Полежаевские мужички

— Не бойся, в лесу не оставлю.

— Да это на всякий случай. Мне еще папа советовал: «Примечай всё». А у него партизанский опыт.

Митька уж было заикнулся, хотел напомнить про обещание — самое время для откровенных разговоров, — но Алик опередил его:

— Я тебе потом расскажу про брата. Только ты смотри никому ни гугу.

— Чего ты меня предупреждаешь? Девчонка я тебе, что ли? Не проболтаюсь.

— Все равно потом. Вот поверю в тебя — и расскажу. Меня папа учил: первому встречному не доверяться.

— Да ты, Алька, что? В самом деле не веришь? Ну, чего хочешь сделаю для тебя. Хочешь, ножик отдам?

— Да ну, я ведь не побирушка. Я тебе сам подарю ножик, когда папа приедет. Он без подарков не возвращается. В Улумбеке он всю улицу нашу одарил: кому ножик, кому гармошку губную, кому пистолет…

— Игрушечный?

— Ну даешь! Конечно, игрушечный. Настоящий по номеру на его имя записан. Потеряешь — за измену считается. Расстрел могут присудить.

— Ух-х, как у них строго!

— А иначе нельзя. Может, ты струсил среди врагов и, чтобы тебя не опознали, пистолет выбросил. Это же равносильно измене. Факт?

Митька кивнул головой:

— Факт.

Над ними с шумом, обламывая сучья, снялась какая-то птица.

Алик замедлил шаг.

— Да это сова, — успокоил его Митька. — Мышковала ночью и над тропой, видно, уснула. Мы потревожили.

— Ишь ты, а у нас в Улумбеке совы не водятся.

— Ну-у, здесь сколь угодно.

Тропа уже измельчилась на несчетное число рукавов, и ее стало совсем незаметно среди черничника.

Алик время от времени делал заломы на деревьях, вырезал на замшелых елях залысины и все оглядывался, видны ли его отметины.

Захаровские вырубки начинались за Естехиным логом. Лог давно не косился, и его затянуло багульником, дудками и камышом, вымахавшими в рост человека. Митька сразу определил, что трава тут немятая: значит, в вырубках пока никто не бывал.

— Ну, наша взяла, — сказал он и удовлетворенно потер ладони одна о другую. — Готовь, Алька, корзину. Не может быть, чтобы без груздей воротились.

Пока перебирались через лог, изрядно вымокли в росе, и Алик заежился от озноба:

— У костра бы посушиться. — В нем не было прежней уверенности, он нахохлился, как воробей.

— Да ты что? Это же роса! Для здоровья полезно. Мне бабушка рассказывала, раньше больных специально в росе купали.

Солнце уже выходило с левого боку, высвечивая вершины деревьев. В его лучах искрились мокрые листья. Для Митьки хорошо знаком этот рассветный час. Пройдется поверху ветерок, обдунет лес, и листья, обсохнув, расправятся, зашелестят.

— Пошли. На ходу согреешься.

Они двинулись вдоль угора, натыкаясь на мокрую паутину, обмахивая ее с лица и выбирая проходы пошире, чтобы не угодить под росяной душ с кустов. Митька издали углядел под лапами ельника сахарную белизну гриба:

— Вот он, родименький!

Груздь обвесился бахромой, был плотный, как дерево. На зеленеющих пластинках его обильно выступило клейкое молоко.

— Самое время ему, — сказал Митька и великодушно передал гриб Алику: — Первый — тебе. А ну поползай-ка тут на коленях.

Он не дождался Алика, сам приник к земле и стал шарить руками по подстилке из жухлых листьев. И мост из груздей потянулся от одной кочки к другой.

— Ты собирай здесь, а я дальше пойду, — продолжал великодушничать Митька, загораясь радостью от ожидаемой и почти уже привалившей в руки удачи: «Есть, есть грузди!»

Алька, не веря глазам, суетливо срезал грибы ножиком и, торопясь, не успевал их складывать в корзину, сбрасывал в кучки, словно кто-то мог опередить его, обобрать те, что оставались пока на корню.

— Да не торопись ты, все твои будут.

Митька не успел выйти из поля Алькиной видимости, как опять напал на грибной мост.

— Ну, не кончились у тебя? — крикнул он Алику и огляделся, велика ли семейка груздей попалась ему на этот раз. Белые шляпки там и тут топорщились под листвой. — Давай сюда! У меня много.

Алик прибежал сломя голову:

— Где?..

Они обломали грибы и по урезу Естехина лога направились в вершину.

Насколько хватало глаз, впереди тянулся черничник. Для груздей лучшего места и придумать нельзя.

Но грибы, как назло, больше не попадались, будто под землю спрятались. Митька уж и в чащобу ельника залезал, и на другой берег Естехина лога бегал — только зря вымок. Да что за черт такой!

— Поворотили назад!

Они вернулись туда, откуда начали. Но, кроме обрезанных корешков, разве что-то найдешь? Уж раз «мост» кончился, так новый за десять минут не вырастет. Митька, правда, рядом со своими же срезами откопал еще два груздочка. Но ведь два — не сотня. Положил в корзину, и не видно, что прибыло. Под елочкой выпутал из травы штук десять рыжиков — холодные, скользкие, как лягушки. От этих тоже прибытку немного.

Алик уж подбивал Митьку на волнушки и сыроеги. Этих, как поганок, невпроворот.

Но стоило ли за ними в такую даль плестись. Их под Полежаевом на угорах хоть лопатой греби!

Свернули в старую вырубку, затянутую березняком. Уж если и тут нету, то придется поворачивать оглобли домой. Ничего не поделаешь.

Но у Митьки теплилась надежда: должно же быть. Земля-то вон какая парная. На черничнике нету, так в березняке уродилось. Год на год не приходится. По одно лето груздь прорезался в ельнике, по другое — в березняке. А нынче-то, пожалуй, на березняк и смахивает: дожди же идут. В ельнике-то и без дождей сыро, а тут целую неделю беспрестанно лило, затопило землю, до грибницы воздуху не проникнуть, какие тут грузди.

От догадки Митька повеселел.

В березняке было просторнее, лес проглядывался далеко вперед.

— Ты иди туда, — Митька махнул рукой в сторону гари, — а я здесь поищу. В четыре-то глаза больше найдем.

Они шли по лесу и аукались.

Грузди попадались здесь чаще, но одиночные. Митька уж совсем было упал духом: неурожайный год.

— У тебя-то там как? — крикнул он Алику.

— Пло-о-хо, — отозвался Алик.

— И у меня пло-о-хо, — ответил Митька.

Эхо пронеслось по березняку и затихло.

Солнце уже выкатилось к зениту. Лес ожил от шума листвы, и кусты больше не обдавали Митьку дождем, когда он лез через них напролом.

— Попадает чего-нибудь? — нетерпеливо поинтересовался Митька.

Алик долго не отвечал, и Митька, испугавшись, что он на безгрибье убежал далеко, сложил руки рупором и закричал на весь лес:

— А-а-лик!

— Ну, чего тебе? — отозвался Алик из-за ближних кустов.

— Попадает чего-нибудь?

— Плохо.

— И у меня плохо.

Митька внутренне уже решил возвращаться и пошел на сближение с Аликом. Он выскочил к гари и обомлел: поляна была усеяна свежими корешками груздей. Кого это тут носило? Митька присел на корточки, повертел перед глазами один корень, другой — недавний срез: зеленое молоко не успело обсохнуть.

— Алик! — удрученным голосом позвал он товарища, всматриваясь в кусты, за которыми Алик только что трещал валежником.

Кусты тянулись к логу, и за ними никого не было.

— А-а-лик, а-а-у! — крикнул Митька погромче.

— Ау-у! — отозвался Алик издали.

«Ты смотри, куда умахал», — подумал Митька и заторопился на голос.

По пути попалось еще несколько груздей-одиночек. Митька на ходу очистил их от налипшей хвои и листьев и снова наткнулся на следы «моста».

И опять корешки были свежие.

«Уж не Алька ли обломал? — подумал он и стыдливо отогнал неприятную мысль: — Ну, или не позвал бы…»

— А-а-лик!

Алик вывалился из кустов, тяжело избоченившись. Корзина у него доверху была набита груздями.

— У тебя-то как? — спросил Алик, ревниво заглядывая через плечо Митьки.

— Я же кричал тебе, плохо.

Алик поставил корзину на землю и, упершись руками в поясницу, прогнулся, разминая затекшую спину.

— Нет, я ничего, на три кустика набрел, — самодовольно улыбаясь, признался он.

— Да я уж видел обрезки, — сказал Митька тоскливо.

— Хорошие кустики. — Алик не чувствовал за собой никакой вины.

— Пошли! — сказал Митька сердито. — Дорогу-то домой запомнил?

— А как же! — Корзина у Алика натруженно поскрипывала. — Меня один раз проведи — на всю жизнь запомню. Потом хоть с завязанными глазами пройду.

Они стали спускаться к логу. И — надо же! — под ногой у Митьки неожиданно хрустнуло. Груздь раздавил. Нагнулся Митька — а по всему угору бело. Смотри ты, на солнышко выскочили!

Митька опомниться не успел, а Алик корзину свою отставил в сторону и запрыгал от груздя к груздю. Нарежет в подол рубахи — и к корзине. Нарежет снова — и опять вывалит в кучу.

Митька не спеша наполнил корзину. Теперь торопиться незачем: пошли груздочки. Хоть каждый день бегай сюда. А мать увидит, что не пустой вернулся, сама Митьку погонит в лес. И Николу найдет пристроить к кому.

— Ну, двинулись…

А Алик вертелся вокруг наваленной им горки груздей и ничего придумать не мог. Рубаху было стащил с себя, хотел ее набить, да комары облепили спину. Пришлось отказаться от этой затеи.

— Митька, ну чего делать-то?

— А я знаю чего?

— Не оставлять же тут.

— Чего хочешь, то и делай.

Алик сложил грузди под елочку, забросал лапником, а на дереве залысину выстрогал.

— Сегодня же прибегу.

У Митьки пропало всякое настроение. Не груздей было жалко, а чего-то иного, чему Митька не находил объяснения.

Корзина и у него тяжело поскрипывала, а праздника на душе не было.

ТИШКИНЫ КОТЯТА