своему помощнику Шульцу. Ратман тайный знак уловил и показал Игорю Васильевичу большой палец руки.
Когда псковского купца выводили из зала заседаний, в коридоре, стражник, пока никто не видел, втолкнул его в комнатку и, указав пальцем на свёрток с одеждой, тихим голосом сказал:
— Быстро переодеться.
Лохмотья были грязны, отвратительно пахли, но купец проворно скинул меховую жилетку, рубаху, сапоги, а затем, плюнув на всё, стащил порты с лампасами. Как только переодевание было завершено, из комнатки уже вывели оборванца-навозника. Через пару шагов, Игоря Васильевича завели в какой-то чулан, где томился абсолютно голый человек, прикованный к стене с окровавленным ртом и повязкой на глазах.
— Это Каспер. Убийца и насильник. Он нас не слышит. Теперь, он — это ты, — Стражник бросил свёрток с одеждой купца на пол и тихим голосом продолжил, — Запомни, тебя звать Саелас, возьмёшь бадью с нечистотами и отправляйся к реке. Справа от пристани выльешь дерьмо и оставишь кадку там. Соболёк тебя уже ждёт на лодке. Да поможет тебе Господь, только не торопись.
Игорь Васильевич перекинул ремень бадьи через плечо, с трудом поднял её и, надвинув капюшон на глаза, неспешной походкой побрёл в сторону проёма полуоткрытой двери, сквозь щель которой пробивался поток света, освещавший парящую в воздухе пыль.
Пройдя внутренний двор, купец вышел с левой стороны площади и, обогнув пару деревянных домов, услышал недовольный голос подвыпившего бюргера.
— Снова Саелас дерьмо поволок. Сколько раз я тебе говорил не ходить этой дорогой? Сейчас я тебя искупаю в твоей бадье.
— Оставь его в покое, — послышался другой голос, — не каждый день нам перепадает хорошее вино. Станешь его макать, да сам вымажешься. А нам потом с тобой тут сидеть, да нюхать.
— Тебе повезло, Счастливчик*, но в следующий раз, не обессудь, искупаю.
(Саелас, означает 'счастливый'. Древнее германское имя).*
Уже через час, псковчанин, вымытый, в чистой новой одежде сидел в каюте кеча и заливал пережитый страх медовухой, слушая анекдоты, рассказываемые дядей самолвинской княжны. Настоящий же Саелас отсыпался в своей каморке, положив под голову относительно новую рубаху, холщёвые штаны и почти не ношенные карбатины. Пустая фляга валялась рядом, а девица лёгкого поведения давно уже убежала. Золотарю снились сны, где он гулял по полю усеянному цветами, вдыхая ароматы медовицы и чабреца, недоступные ему в настоящей жизни. Травма головы, полученная в детстве, лишила его обоняния. Видение было прекрасно, и Саелас улыбался, шмыгая носом во сне.
2. Венгерское золото
В деревне Свиртила стоял колокольный перезвон. По случаю открытия нового храма, из Смоленска прибыл сам Ермоген, прихвативший с собой церковный хор и знаменитого на всё княжество звоноря Герасима. Помимо представителей церкви, в качестве приглашённых гостей присутствовали: Рысёнок, Савелий, и два десятка бояр со своими семьями. Сотня почётного караула отряда 'Меркурий' выстроилась в две шеренги по обе стороны от красной ковровой дорожки, воздвигнув из копий арку, под которой проследовал Ермоген со священнослужителями. В этот момент грянул хор, под аккомпанемент двенадцати колоколов. Пели 'Славься'.
По окончании гимна почётный караул поставил копья вертикально, чётко развернулся и сделал три шага в разные от дорожки стороны, под барабанную дробь. Как только барабан замолк, витязи повернули направо, стукнули древками копий о мощённый камнем двор и промаршировали к воротам церкви. На этом светская часть мероприятия была закончена. Ермоген освятил храм, отслужил молебен и уединился в келье, дабы отдохнуть от трудов праведных и переодеть облачение. По протоколу ему ещё предстояло встретиться с воинами, посетить общую столовую и казарму, после чего, его путь лежал в хорошо известное ему место, крепость у камня, где его поджидал Алексий. Спустя полчаса, в дверь кельи постучал Иннокентий и, дождавшись разрешения войти, известил смоленского епископа, что меркурьевцы собрались.
Выйдя за ворота храма, священники три раза перекрестились, поклонились и сели в крытую повозку, любезно предоставленную Евстафием.
— С возрастом начинаешь ценить комфорт, Иннокентий, — с упрёком самому себе сказал Ермоген, — А ведь совсем недавно, я мог за день пройти два десятка вёрст и краюха хлеба с засохшей луковицей были для меня даром Божьим.
— Времена меняются, а с ними и люди.
— Наверно, ты прав. Но знаешь, я счастлив. Посмотри вокруг, — Ермоген отодвинул шторку, прикрывающую окошко, — Люди стали жить лучше, в каждом доме печь, на Пасху из этой деревни доставили шесть сотен яиц. У каждой семьи большой огород, а их поля? Ты видел, какие у них поля?
— К великому сожалению, это только здесь. В остальных местах гораздо хуже. Люди теряют веру, снова собираются по лесам, возрождают капища. Празднуют языческие праздники наравне с церковными.
— Знаю. Но это — наша особенность. Должно пройти время. Поверь мне, более набожного народа, — Нет на всём белом свете.
В этот момент возок остановился, кучер открыл дверцу и откинул лесенку. Епископ оказался во внутреннем дворике казармы. Прямоугольное здание из красного кирпича возвышалось на два этажа и выглядело одновременно красивым и каким-то, по-военному мрачным. С правой и левой стороны, к казарме примыкали конюшни, построенные как стороны трапеции, соединявшиеся с трёхметровой стеной, правда, до конца не достроенной. Вход в казарму украшали два флага и икона Георгия Победоносца. У распахнутых дверей стоял Свиртил, сверкая на солнце отполированными до блеска латами в окружении десяти командиров.
Ермоген перекрестил воинов, грозно взглянул на мужичка, в спешке убирающего строительный мусор у стены, поклонился иконе, ещё раз сотворил крест и зашёл в здание. Смотреть особо было нечего. Первый этаж состоял из трёх больших комнат, включавших в себя: кухню, столовую и оружейную. Две большие печи отапливали всё помещение. Второй этаж был разделён на пять комнат, сообщающихся между собой длинным коридором, выходящим на противоположную от двора сторону. Комнаты были оборудованы кроватями, но судя по постельным принадлежностям, в казарме ночевало не более двух десятков человек. Данная особенность от внимательного взгляда епископа не ускользнула и Ермоген улыбнулся. Оно и понятно, пришлые литвины успели пережениться, следовательно, ночи проводили в своих семьях. Спустившись по второй лестнице через кухню, делегация оказалась в подвальном помещении. Здесь хранились запасы продовольствия с дежурившим у дверей котом. Зверюга был непонятной, серо-рыжей масти с короткими кисточками на кончиках ушей и слишком крупным; даже для домашнего питомца, вскормленного на сметане, размером. Но самое интересное, что рыжие пятна на спине отчётливо напоминали шестиконечный крест.
— А это кто? — Спросил Ермоген у Свиртила.
— Это? Да я не знаю, дети в лесу зимой нашли, сюда принесли. Теперь Е… ентот кот кладовую стережёт.
Зверюга сверкнул глазами, подкрался к епископу, присел, обнюхал натёртый жиром сапог и, лизнув его, прошмыгнул на выход. С кухни, куда он побежал, раздалось не то мурлыканье, не то рычание и голос стряпухи.
— Ермогеша! Вот ты где, иди сюда, я тебе молочка налью.
Меркурьевцы виновато потупились. Кличку кота, они, конечно же, знали, но кто мог предположить, что такой казус может произойти?
— Ваше Преосвященство, извольте отобедать с нами. — Прервал затянувшуюся паузу Свиртил, — По случаю освящения храма у нас праздничный обед.
Его Преосвященство отказываться не стал. Аромат, исходивший от явств, когда они проходили возле кухни до сих пор щекотал ноздри и дразнил желудок, а последний раз священники ели по дороге из Смоленска. Впрочем, удивить богатством блюд, Ермогена не смогли. Добротная, сытная еда с изобилием мяса, кашей и пирогами. Вместо вина — морс. О празднике напоминал лишь огромный самовар, который епископ внимательно осмотрел и белые скатерти на столах.
Покинув деревню и Свиртила, вынужденного принимать приехавших смоленских бояр, кортеж с епископом в сопровождении Савелия и отряда Рысёнка насчитывавшего два десятка воинов последовал по хорошо укатанной, без ям и кочек, кое-где посыпанной толченым кирпичом дороге.
— Сейчас все последние новости узнаем. Евстафий сказывал, что никеец только на днях заявился.
Поделиться книгой: