Помоги проекту - поделись книгой:
Это я к тому, что многие, когда он Катю за
А тем временем мы с Катиными родителями объединились и купили молодым квартиру. Денег хватило впритык, на старенькую, облезлую двушечку.
Смотрю на Катерину и не узнаю. Она балованная: единственная дочка у родителей. А тут закатала рукава, отскребла стены, пол и потолки. Сама красила, сама клеила обои. Сама зорко следила за рабочими, как ставят новые окна, как кладут плитку – что твой прораб. Не квартира получилась – картинка!
И такая хлебосольная хозяюшка оказалась, такая разумница – откуда взялось! А рукодельница! А огородница! За рецептами вся родня – к ней, за дельным советом – к ней. В трудной жизненной ситуации – снова к ней.
Теперь мы с ней подружки – не разлей вода. Ходим друг к другу в гости, гуляем с детьми (у неё уже двое) – не можем наговориться. Новая книга, новый фильм, что в стране и за рубежом делается – всё обговорим… Приду домой – скорее за телефон: забыла что-то важное с Катериной обсудить.
Теперь о старшем, Игоре. Ему уже тридцатник. Огонь, воду и медные трубы прошёл, не счесть девчонок у него было – а всё не женится. Вроде познакомился с одной, хорошая девушка. Уехал в Петербург на курсы на два месяца. Вернулся – сарафанное радио докладывает: твоя девушка тебе изменила. Тут же, в ту же минуту, в ту же секунду безжалостно вычеркнул, удалил, стёр её – из контактов, из телефона, из памяти, из жизни. С глаз долой, из сердца вон.
Женили его почти по сватовству: со «случайными», нечаянными якобы встречами, с приглашениями на чай, со смотринами, с осторожным (как бы не спугнуть!), постепенным подталкиванием парочки друг к дружке.
Олечка – невеста, надо бы лучше, да некуда! Золотая медалистка, институт закончила с красным дипломом. Умница, красавица, из хорошей семьи. Сидит, потупив глазки, вспыхивает и краснеет. Никогда никаких парней у неё до Игоря не было – на глупости времени не оставалось, всё за книжками да за компьютером. В двадцать пять лет девственница – нынче такую в музее под стеклом можно выставлять.
Поженились, стали жить в бабушкиной квартире. А Игорь ходит скучный. Оказывается, Олечку не устраивает работа Игоря: мало получает. А вокруг люди покупают навороченные машины, ходят в шиншилловых шубах, обставляют квартиры мебелью из натурального дерева, ездят в тихоокеанские круизы.
Ну, у нас связи есть, устроили Игоря на высокооплачиваемую работу. Но Олечка всё куксится, дичится. Я считаю: дом – это где в праздники за большой стол садится большая семья. Олечка так не думает, приходит неохотно, садится наособицу, крутит носиком, разговоры не поддерживает.
К себе тоже никогда не приглашает, хотя я ей говорю: ты не готовь ничего. Поставь на стол чай, хлеб – нам больше не надо. У тебя маленький ребёнок, понимаю. Но у Олечки то голова болит, то у малыша зубки режутся, то в городе грипп – вдруг заразу принесём, то просто «нет» на ровном месте – и всё. Сноровистого, неуправляемого Игоря не узнать: смотрит жене в рот, каждое её слово – закон.
Вот ты думаешь, почему я сейчас расстроенная? У сына был день рождения. Я накрыла богатый стол, испекла пирог со свечами, назвала гостей. В последний момент звонит смущённый Игорь: «Мам, не можем придти, у малыша, кажется, температура».
Ну, мы люди не гордые. Самое вкусненькое разложила по судкам – и в холодильник. Знаю, что в обед, в двенадцать сноха с внуком гуляют. Поэтому с мужем пришли пораньше, в десять, с пакетами, набитыми вкусностями.
И что ты думаешь? Олечка, ни слова не говоря, лихорадочно собирает малыша и, фыркнув, проносится мимо, вылетает из квартиры. Вот такое демонстративное поведение. На моего мужа жалко смотреть: лицо помертвело, побелело от обиды. Плелись домой, как побитые собаки.
Ты думаешь, я Игорю вечером хоть полслова сказала, пожаловалась? Нет. Потому что это выбор сына. Он счастлив с Олечкой, любит её, любит ребёнка, у него своя жизнь, он взрослый мужчина. Наконец-то он осел, обзавёлся собственным гнездом, почувствовал свою ответственность – благодаря Олечке.
И на Новый год, как ни в чём не бывало, я пригласила их всех, и буду приглашать на все праздники. Потому что дом – это когда большая семья собирается за большим столом.
К чему я всё это рассказываю? К тому, что порой жизнь делает такие выверты – никогда не знаешь, каким боком её к тебе развернёт. К тому, что не знаем мы, где нас ждёт оно, счастье. Чёрненькое оказывается беленьким, беленькое – чёрненьким.
Есть старый советский фильм «Женщины» (люблю старые советские фильмы). Там одна очень правильная, сердечная пожилая профсоюзная активистка – её играет моя любимая Нина Сазонова – на протяжении фильма всем вокруг помогает и говорит очень правильные, разумные, добрые вещи.
Ровно до тех пор, пока её сын, её кровинка, не влюбляется в молодую рабочую женщину с ребёнком. Тут она рубит наотмашь: «Нет, дескать, только через мой труп – и всё». А другая, неправильная, отрицательная героиня ей устало и горько говорит: «Хочешь другую судьбу своему сыну? А кто её знает, где она, судьба?»
Вот и я говорю: где она нас ждёт, наша судьба?»
СВОЁ МОЛОКО И ЧУЖАЯ ВОДА
«– Послушай, не ты первая, не ты последняя, – успокаиваю я подругу Настю. – Поверь, у всех матерей, имеющих сыновей, такие проблемы. А если их нет, они просто о них молчат. Не распространяются налево и направо, как ты. Сдерживают себя. Терпят. Не вмешиваются. Скажи, твой счастлив с молодой женой?
С кем ещё Насте советоваться, как не с мамой двоих сыновей, дважды счастливой свекровью? Счастливая свекровь – это я. Подруги на меня обижаются. Говорят, как ни позвонишь, всё тебе некогда. Либо мы с мужем к детям и внукам собираемся. Либо дети и внуки – к нам. Либо я с внучатами вожусь. На разрыв, всем нужна. Семейная идиллия. Хотя ой как не гладко всё начиналось. Снох буквально приходилось к себе приручать, как диких зверьков. Со страшным скрипом притирались друг к другу. Ничего, ужились.
– Счастлив? Я бы не сказала, что сын счастлив, – задумывается Настя. Припоминая «из позднего», оживляется: – Нет, ты только представь. Он был на выходных у меня. Дорога длинная, почти четыре часа, тяжёлые рюкзак, сумка. Звонит, сообщает:
– Добрался хорошо.
– Ну, сынок, устал с дальней дороги, теперь ложись отдыхай. Ты уже покушал, чаю попил?
– Нет ещё. Сначала сходим в магазин, приготовим ужин.
– Каково?! – возмущается Настя. – Она что, белоручка, за весь выходной день не могла спуститься в магазин? Да я мужа из командировок встречала – только что ноги не мыла. Даже когда одновременно с работы приходили – пальто сброшу, руки помою – и бегом на кухню. Он в домашнее не спеша переоденется, отдохнёт на диванчике – а на столе его уже борщ и котлеты ждут. А уж когда не работала – всегда встречала горячими обедами и ужинами! Да и попробовала бы не встретить – он бы мне таких люлей навешал. Не физических, так словесных.
– Ну и где теперь твой муж? – жестоко напоминаю я.
– Развелись, разве не знаешь, – вздыхает подруга. – Свекровь, поганка, развела.
Не впрок пошли горячие ужины. Я знаю Настину историю. После свадьбы она с родителями мужа два месяца жила в их квартире.
Картинка с натуры: допустим, Настюха чистит сковороду над раковиной. Она смолоду была копуша, мечтательная, не ходила – лебёдушкой плавала. Так вот, свекруха, руки в боки, стоит рядом, смотрит на процесс и медленно закипает, как чайник.
Сердце у неё не выдерживает. Ни слова не говоря, она выдёргивает из рук «неумехи» сковороду и яростно показывает, «как надо». И, сунув сияющую сковороду, также не произнеся ни слова, победоносно удаляется.
Они с Настей с самой свадьбы вели необъявленную войну, бои без правил. В самый накал бурных страстей обе шли на запрещённые, болевые приёмы.
Свекровь телеграфировала через всю страну: «Серёжа (её сын и Настин муж) подаёт на развод». Настя в отчаянии срочной телеграммой извещала: «Я беременна, есть справка. Развод не дам». Свекровь ловко отбивала удар открытым текстом: «Настя врёт зпт беременна не от моего сына тчк Докажем через суд зпт имеются свидетели». (Тогда ещё анализов ДНК не делали).
Так что в курсе перипетий виртуального развода состояли соседи, маленький городок – да чего там, вся почта СССР, полстраны, через которые летели телеграммы.
Полную и безоговорочную победу одержала свекровь. Развела, женила сына на облюбованной послушной женщине, воспитывает внучат.
– Ты вот что пойми, – увещеваю я. – Наши сыновья не глупые. Рано или поздно разберутся, что к чему, где как к ним относятся. Где добро и где зло. Где любовь и забота, а где равнодушие и наплевательство. В конце концов, сейчас дефицит мужчин. Быстро найдутся желающие пришить на неухоженном мужике пуговку и отгладить брюки. Намекни шутливо об этом снохе.
Насте не до шуток:
– Не глупые, говоришь? Ой, не правда. Сын свою жену-неумеху готов на руках носить. Хотя не помощница она ему по жизни: ни в моральном, ни в материальном плане. Не плечо для поддержки, не союзница – а обуза, камень на шее. Вечное амплуа слабенькой и беззащитной. «Ах, ох!» А муж-то, – горько вспоминает Настя, – это которому я горячие обеды-ужины готовила – всю жизнь ко мне придирался. Всё с недовольным лицом ходил, будто под нос дохлого скунса подвесили.
– Понимаешь, – продолжает Настя, – у сына ко мне двойственное отношение. С одной стороны – перенял от папаши насмешливое, снисходительное, покровительственное отношение. Всё-то я не права, дурочка наивная.
С другой стороны – считает меня за ломовую лошадь. Рядом со мной ему хочется оставаться ребёнком, я его последняя ниточка с детством. Где ещё он расслабится, покапризничает?
Я его и не виню. Кто, кроме матери, за своё дитя заступится? Но ведь, – вздыхает, – возраст берёт своё. Чаще стала недомогать, уставать, лежать на диване. А сын меня по попе похлопает: «Ничего себе, мамуля. Пригласила на пирожки, называется. Ну уж ладно, я сам себе чайку разогрею». Вроде в шутку говорит – а немножко обидно. Но как после этих слов не вскочить?!
Заметила, что сына раздражает моя слабость. А вот слабость жены умиляет. Помню, грипп свирепствовал, а жёнушка потеряла медицинский полис – то ли в аптеке, то ли в больнице. Так он же и бегал, восстанавливал. «Растяпочка моя!» – с нежностью говорит. Вообще, про жену и тёщу такого мнения: «Они
Я снова уговариваю Настю не лезть, не вмешиваться, ничего хорошего из этого не выйдет. Припоминаю русские пословицы. Муж и жена – одна сатана. Муж – мука, жена – вода. Сболтать тесто сболтаешь, а обратно не разболтаешь.
Настю не убеждаю ни я, ни народная мудрость.
– Но разве мать плохое желает своему сыну? – говорит она. – Полно тому примеров. Разводят же другие матери своих сыновей, подыскивают покладистых снох – и ничего. Скажешь, несладко жить с нелюбимой? Стерпится – слюбится. И живут себе, за милую душу, детки рождаются.
От любви-то одни несчастья. От безумной любви вены вскрывают, таблетками травятся, в омутах топятся, из окон и под поезда бросаются, спиваются, в тюрьмы попадают… От любви до ненависти один шаг. Вчера «люблю, не могу» – а сегодня «так не доставайся же ты никому!» То ли дело, когда всё по уму, на трезвую, холодную рассудительную голову. Страсти побурлят да улягутся. Стоит ли сразу бросаться и закреплять их штампом в паспорте?
Снова я отвлеклась, – вздыхает Настя. – Да тема такая: разветвлённая, ручьистая. Заговоришь об одном – в другую сторону уведёт. Ты вон одно говоришь, люди – другое. Кого слушать?
– Слушай своё сердце, – говорю я, мудрая женщина и дважды благополучная свекровь. – Одно не забывай: когда сын к тебе приезжает, встречай его на пороге объятиями и широкой улыбкой, а не надутым недовольным лицом. Пусть знает, что есть дом, где его всегда любят и ждут.
– И всё? – спрашивает недоверчиво Настя.
– И всё».
РАСТЯПОЧКА МОЯ
«Вика всегда свысока взирала на чужие свекровье-невесткины свары: фу, как мелочно, неумно, некрасиво! Зрелая, пожившая, опытная женщина не может найти общий язык с зелёной девчонкой. Связался чёрт с младенцем!
С жалостью косилась на уныло покорившихся, смиренных свекрух: дескать, раз сын выбрал, что уж теперь вмешиваться… С превосходством думала: у неё-то всё будет по-другому, легко, приятно и просто.
Вика всегда мечтала о дочери: вот она, готовая дочка. Они с ней станут как подружки-ровесницы. Будут секретничать, бегать по магазинам, обсуждать покупки, встречаться по праздникам. Вместе станут заботиться о сыне.
Но будто что-то неодолимое, вязкое с самого начала упорно и тихо принялось засасывать в топь непонимания. И засосало по самую макушку.
Вика понимает: мало уделяла Олежке внимания. Рос как сорнячок, сам по себе. Пока был совсем маленький – да, не отходила ни на шаг. Целовала-тискала сто раз в день, давила вручную через марлечку соки (соковыжималок ещё не было), кормила витаминчиками. Записывала на магнитофон сказки и детские песенки, пела колыбельные. Перечитала с ним центнеры детских книг, истоптала с коляской сотни прогулочных километров.
Он плохо привыкал к садику, так, выйдя из декрета, Вика даже на работу его таскала. «А, – говорили, – мамин хвостик».
Поставила на ноги – теперь расти сам. Вику и родители так, в самостоятельности воспитали – ничего, выросла. Постепенно её затянула любимая работа, да и с мужем отношения были далеко не безоблачные. Никогда не садилась рядом с Олежкой, редко обнимала, не расспрашивала о делах, об увлечениях, о друзьях. Взрослый уже, тем более парень, какие там телячьи нежности. Так, изредка проверяла в дневнике отметки.
Сейчас, когда показывают по телевизору подростковую тупую, жестокую стадную преступность – у Вики мороз по коже. А ведь их домашний, хороший, начитанный мальчик по краю пропасти ходил. Нормальные, интеллигентные родители с экрана потерянно бормочут: «Наш сын на такое не способен». Бог спас сына от дурной компании или какой-то внутренний стерженёк?
Итак, не были приняты в семье разговоры по душам. Хотя Олежка был к ним очень даже расположен: добр, открыт, доверчив сверх меры. До сих пор, если встретит участие и интерес к себе, приходит в восторг красноречия, делится сокровенным, буквально выворачивается наизнанку.
Это у него наследственное. Вика с мужем, прости господи, такие же простодырые: душа нараспашку, всю жизнь страдали от этого. Особенно муж: распушит перья и ну упиваться, красоваться – гвоздь компании, пуп земли.
Вот и Олежек. Думает, глупышка, что все вокруг прямо-таки искренне и бурно рады его успехам. А потом с удивлением и болью, вздрагивая как от уколов иглы, узнаёт, что нередко сказанное им в пылу простодушия было запомнено, за глаза ехидно высмеяно и использовано против него. Ибо сказано:
Ну, так вот, стало быть. Не было у них в семье принято изливать душу… А потребность эта у Викиного мальчика была. Такая, что оказавшись в маршрутном автобусе с их общей знакомой, он за десять минут поездки выложил ей всё-всё. О чём не приходило в голову спросить вечно рассеянной, витающей в облаках мамаше: то есть Вике.
О чём она думала? Типа, сам разберётся. Или: раз молчит, значит, и говорить не о чём. Чего наивно ждала? Что он подойдёт и задушевно предложит: «А посоветуй-ка мне, мама»?
Так вот, любопытная знакомая, в отличие от Вики, набросилась и жадно закидала Олега десятком вопросов. В частности, есть ли у него девушка? И он ей, практически чужой женщине, с готовностью раскрылся, распахнулся весь. Что да, есть девушка. Что сначала у него к ней была ярко выраженная антипатия, а потом – так получилось – они сблизились.
А ведь известно: первые пять минут общения дают о человеке 80 процентов информации. И эти 80 процентов при встрече с девушкой отчаянно сигнализировали Олежке: «Это не твоё! Держись подальше». Он и держался, но девушка была целеустремлённой, как танк. Танк звали Светик.
«Признайся, – сказала Вика сыну: – Не ты выбрал её – она выбрала тебя. Не она пошла за тобой, а ты – за ней. Она была ведущая, ты – ведомый». Олежка не отрицал.
Игра в мажорика сыграла с Олежкой злую шутку. Он необыкновенно начитан, не ординарен, по-взрослому рассудителен, разносторонне развит. Умница, у него огромный потенциал. Но вот есть, повторяю, у него папина (и Викина, увы) не умная черта покрасоваться.
Приезжал в университет пусть на подержанной – но иномарке. Салон надушен дорогим дезодорантом, кресла устланы шкурами. В аудитории посреди лекций пускал под столами серебряную фляжку с коньяком – круто же! От глоточка не отказывались ни парни, ни фыркающие девчата.
В студенческой столовке небрежно на виду у всех открывал набитый папиными купюрами пухлый бумажник. С удовольствием, чувствуя себя крутым парнем, давал взаймы налево и направо, часто безвозвратно. Ну и, вообще всячески не скрывал, что в кармане у него не скачет вошь на аркане.
Так что её Олежка в любом случае был обречён на встречу если не со Светиком, то с таким же типажом. Такой же находящейся в активном поиске девушке.
Скромным студенткам, грызущим гранит науки и надеющимся только на себя, было не до любвей. Они не ставили цели прыгнуть сразу в дамки, они найдут себе пару позже. Будут вместе тянуть лямку, искать подработку, снимать комнатёшки, считать копейки до зарплаты, перебиваться с чаю на хлеб. Это будет жёсткая проверка на прочность отношений.
Они стали жить-поживать вдвоём на отцовские деньги. Вика не проявляла инициативы в знакомстве с девушкой. Заняла выжидательную позицию. Олежка тоже помалкивал. Светик, возможно, попиливала сына, что не знакомит – Вике о том неизвестно.
Всё же она решила: кому делать первый шаг, как не матери. В день рождения сына пригласила обоих. Каково же было её удивление, когда на пороге увидела одного Олежку. Он мрачновато сообщил, что у Светика истерика. Честное слово, Вике стало не по себе: ведь она готовила стол, ждала. И потом, истерика – это мощное оружие из арсенала многоопытной женщины, но никак не двадцатилетней студентки. Но Вика не подала вида.
Позже встреча всё-таки состоялась. Светик подарила коробку конфет, Вика её чмокнула в щёчку. За столом поболтали. Вроде всё наладилось.
Но потом – как-то получилось, особого желания не было – разговаривая с сыном по мобильнику, Вика не передавала Светику приветы, не звала к телефону, редко интересовалась, как у той дела. Вика кается: это её вина. Ведь старший должен делать первый шаг и поддержать младшего, разве нет?
И вот первые настораживающие звоночки. Дети переезжали в другой город. Светик уехала к маме «готовиться к ответственной работе на новом месте». Да будь хоть трижды ответственная, но могла ты хоть кастрюли-сковороды и свои девичьи штучки перед отъездом упаковать? Разбросанные на диване и подзеркальнике косметички, щётки, фены, лифчики, чулки…
Сын разрывался: разборка мебели, упаковка посуды, одежды. Пристраивание пятерых народившихся в последний момент котят в добрые руки. Поиски компании по перевозке и погрузке мебели. Говорят же: два переезда равны одному пожару. Равны стихийному бедствию, ЧП. Тут плечо о плечо вместе нужно выстаивать.
Резонный вопрос: где была в это время Вика? Привезла по просьбе сына коробки, сумки, мешки. Посоветовала как куда уложить. Бьющееся – в коробки, каждую посуднику отдельно в газетку. Одежду в мешки, бытовую мелочь – в сумки. Пристроила одного котёнка. Сын сказал: «Справлюсь сам» – а Вика особо и не насылалась. Пусть немножко хлебнёт трудностей, это ему на пользу. Квартиру в другом городе, например, ему сделала Вика. А ведь могла потратить на себя, любимую. На хобби, на заграничные курорты, на уход за собой. На шубу, наконец.
Олежка приезжал один каждый месяц. И снова во время телефонных разговоров Вика не передавала приветов, редко заочно спрашивала: как там Светик? Пусть оба почувствуют холодок с её стороны (сигнал: что-то нет так).
Викина подруга, прошедшая огонь, воду и медные трубы, говорила: «Невестку не мешает всегда держать в тонусе. Чтобы не так быстро села на шею мужу».
Однажды Вика была по делам в их городе. Зашла неожиданно, без предупреждения. Олежка болел, был в пропахшей потом футболке, грязнее грязи. Между прочим, стиралку-автомат Вика тоже им подарила. Ну ладно, пустяки. На полу в прихожей скрипел песок. Тоже пустяки, ерунда. Олежка растерянно сказал:
Заметим, Светик находилась в отпуске. Бог с этим, тоже мелочь.
Вика привезла пятилитровое ведёрко клубники. Сказала: «Давайте купим молока и поедим. Остальное заморозите. Только нужно ягоду перед едой помыть». Олежка (больной) сбегал в магазин за молоком. Светик поболтала с Викой, помыла волосы, навернула чалму, уселась за компьютер. «Ну, давайте помоем клубнику и сядем за стол», – бодро напомнила Вика. Светик не реагировала.
Видимо, подразумевалось, что Вика, усталая гостья, притащив ведро клубники, должна была сама отправиться на кухню. Хлопая дверцами шкафчиков, искать дуршлаг, разбираться: какой для чего у них кран, промыть ягоды и позвать всех к столу.
Вике это не в тягость, но если Светик ленится при Вике, что же происходит без неё?!
– Света, помой клубнику, – кашлянув, смущённо сказал сын.
– Я?!!!
Пауза. Неподдельное изумление и негодующее пожиманье плечиками со стороны Светика. Несчастная клубника всё же была, наконец, с недовольной гримаской помыта. Поели.
Вика планировала остаться ночевать, но как-то тягостно стало на душе. Засобиралась домой на последний рейс, Олежка для приличия вяло отговаривал. «Ничего, сынок. Главное, чтобы ты был счастлив. Чтобы вы жили в мире», – сказала Вика на прощание. У неё щемило сердце от жалости.
Поделиться книгой: