Проблема смазки

Леонид Моргун

ПРОБЛЕМА СМАЗКИ

Подлетая к окрестностям Альтаира, выйдите на смотровую палубу вашего звездолета и поглядите в район звездного скопления NGС-552. И когда корабль сбавит скорость, обходя область влияния нейтронной звезды А 233-16, на самом краю скопления вы сможете заметить крошечную блестящую точку. Это и есть НИ-КБ (научно-исследовательская космическая база) № 19. При желании вы сможете подробнее рассмотреть ее в сильный телескоп. 180 лет тому назад она походила на клубок серебристой пряжи, пронзенный спицами причалов. Клубок, диаметром 4 километра, и причалы по 7 километров каждый. Но время шло. Люди рвались в глубины галактики, а база оставалась в тылу, расширялась, ремонтировалась и еконструировалась, и постепенно превратилась в то, что вы можете видеть сейчас — уродливое, беспорядочное нагромождение коробок и куполов, похожее на порождение фантазии пьяного кубиста. Пустуют запыленные причалы. База давно уже утеряла научное и исследовательское значение. Сейчас она превратилась в чисто административный городок, где работают конторы нескольких институтов, трестов, региональная инспекция по охране окружающей среды, отделение галактического банка. Есть общежитие для рейсовых челночных бригад. Когда они прилетают, гулкие коридоры наполняются грохотом подбитых магнитными подковками ботинок, жизнерадостными веселыми голосами и здоровым молодецким смехом. Но кончается пересменка и вновь Базу окутывает сонная тишь. Шуршат листы отчетов и справок. На дисплеях перед бледнолицыми сонными девушками приплясывают колонки голубоватых цифр, мерно гудят компьютеры, извлекая из недр своих трилионы бит потребной кому-то информации. А затем кончается условный день и начинается не менее условный вечер. Для трех с половиной тысяч человек населения Базы он обычно бывает заполнен танцами, кино, флиртом, для кого-то щемящей тоской, для кого-то бурной радостью. В такие-то вечера и появляются на свет личности, днем обычно незаметные, в силу того, что и должности они на Базе занимают самые невзрачные — пожарные, вахтеры, технические исполнители, был даже один комендант общежития. Все это были люди пожилые, чтобы не сказать старые. В молодости они прилетели на Базу, мечтая посвятить жизнь исследованию и освоению необъятных галактических пространств, принести свет человеческого разума в самые глухие закоулки галактики. И им это удалось, долгие годы они возвращались на Базу, опаленные светом невиданных солнц, на зубах их хрустела пыль таинственных планет, они громко смеялись и шагали, неуверенно ставя ноги, отвыкшие от гравитации. Они были живой легендой, покорителями и первооткрывателями, и подвиги их были описаны в очерках и романах и сняты в кино. Но когда глаза их стали слабеть, а руки потеряли твердость, когда они начали терять сознание во время перегрузок и долго и шумно скандалить с врачами, начальство стало вежливо, но твердо вычеркивать их из списков экспедиций. И они стали оставаться на Базе, томясь от сознания собственной никчемности и с завистью провожали в дальние рейсы бодрых и подтянутых новичков. Они же оставались. Надолго. Навсегда.

По вечерам они порой появлялись на «бродвеях» центральных ярусов, временами маячили на спортплощадках, забредали в кинозал, кое-кто захаживал в бар, но итогом их прогулок был всегда этот уголок по соседству с комнатой дежурного электрика.

Этот закуток в шутку прозвали Старой Хрычевней. Располагался он в самом конце сорок седьмого яруса, под пожарной лестницей. Одна его стенка приятно грелась от соседства уранового котла, а под потолком висела маленькая тусклая лампочка, которая начинала угрожающе раскачиваться всякий раз, когда База совершала очередной маневр в пространстве.

Обычно там было туманно от дыма безникотиновых сигар, шла ожесточенная игра в нарды или домино, в неимоверных количествах выпивался чай, и над всем этим витал неторопливый разговор.

Я работал тогда старшим инженером в управлении геологических изысканий, днем корпел над отчетами экспедиций, составлял сводки, сочинял справки, а по вечерам писал рассказы. Раз в месяц на меня возлагались обязанности ночного дежурного по Базе, как, впрочем, и на остальных специалистов среднего звена.

В одно их таких дежурств и забрел я в Старую Хрычевню. И… остался там. С тех пор я почти каждый вечер забирался в уютный уголок под лестницей и слушал, слушал рассказы ветеранов. Многие из них я потом записал. Недавно, перебирая свои архивы я наткнулся на один из этих рассказов, который и предлагаю вашему вниманию.

* * *

Ко дню рождения Акакия Евграфовича Борзого вся База начинала готовиться загодя; начальство посылало в Центр очередное представление к очередной награде; в АХО лихорадочно готовился приказ о приличной премии; киберхудожник Рубенчик спешно стряпал транспарант с портретом ветерана. В знаменательный день все свободное от работы население Базы собиралось в конференц-зале и получало редкую возможность лицезреть Акакия Евграфовича за столом президиума, гордо несущим на широченной груди массу отечественных и инопланетных орденов от дырявой раковинки, надетой ему на шею свирепым вождем племени галактических призраков Тамбы-Намбы, до Ордена Беспримерного Героизма с Бантами, Мечами, Лентами и Лавровыми Листьями, который мало того, что был изготовлен из золота, отороченного платиной с брильянтовыми вкраплениями; мало того, что при ходьбе наигрывал какой-то весьма своеобразный пикантный маршик; мало того, что умел изменять свою форму и светимость, чтобы не проигрывать в соседстве с другими орденами, — но еще и издавал тонкий, но чрезвычайно своеобразный запах (смесь пороховой гари и паленой резины), что должно было напоминать всем присутствующим, что за здорово живешь и кому попало такие награды не даются. Однако все это было лишь официальной частью, вызванной не столько почтением, сколько желанием умилостивить грозного отставника. Всем было известно, что Акакия Евграфовича чрезвычайно любят и ценят в Совете Ветеранов Галактики и что он, обнаружив где бы то ни было неполадки и нарушения, сразу же пишет жалобу и не кому-нибудь, а прямиком министру обороны, который некогда хаживал в походы под его началом. Однако министр перебрался в столицу, дважды женился, дважды развелся, подавил две попытки военного переворота и два десятка заговоров, а Борзой так и остался доживать век в глубоком космосе, в должности стармеха на громадной и неказистой с виду пустотелой стальной болванке, именуемой Базой, а молодняк вообще окрестил её «бузой», ну да их дело молодое, а базовские старики никогда свою обитель в обиду не давали. И в день рождения Борзого закуток под лестницей у комнатки дежурного электрика, именуемый также Старой Хрычевней, просто преображался. Для этой цели туда единственный раз в году приглашалась техничка со швабрами и пылесосом, она всё утро ползала по потолку и стенам, сдувая пыль и паутину, вытряхивая пепельницы и с характерным для роботов этого класса ворчанием выгребала пустые бутылки из-за пожарного щита. А вечером старики устраивали торжественный банкет (куда, кстати, совершенно случайно забрел и автор этих строк), где и чествовали «дорогого Каку», поднятием многочисленных тостов. Впрочем, самому юбиляру усердствовать не разрешали, ибо он должен был сохранить себя в трезвом уме и здравой памяти до конца вечера, когда ему придет пора поведать собравшимся свою единственную и неповторимую, волнующую и захватывающую, умопомрачительную и невероятную Историю Ордена, которым, кроме него, могли похвастать разве что еще два-три человека во всей Галактике. Мне также посчастливилось её услышать и теперь я передаю эту историю вам, дорогие мои друзья, со всей возможной точностью.

* * *

Обведя всех собравшихся своими удивительными чисто-голубыми глазами, поразительно гармонирующими с кипенно-белыми волосами, легкими, как пух, на сухощавом розовом лице, озаренном кроткой улыбкой, Борзой покачал головой и сказал:

— Всё это конечно, прекрасно, но мне никогда не забыть дня рождения, который я провел на «Лёгкой СКУКЕ». Сейчас-то таких астрогробов уже не строят, а в моё время Легкий Стратегический Космический Универсальный Крейсер-Автомат считался основой боевого флота Галактики. Когда же к этому кораблю придавался еще и СКАТ (Самонаводящаяся Космическая Атомная Турель), то командир крейсера поневоле начинал себя чувствовать царём и богом на участке во много сотен тысяч космических километров. Но как бы то ни было, а назначение на «Легкую СКУКУ» считалось почетной ссылкой, куда меня и упекли за то, что я повздорил с комполка, и не только упекли, а приставили ко мне еще в придачу Валюту Шпокина (или Шмякина? Не помню!), этакого бесцветного малого, который день-деньской решал шахматные задачи и вел бесконечные турниры с электронным мозгом СКАТа, хоть я его и предупреждал, что характер у нашего компа воинственный и манеры агрессивные. И вот мы дождались дня моего рождения, в который этот звездонавт собачий умудрился сделать СКАТу вечный шах. Вот ведь умник! Я как раз заканчивал отчет о первой неделе дежурства (нам выпало патрулировать в местах глухих и мрачных, где-то в районе Черного Пояса Карлайля, где турбулентные гравитационные вихри ежеминутно могут закрутиться в пространственно-временные смерчи и забросить вас по ту сторону Бытия…) — и вдруг в мой отсек с истерическим воплем влетает Валюха.

Я глянул в иллюминатор и остолбенел. Прямиком на нас были направлены страшные самонаводящиеся атомные торпеды СКАТа. Он ведь был боевой машиной и запрограммирован на битву до победы любой ценой. Я знал, на что способны такие турели, и потому, приказав своему сменщику немедленно соглашаться на проигрыш, быстро собрался, перешел на СКАТ и перекрыл подачу энергоснабжения к электронному мозгу. Теперь оставалось повозиться с час-другой и переключить управление турелью на бортовую ЭВМ «СКУКи». К сожалению, прошлая смена повредила рацию в скафандре. Из-за этого я не услышал, как вопил, призывая меня, Валька, ибо именно в этот праздничный день на меня свалилось одно за другим сразу два несчастья.

Второй бедой оказался НЛО, который тихонько подобрался к нам, пока я был на СКАТе, и доброй старой морзянкой потребовал, чтобы мы отключили рацию, сложили оружие и предъявили корабль для досмотра.

В полутора километрах от нас пираты остановились, и тут только я смог как следует разглядеть их корабль. Это была внушительная махина, по сравнению с которой наша «Скука» казалась утлой шлюпкой рядом с могучим линкором. Но до чего же этот корабль был дряхлым, обтрёпанным, покорёженным — ужас! Я мог бы держать пари, что после последнего капремонта он слонялся по космосу не менее трех столетий.

Я велел Вале надеть тяжёлый скафандр, дал ему плазменную горелку для сварки, вооружился сам и отключил гравитатор. Когда я прилаживал ему и себе реактивные ранцы, юноша посмотрел на меня так, как если бы я с бубном в руках собрался пошаманить. Я подмигнул ему и велел опустить светофильтр. Тем временем пришельцы пришвартовались к СКУКе, от люка из корабля к нашему поплыла переходная «гармошка». Когда она присосалась к нашему люку, я отворил двери шлюза и принялся ждать. Впрочем, ожидание продлилось недолго. В скором времени проём осветился, и напротив нас обозначились несколько человеческих фигур. Они тоже увидели нас, но… просто не могли предположить, что в ту же секунду их противники (то есть мы) сорвутся с места и, опрокинув нападавших, ворвутся сами на территорию захватчика. Вид у нас в этих громадных никелированных скафандрах, похожих на доспехи исполинских рыцарей, с горелками, которые в невесомости казались похожими на огромные шаровые молнии, с реактивными струями, бьющими из кормы — видок этот, конечно, был отменный!

— Бросай оружие! — рявкнул я в мегафон. Двухсотваттный усилитель разнес мой голос по всем закоулкам пиратского корабля. Неожиданно я услышал детский плач и женские крики.

Я сбросил пламя горелки, притушил дюзы, поднял светофильтр и обнаружил в одном из коридоров толпу женщин с детьми. Я приказал Вале собрать оружие, которое в панике побросали незадачливые вояки, и потребовал, чтобы ко мне вышли капитан и его помощник. Никто не отозвался. Но меня это не смутило. Настроение у меня было хоть куда, а голове вертелась генеральская диссертация на тему «Практика абордажа в космических условиях».

— А известно ли вам, господа, — сказал я спустя некоторое время, — что ваши действия попадают под статью 242 подпункт «в» Международного космического кодекса?

Ответом мне было молчание.

— А известно ли вам, — продолжал я, дождавшись, пока вся серьезность предыдущей фразы не уложится в их мозгах, — что в соответствии с этим кодексом ваши действия квалифицируются как космическое пиратство и наказуются пятьюдесятью годами освоения сибирских пустынь без замены штрафом?

Тогда вперед выступил некий дряхлый старец и воскликнул:

— Как? Неужели на Земле еще живут люди?

— Не только живут, но даже пытаются сами на ней что-то вырастить для пропитания, — ответил я, пораженный его неосведомленностью. — Когда же вы ее покинули?

— О, давно, ужасно давно! — заскрипел старец. — Я тогда был еще совсем крохотным ребеночком. Мы странствовали между звёздами по меньшей мере полтора века.

— На таких-то вот посудинах? — изумился я.

— Да, мы — последние из Великой экспедиции Лейстнейра. Нам повезло больше остальных. Покинув умирающую родину, мы отыскали новый мир, прелестную маленькую кислородную планетку, на которой и живем теперь припеваючи, не боясь ужасов атомной войны, перенаселения и экологических, равно как и экономических кризисов.

Тут я им впервые по-хорошему позавидовал. Так сказать, белой завистью. И от этого еще больше рассердился.

— Тогда какого же рожна вы вернулись обратно и не просто так, а еще и с оружием? Что подвигло вас на пиратство, если у вас так-таки всего хватает?

Старикан покосился на кого-то в толпе, и тогда вперед вышел красноносый и рыжебородый мужичонка, представившийся как коммодор Блейзер.

— Почтеннейшие государи! — объявил он со льстивой улыбкой. — Поверьте мне, никто не собирался вас грабить. В конце концов, мы и сами могли бы вас осыпать какой угодно валютой, золотом, уранитом, благо всего этого в избытке на нашей благословенной Плутозии.

— Чего же вам не хватает для полного счастья?

— Масла! — воскликнул он и скромно потупился.

— Че-е-го-о? — хором сказали мы с Валентином.

— Представьте себе, что прогресс на нашей планете затормозился из-за полного отсутствия на ней нефти. Нет её, нет и бензина, солярки, а самое главное — машинного масла. А без него наши чрезвычайно ценные машины и механизмы портятся, выходят из строя…

— Вот что, папаша, — решительно заявил я, — морочьте кому-нибудь другому вашими сказочками про сливочное масло, а пока считайте себя арестованными…

— Но это же самая чистая правда, которую я когда-либо говорил с младенчества! — возопил капитан, оборачиваясь к своим сородичам, каковые и подтвердили эти слова дружным ропотом и кивками. — Самая наболевшая для всей планеты — это проблема смазки. Унифиску она требуется в огромных количествах… — в этом месте он осекся и попытался затесаться в толпу, но не тут-то было.

Я потребовал от него немедленно выложить начистоту всё про этого Унифиска и все его проделки, и он со вздохом сказал:

— Это все придумал коммодор Шноркель. После того, как команда против него взбунтовалась, подбив к заговору даже его ближайших сподвижников, коммодор ввел систему тотального наблюдения за благонамеренностью и поручил ее проверять объединенным компьютерным системам звездолетов. С этого-то и началась эпоха кибернетического фискальства. С её введением сами собой прекратились бунты и антиправительственные выступления. Потому-то и теперь, спустя много лет после окончания Великого Перелёта, мы продолжаем пользоваться услугами электронной системы, ласково прозванной в народе Унифиском…

— Так значит, вы ей во всем доверяете? — запел Валя, кибернетическая душа.

— А как же? — заявил коммодор. — Как нам ей не доверять, когда и она никому не доверяет, пока не проверит? Унифиск, — неожиданно в голос заорал он, — это наш главный благодетель!

— Да здравствует Унифиск! — хором грянула толпа.

— Хорошо, — вмешался я, — мне пока всё понятно, кроме одного. Для чего вашему Унифиску нужно масло?

— Для смазывания кинематической части, — бесхитростно ответствовал Блейзер.

— Какая ещё кинематика может быть в электронной машине? — возмутился я. — Никак, кулеры ржавеют?..

В это время за моей спиной послышалось равномерное жужжание. Я повернул голову внутри своего исполинского скафандра и увидел, как из глубины коридора навстречу нам выехала небольшая чёрная тележка с усиками, с виду чем-то смахивающая на миниатюрный гробик на колесиках. Весь экипаж корабля при виде её пустился в бегство. За ними дёрнулся было и коммодор, но я его удержал и выставил поближе к тележке. Та некоторое время пристально разглядывала капитана своими фотоэлементами, затем на крышке её настойчиво замигал алый глазок. Наш рыжебородый собеседник пал перед ней на колени и затараторил:

— Госпожа машина! Разве вы меня не узнаете? Я ведь очень лояльный человек, так что если и сказал чего не то, то лишь от недоумия и излишнего радения за дело общественного блага…

В ответ на все его мольбы на передке тележки отвалился приличных размеров совочек, и послышался отрывистый и требовательный писк.

— Да-да, понятно, я сейчас… — Блейзер полез в карман, трясущимися руками достал оттуда горсть прозрачных пакетиков, наполненных какой-то жидкостью и высыпал в прожорливо разинутую пасть машины. Совочек захлопнулся, и внутри тележки что-то довольно заурчало. Затем она подъехала к нам, и её глазок снова замигал.

— А что ей от нас надо? — спросил Валюша, робея.

— В таких случаях мы стараемся подарить ей немного масла в таких вот пакетиках; это наша основная валюта, мы зовем их баттами. Но, думаю, она согласится и на разливное… Если хотите, я за вас заплачу…

— Не надо! — отрезал я. — Передайте этой помеси сенокосилки с катафалком, что на свои похороны я приглашу что-нибудь менее прожорливое.

Бац! — сверкнул разряд. Меня хорошенько тряхнуло. Удар чувствовался даже через скафандр. Не дожидаясь повторения, я схватил тележку за усик и скрутил его со вторым.

Бац! — второй разряд походил на маленькую молнию с громом. Меня тряхнуло так, что я едва удержал равновесие. Однако цели своей я добился. Тележка замерла. Откуда изнутри ее потянулся легкий дымок.

— Так-то, дорогуша, — сказал я назидательно. — Минус на минус дает, как водится, плюс. Думаю, что больше вам эта штука надоедать не будет, — сказал я коммодору, однако вид у него был самый обескураженный. На лице его отразились искренняя скорбь и отчаяние. Бросившись к погибшей машине, он попытался ее оживить, но тщетно.

Из кают высыпали попрятавшиеся было люди. Они глядели на своего черного механического надзирателя с нескрываемой жалостью и состраданием. Захныкал какой-то младенец, за ним заголосили женщины, сильные кряжистые мужчины неуклюже отирали слезы, катившиеся по их щетинистым щекам.

— Что вы наделали? Как вы могли решиться на такое злодеяние, другого слова не подберу, мистер? — с дрожью в голосе спросил меня коммодор.

— А в чем, собственно, дело? — удивился я. — Вы же мне должны быть благодарными за то, что я избавил вас от этого сыщика. Как я понял, именно в таких вот приспособлениях и заключается «кинематическая часть» Унифиска?

— Не только «персонали» приходится смазывать, но в смазке крайне нуждается еще и громадный завод по их ремонту и воспроизводству, — подтвердил Блейзер. — Однако вы напрасно думаете, что мы в обиде на наши славные «персонали». Вы своим поступком оставили меня совсем без рук. Меня теперь просто никто не станет слушаться. А вдруг против меня кто-нибудь затеет бунт — как я про это узнаю? Между нами, — заговорщицки зашептал он мне на ухо, — мой помощник такая бестия!.. Так и метит на мое место. Вот он — настоящий пират. Он, кстати, вообще предложил вас сразу разбомбить, не вступая ни в какие контакты. Так что вы починили бы машинку, а? А мы вас не обидим… — он полез в карман.

— Я сейчас все твои батты запихну в тебя с другого конца. — пригрозил я и велел Вале разобраться с машиной. Конструкция ее оказалась простой до примитивности: элементарнейший анализатор, соединенный с подслушивающим устройством да варварски неэкономичный электромоторчик. Валя заменил «жучком» сгоревший предохранитель и через минутку машина вновь зажгла свой глазок. Публика наградила нас дружными рукоплесканиями. Тележка проворно отъехала в сторонку и, поманив к себе усиком коммодора, долго с ним о чем-то совещалась.

— Послушайте, мистер, — обратился ко мне Блейзер. — Она спрашивает, сколько вам нужно дать, чтобы вы покинули корабль, не составляя протокола?

— Передай ей, — вскипел я, — что после того, как я возьмусь за лазер, ее не сможет восстановить ни одна ремонтная станция.

Тележка оказалась довольно смышленым созданием и потому укатила, не дожидаясь окончания фразы.

— Ну хорошо, — сказал какой-то мужчина из толпы, — а может, вы тогда нам продадите немного масла? У вас ведь должно быть настоящее, машинное, а бедняга Унифиск уже с полсотни лет томится на рафинированном репейном. Мы же можем заплатить вам золотом или платиной… а?

— А много у вас платины?

— Тонн десять… двенадцать…

— Десять тонн! — воскликнул я. — Да на эти деньги вы закупите с полсотни станций.

— А много ли это масла? — сладенько осведомился коммодор.

— Ну… если в среднем считать на каждой по две ёмкости по двадцать тысяч литров каждая…

— О боже! — вскричал Блейзер. — Четыреста тонн! Вы слышите? Мы все станем миллионерами!

Тут на корабле поднялось веселье, какого еще свет не видывал. Все принялись обниматься и целоваться, хором затянули какую-то песню, нас с Валей попробовали было покачать, что в условиях невесомости грозило опасными последствиями, однако нам удалось отделаться от толпы, заявив, что мы должны немедленно связаться с Центром. Тогда же у меня созрела одна идейка, достаточно сумасшедшая, чтобы не дать ей воплотиться в жизнь. Я состряпал текст телеграммы, поручил Вале отправить ее на Базу прямиком начальнику (тогда его резиденция, кстати, размещалась в нынешнем методкабинете), а сам решил отправиться на Плутозию, благо, как я выяснил, находилась она недалеко. Во всяком случае, на астроскуттере до неё можно было добраться дня за два. Световых, разумеется…

* * *

Вынырнув из антипространства поблизости от звезды, я тут же обшарил эфир и наткнулся на любопытную радиограмму:

ВЫСШЕМУ СОВЕТУ ПРОЦВЕТАНИЯ ПЛУТОЗИИ ЗПТ ПРЕЗИДЕНТУ ВИЛЬМЕЙЕРУ ТЧК ВАМ НАПРАВЛЯЕТСЯ РЕВИЗОР СОВЕТА ГАЛАКТИЧЕСКИХ ЦИВИЛИЗАЦИИ ТЧК КОНТРОЛЬ РАЗВИТИЯ ПРОГРЕССА НАУКИ ЗПТ ЭКОНОМИКИ ЗПТ ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ СОХРАННОСТИ ЗПТ БУДЬТЕ ГОТОВЫ СТРОГОЙ ПРОВЕРКЕ ТЧК

Стоит ли говорить, что я же и был тем, кто эту телеграмму послал (шифр мне удалось купить у штурмана за пол-литра масла). Дня два у меня ушло на торможение и ориентацию в пространстве. Когда же я приблизился к Плутозии, меня на орбите уже ожидали два звездолета довольно дряхлой конструкции. Они приветствовали меня сорока двумя вспышками боевых лазеров, узрев которые, я слегка струхнул, — как вскоре выяснилось, совершенно напрасно. Посадку я совершал на чистеньком, идеально вылизанном «космодроме».

Вскоре после того, как опало пламя дюз, на поле высыпали толпы народа с цветами, флагами и транспарантами, на которых архаической вязью было выведено нечто вроде «Привет посланцам большой Земли!», «Душой мы навеки с планетой родной!» — и прочее в таком же духе.

К сожалению, в моем гардеробе не было ничего более внушительного, чем абордажный скафандр, но в нормальной гравитации я в нем не сделал бы и шага, так что пришлось надеть обычный бронированный костюм, неказистый, но надежный, в карманах которого разместилось достаточное количество оружия, чтобы отражать атаку мотопехотной дивизии в течение часа.

Мое появление в люке корабля вызвало бурный восторг и нескончаемую овацию публики.

Мне всё это, конечно, было приятно слышать, я улыбался, раскланивался и старался не думать о том, что произойдет, если кто-нибудь поинтересуется: «А где, молодой человек, ваши верительные грамоты?» Те бумаженции, которые я наспех изготовил на корабле, за версту отдавали фальшивкой.

Путь мой был устлан коврами, но, пожимая десятки тысяч рук, я сбился с него. Пока я шел по бетону было еще терпимо, но вот я вступил на асфальт и… о, ужас! почувствовал, что прилипаю. День был достаточно пасмурный, значит… черт возьми, не могли же они выстроить и заасфальтировать космодром за один день! Но затем я обратил внимание на горы замаскированного под клумбы строительного мусора, на свежевыкрашенную в ядовито-зеленый цвет траву и кусты, с которых еще капала краска, и понял — могли. Но более основательно поразмышлять над увиденным мне не довелось, ибо я оказался в крепких объятиях румяного здоровяка, президента Вильмейера (или просто Вилли, как он разрешил запросто себя называть).

Мы с ним публично обменялись любезностями. Потом был устроен парад в мою честь. Мимо трибуны, где стояли мы с президентом и его министрами, прошли три полка чир-лидерш, затем школьники, физкультурники и представители трудовых коллективов. И все подряд распевали песенку со странным припевом: «Ай-лю-лю, ай-лю-лю, я ревизию люблю!» Потом прошли части самообороны, за ними фермеры на тракторах, а потом промаршировало и все остальное население планеты, начиная с дошколят и кончая дряхлыми старцами, которых родственники с неподдельным энтузиазмом катили на инвалидных колясках, увитых праздничными лентами. И все до единого изъявляли самый неподдельный восторг по поводу того, что их посетила первая в истории планеты самая настоящая ревизия. Меня забросали цветами. Малышня одарила меня веночками, скауты — повязками и пилотками, делегация вооруженных сил поднесла коллекцию архаичного оружия — от миниатюрного танка до крохотной атомной бомбочки двухметрового радиуса действия. Потом начались торжественные речи, потом банкет и опять речи, попутно меня сделали почетным председателем сотни всяких общественных организаций. К восьмому часу торжеств президент предложил мне отдохнуть. Я, не раздумывая, согласился. Выходя с парадного входа здания космодрома, я ткнул пальцем в одну из колонн. Штукатурка и краска, судя по всему, были положены не раньше, чем за час до моей посадки.

Проснулся я наутро в холодном поту. Мне приснилось, что какие-то почтительно улыбающиеся люди связали меня и собираются утопить в огромной кадке с оливковым маслом. Вокруг было темно и тихо. Мой скафандр аккуратно висел на вешалке, до кобуры даже не дотрагивались. Только во рту было противно и сухо, да что-то монотонно щёлкало в раскалывающейся от боли голове. Решив, что меня все же решили отравить, я принял две таблетки витанора и почувствовал себя еще хуже. По младости лет я тогда еще не знал, что послебанкетную хандру лучше всего лечить рассолом. Однако щёлканье не прекращалось. Встав с постели, я отправился на поиски удобств, но неожиданно за неплотно прикрытой дверью услышал голоса, один из которых показался мне знакомым. Я прислушался.

— Но ведь он грабитель и убийца! — бушевал президент. — Сколько он заплатил вам за молчание? Ну, смелее!

— Пол-литра… — пробормотал незнакомец.

— Растительного?

— В том-то и дело, что нет! На такое бы я не купился. Я в свое время немного изучал химию и подозреваю, что это нечто, похожее на нефтепродукт.

— А ну-ка покажите? Хм! И в самом деле похоже. Где он, интересно, нашел нефть?

— Может, прикажете отдать эту бутылочку на анализ?

Президент немного помолчал, потом заключил:

— Хорошо. Отдам. Однако, милейший, я думаю, он дал вам не одну, а по меньшей мере десять бутылей, а то бы вы с этой так легко не расстались, а?

Пауза. Вздох.

— Еще две мы нашли у него при обыске.

— Уж лучше скажите двадцать две, вернее будет. Хорошо, пришлете их мне для анализа. Я тоже в детстве баловался химией. И точка. Не возражать. Получите их обратно, когда узнаете, где этот Манчено берет нефть и где перегоняет. Идите, господин прокурор, и упаси вас бог в дальнейшем вести со мной двойную игру!

Я быстро прошел в свою комнату и сел на кровать, задумавшись. Чертовщина какая-то!

Президент — и продается за бутылку масла… Однако что это у меня в голове все щёлкает да щёлкает?

Оказалось, что это даёт о себе знать счетчик Гейгера на моем воротнике. Я прекрасно знаком с его капризами, но в это утро он тарахтел так, словно я по меньшей мере сидел на атомной бомбе.

Так оно и оказалось. Под подушкой я нашел роскошный портфельчик из легкого и сверхпрочного сплава, на передке коего была укреплена пластинка полированного золота с надписью «Дорогому другу из Солнечной системы на память о Плутозии». Я открыл портфель. Он был доверху набит плутониевыми батарейками в стандартной нейтритовой оболочке, предмет безумного дефицита во всей Галактике.