Новая история стран Европы и Америки XVI–XIX века. Часть 1

Коллектив авторов

Новая история стран Европы и Америки. XVI–XIX века

© Коллектив авторов, 2005

© ООО «Гуманитарный издательский центр ВЛАДОС», 2005

© Серия «Учебник для вузов» и серийное оформление.

ООО «Гуманитарный издательский центр ВЛАДОС», 2005

© Макет. ООО «Гуманитарный издательский центр ВЛАДОС», 2005

Введение

Новое время является одним из наиболее насыщенных периодов мировой истории. Оно сопряжено с событиями глобального масштаба, определившими динамику складывания современной цивилизации. Эта эпоха неизменно вызывала повышенный, обостренный интерес у каждого поколения исследователей. Летопись Новой истории, неотделимо связанной с современностью и одновременно уходящей корнями в далекое прошлое, раз за разом становилась полем политизированных дискуссий, сильным аргументом в противостоянии враждебных мировоззренческих систем, важным средством обоснования правомерности любых идеологических доктрин.

История самого понятия «Новое время» несет отпечаток острого идеологического противоборства. Еще в эпоху Возрождения итальянскими гуманистами было предложено трехчленное деление всемирной истории на «высокую античность», «темные, или средние века» и «новое время, или возрождение». В дальнейшем вычленение Древней истории, Средних веков и Новой истории, отражающее присущий европейской историографии прогрессистский взгляд на характер исторического процесса, стало универсальным. Впрочем, жесткое хронологическое разграничение этих периодов не играло принципиальной роли. Более важным оказывался эпицентр проблемной нагрузки исследований, в частности, в области медиевистики – анализ развития феодального общества и христианской духовной традиции в средневековой Европе, при изучении Нового времени – анализ революционного становления буржуазного общества, утверждения капиталистических порядков и складывания системы международных отношений.

С течением времени в западной исторической науке, наряду с «новой историей», закрепляется и понятие «современная история». Предлагаемая датировка этого периода была весьма различной. В качестве рубежной даты рассматривались события 1815, 1871, 1900, 1918 гг. Каждое новое поколение историков, пытающихся проанализировать генезис современных форм общественной жизни и вычленить последний этап этого процесса в качестве «современности», оказывалось перед сложно разрешимой методологической проблемой – необходимостью обоснования принципиального различия основного содержания «новой» и «современной» истории. В конечном счете, приоритет в обобщающих исторических работах, посвященных последним периодам развития западного общества, был отдан «вековым историописаниям» («история XIX века», «история XX века»). В рамках же аналитического подхода к анализу развития современного общества инициатива перешла к представителям социологической, политологической, экономической наук.

В марксистском обществознании, в лоне которого сформировалась и современная отечественная историография, проблема периодизации Нового и Новейшего времени, а также точной характеристики предмета соответствующих дисциплин приобрела первостепенное значение. Это было связано прежде всего с формационной концепцией, в рамках которой каждый период истории отражал ключевые этапы процесса обобществления труда, смены общественно-экономических систем в результате борьбы антагонистических классов. Классовая борьба рассматривалась как «основное содержание» каждой эпохи и двигатель общественного прогресса. С этой точки зрения, Новое время трактовалось как эпоха торжества капиталистической формации, начавшаяся событиями Английской буржуазной революции XVII в. Внутренняя периодизация Новой истории отражала представления о переломном рубеже в развитии капиталистического общества, выходе на историческую арену нового прогрессивного класса – пролетариата. Соответственно, в качестве события, отделявшего «первый» и «второй» периоды Новой истории, рассматривалась эпопея Парижской коммуны (1870).

Вычленение особого периода Новейшей истории связывалось в марксистской традиции с динамикой формационного перехода от капиталистического общества к коммунистическому, завершением «предыстории человечества» и началом «подлинной истории». Точка зрения о Новейшей истории как периоде с самостоятельным формационным характером (впервые представленная в трудах проф. Б.Ф. Поршнева) первоначально не закрепилась. В печально известном «научном» труде «Замечания И. Сталина, С. Кирова и А. Жданова о проекте учебника новой истории» (1934) содержалось понятие «третьего периода новой истории, или новейшей истории», который рассматривался в качестве этапа «упадка капитализма и победного строительства социализма». Позднее с этим понятием была соотнесена концепция «общего кризиса капитализма», разработанная идеологами Коминтерна. Соответственно, формировалось и представление о внутренней периодизации Новой и Новейшей истории – их границей стал считаться 1917 год, Великая Октябрьская социалистическая революция, означавшая «начало торжества коммунизма во всемирном масштабе».

По вопросу рубежа между средневековьем и Новой историей в советской историографии возникла дискуссия между московской и ленинградской школами. Московские историки считали событием, разделившим две эпохи, Английскую буржуазную революцию (середина XVII в.), а ленинградские – Французскую (конец XVIII в.). Первая точка зрения со временем стала преобладающей, что нашло отражение и в монографической литературе, и в издававшихся на протяжении многих лет учебниках истории для вузов и средней школы.

В современной отечественной историографии дискуссия о хронологических границах средневековья, Нового времени и Новейшей истории не имеет столь важного значения. Принципиальная значимость придается смысловой трактовке этих периодов Мировой истории. Для цивилизации Запада границы Нового времени («Modern age», «Neuzeit») определяются процессом модернизации – переходом от традиционного, аграрного общества к индустриальному, капиталистическому. Причем, предпосылки этого процесса в Европе складывались в разное время, а сам процесс модернизации приобретал совершенно разную динамику и формы. Для анализа этих событий важно определить не степень приближенности Запада к некоей «современности», не поворотную точку «магистрального пути» исторического развития, а вычленение качественных этапов модернизации, постепенной эволюции традиционного общества и складывания принципиально новых общественных институтов.

Важно учесть, что понятие «Новая история» как период Всемирной истории является характеристикой, приемлемой как для стран Запада, так и для стран Азии и Африки. Естественно, содержание этого исторического периода для таких разных регионов земного шара представляется явно не однотипным: в передовых странах Запада происходило развитие, а затем и торжество капиталистических отношений; страны Азии и Африки, наоборот, вступали в длительную полосу кризиса своих феодальных структур, а затем стали легкими объектами для капиталистической экспансии со стороны капиталистических стран Запада. Но все же существует нечто определяющее для периода Новой истории как в странах Запада, так и в странах Востока. В целом, это формирование колониальной системы, в рамках которой горстка стран-метрополий (Запад) и подавляющее количество зависимых стран (Восток) впервые в истории человечества вместе образуют единую систему мирового капиталистического хозяйства на базе сформировавшегося единого мирового экономического рынка.

В принципе, такой подход является достаточно распространенным и типичным для характеристики основного содержания периода Нового времени. Обобщая разные трактовки, можно выделить следующие периоды, образующие историческое пространство Нового времени: период меркантилизма, великих географических открытий и захвата торговых путей, первоначального накопления капитала и деформации традиционной социокультурной среды под влиянием Возрождения и Реформации; период буржуазных революций, становления капиталистической экономики, промышленного переворота и формирования базовых социальных и правовых институтов индустриального общества; период формирования монополистического капитализма, массового производства, завоевания Западом тотального мирового господства и, одновременно, зарождения глубинных социально-экономических и политических противоречий в развитии индустриального общества. Поиск выхода из этих противоречий и станет основной целью исторического развития в XX в.

Структура предлагаемого учебника имеет определенную специфику. Исходя из характеристики основного содержания Новой истории, в качестве хронологических рамок этого периода рассматриваются, с одной стороны, рубеж XV–XVI вв. (эпоха Великих географических открытий и «Высокого Возрождения»), а, с другой, – рубеж XIX–XX вв. (эпоха монополистического капитализма, или империализма).

Эпоха Великих географических открытий, начало которой положили плавания Христофора Колумба (1492) и Васко да Гамы (1498), коренным образом изменила не только географическую, но и экономическую, социальную, политическую картину всего мира. На Западе началась так называемая «революция цен», ставшая мощнейшим катализатором развития капиталистических отношений и, в конечном итоге, превращения большинства европейских держав в метрополии. На Востоке, в свою очередь, тот же процесс вызвал противоположные последствия. Там многократно усилился кризис феодальных структур, замедлились темпы развития, что, в конечном итоге, превратило когда-то высокоразвитые восточные страны в колонии и полуколонии. Таким образом, произошли процессы огромной важности, приведшие к возникновению колониальной системы, в рамках которой возник общемировой экономический рынок (где страны Востока играли подчиненную роль), и впервые в истории человечества история стала единой.

Грань XIX и XX вв. также является переломной в истории развития не только стран Европы и Америки, но и всего мира. На Западе в конце XIX в. свободный капитал стал переоформляться в монополистический, что совершенно изменило ситуацию в развитых странах. А на Востоке именно в конце XIX в. начинается развитие собственных капиталистических отношений, что, в свою очередь, вызвало процесс появления новых классов и групп общества, возникновения буржуазного революционного движения и последующие буржуазные революции («пробуждение Азии»), ставшие прологом к развалу колониальной системы. Кроме того, именно на грани XIX и XX вв. произошли первые межимпериалистические конфликты (испано-американская война 1898 г., англо-бурская война 1899–1902 гг. и русско-японская война 1904–1905 гг.), ставшие прообразом будущих мировых войн. Таким образом, хронология Нового времени предлагается в рамках XVI–XIX вв. Однако это не означает, что авторы отрицают право на другие точки зрения по данному вопросу.

Предлагаемый учебник включает три раздела. Первый раздел (составляющий первый том издания) посвящен анализу основных тенденций общественного развития стран Европы и Америки в XVI–XIX вв. Материал здесь распределен на три проблемных блока: социально-экономическое развитие Запада в Новое время, проблемы государственно-правового развития (включая анализ становления абсолютизма и конституционного типа государственности), а также эволюция общественной мысли, научных достижений и культуры в Новое время. Второй раздел (вошедший во второй том издания) посвящен истории международных отношений. Третий раздел (часть второго и третий том издания) построен по страноведческому принципу. В нем рассматривается история крупнейших стран и регионов Европы и Америки на протяжении XVI–XIX вв.

Раздел I

Основные тенденции общественного развития стран Европы и Америки в XVI–XIX вв.

Глава I

Социально-экономическое развитие Запада в Новое время: от традиционного к индустриальному обществу

§ 1. Материальная культура европейского общества и развитие капиталистических отношений в период мануфактурного капитализма

Исторические предпосылки процесса модернизации европейского общества

Экономический рывок Западной Европы в доиндустриальную эпоху – один из самых любопытных и загадочных феноменов мировой истории. В самом деле, почему и как отсталая, бедная, полудикая периферия Евразии, какой, по существу, была Европа во второй половине первого тысячелетия н. э., сумела к началу промышленной революции значительно продвинуться вперед, догнав и перегнав другие, прежде могущественные империи и государства, обратив некоторые из них в колонии и зависимые страны? Эта проблема тесно связана с общей трактовкой периода Новой истории, с осмыслением исторической природы и сущности процесса модернизации.

В XIV–XV вв. европейское общество оказалось в состоянии системного кризиса, открывшего путь для коренного обновления всех сфер человеческой жизни. В эту эпоху складываются предпосылки для развертывания процесса модернизации – поэтапного перехода от общественной системы традиционного типа (аграрного, сословно-корпоративного) к индустриальному, или «современному обществу» (modern society).

Модернизация сопряжена с закреплением классовых форм социальной стратификации и партикуляризма (доминирования частных интересов), складыванием национальных сообществ, формированием основы конституционной государственно-правовой системы и электоральной модели политического поведения. Модернизация, с точки зрения экономической, – это переход к капитализму западного типа, обеспечение свободного функционирования капитала и полного преобладания рыночных механизмов общественного воспроизводства. Шаг за шагом в ходе модернизации складывалась и особая духовная среда, основанная на индивидуализации ценностных ориентаций, секуляризации и рационализации общественного сознания, преобладании научного типа познания. В ходе модернизации складывается новый тип идентичности европейского человека, основанный на инновационной, деятельной социальной активности, секуляризированном, «обмирщенном» мировосприятии и целесообразной, рационализированной мотивации. Модернизация разрушала традиционную картину мира с присущим ей восприятием человека как части нерушимого богоданного порядка вещей. Происходящая в ходе ее радикальная смена мировоззренческих установок и морально-этических норм носила в высшей степени драматический характер.

Динамика, сроки и формы модернизации в странах Запада и Востока имели огромную специфику. В Европе предпосылки для развертывания этого процесса складывались поэтапно. Уже в начале второго тысячелетия здесь возникли необходимые и достаточные условия для обеспечения ускоренного развития производительных сил, роста капиталовооруженности и, в конечном счете, – производительности труда. Ввиду климатических особенностей этой части Евразии ее народы (в отличие от народов Востока и Юга) в сравнительно меньшей степени были избалованы богатством естественных условий труда и средств существования, но в то же время и меньше зависели от «роковых капризов» природы. Вместе с тем Западная Европа располагала благоприятными возможностями для развития относительно дешевых, надежных и эффективных по меркам традиционных обществ средств коммуникаций (обилие судоходных рек, большая протяженность морских берегов), а также для наращивания основного капитала и энергетического потенциала (ввиду наличия не истощенных в результате длительного антропогенного воздействия макроландшафтов с огромными лесными массивами).

В отличие от многих азиатских обществ, располагавших плодородными землями и сумевших найти в ходе длительного исторического развития относительно эффективные и адекватные своим природно-климатическим особенностям технологии (например, заливного риса), позволявшие им быть в известной мере самодостаточными, а их элитам получать колоссальный прибавочный продукт, западноевропейский периферийный вариант даннического способа производства не был самодостаточен. Существовавшая на Западе система «человек – природа» была сравнительно малоэффективна. Достаточно сказать, что в средние века общая продуктивность земли там была как минимум в пять раз ниже, чем в странах Востока. Сложившиеся условия требовали «самоусиления» человека, подталкивали его к поиску новых средств и форм адаптации, к экспансии во всех возможных направлениях: в освоении новых территорий, технологий, в социально-институциональной и духовной сферах.

В известной мере благодаря географическому расположению Западной Европы (удаленность от основных мест дислокации номадов), ее народам в целом удалось избежать или свести к минимуму последствия социально-политических шоков, связанных с завоеваниями кочевников. Уместно напомнить, что их набеги были отбиты не только силами западноевропейцев. Немалую роль сыграли стойкость и мужество восточноевропейских и южноевропейских народов, ослабивших натиск номадов, но заплативших при этом дорогую цену: многие из них в результате отстали в своем развитии. В то же время многократные попытки объединения Европы изнутри силовыми способами, как известно, в конечном счете терпели неудачу. Ввиду разнообразных обстоятельств, многие из которых нуждаются в уточнении (географическая фрагментация, особенности более позднего этногенеза), в Западной Европе постепенно сложилась своеобразная система более или менее равновесных конкурентно-контрактных отношений, препятствующая образованию губительной для прогресса монополии власти. Сформировались относительно независимые, децентрализованные источники силы: церковь, города, феодалы, университеты, гильдии и т. п. В средневековой Европе сложилась уникальная модель городских поселений с коммунитарным типом общественных связей. Система землевладения, а вслед за ней и вся структура феодального сословия оказалась децентрализована (что нашло выражение в принципе «вассал моего вассала – не мой вассал»). В ходе длительной эволюции был постепенно ограничен произвол королей и князей, которые в целях более успешной борьбы со своими соседями-конкурентами оказались вынуждены опираться на экономическую силу третьего, главным образом торгово-промышленного сословия, предоставив ему некоторые свободы и гарантии существования. Этому способствовал и дуализм двух высших сословий – как духовной и светской властей.

Наконец, яркой спецификой обладала и европейская средневековая духовная культура. Она основывалась на синтезе совершенно разнородных компонентов – античном наследии (концепция свободы, институты демократии, частное и публичное право, научно-технические изобретения, достижения в области литературы и искусства), «восточном» технологическом трансферте (заимствование и творческая адаптация европейцами ближневосточных, индийских и китайских инноваций), «германском» факторе (этническое обновление носителя европейской культуры, привнесение «свежей энергии»), широком распространении иудео-христианских традиций и системы ценностей. Иудео-христианская традиция придала особый импульс движению европейского исторического субъекта. В отличие от многих других религий и этических систем в иудаизме и христианстве время не циклично, а линейно, в известном смысле оно – вектор (ибо мир, согласно иудео-христианскому учению, был создан, имеет начальную и конечную точки), время господствует над пространством. Тем самым была заложена идея прогресса и возможности рационального освоения мира. В христианской культуре весьма сильно антропоцентричное начало: дух не растворен в природе, а сконцентрирован в самом Человеке, который создан по образу и подобию Божьему. Спасение возможно через созидание, через активную борьбу со злом в посюстороннем мире. В отличие от античности, в христианском мире труд не проклятие, а важнейшая форма, источник спасения. Трудовая этика получила широкое распространение благодаря деятельности монахов (бенедиктинцев, цистерцианцев и др.), провозгласивших принципы «laboiarc est orare» («work is worship», «кто не работает – не ест») задолго до возникновения кальвинизма.

Сочетание всех этих уникальных особенностей предопределило особую динамичность европейского средневекового общества по сравнению с традиционными восточными цивилизациями. Уже в доиндустриальную эпоху в Европе складываются предпосылки для ускорения социально-экономического развития и формирования нового типа материальной культуры.

Доиндустриальный рост стран Запада: факторы, темпы, динамика

Вопреки еще сохраняющимся представлениям о так называемом средневековом застое (стагнации), Западная Европа в XI–XIII вв. в целом переживала период относительно быстрого экономического роста. По имеющимся оценкам, в 800–1000 гг. валовая урожайность возросла примерно на 20–30 %, а чистая (за вычетом семян) – на 45–55 %; в 1000–1300 гг. соответствующие показатели составили 35–45 и 60–70 %. В эти столетия осуществлялся переход от двухполья к трехполью, начиная с XII в. происходила широкомасштабная распашка целинных земель. С конца XI по конец XIII в. общая площадь обрабатываемых земель в Англии, Франции и Германии увеличилась примерно на 35–55 %, а объем условно чистой продукции сельского хозяйства в 1000–1300 гг. – на 180–260 %. В XI–XIII вв. промышленное производство в странах Западной Европы возросло не менее чем на 110–280 %, а доля населения, занятого в сельском хозяйстве, уменьшилась с 79–85 % до 77–82 %. Учитывая, что численность населения в регионе в 1000–1300 гг. увеличилась примерно на 90–95 %, можно предположить, что подушевой национальный продукт возрос в среднем на 40–70 %, а его среднегодовой темп прироста составил 0,13–0,16 %.

Повышательный тренд обнаруживается и на основе демографических реконструкций. Потепление климата в Западной Европе, наступившее в VIII–XIII вв., снижение интенсивности распространения эпидемий, относительное уменьшение хаоса, вызванного последствиями великого переселения народов, способствовали хозяйственному и демографическому подъему (несколько приостановленному в результате рейдов викингов и венгров в 850–950 гг.). Численность населения стала быстро увеличиваться, возможно, с конца VII в., достигнув в 800 г. уровня 500 г. Затем темпы роста населения уменьшились в 800–1000 гг. вдвое по сравнению с 700–800 гг. – до 0,11–0,12 % в год. В 1000–1100 гг. они составили 0,12–0,14 % в год, затем возросли вдвое в 1100–1300 гг. Однако в 1300–1340 гг. темпы понизились до 0,2 % в год. В целом, за 650–1340 гг. (т. е. предположительно речь может идти о 600–700-летнем мегапериоде) население увеличилось более чем в 4 раза, в том числе в Северо-Западной Европе – в 6 раз, в Испании и Италии – примерно в 3 раза.

Сверхдлинная волна 650–700/1300–1340 гг. состоит, таким образом, из двух макрокомпонентов – восстановительного периода и примерно трех столетий «чистого» роста. Эта длительная протяженность отмечена крупными изменениями в структурах производительных сил. Они связаны не только с собственными изобретениями европейцев, но и с широким внедрением и творческой адаптацией ими технических средств, созданных в античном мире, а также на Востоке. Трансферт знаний, технологий, культурных ценностей, потребительских стереотипов интенсифицировался в результате межцивилизационных контактов, в ходе реконкисты, крестовых походов, а также расширения евразийской сухопутной торговли вследствие установления Pax Mongolica в 1240–1340 гг. Западная Европа быстро впитывала нововведения, ибо, как отмечалось, ее социально-экономическая система в силу гетерогенности (и конкурентного начала), а также сравнительно низкой эффективности испытывала в них постоянную потребность.

К числу крупнейших инноваций в сельском хозяйстве можно отнести применение в Северо-Западной Европе тяжелого плуга (с VII в., заимствован, вероятно, у славян), введение трехпольной системы (с VIII в.), интенсифицировавшей использование живого труда, земли и скота; подковы (с IX в., ранее применялась кельтами); хомута (с IX в., вероятно, заимствован из Китая), увеличившего КПД лошади в 4–5 раз. Промышленная, транспортная и информационная «революции» средневековья связаны с появлением усовершенствованного ткацкого станка (середина XI в., Фландрия), повысившего качество продукции и увеличившего производительность труда в 3–5 раз; изобретением компаса (1090), очков (1285, Италия), механических часов (XIV в.), ставших, по-видимому, катализатором технологических и организационных изменений в европейском обществе; с широким применением тачки, строительством каналов; с достижениями в области кораблестроения, навигации, многими инновациями в горном деле, металлургии; с развитием книгопечатания. Значительно увеличились также энергетические возможности европейцев – это было вызвано распространением водяных и ветряных мельниц (соответственно с X и XI–XII вв.).

В итоге, несмотря на многие негативные обстоятельства (общая бедность преобладающей массы эксплуатируемого населения, паразитизм основной части светских и духовных феодалов, частые войны, стихийные бедствия, например, пожары, недостаточная четкость прав собственности, в том числе наличие общих полей), европейское средневековое общество сумело в целом обеспечить известный рост массы и нормы производственных накоплений, создававших основу превращения простого (а временами и суженного) воспроизводства в расширенное. Этому способствовали климатические, геополитические и цивилизационные факторы, отмеченные ранее, а также социально-институциональные изменения, происходившие в западно-европейских обществах при переходе от раннего средневековья к его более зрелым фазам.

Экспансия роста XI–XIII вв. была прервана экологическим, социально-экономическим и политическим кризисом XIV в. Приращение новых обрабатываемых земель отставало от увеличения численности населения: в 1100–1300 гг. в среднем по странам Северо-Западной Европы, включая Англию, Францию и Германию, соответствующие показатели составили 35–55 и 65–75 %. К концу XIII – началу XIV в. стали вовлекаться в оборот менее плодородные земли. Изменился климат: в 1300–1450 гг. он стал более холодным и сырым, чем прежде. Голодовки, которые стали более частыми с 1300-х гг., а также повторяющиеся эпидемии, войны, восстания, религиозные репрессии привели к значительному сокращению численности европейского населения – в 1330–1347/1380–1400 гг. примерно на 1/3, хотя в отдельных регионах и городах это падение было более существенным. Например, число жителей Венеции всего за 18 месяцев (с осени 1347 г. по весну 1349 г.) уменьшилось на 3/5. Погибали мастера, квалифицированные работники, сокращался спрос, производство оказалось в значительной мере дезорганизованным. И хотя некоторые отрасли, например, металлургия и строительство (ввиду эскалации войн), не переживали столь заметного спада, в целом период XIV–XV вв. стал временем экономического упадка.

Вместе с тем часть населения, избежавшая худшей доли, сумела поправить свое положение. Вследствие расширения практики дарений церкви и роста спроса на ее услуги, церковь в XIV–XV вв. аккумулировала немалые богатства. Повысились уровень и качество питания отдельных категорий рабочих, мастеров и ремесленников. В то же время падение ренты, а также цен на продукцию растениеводства при росте ставок зарплаты и удорожании промышленных товаров ослабило позиции основной части феодалов, способствовало оттоку денежных и материальных ресурсов в пользу городов и сельских предпринимателей, сделавших ставку на интенсивное земледелие и животноводство (в том числе, путем осуществления огораживания). В XIV–XV вв. в ряде стран Западной Европы в ходе ожесточенной борьбы крестьяне получили свободу. Стали постепенно складываться условия, при которых было выгодно замещать относительно дорогой фактор (труд) другими, сравнительно более дешевыми ресурсами (при тогдашнем динамическом соотношении цен) – скотом и иными формами «первоначального» основного капитала.

Со второй половины XV в. в ряде стран Западной Европы начался экономический подъем, сопровождавшийся относительно быстрым ростом численности населения, которая к началу XVI в. превысила уровень 1300 г. Это было связано с рядом обстоятельств, в том числе с улучшением климатических условий в 1450–1550-х гг., а также с великими географическими открытиями, с такими феноменами, как Ренессанс и Реформация. Великие географические открытия занимают в этом ряду особое место.

В 1492 г. испанский подданный генуэзского происхождения Христофор Колумб в поисках нового пути в Индию впервые достиг берегов Америки. В результате этого плавания были открыты Багамские острова и северные берега Кубы и Венесуэлы. Второе плавание Колумба 1493–1496 гг. открыло для европейцев Малые Антильские острова, Пуэрто-Рико, Ямайку и южный берег Кубы. В 1502–1504 гг. в результате его очередной экспедиции, направленной, как и прежние, на поиски золота, произошло открытие Карибского берега Центральной Америки. Началось активное освоение испанцами нового континента. Уже в 1508–1511 гг. были открыты Флорида, полуостров Юкатан и юго-восточное побережье Мексики. Участник нескольких испанских и португальских экспедиций (1499–1504) к берегам Южной Америки, Америго Веспуччи назвал эти земли Новым Светом и впервые предположил, что они представляют собой неизвестный материк. В начале XVI в. испанцы начали активное освоение южноамериканских территорий. Ими были открыты Гвиана, Венесуэла, Бразилия. В 1519–1525 гг. началось кровавое завоевание Мексики под руководством Ф. Кортеса. Вскоре началось и освоение португальцами Бразилии. В 1530–1535 гг. испанский конкистадор Ф. Писарро завоевал Перу, а в 1535–1537 гг. Диего де Альмагро предпринял поход в Чили.

В результате экспедиции португальца Васко да Гамы 1497–1498 гг., обогнувшей Африку в поисках нового морского пути в Индию, был открыт доступ к богатствам Юго-Восточной Азии. В 1500 г. Д. Диаш открыл остров Мадагаскар близ африканских берегов. В 1519–1522 гг. португалец Ф. Магеллан осуществил первое в истории человечества кругосветное путешествие, открыв по пути Патагонию, Огненную Землю и пролив, отделявший последнюю от континента и названный впоследствии его именем. В первой половине XVII в. голландцы продолжили освоение азиатских территорий. Ими были открыты земли Индонезии, Австралии (Новая Голландия), Новой Зеландии, т. н. Вандименовой Земли и островов Тропической Океании.

Экспедиция Д. Кабота в 1497–1498 гг. сделала первые шаги по освоению англичанами североамериканских территорий. Корабли знаменитого британского пирата на королевской службе Ф. Дрейка во второй раз в мировой истории обогнули Земной шар (1577–1580). В 1534–1536 гг. была предпринята первая попытка колонизации Канады экспедициями Ж. Картье (Франция). В 1608 г. С. Шамплен основал Квебек и открыл Великие озера.

Эпопея Великих географических открытий положили начало системе колониализма, которая просуществовала вплоть до второй половины XX столетия. Первыми крупнейшими колониальными державами были Испания и Португалия, позднее лидерами этого процесса стали Голландия, Англия и Франция. Покорение новых территорий сопровождалось вывозом в Европу драгоценных металлов и различных экзотических товаров. В обыденную жизнь европейского населения, сначала высшего, а затем и всех остальных сословий, постепенно входят такие новые продукты питания, как картофель и помидоры, чай, кофе, какао, рис, сахар, различные пряности и т. д. На европейском рынке появляются ранее неизвестные табак, индиго и другие диковинные товары. Новым источником доходов предприимчивых европейцев также стала работорговля.

Открытие мира, резкая интенсификация морских коммуникаций придали огромный импульс экономическому развитию и самой Европы. За XVI в. объем сухопутных перевозок стран Северо-Западной Европы возрос вдвое, а морских – в 5–10 раз. В 1500–1700 гг. объем внешней торговли западноевропейских государств увеличился в 3–5 раз, в том числе со странами Востока и Юга – более чем в 15 раз. Однако не стоит преувеличивать прямой эффект развития внешнеэкономических связей. В 1500–1800 гг. на долю экспорта пришлось в целом не более 1/4 прироста промышленной продукции стран Западной Европы. Расширение экономических контактов со странами Востока и Юга, нередко принимавших форму их прямого ограбления, играло важную, но все же не определяющую роль в накоплении финансового и физического капитала европейских государств (хотя Испания, Португалия, Голландия и Англия получали от этих «контактов» больше, чем, например, Франция, Германия и Италия). Доходы от эксплуатации новых территорий в XVI в. были в среднем эквивалентны 1 % национального продукта стран Западной Европы. Доходы же от торговли со странами Азии, Африки и Латинской Америки в 1492–1789 гг. едва ли в целом достигали 1/5 валовых капиталовложений, реализованных в Западной Европе в XVI–XVIII вв.

Таким образом, ничуть не умаляя роль внешних факторов, следует отметить, что внутренние факторы, связанные с трансформацией экономической, социально-политической и культурной жизни западноевропейских обществ в XVI–XVIII вв., оказали решающее воздействие на масштабы накопления ими физического и человеческого капитала. Толчком к разительным изменениям в экономической организации европейского общества послужила «революция цен». Она была вызвана отчасти притоком драгоценных металлов из колоний, но в не меньшей мере и ростом численности населения в Европе. Наиболее ярким проявлением «революции цен» стал рост стоимости продуктов питания. Так, например, уже к 1601 г. в Испании цены выросли в 4,5 раза, в Англии – в 4, во Франции – в 2,5 раза, в Германии и Италии – в 2 раза. Общий объем монет на протяжении XVI в. увеличился в 4 раза, а потому упала стоимость самих драгоценных металлов.

Последствия «революции цен» ощущались на протяжении длительного периода – с конца XV и вплоть до первой трети XVII в. Но в разных странах они имели существенную специфику. Для Испании и Португалии, где приток драгоценных металлов из колоний был наибольшим, «революция цен» имела особенно разрушительный характер. Резкий взлет цен на производимые в этих странах товары привел к падению их конкурентоспособности на европейском рынке и повлек за собой заметное падение производства. В Англии и Голландии «революция цен», напротив, способствовала процессу первоначального накопления, давая преимущество предпринимателям, по сравнению с получателями феодальной ренты, вызывая опережающий рост цен на промышленные товары, по сравнению со стоимостью сельскохозяйственной продукции и денежной оплатой труда наемных работников. Так, например, в Англии в XVI в. цены на товары массового потребления выросли на 155 %, а зарплата наемных работников – лишь на 30 %. В северо-итальянских и фландрских городах «революция цен» не столь жестко сказалась на уровне заработной платы благодаря традициям цеховой корпоративности. Но в итоге эти регионы не получили столь же ощутимый толчок для первоначального накопления капитала в промышленной сфере, и традиционные центры ремесленного производства здесь быстро пришли в упадок.

В целом «революция цен» ускорила переход к мануфактурному капитализму. Она вызвала перераспределение доходов между сословиями и обострила процесс классообразования. Еще большую роль в этом плане сыграла Реформация в странах Северо-Западной Европы. Она сопровождалась секуляризацией церковной собственности, относительным уменьшением непроизводительных и увеличением производительных расходов населения, укреплением трудовой этики, повышением активности человека и рационализацией его деятельности, способствовала накоплению капитала, повышению эффективности его использования. Жители многих западноевропейских стран стали придерживаться некоторых рациональных принципов регулирования рождаемости и планирования семьи, практикуя в зависимости от обстоятельств безбрачие (в среднем от 1/10 до 1/4 населения брачного возраста не имело семьи), более поздние браки, а также ограничение числа детей. Эти особенности демографического поведения жителей Западной, и прежде всего Северо-Западной, Европы в немалой мере способствовали увеличению сбережений, социальной мобильности населения, повышению его квалификационного и образовательного уровня.

Помимо прямого перераспределения собственности и роста уровня накоплений существовали и иные факторы «первоначального накопления капитала» – формирование т. н. «стартового капитала», необходимого для создания новых предприятий. На раннем этапе этого процесса шло преимущественно накопление денежного капитала, формирование «денежного класса». Источниками его могли быть ростовщичество и практика откупов, государственные займы и обеспечиваемые государством монополии на те или иные виды торговли и производства, использование ресурсов колоний для неэквивалентного торгового обмена с метрополией, каперство и пиратство. Немалую роль играло использование крайних форм эксплуатации работников, особенно на фоне роста пауперизма. В качестве особого источника первоначального накопления капитала можно рассматривать и использование феодальных привилегий (землевладения, феодальной ренты и т. п.).

Большинство из этих факторов не были связаны с формированием устойчивых экономических институтов нового типа. Однако на ранней стадии модернизации они сыграли решающую роль в складывании экономических, а, главное, и социальных предпосылок формирования рыночной экономики. С этой точки зрения, важнейшей частью процесса первоначального накопления было не только формирование социального слоя предпринимателей, использующих различные средства для консолидации капитала, но и разрушение традиционной системы трудовых отношений – отделение работника от средств производства и превращение производителей в наемных рабочих. Основой этого процесса было, в первую очередь, насильственное обезземеливание крестьянства. Любопытную роль в складывании новой производственной культуры сыграла и Реформация. В протестантской Европе существенно сократилось число праздников, составлявших в Европе до XVI в. от 1/4 до 1/3, а в поздней Римской империи от 1/3 до 1/2 всех дней в году. Среднее число отработанных часов на одного занятого в год увеличилось в Европе с 2400–2600 в XII–XIII вв. до 2700–2900 в конце XVII – середине XVIII в.

Развертывание процесса первоначального накопления капитала обеспечило опережающее экономическое развитие тех стран и регионов, где торгово-финансовые, административно-политические и социальные факторы действовали в комплексе – Голландии, Англии, Северо-Восточной Франции и Северо-Западной Германии. Но «классической» можно считать именно английскую модель первоначального накопления капитала. Здесь эффективное включение в колониальную экспансию и обновленную систему межрегиональной торговли сочеталось с массовым отрывом крестьянства от средств производства (земли) и вытеснением его на рынок труда. В результате т. н. «огораживаний», т. е. отторжения общинных или арендуемых земель и развития на них овцеводства, массы крестьян лишались привычного уклада жизни и пополняли растущую армию наемных работников. Тем самым, обеспечивалась социальная основа для развития мануфактурного производства.

Итак, уже в течение доиндустриального периода в странах Запада происходило относительно быстрое наращивание материально-вещественных компонентов производительных сил. В результате роста региональной и мировой торговли, секуляризации церковной собственности, расширения практики огораживания, а также повышения степени имущественной и личной безопасности купца и ремесленника, активизации предпринимательской деятельности вследствие Реформации и распространения протестантской этики, укрепления позиций третьего сословия в ходе буржуазных революций и реформ и колониальной экспансии европейских государств не только возросли размеры прибавочного продукта, но и уменьшилось его непроизводительное использование. В целом, в странах Западной и Северо-Западной Европы норма чистых капиталовложений (без учета изменения запасов) увеличилась с 1–2 % в XIII в. до 3–4 % в XVI–XVII вв. Средняя капиталовооруженность труда в Западной Европе возросла в XI–XVIII вв. примерно в 3 раза. Энерговооруженность труда также увеличилась в отмеченный период примерно в 3 раза. Еще более высокими темпами увеличивались энергоинформационный потенциал человеческого фактора и доступность средств коммуникации. Это и стало ключевым моментом в становлении «западной» модели социально-экономического развития.

Эпоха мануфактурного капитализма в Европе

Со второй половины XVI столетия в Европе начинается период длительного демографического и хозяйственного подъема, сменившего экономическую депрессию XIV–XV вв. В этот период не только значительно увеличилась численность народонаселения Европы, но и улучшились условия жизни основной его массы. Показателями экономического роста были расширение промышленного производства и увеличение продуктивности сельского хозяйства. Но первенство по уровню экономической активности первоначально принадлежало торговле и финансово-кредитной сфере. Активизация внутренней и международной торговли, организация дорогостоящих колониальных экспедиций потребовали создания особой инфраструктуры, способной обеспечить потребность в денежном капитале и устойчивых каналах сбыта. Переживавшие в XIV–XV вв. расцвет итальянские города-республики (прежде всего Генуя и Венеция) и города Ганзейского Союза постепенно утрачивали свою монополию. После завершения национально-освободительной войны лидером европейской торговли стала Голландия. Недостаток природных ресурсов, традиции судостроения и мореплавания, наличие многочисленных островов и удобных гаваней, выгодное расположение относительно океанских путей сообщения превратили голландцев в признанных лидеров мировой торговли. Освободившись от испанского господства, Голландия достигла уже к середине XVII в. торгового оборота в 75–100 млн флоринов в год. Голландский флот насчитывал в это время 15 тыс. кораблей, и строительство судов на голландских верфях обходилось в 1,5–2 раза дешевле, чем в Англии (не говоря о других странах Европы).

С конца XVII в. на лидирующие позиции в европейской торговле выходит Англия. Уже в эпоху королевы Елизаветы англичане с успехом включились в борьбу с испанцами и португальцами за господство на морских коммуникациях. События революции, гражданских войн и реставрации приостановили движение Англии к роли ведущей морской державы мира, но уже Навигационный акт 1651 г. показал готовность англичан бросить открытый вызов своим соперникам. Меркантилистские положения Навигационного акта впоследствии неоднократно подтверждались государственными законами и привели к тому, что большая часть колониальных товаров начала попадать в Европу именно на английских судах. Уже в 1700 г. в Лондон ежегодно прибывало свыше 1300 кораблей. Вторым по значению городом Англии стал Ливерпуль. Из французских городов в торговле наибольшее значение имели в это время Марсель, Гавр, Бордо, а также Париж – «всеобщая кладовая королевства, где совершается обмен произведений одних провинций на продукты других». Именно во Франции в XVII–XVIII вв. появляются новые виды торговых городов – порто-франко – портовые города, которые лежат за таможенной границей государства. На порто-франко не распространялась политика протекционизма, активно проводимая в период первоначального накопления капитала (при ввозе во внутренние регионы привезенные товары облагались меньшими таможенными пошлинами).

Менялась и организация торговли. Ключевую роль в мировой торговле по-прежнему играли крупные кампании. В XV–XVI вв. торговые кампании создавались как монопольные объединения, контролирующие торговлю с определенной страной или регионом. При этом купцы, входившие в ту или иную кампанию, зачастую вели торговые операции самостоятельно. Со временем появились и новые виды кампаний – «полные товарищества», где купец участвовал как лично, так и своими капиталами, и «товарищества по вере», часть членов которых участвовали в торговле только своим капиталом. Наконец, начиная с XVII в. появляются и акционерные кампании. Первоначально акции были только именными, поскольку так назывался весь пай акционера. Впоследствии, наряду с именными, появляются анонимные акции на предъявителя, одинаковые по номинальной стоимости, которые становились объектом свободной купли-продажи. Так зарождался акционерный капитал, сыгравший огромную роль в развитии не только торговли, но и промышленности.

Ярмарочная торговля постепенно утрачивала свое значение. Появление оптовых и специализированных ярмарок стало преддверием формирования целостной торговой инфраструктуры. Быстро развивались прямые связи с производителями, расширялась практика торговли со складов, нередко в виде аукционов (особенно в портовых городах). Все более четко прослеживалось разделение на внешнюю и внутреннюю, оптовую и розничную торговлю. Выделяются в самостоятельные виды торговой деятельности, формы, основанные на экспедиторских, комиссионных и транспортных функциях. Принципиально новой формой организации торговли стала биржа. Первая биржа появилась еще в конце XV в. в Брюгге (слово «биржа» связано с фамилией известной купеческой семьи фон дер Берзе; в Италии и Франции первоначально существовало другое название – «ложа»). В отличие от ярмарки, действовавшей лишь периодически, биржа функционировала постоянно, и здесь шла торговля по образцам товаров. В XVII в. утвердилась специализация биржевой торговли. В Антверпене и Лионе впервые биржа была разделена на товарную и фондовую (вексельную). Оплата векселями, т. е. коммерческий кредит, приобретал в период первоначального накопления капитала все большее значение. В результате возник «вторичный» рынок векселей, когда вексель продавался за меньшую сумму другому лицу, которое и получало долг по истечении срока векселя. Вскоре на фондовых биржах стали проводиться операции и с государственными ценными бумагами. Крупнейшей в XVII в. стала фондовая биржа в Амстердаме, где широко продавались акции частных купеческих кампаний.

Наряду с биржевыми операциями дальнейшее развитие получает и банковское дело. В дополнение к традиционным операциям банкиров (прием вкладов, выдача кредитов, обмен монет) появляется такая операция, как «учет векселей» (перевод векселя на имя банкира с получением уменьшенной суммы выплаты). Впоследствии банки начали выпускать и собственные «банкноты» – своего рода векселя банка, оплачиваемые банком по первому требованию. Банкноты принимали при платежах и лица, не имевшие вкладов в этом банке, так как их оплата гарантировалась. Еще одним новшеством стали банковские чеки, т. е. поручение вкладчика своему банкиру уплатить предъявителю известную сумму за счет его вклада в банке. Крупнейшим банковским центром уже в XVII в. стал Лондон. Одновременно начали образовываться и государственные банки (первый такой банк был создан еще в XV в. в Генуе). Многие государственные банки, в том числе Английский, Амстердамский, Гамбургский, участвовали и в частных коммерческих операциях.

Развитие торговой и банковской инфраструктуры обеспечило условия и для быстрого роста промышленного производства. Ремесленный труд, ориентированный на городской или региональный рынок, сменяется специализированным производством, обеспечивающим межрегиональную торговлю. Если в традиционных ремесленных мастерских работником, как правило, осуществлялся полный технологический цикл по производству того или иного изделия, то на предприятиях нового типа – мануфактурах – стало широко использоваться разделение труда. Первоначально широкое распространение получили т. н. «рассеянные мануфактуры», основанные преимущественно на надомной работе. Скупщик размещал заказы, нередко – предоставлял сырье для работы, брал на себя обязанности по реализации продукции. Такая организация труда была гораздо эффективнее, чем традиционный труд ремесленника, хотя и не предполагала техническое и технологическое перевооружение производства. К тому же «рассеянные мануфактуры» не были связаны цеховыми уставами, что позволяло получать дополнительную прибыль от эксплуатации наемных работников.

В дальнейшем стали появляться и централизованные мануфактуры, которые зачастую представляли собой уже достаточно крупные предприятия с десятками и даже сотнями работников. Труд на них оставался по-прежнему в основном не механизированным, т. е. ремесленным. Но специализация работников, рост их квалификации, экономия на издержках перевозки сырья и деталей, ориентация на крупную оптовую торговлю обеспечивали мануфактурам гораздо большую эффективность, чем традиционным ремесленным мастерским. В отличие от «рассеянных мануфактур», распространенных прежде всего в текстильном деле, централизованные мануфактуры распространились в XVII–XVIII вв. в металлургии, судостроении, производстве стекла, оружия, селитры, каретном и полиграфическом деле.

Большую роль в распространении этой формы организации производства сыграло и государство. Проводя политику меркантилизма и протекционизма, государство брало на себя организацию и финансирование мануфактур в наиболее важных отраслях, поощряло привлечение иностранных мастеров. Для обеспечения достаточного рынка сбыта снижались или даже отменялись внутренние таможенные сборы, расширялось строительство дорог и каналов, практиковались налоговые льготы и монопольные привилегии. Все это стимулировало развитие промышленности и обеспечивало стремительный переход от индивидуального труда к малосерийному производству. Именно мануфактура стала основой для превращения капиталистических отношений в важнейшую часть общественной жизни, имевшую самые серьезные социальные и культурные последствия.

Утверждение мануфактурного капитализма, или «протоиндустриализация», было противоречивым процессом, с подъемами, откатами и спадами. Оно осложнялось войнами, восстаниями, демографическими спадами и другими факторами. Но в целом, в XVI–XVIII вв. промышленное производство в западноевропейских странах увеличивалось сравнительно быстро. В 1500–1750 гг. подушевое производство железа, в среднем по региону, выросло в 1,7–1,9 раза. Среднегодовые темпы промышленного производства в расчете на душу населения достигали во Фландрии-Брабанте в 1510–1610 гг. – 0,16–0,20 %, в 1610–1710 гг. – 0,40–0,42, в 1710–1812 гг. – 0,34–0,38 %; во Франции в 1701–1710/1780–1790 гг. – 0,40–0,45 %; в Великобритании в 1700–1760 гг. – 0,31–0,35 %, в 1760–1780 гг. – 0,80–0,82 %, в 1780–1800 гг. – 1,1–1,2 %. В целом по Западной Европе в XVI–XVIII вв. среднегодовой темп прироста промышленной продукции в расчете на душу населения составлял 0,17–0,23 %.

Очевидный подъем на протяжении XVII–XVIII вв. переживало и сельское хозяйство. Удар по системе феодальных отношений был нанесен «революцией цен». В условиях падения стоимости денег и роста цен фиксированные денежные оброки утрачивали свою былую привлекательность для собственников земли. Выгодным предприятием становилась передача земли в аренду или сбор в качестве оброка доли урожая (шампар во Франции). Аренда распространялась в нескольких вариантах – издольная (когда хозяин земли предоставлял в аренду не только надел, но и инвентарь, посевной материал, жилье, получая взамен определенную долю урожая), испольная (когда арендатор и землевладелец несли равные затраты и делили доходы поровну), денежная (арендатор вносил деньги за аренду). Ради получения арендной платы землевладельцы стремились согнать крестьян с их наделов. Подобный процесс активно проходил в Англии, Нидерландах и Северной Франции, где постепенно формировалась социальная прослойка фермеров-арендаторов, применявших в своем хозяйстве наемный труд и отдававших часть получаемой при этом прибавочной стоимости собственнику земли в виде ренты. Часть земель вообще изымалась из сельскохозяйственного производства и переориентировалась на нужды текстильной промышленности (овцеводство, производство технических культур).

С конца XI в. и до конца XVIII в. площадь обрабатываемых земель увеличилась в Германии в 3,5–4 раза, а в Англии в 2,5–3 раза. Но если учесть, что численность населения и в Англии и в Германии возросла за отмеченные семь столетий примерно в 6–6,5 раза, то площадь обрабатываемых земель в расчете на душу населения сократилась за этот период примерно вдвое в Англии и на 50–70 % – в Германии. Снизилась и доля занятых в сельском хозяйстве – с 77–82 % в 1500 г. до 62–66 % в 1800 г.

Сокращение занятости в сельскохозяйственной сфере и уменьшение показателя «природообеспеченности» живого труда в определенной степени компенсировалось улучшением использования земли, капитала, энергии и, не в последнюю очередь, «человеческого фактора». Правда, техническая база аграрного производства оставалась прежней. Основными орудиями обработки земли были плуг, коса, серп, борона. Для удобрения почв использовались натуральные удобрения: навоз, торф, зола и т. п. Но в целом агрикультура значительно изменилась. Трехпольная система постепенно сменялась многопольем – вместо пара стали сеять кормовые травы и корнеплоды. Шире начали использоваться дренаж, минеральные удобрения. В практике скотоводства получил распространение стойловый откорм скота. Более ярко выраженный характер получила специализация сельскохозяйственного производства, особенно применительно к молочному скотоводству, тонкорунному экспортному овцеводству. Все это позволило существенно увеличить продуктивность сельского хозяйства. За период с конца XV в. по начало XVIII в. сельскохозяйственный продукт в расчете на душу населения увеличился более чем на 10 %. А в XVIII столетии его среднегодовые темпы равнялись по Западной Европе уже 0,15–0,18 %. Урожайность зерновых в среднем по ряду основных регионов Западной Европы увеличилась в XVI–XVIII вв. в 1,5–2 раза.

Процесс закрепления рыночных отношений в сельском хозяйстве имел значительную специфику в разных странах Европы. В Англии, Голландии, Швейцарии, Северной Италии он привел к полной ликвидации крестьянства в его традиционном, феодальном качестве. Уничтожение личной зависимости крестьян сопровождалось распадом общины. Беднейшая часть крестьян лишалась земли и пополняла ряды наемных работников – на мануфактурах или в хозяйстве богатых фермеров-арендаторов. В регионе к востоку от Эльбы, напротив, следствием появления в Европе капиталистического рынка стало так называемое «второе издание крепостничества» – желание помещиков увеличить товарность своего хозяйства вело к ужесточению барщины, увеличению феодальных и других повинностей. Промежуточный вариант был характерен для Франции и Западной Германии – здесь аграрные отношения сохраняли большую разнородность, наряду с распространением аренды сохранялись и общинные порядки, огораживание не носило массового характера.

Различие моделей развития сельскохозяйственного производства было показательным для эпохи мануфактурного капитализма. Мера и специфика участия той или иной европейской страны в международном разделении труда и, следовательно, в обмене товарами была различна и зависела от способности производить пользующуюся спросом продукцию в необходимом количестве, приближенности к крупным морским торговым путям, степени развитости кредитно-банковской системы, особенностей политики государства и, наконец, от емкости внутреннего рынка и специфики трудовых ресурсов, что отражало действие не только экономических, но и социокультурных факторов. Тем не менее, для экономики всей Европы XVI–XVIII вв. стали поворотным периодом. С учетом динамики сельскохозяйственного и промышленного производства среднегодовой темп прироста подушевого продукта составлял в это время 0,12–0,14 %. Оценивая общую динамику доиндустриального роста Западной Европы, можно сравнить показатели трех макропериодов: в 1000–1300 гг. подушевой ВВП Западной Европы увеличился на 50–60 %, в 1300–1500 гг. – на 5–10 % и в 1500–1800 гг. – на 45–55 % (таким образом, в целом за 1000–1800 гг. он вырос в 2,3–2,7 раза, тогда как среднегодовой темп составлял 0,10–0,12 %). Подобные темпы экономического роста не являлись уникальными – например, не менее масштабным был экономический «рывок» в танско-сунском Китае в 750–800/1050–1100 гг. Но если в Китае, Индии и на Ближнем Востоке в последующие столетия и, в частности в XVI–XVIII вв., не обнаружилось тенденции интенсивного роста, то в Западной Европе, напротив, за три столетия, предшествовавшие промышленной революции, совокупная производительность основных факторов производства выросла почти в 1,5 раза.

По данным о подушевом продукте Запад в XV в. в целом скорее всего еще отставал от ведущих стран Востока. В 1490–1500 гг. соответствующий индикатор в Китае составлял 550–600 дол. (в относительных ценах 1980 г.), а во Франции – не более 450–490 дол. Во Флорентийской республике в 1420-е гг. он равнялся 440–470 дол. Вместе с тем в Англии в начале XVI в. ВВП в расчете на душу населения уже составлял 500–550 дол., а в Нидерландах того времени отмеченный индикатор был на 30–40 % выше английского. Со второй половины XV в. Европа стала догонять страны Востока, в том числе Китай, который тоже не все время пребывал в состоянии застоя. Паритет в уровнях подушевого национального продукта Китая и стран Запада был достигнут во второй половине XVI в. В целом Запад начал обгонять Восток по относительным уровням развития вскоре после того, как Венецианская республика при поддержке испанского флота разбила турок в битве у Лепанто (1571). В дальнейшем разрыв в уровнях дохода волнообразно увеличивался, и к концу XVIII в. страны Запада по показателю подушевого национального продукта в среднем превосходили страны Востока и Юга уже примерно в 1,6–1,8 раза. Причем, речь идет не только об экономическом, но и о возросшем технологическом, военном и организационно-институциональном превосходстве западноевропейских стран, имевших менее иерархизированные структуры общества, способные более быстро и гибко реагировать на изменение внутренней и внешней конъюнктуры.

Итак, в доиндустриальный период (до конца XVIII в.) совокупный экономический потенциал (ВВП) крупных стран Запада увеличился весьма значительно – более чем в 15 раз, если сравнивать с уровнем XI в. Чтобы оценить реальный масштаб «европейского чуда», подчеркнем, что в Китае этот показатель вырос в 3,5–4 раза, в Индии – вдвое, а на Ближнем Востоке он сократился примерно на 1/3. Однако и к началу XIX в. суммарный производительный и потребительный потенциал Востока оставался по-прежнему весьма внушительным по мировым меркам. По экономической мощи Китай вдвое превосходил страны Запада, которые в совокупности уступали также и Индии. Ситуация еще более радикально изменилась в эпоху промышленного переворота, закрепившего историческую гегемонию Запада.

§ 2. Промышленный переворот и формирование индустриальной экономической системы

Экономический рост ведущих стран Запада в период промышленного переворота

Промышленный переворот, т. е. переход от инструментальной к машинной стадии производства (в центрах мирового хозяйства – конец XVIII – начало XX в.), представляет третью попытку стран Запада встать на путь быстрого, длительного, относительно устойчивого, самоподдерживающегося экономического роста (первая попытка была в XI–XIII вв., вторая – в конце XV–XVI в.). Как и в первых двух случаях, экономический подъем сопровождался и был отчасти обусловлен потеплением климата (в Западной и Северо-Западной Европе примерно с 1700 г.), что благоприятно сказывалось на состоянии сельскохозяйственного производства, а это в свою очередь стимулировало рост численности населения, увеличивало спрос, создавало общую благотворную психологическую атмосферу, способствовавшую техническому прогрессу и повышению уровня капиталовложений (ибо при прочих равных условиях уменьшало предпринимательские риски). К середине XVIII – началу XIX в. в ряде регионов Западной Европы был накоплен немалый экономический, социально-институциональный, научный и культурный потенциал, некая критическая масса, необходимая и достаточная для запуска механизма самоподдерживающегося роста.

Промышленный переворот в странах Запада привел к значительному – в 5–6 раз – ускорению общих темпов их экономического роста по сравнению с соответствующими показателями эпохи Возрождения и Просвещения: примерно с 0,3–0,4 % в год в XVI–XVIII вв. до 1,8–2,2 % в XIX – начале XX в. Несмотря на существенное повышение численности населения, многократно возросли и темпы роста подушевого ВВП. В период «промышленного рывка» они достигали в Великобритании (1785–1845) 0,5–0,7 %, во Франции (1820–1869) – 0,9–1,1, в Германии (1850–1900) – 1,4–1,5, в США (1840–1890) – 1,4–1,6, в Японии (1885–1938) – 2,0–2,2 и в Италии (1895–1938) – 1,5–1,7 %. Отличительной особенностью перехода к индустриальной экономической системе стало также значительное уменьшение нестабильности воспроизводственного процесса, свойственной большинству доиндустриальных обществ, весьма сильно зависевших от природно-климатических и иных экзогенных факторов. Каковы же были важнейшие источники индустриального роста?

Промышленная революция была бы невозможной без целой серии технических изобретений, сделавших возможной механизацию производства. Еще в 1733 г. ткач и механик Джон Кей изобрел так называемый «летающий челнок» для ткацкого станка, что значительно ускорило процесс изготовления тканей. В 1733–1735 гг. конструкторы Джон Уайет и Льюис Поль создали прядильную машину нового типа, рассчитанную на двигательную силу животных. Пальцы прядильщика в ней были заменены несколькими парами вытяжных валиков. Однако изобретение Уайета и Поля не получило распространения. Только в 1764 г. ланкаширскому механику Джеймсу Харгривсу удалось создать прядильную машину «Дженни», которую начали использовать в производстве. К 1788 г. в Англии уже насчитывалось 20 тысяч таких машин. Новая прялка имела ручной двигатель, приводивший в движение веретена, а вытяжные валики в ней были заменены вытяжным прессом. Харгривс, таким образом, механизировал операции вытягивания и закручивания нитей. Однако «Дженни» плела тонкую, но недостаточно прочную нить. Четырьмя годами позже (1769) появился новый прядильный станок. Он был построен Т. Хайсом, но патент на это изобретение получил Ричард Аркрайт. Именно с именем Аркрайта связано открытие первых фабрик-прядилен (с 1771 г.).

Ватерная машина Аркрайта (с приводом от водяного колеса), в отличие от прялки «Дженни», производила хотя и прочную, но грубую пряжу. Недостатки обоих изобретений были в конечном итоге устранены Сэмюэлем Кромптоном, сконструировавшим прядильную мюль-машину нового типа, которая вырабатывала прочную и тонкую пряжу. А Дж. Кеннеди к 1800 г. перевел это устройство на паровой двигатель. В 1825–1830 гг. английский механик Ричард Робертс создал автоматическую прядильную мюль-машину – сельфактор – способную прясть нити разных номеров.

В 90-е гг. XVIII в. механизация охватила и ткачество. В 1792 г. было запатентовано изобретение Э. Картрайта – легко управляемый ткацкий станок. Все операции в нем были механизированы. В начале XIX в. станины и другие детали ткацкого и иных станков начали изготавливать из железа. Это позволило сделать оборудование более прочным. Механизация ткачества и прядения повлекла за собой техническое переоснащение других смежных отраслей. В 1793 г. американец Э. Уитни сконструировал хлопкоочистительную машину «Джин», что дало мощный стимул развитию производства хлопка в Америке. В 1823 г. англичанин Памер и француз Перро создали два типа ситцепечатных машин.

Вслед за хлопчатобумажной промышленностью технический переворот охватил и другие текстильные отрасли – льняную, шелковую, шерстяную. Первые льнопрядильные машины появились во Франции в 1810–1811 гг. (конструкция Ф.А. Жирара), однако, широкое применение они сначала получили в Англии. В 1804 г. лионский ремесленник Ж.М. Жаккар изобрел шелкоткацкий станок, ставший популярным как у французских, так и у английских производителей. Механизировались и отрасли, потреблявшие продукцию ткацкого и прядильного производства, – кружевная, вязальная и швейная. Ключевую роль в техническом перевооружении производства сыграло изобретение универсального парового двигателя. В начале 80-х гг. XVIII в. английский изобретатель Джеймс Уатт создал свою знаменитую паровую машину двойного действия, получившую широкое распространение в промышленности и на транспорте (хотя приоритет в изобретении принадлежал русскому теплотехнику И.И. Ползунову). Двигатель этой системы имел один цилиндр. Пар работал последовательно то снизу, то сверху, а противоположная часть цилиндра в это время соединялась с конденсатором, куда и уходил отработанный пар. Передаточное устройство совершало теперь не возвратно-поступательное, а вращательное движение. В 1785 г. машина Уатта была впервые применена на прядильной фабрике. Позднее паровые двигатели стали использовать и в других отраслях промышленности. В 1800 г. в Англии насчитывалось 320 паровых машин, а в первой четверти XIX в. – уже 15 тысяч.

Кроме парового двигателя, применяемого в промышленности, повсеместно продолжалось использование мускульных, конных, ветряных и водяных двигателей, которые также усовершенствовались. Технологически фабрика того времени состояла из 3-х основных звеньев: двигателя, передаточного механизма и рабочих машин. До 1828 г. в фабричном производстве использовалась зубчатая передача, потом ее сменила ременная, имевшая больший КПД, но благодаря ее применению терялось около 80 % производимой энергии. Из-за ограниченности энергетических мощностей и медленной эволюции рабочих машин на фабриках времен промышленной революции долго сохранялись многие ручные операции.

Важным направлением технического переворота стало усовершенствование металлургического процесса. А. Дерби еще в 1735 г. для получения высококачественного чугуна начал добавлять во время плавки к железной руде вместо древесного каменный уголь. Если выплавка чугуна в Англии в 1780 г. составляла 40 тыс. т, то к 1790 г. она поднялась до 90 тыс. т и еще раз удвоилась за последнее десятилетие XVIII в. Изготовление чугуна в подавляющем большинстве теперь осуществлялось на коксе. Конструкция доменных печей также была усовершенствована. Изменилась и техника дутья: оно стало горячим (воздух, подаваемый в домны, специально разогревался). Предпринимались попытки рационального использования газов, формировавшихся в печах в результате плавки и ранее уходивших в воздух. Опыты в этой области завершились изобретением английским инженером Эдуардом Каупером в 1857 г. воздухонагревательного аппарата.

Выработка железа, долгое время отстававшая от выплавки чугуна, также претерпела технологические изменения. В Англии в 90-х гг. XVIII в. количество производимого железа составляло лишь 20–30 тыс. т, поэтому его в связи с растущими потребностями производства ввозили из-за границы. Переворот в получении этого металла произвел метод пудлингования, изобретенный и запатентованный Генри Кортом в 1784 г. В процессе плавки чугуна в специальной отражательной печи происходило его преобразование в малоуглеродное тестообразное железо. Благодаря распространению метода пудлингования Англия вышла на первое место в мире по выпуску железа.

Качественным показателем технического переворота стало начало процесса производства машин машинами. Революционным изобретением в этой области был суппорт или резцедержатель. Его сконструировал в конце 90-х гг. XVIII в. английский изобретатель Генри Модсли. Дальнейшее усовершенствование суппорта привело к созданию новых типов металлообрабатывающих станков – токарных, фрезерных, строгальных, сверлильных, шлифовальных. Так возникла новая отрасль промышленности – машиностроение. Прогрессу этого вида производства способствовала потребность в стандартных деталях машин, которые были бы взаимозаменяемы. Новые приемы обработки металлов позволили наладить выпуск таких деталей. Первые стандартные детали появились в военной промышленности, а в 1841 г. Уитворт установил стандартную нарезку машинных деталей, которая сохранялась в общем машиностроении еще более века.

Помимо технических нововведений и роста энерговооруженности производства важнейшим залогом индустриализации стало развитие транспортной системы – революция в средствах коммуникации, вызвавшая резкое удешевление перевозок при росте их скорости, надежности и качества. Это уменьшало предпринимательские риски, усиливало внутрихозяйственную интеграцию экономик и международное разделение труда, стимулировало интенсификацию потоков готовых продуктов, сырья, труда и капитала. Основой коммуникационной революции в конце XVIII – первой половине XIX в. послужило бурное, но во многом недооцененное исследователями развитие традиционных транспортных систем (активное строительство в западноевропейских государствах и США морского и речного парусного флота, портов, каналов, мостов и дорог). В 1860–1870-е гг. свыше половины морского, речного и сухопутного грузооборота ныне развитых стран приходилось на традиционные виды транспортных перевозок.

Промышленный переворот сопровождался насыщением экономики капиталом. В период «промышленного рывка» темпы роста капиталовооруженности труда, рассчитанной по динамике активной части основных фондов, составляли в Великобритании 0,8–1,0 %, во Франции 1,6–1,7, в Германии 2,4–2,5, в Италии 3,2–3,3, в США 3,4–3,6 и в Японии 5,9–6,1 %. В среднем они вдвое-втрое превышали общие темпы роста капиталовооруженности труда. Норма валовых капиталовложений (без учета изменения запасов) возросла на этапе перехода от доиндустриальной экономики к индустриальной примерно вдвое – с 5–7 % ВВП в XVI–XVIII вв. (в среднем по Западной Европе) до 12–14 % в целом по странам Запада и Японии в 1800–1913 гг. Судя по данным о норме собственно производственных инвестиций (в Великобритании в период «промышленного рывка» 6–7 % ВВП, во Франции – 10–11, в Германии – 10,5–11,5, в Италии – 11,5–12,5, в Японии – 13,5–14,5, в США – 15–16 %), страны, позднее приступавшие к индустриализации, вынуждены были мобилизовывать для преодоления своей относительной отсталости более высокую долю национального продукта. Анализ воспроизводственной структуры накопления показывает, что на этапе промышленного переворота капитал в странах Запада во многом (в среднем на 45–48 %) «самофинансировался» за счет фонда возмещения; доля изменения запасов составляла в целом 5–7 %, а удельный вес чистых инвестиций достигал примерно 45–49 % общего объема внутренних капиталовложений.

Небезынтересен также вопрос о соотношении внутренних и внешних источников финансирования индустриализации. Отток и перевод ресурсов из Индии в Великобританию в течение двух-трех десятилетий до начала и во время «промышленного рывка» мог обеспечить (в случае их производительной реализации) соответственно 40–45 и 20–25 % всех чистых внутренних капиталовложений королевства. Существенен был также трансферт капитала из Франции и Голландии: в 1790-х – начале 1800-х гг. он был эквивалентен примерно 1/3 британских внутренних нетто-инвестиций. Отмеченные вливания облегчали многие проблемы, в том числе связанные с финансированием государственного долга, бюджета и немалых военных расходов Великобритании. Однако эта страна оставалась в целом чистым экспортером капитала. Его относительные размеры, составлявшие в 1761–1845 гг. в среднем 1/5–1/4 общего фонда нетто-сбережений, достигли в 1846–1870 гг. 2/5 и в 1871–1913 гг. – почти 3/5. В результате примерно с середины XIX в. доля чистых инвестиций в ВВП Великобритании стала постепенно сокращаться, опустившись в 1891–1913 гг. до уровня 3,5 %. Повышавшаяся доля фонда амортизации могла только компенсировать это падение. Став крупнейшим заимодавцем и экспортером капитала, «мастерская мира» обескровливала свою внутреннюю экономику: в конце XIX – начале XX в. общая норма капиталовложений в этой стране (около 9 %) была намного меньше, чем у других промышленно развитых держав (в США и Германии – 22–23 % их ВВП).

Франция в период ее «промышленного рывка» была также чистым экспортером капитала (его вывоз был эквивалентен в 1820–1869 гг. примерно 18–20 % национальных чистых сбережений, в 1870–1890 гг. – 11–13 и в 1891–1913 гг. – 33–35 %).

В ходе революционных и наполеоновских войн часть ресурсов, экспроприированных у других европейских государств, была, по-видимому, аккумулирована и материализована в производственных фондах, создавших базис для последующей индустриализации. Германия, много потерявшая в ходе наполеоновских войн, впоследствии оказалась вынужденной привлекать иностранный капитал, главным образом в период, предшествовавший ее «промышленному рывку» (до середины XIX в.). Существенной финансово-экономической «подпиткой» германской индустриализации были контрибуция и территориальные приобретения, полученные в результате франко-прусской войны. Но в целом Германия, начиная со второй половины XIX в., была чистым экспортером капитала, вывоз которого достигал в среднем 11–15 % ее национальных сбережений.

В отличие от перечисленных государств, Италия и США оказались на этапе «промышленного рывка» в положении импортеров капитала. Его размеры достигали в Италии в 1895–1938 гг. 30–35 % чистых внутренних капиталовложений (в 1861–1894 гг. – 15–20 %). США в 1815–1914 гг. активно привлекали иностранный капитал. По оценкам, его общий объем возрос в 1820–1914 гг. более чем в 80 раз и достиг к началу Первой мировой войны 7,1 млрд дол. Это государство было тогда крупнейшим должником в мире. Но ввиду значительных масштабов национальной экономики размеры обязательств США другим странам были эквивалентны примерно 1/5 их ВНП. Что касается доли чистого притока иностранного капитала в финансировании нетто-инвестиций, то этот индикатор не превышал в целом 12–14 % в 1800–1840 гг. и 7–9 % в 1840–1890 гг.

Таким образом, роль внешнего финансирования экономического роста (за исключением некоторых малых и средних стран) в период «промышленного рывка» была относительно невелика. Однако на предмодернизационном этапе, который охватывает 20–30 лет до начала индустриализации, внешний финансовый и технологический импульс был весьма важным стимулирующим фактором, во многом определявшим траекторию последующей хозяйственной эволюции.

Вклад экспорта в увеличение ВВП на стадии индустриализации был также весьма весомым. Он достигал в Великобритании в 1780–1800 гг. 37–39 % (с учетом изменения условий торговли 43–45 %), во Франции в 1850–1869 гг. 39–41 (35–37 %), в Германии в 1850–1870 гг. 42–44 (39–41 %), в Японии в 1900–1913 гг. 45–47 % (44–46 %). Таким образом, в период «промышленного рывка» за счет роста экспорта в Великобритании, Франции, Германии и Японии было получено не более 25–30 % увеличения их ВВП, а в США и Италии – 7–8 и 5–7 %. Но если сопоставить соответствующие данные XVIII в. и последующего столетия, можно обнаружить, что ускорение общеэкономического роста – с 0,5–0,7 до 1,8–2,2 % в год (в Западной Европе – с 0,5–0,7 до 1,6–1,7 %) – было лишь отчасти связано с увеличением прямого эффекта (вклада) внешнего спроса – с 4–5 до 12–14 % (в Западной Европе – с 4–5 до 22–23 %). Иными словами, вопреки весьма распространенным представлениям, ускорение экономической динамики на этапе промышленного переворота было преимущественно (в четверке крупных западноевропейских государств – на 2/3, а в целом по Западной Европе, США и Японии – на 5/6) вызвано развитием внутреннего рынка этих стран.

В отечественной и зарубежной литературе встречаются суждения о якобы существенном вкладе колониальных и зависимых стран (как импортеров готовой продукции) в индустриализацию ныне развитых государств. Это явное преувеличение. Судя по имеющимся оценкам, в XIX в. не более 6–14 % всей продукции обрабатывающей промышленности стран Запада и Японии (составлявшей 2–3 % их ВВП) реализовалось в периферийных странах, а в 1899–1938 гг. – соответственно 5–8 и 1,5–2,5 %. Однако для некоторых западноевропейских государств, включая Великобританию, эти показатели на отдельных этапах развития были, быть может, в 1,5–2 раза выше, что, возможно, и явилось основой указанных суждений. Таким образом, рынки стран Востока и Юга служили важным, но дополнительным источником увеличения экспорта для большинства будущих капиталистических держав и вряд ли могли коренным образом повлиять на ход их индустриализации.

В целом, можно сделать вывод, что экономическое развитие в период промышленного переворота носило, вопреки еще встречающимся в литературе суждениям, преимущественно экстенсивный характер, поскольку за счет количественных затрат производственных ресурсов было получено в среднем 60–65 % прироста их ВВП (вклад труда – примерно 28–30 %, физического капитала – 18–20, используемых природных ресурсов – 15–16 %). На долю интенсивных факторов приходилось соответственно 35–40 %. С учетом уменьшения продолжительности рабочего времени (часов) этот показатель, возможно, был несколько выше – 43–47 %.

В странах более ранней модернизации (Великобритания, Франция) и США (осуществлявших крупномасштабное инфраструктурное строительство, а также широкое освоение богатых природных и иных ресурсов) относительный вклад качественных составляющих роста (26–34 %, или по уточненной оценке 31–40 %) был ниже, чем в среднем по Германии, Италии и Японии (соответственно 40–54 и 48–62 %). При всей условности этих расчетов можно предположить, что в целом рост эффективности в период индустриализации примерно на 1/5 был связан с изменением в отраслевых пропорциях распределения рабочей силы и физического капитала, на 1/4 – с ростом качества основных фондов (повышением доли активных элементов производственных активов) и более чем наполовину – с улучшением качества человеческого фактора производства.

Итак, в эпоху промышленного переворота произошли кардинальные сдвиги в структурах производства и национального богатства, позволяющие говорить о становлении качественно нового типа хозяйственной эволюции – индустриального экономического роста. За XIX век совокупный продукт ведущих западных стран вырос почти в 10 раз, в том числе на душу населения – в 3,3–3,7 раза. Это означает, что по сравнению с первыми восемью столетиями второго тысячелетия средний темп изменения подушевого дохода увеличился на порядок. Возникла и сформировалась индустриальная цивилизация. Прогресс был достигнут как на основе расширения и углубления внутренних конкурентных рынков, так и в результате интенсификации внешних взаимосвязей стран, создания мирового капиталистического хозяйства. Вклад фактора эксплуатации периферии в осуществление индустриализации ныне развитых государств был в целом, как показывает анализ, существенно меньше, чем считают некоторые леворадикальные ученые.

Стоит отметить и тот факт, что понятие «промышленный переворот» не вполне оправдывает свое название. В период промышленного переворота производство в новых отраслях увеличивалось сравнительно высокими темпами, и на этой основе сложился миф о феноменальном росте индустриального сектора в прошлом столетии. В самом деле, если в 1700 (1730)–1760 гг. среднегодовые индикаторы прироста продукции и черной металлургии и хлопковой промышленности Великобритании составляли 0,3–0,6 и 1,4–1,8 % соответственно, то в 1760 (1780)–1830 гг. они достигли уже 4–5 и 6–8 % (что привело к значительному удешевлению некоторых товаров, в частности, цены на хлопковые ткани в 1790–1850 гг. понизились более чем в 60 раз).

Возможно, ввиду своей относительной доступности эти и подобные им показатели по современному сектору индустрии широко использовались различными исследователями при конструировании индексов промышленного производства. Однако они в целом оказывались, как правило, завышенными, ибо, во-первых, нередко базировались на данных о потреблении сырья, материалов и энергии, а также валовых показателях. В то же время промежуточные затраты, как известно, росли обычно на начальной стадии индустриализации опережающими темпами по сравнению с выпуском конечной продукции.

Во-вторых, расчеты в целом недоучитывали размеры производства в традиционных отраслях промышленности (пищевой, шерстяной, льняной, шелковой, кожевенной и др.), в ремесленных предприятиях и в нерыночном секторе экономики. Между тем, вопреки распространенным суждениям, роль традиционного сектора в ныне развитых государствах на этапе промышленного переворота была весьма внушительна. Ускорение общих темпов экономического роста (примерно с 0,3–0,5 % в год в 1500–1800 гг. до 1,8–2,2 % в 1800–1913 гг.) было обусловлено увеличением вклада аграрных отраслей на 16–18 %, промышленности и строительства – на 38–40, а третичного сектора – на 43–45 %. Примерно такими же пропорциями определялось участие отмеченных секторов в повышении общей динамики занятости населения. Иными словами, важнейшую роль в эпоху промышленной революции играла не только индустриализация, но и сервисизация хозяйства – относительно быстрое развитие торговли и сферы обслуживания, культуры и просвещения, а также различных средств и систем коммуникаций.

Таким образом, индустриальный рост был в немалой мере взаимосвязан с развитием сельского хозяйства и инфраструктурных отраслей. В целом, в странах Запада на этапе их «промышленного рывка» существовала достаточно тесная корреляция (коэффициент равен 0,78) между динамикой сельскохозяйственного и промышленного производства. Аграрная революция, отчасти предшествовавшая промышленному перевороту (началась в Англии в 1690–1700 гг., во Франции и США – в 1750–1770 гг., в Германии – в 1790–1800 гг.), во многом – по крайней мере до середины XIX в. – происходила на традиционной и полутрадиционной основе, т. е. без машин и химических удобрений, но на базе улучшения систем ротации культур, использования селекционных семян, более продуктивных пород скота, широкого применения органических удобрений, усовершенствованных орудий труда. Вместе с тем она обусловила в целом существенный рост эффективности сельскохозяйственного производства, который во многом определял его общую динамику.

На этапе промышленного переворота в странах Западной Европы в целом за счет экстенсивных факторов было получено 25–30 %, а в результате интенсификации – 70–75 % прироста аграрной продукции. В США эти показатели составили 85–87 и 13–15 %. Иными словами, во всех рассматриваемых странах, за исключением США (переселенческое государство с обширными массивами неосвоенных земель), вклад совокупной производительности был весьма значительным. Подъем сельского хозяйства и его интенсификация (сначала на полутрадиционной, а затем на более или менее современной основе) способствовали не только росту численности населения, но и повышению (в тенденции) его жизненного уровня, относительному снижению издержек производства в несельскохозяйственных отраслях экономики, расширению емкости внутреннего рынка и в конечном счете обусловили перерастание протоиндустриального развития в индустриализацию.

Итак, сравнительно быстрая трансформация стран Запада определялась не только (а быть может, не столько?) масштабами вытеснения прежних форм производства, но и достижением органического синтеза современных и наиболее продуктивных из числа традиционных факторов роста, роль которых в становлении индустриальной цивилизации и придании ей относительной устойчивости оказалась весьма значительной. В целом по странам Запада в период их «промышленного рывка» за счет увеличения затрат основных производственных ресурсов и повышения эффективности было в среднем получено соответственно около 3/4 и 1/4 прироста продукции вторичного сектора экономики. С учетом сокращения длительности рабочего времени индикатор вклада совокупной производительности достигал в среднем 28–32 %, в том числе в Великобритании и США – 14–17 %, во Франции и Германии – соответственно около 27–29 и 36–38, в Италии – примерно 42–44 %. Таким образом, вопреки распространенным представлениям, индустриальный сектор развивался, в отличие от агросферы, преимущественно экстенсивным способом, получая при этом от нее немалую долю производственных ресурсов.