Помоги проекту - поделись книгой:
Дмитриева Наталья
СВОЕ ВРЕМЯ
Всему свое время и время всякой вещи под солнцем.
Время поститься и время набивать живот.
Время грустить и время улыбаться.
Время признаваться в любви и время получать признания.
Первое, что увидела Лика, приоткрыв правый глаз, была ржавая ветка сирени, уже не пахнувшая ничем, кроме нагретой пыли. Ее ажурная тень не защищала от солнечных лучей, и они выжигали горячие узоры на Ликиной щеке, волосах, на голой шее и руке, безвольно свисавшей вниз. Лика ничего не могла с этим поделать: перевернуться или хотя бы подтянуть выше укрывавшую ее куртку не было сил. Она распласталась на горячей от солнца скамейке, как выброшенная из воды медуза. Джинсовая куртка густо пропиталась табачным дымом, и Лика не знала, от чего ее тошнит сильнее — от солнца, пыли, табака или от себя самой.
Она подняла голову и застонала. Желудок как будто собрался выпрыгнуть наружу, но вдруг передумал и встал на место. Медленно перебирая руками по скамейке, Лика села. И без того тяжелое тело сделалось совсем неподъемным, и у Лики было большое сомнение, сможет ли она когда-нибудь встать. От жалости к себе она снова застонала и поперхнулась — воздух, будто наждак, прошел по пересохшему небу.
— Ты как? — услышала она издалека.
— Пить хочу…
Перед ее лицом сама собой возникла бутылка.
— Хлебни пиваса. Свежее, только в ларек сгонял.
От жадности она сильно стукнулась зубами о горлышко. Пиво и впрямь было холодным, но после первого же большого глотка Лику стошнило. Чья-то рука развернула ее в сторону закиданной окурками урны и придержала за голову. Потом под носом возникла мятая бумажная салфетка.
— На, вытрись…
— Спасибо. — Лика последовала совету, чувствуя значительное облегчение. Глаза наконец-то перестало резать, она повернулась и увидела сидящего рядом Шустрика. — Ой… Привет, ты чего тут делаешь?
— Тебя сторожу, — серьезно ответил он.
— А-а… — Лика поморщилась и повела глазами из стороны в сторону. — А почему мы во дворе?
— А ты сказала, что домой не пойдешь, а хочешь умереть здесь.
Лика прижала холодную бутылку к виску.
— Чего? Шустов, не смешно.
— Я смеюсь? Таранинский предок предлагал отнести тебя домой на руках, но ты брыкалась. Ну, и решили оставить как есть. Маман Таранина взяла с меня слово, что я тебя одну не брошу.
— А Таранины откуда взялись?
— Они нас привезли, помнишь? Ты еще в сознании была, потом только вырубилась, когда они уехали. А мне одному тебя не допереть, извини.
Лика посмотрела на него из-под бутылки.
— И ты со мной остался, да? Шустричек, спасибо тебе большое… — Она хотела его обнять, но вместо этого опять повернулась к урне. — Черт… уродство… Сильно я вчера напилась?
— Не помнишь? — Шустрик нагнулся, отводя с ее лица растрепанные волосы.
— Помню, шампанское пили, а что потом…
…Пышная пена перелилась через край и потекла ей на пальцы.
— Ай! Ну, аккуратнее!
— Ничего, обмыли! Ликунечка, дорогая, поздравляю тебя с бесповоротным окончанием школы!
— И я тебя! — Бокалы звонко соприкоснулись.
— Чтобы у нас все было хорошо! Все-все! Дай я тебя поцелую! — Влажные коричневые губы Лианы ткнулись в Ликину щеку. — Я тебя так люблю… Ты моя лучшая подруга! Я желаю тебе такого счастья… такого, как ты заслуживаешь! И оно у тебя будет, обязательно! Сегодня! Ты, наконец, ему скажешь…
— Тише! — Лика испуганно оглянулась. — Давай еще, чтобы все услышали.
— Да пусть слышат! Любви не надо стесняться. Сейчас будет медляк, и ты его пригласишь.
От волнения Лика залпом поглотила шампанское.
— Черт! Вот черт! — В носу противно защипало.
— Ай, дорогая! — Лиана приобняла за плечо, подливая в пустой бокал. — Только не отступай! Это же выпускной… Ты два года по нему сохнешь, ну, когда еще признаться, как не сейчас? Потом вместе будете вспоминать, как это было, счастливые… Ай, Ликуня, как я тебе завидую!
Лика пила, не чувствуя вкуса. Ладони у нее были липкие от пота и шампанского.
Заиграла медленная музыка, и по стенам актового зала поплыли белые звезды.
— Смотри, смотри, вон он стоит один, — жарко шептала Лиана, прижимаясь к подруге горячим рыхлым боком. — Давай, Ликуня, твой выход…
На подламывающихся ногах Лика шагнула вперед и тут же отпрянула.
— Нет, не могу, не могу. Не могу!
— Тише, тише, ну, что с тобой?
— Я — корова! Жирная, уродливая корова! Он даже глядеть на меня не захочет!
— Какая корова, Ликочка? А я тогда кто? Ну, чего ты… Ты сегодня красавица, и платье у тебя красивое, и волосы красивые. Ну, успокойся, выпей еще… Ай, смотри, Женька его увела, пока ты тут…
— Конечно, увела! Посмотри на нее — и на меня! — Лика в отчаянии закрыла лицо руками.
— Да ну ее, дылду костлявую! Да ты в сто раз лучше! Ну, ничего, следующий медляк наш будет. Ликунечка, посмотри на меня, не расстраивайся…
Но Лика, не отрывая ладоней от лица, только мелко трясла головой.
Все было плохо, и дальше становилось только хуже. Платье, о котором она мечтала, так и не покинуло пределов воображения. Вместо него купили многослойную шифоновую гадость с отвратительными воланами на груди, терпимую одним лишь цветом — нежным, бледно-лиловым. Но когда платье принесли домой, лиловый непостижимым образом превратился в розовый. Мама тут же принялась убеждать Лику, что так даже лучше, что цвет — превосходный, к тому же модный. И платье такое воздушное, женственное, в самый раз для выпускного.
Потом они отправились к парикмахеру, и Ликины мечты в очередной раз пошли прахом. Вместо элегантной греческой прически мастер соорудил у нее на голове подобие парика куклы наследника Тутти — для полного сходства недоставало лишь большого белого банта.
— Что с личиком будем делать? — спросил мастер, разглядывая в зеркале несчастную Ликину физиономию.
— Я хотела «смоки-айз», — вспыхнув, пробубнила та.
— Глаза надо подчеркнуть, — согласился мастер.
— Но не слишком, — вмешалась мама. — Ничего вызывающего, только естественный макияж. У нее розовое платье, какие тут «смоки-айз»…
Дома, запершись в ванной, Лика яростно расчесала жесткие от лака букли и в знак протеста нарисовала на веках жирные черные стрелки. Но мама оказалась права — платье не принимало ни стрелок, ни распущенных волос, ему было безразлично, что этот вечер должен стать для Лики особенным, если не сказать судьбоносным. Оно затмевало все, как безобразное розовое облако, и, глядя на себя в зеркало, Лика едва удерживалась от слез.
На вручении аттестатов она сидела в углу, пряча пылающее лицо. Хуже не придумаешь! Все выпускницы выглядят, как картинки из модного журнала, одна она похожа на свиноматку! Даже Лиана спрятала пышные телеса под черным шелковым платьем и изумительной красоты шалью из золотых кружев.
— Нравится? — спрашивала она, кружась перед Ликой. — Фамильная, бабушка дала. И это тоже. — В блестящих черных волосах сверкнула золотая роза.
Лика кивала, едва справляясь с приступом острой зависти.
— Ты чего, Ликунечка? — тормошила ее Лиана. — Улыбнись, Гоголев на тебя смотрит.
Гоголев… Первый красавец в классе, спортсмен и певец, а теперь еще обладатель золотой медали. Сияющий, загорелый, с высоким ежиком светло-русых волос и кривоватой ухмылкой, от которой Ликино сердце неизменно ухало вниз. Вот уже два года он был предметом ее ночных и дневных грез, и сегодня вечером Лика наконец-то собиралась ему открыться.
— У тебя все получится! — кричала ей в ухо Лиана, пока опьяневшие от долгожданной свободы и шампанского выпускники сотрясали актовый зал под грохот музыкальной установки. — Он так на тебя смотрит… Главное, будь смелее!
Лика кивала, но знала — это чертово платье не даст ей сделать и шагу навстречу своему счастью.
— Ты как? — спросил Шустрик. — Может, сбегать за водой?
— Не надо. — Лика потерла влажный лоб, устало откинувшись на скамейку.
Шустрик вытащил из кармана сигаретную пачку и щелкнул зажигалкой. Голубой дымок лениво пополз вверх, застревая в пыльных листьях сирени.
— Ты все куришь, из-за этого и расти перестал, — сердито сказала Лика, делая движение, будто хотела вырвать у него сигарету. — Если не бросишь, так и останешься коротышкой.
— Зато не квашу в три горла, как некоторые.
— Ничего подобного! Я, между прочим, вовсе не…
— Да я не про тебя. С тобой вообще все ясно… Вот Мишаня — метр девяносто, а через пару лет печень посадит, точно.
— Слушай, это он вчера по пляжу в одних трусах бегал и орал: «Ура, бухло!»? — усмехнулась Лика.
— Ага, — Шустрик затушил сигарету. — А за ним — его мать со штанами в руках. Все уговаривала одеться, а он ни в какую.
— Так это Мишаня водку притащил?
— Сто пудов, он. Только не водку, а бодягу какую-то, спирт разведенный. Как только не потравил всех…
— Ой, не говори… — Лика потерла сведенное горло.
Шустрик вытянул ноги и заиграл носками кроссовок, поглядывая из стороны в сторону, словно любопытный воробей.
Облако, похожее на клочок ваты, закрыло солнце. Шустрик услышал, как Лика облегченно вздохнула. Ему тоже стало легче. В солнечном свете все было слишком ярким, все резало глаз: белесая земля под ногами, листва старых тополей, оранжевая горка и синие качели на детской площадке. Но самым ярким пятном было бледное Ликино лицо с темными потеками вокруг глаз — куда бы Шустрик ни смотрел, его взгляд, будто притянутый магнитом, все время возвращался к ней…
Они знали друг друга с ранних лет, ходили в одни ясли, потом в детский сад, а в школе до седьмого класса сидели за одной партой. Шустрик не мог припомнить ни одного дня без Лики — в его жизни она была чем-то естественным и неизменным, как родители или как небо над головой. В первые школьные годы он почти каждое утро являлся к ней под балкон и тянул: «Лика-а-а» до тех пор, пока не выходила она, пухлощекая девочка с короткими толстыми косичками и не по-детски серьезным лицом. Шустрик брал ее за руку, и они вместе шли через дворы в школу. В дни, когда этого не случалось, Шустрик чувствовал себя потерянным.
Впрочем, у них и без того было много времени друг для друга. Вместе они лазали по крышам гаражей: Лика приносила туда своих кукол и устраивала чаепитие с пластмассовыми формочками вместо чашек, а Шустрик стоял на часах с палкой наперевес, чтобы враг из соседнего двора не смог подобраться к ним незамеченным. Вместе ходили в бассейн, а зимой — на каток: Лика плавала, как рыба, а на коньках совсем не держалась, и Шустрик возил ее за собой на деревянной клюшке. Вместе делали уроки: Лике легко давалась математика, всякие там уравнения и задачки она щелкала, как семечки, а Шустрику больше нравилась литература, и он в охотку писал сочинения за них обоих.
Ему казалось, что так будет всегда. Их совместное будущее не вызывало у него сомнений. В пятом классе он написал на Ликином пенале «Я тебя люблю», и она восприняла это, как само собой разумеющееся. Кто бы тогда сказал, что через год все разладится? И почему? Шустрик до сих пор не мог этого понять. Почему они вдруг разругались? Раньше ведь тоже случались ссоры, но потом очень легко было мирились. А теперь Лика подолгу дулась на него неизвестно, за что, а он, не чувствуя себя виноватым, в отместку старался раздразнить ее еще больше. К восьмому классу все изменилось. Шустрик стал ходить в качалку, у него появилась своя компания. А Лика подружилась с Лианой Саакянц, толстой суетливой армянкой, в голове у которой были одни мальчишки, — и, по мнению Шустрика, очень от этого поглупела.
Поначалу он злился на нее, потом перестал. Было время, когда она его даже не интересовала. На самом деле это было не всерьез, и Лика по-прежнему оставалась рядом. Другие приходили и уходили, а она оставалась.
Но о том, что ей нравится Гришка Гоголев, Шустрик узнал далеко не сразу.
Лика открыла глаза и натолкнулась на его быстрый блестящий взгляд.
— Ужасно, да?
— Что ужасно? — не понял он.
— Выгляжу ужасно?
— Ну-у… — Шустрик забавно сморщил нос. — Не баба-яга, но…
— Да ну тебя! — Лика полушутя-полусердито толкнула его в плечо. Он засмеялся, потом сказал:
— Да нормально ты выглядишь. Умоешься, причешешься, и будешь, как новенькая. И вообще все это ерунда… Для меня ты всегда красивая.
— Это тебе ерунда, — возразила Лика, будто не расслышав последней фразы. — Пятерней умылся, пятерней причесался — и вперед! Не все же такие, как ты!
Шустрик вздохнул.
— Слушай, ты иногда такое лепишь…
Лика покраснела.
— Давай, назови меня дурой! — вызывающе предложила она. — По-твоему, если девушка хочет выглядеть лучше, значит, в голове у нее пусто!
— Да что ты передергиваешь, никто тебя дурой не называл!
— Знаешь, — холодно произнесла Лика, — я вообще не понимаю, чего ты здесь сидишь? Давай уже, иди отсюда. Куртку свою не забудь! Придешь домой, постираешь, а то провоняла вся…
— А ты не командуй, — отрезал Шустрик. — Захочу — уйду.
— Вот и захоти!
— Слушай, уймись уже!
Лика сердито засопела, потом шмыгнула носом. Шустрик, не глядя, протянул ей чистую салфетку.
— Спасибо… — Лика долго сморкалась, пряча покрасневшее лицо. — И… извини. Я не хотела…
— Проехали.
Поделиться книгой: