Знак Потрошителя

– Слишком опасно. На улице дождь, в тюрьме сыро. Подхватит Сенкевич пневмонию да помрет. Антибиотиков тут тоже нет. Мы должны его беречь, Данилка. Ничего не поделаешь.

Спорить с подругой было невозможно. К тому же Дан точно знал: она все равно пойдет в Скотленд-Ярд и попытается вытащить Сенкевича. В результате вполне может попасть или в руки сыщикам, или в лапы самого Потрошителя. И придется ему спасать уже двоих. Он глубоко вздохнул:

– Хорошо, Насть, я понял. Дай мне час. За это время, надеюсь, с Сенкевичем ничего не случится.

Настя хотела было еще что-то сказать, но посмотрела в глаза другу и сочла за благо согласиться.

– Но только час, не больше!

Девушка вышла, оставив Дана наедине с абстинентным синдромом. Он с трудом поднялся на ноги, немного постоял, пошатываясь: лекарство Сенкевича если и действовало, то слабо. Дан согнулся от боли в животе, пару минут боролся с тошнотой. Потом снова обессиленно рухнул в кресло, проклиная ситуацию. Мало того, что хреново до ужаса, так он еще и не знает реалий мира, в котором оказался. Чертов Холмс продолжал безмолвствовать, и доступа к его памяти не было.

– Может, уже очнешься? – укорил его Дан. – Мне в Скотленд-Ярд сейчас, твоя знаменитая дедукция очень бы пригодилась.

Великий сыщик не ответил. Решив разбираться с проблемами по мере их поступления, Дан принялся размышлять, как бы справиться с ломкой. Укол не помог, отлеживаться времени нет. Оставалось единственное средство…

Все в нем восставало при этой мысли: Дан презирал наркоманов, считал их чем-то вроде человеческого мусора. Но иного выхода не видел – ломка быстро снимается только новой дозой. Он выполз кое-как из кресла, обвел взглядом комнату:

– Надеюсь, у тебя есть заначка. Только вот где она?

Дан стал методично перерывать письменный стол. Вскоре его усилия увенчались успехом: в одном из ящиков обнаружилась батарея аптекарских пузырьков, запечатанных сургучом, с этикетками, на которых было аккуратно выведено Laudanum[2]. Дан взял одну из склянок, повертел в руке, прикидывая, какая доза нужна для поправки. Ничего не придумал, вскрыл пузырек, выпил залпом.

Спустя минуту окружающий мир наконец перестал пошатываться, кровь быстрее заструилась по венам, тело наполнилось приятным теплом, и даже настроение повысилось. Теперь вызволение Сенкевича не казалось таким уж сложным делом.

– Элементарно, – усмехнулся Дан, направляясь к заваленной бумагами этажерке в углу.

Под воздействием опия Холмс наконец проснулся и теперь руководил процессом. Дан, рассудив, что сыщик лучше сориентируется в обстановке, уступил ему главенство.

– Это должно быть здесь, – бормотал он, роясь в грудах старых газет. – Где же?.. Вот, нашел! Двадцать пятое февраля и шестое апреля…

Он быстро пролистал газеты, вытащил листы с нужными статьями, удовлетворенно кивнул. Потом переоделся, положил газетные листы в карман и вышел из комнаты.

– Миссис Хадсон… то есть, пошел я, в общем, – сообщил он Насте, которая изумленно наблюдала за таким стремительным перерождением. – К вечеру приготовь мне ванну.

– А я?.. – заикнулась было девушка.

– Леди не место в полиции. – Строгий тон произвел нужное действие, Настя возражать не стала.

На улице Дан взял кеб и по мокрым, серым, унылым от дождя улицам отправился в Скотленд-Ярд. Теперь он знал, что делать и к кому обращаться.

По дороге от Траффальгар-сквер к аббатству он остановил извозчика, расплатился, ловко спрыгнул, постаравшись не испачкать костюм о колесо, и направился в маленькую, грязную арку. Здесь возле тумб, как обычно, стояли два человека в неприметной одежде, то ли прячась под черными зонтами от мелкой мороси, то ли скрывая под ними откормленные физиономии. Подозрительные взгляды джентльменов обшаривали улицу и каждого из прохожих. Дан, а вернее Шерлок Холмс, внутренне усмехнулся убожеству маскировки: каждый лондонец знал, что возле Скотленд-Ярда ошиваются переодетые инспекторы. Впрочем, и он не остался неузнанным: оба шпика дружелюбно кивнули знаменитому частному сыщику, который частенько захаживал в полицейское управление.

Дан ответил вежливым поклоном, миновал арку и оказался в наполненном туманом внутреннем дворе, по периметру которого стояли угрюмые серые каменные здания. Дома были построены в разное время и на разных уровнях, причем ни один из зодчих не озаботился гармонией архитектурного ансамбля. Позже все их соединили сквозными проходами, и теперь Скотленд-Ярд напоминал то ли футуристический муравейник, то ли заковыристый лабиринт, в закоулках которого мог потеряться не только посетитель, но и полицейский-новичок. Только не Шерлок Холмс.

Дан уверенно миновал здание уголовного музея, где на радость газетчикам и охочим до ужасов обывателям были выставлены топоры, бритвы и ножи самых страшных злодеев и окровавленные лохмотья, принадлежавшие то ли убийцам, то ли их жертвам. Он также прошел мимо полицейской типографии, склада хранения утерянных вещей и попал прямиком в Департамент уголовных расследований.

– Добрый день, Холмс! Какими судьбами? Вас давно не было видно, – добродушно приветствовал его на пороге невысокий инспектор с узеньким крысиным личиком.

– Здравствуйте, Лестрейд. Как удачно, что именно вы сегодня дежурите. Полковник Уоррен у себя?

Дан мог бы не задавать этого вопроса: разумеется, комиссар был на месте, но попасть к столь высокому чину без прохождения необходимых формальностей было невозможно. Он протянул визитную карточку.

– Проходите, Холмс. Я доложу.

Вопреки правилам Лестрейд не заставил сыщика писать заявление и не расспросил о цели визита. В Скотленд-Ярде привыкли: Холмс приходит только по важным делам и только тогда, когда ему есть что сказать. Вскоре из узкой, похожей на камеру комнаты для посетителей Дана препроводили в приемную комиссара.

Полковник Уоррен, худощавый человек лет пятидесяти с широкой окладистой бородой, восседал в большом кабинете, за покрытым бумагами столом. Несмотря на то что календарь на стене показывал конец августа, в комнате, отгоняя сырость, горел огромный камин: конец лета выдался холодным и дождливым.

Дан вежливо приветствовал сэра Чарльза Уоррена. В отличие от рядовых полицейских и инспекторов, многие из которых, как Джонс, видели в сыщике конкурента, комиссар был не против сотрудничества с ним, считая, что главное – результат.

– Проходите, садитесь, мистер Холмс. Вы можете идти, Лестрейд.

– Я просил бы, чтобы инспектор остался, сэр Чарльз. Если позволите, конечно.

– Хорошо, – кивнул комиссар. Лестрейд замер у двери. – Так что привело вас в наши скучные кабинеты?

– Убийство в Ист-Энде.

– Вот как… – Сэр Чарльз выглядел утомленным. Он выдернул из груды бумаг тонкую желтую папку. – Сегодня об этом трубят на каждом углу. Но какой вам в этом интерес? Не думаю, что родственники покойной Мэри Энн Николз могли нанять для поимки убийцы детектива вашего уровня. Не думаю, впрочем, что они стали бы вообще кого-то нанимать: муж разошелся с нею семь лет назад, дети остались с ним и не желают ничего знать о матери. Отец отказался от Мэри Энн из-за ее привычки к горячительным напиткам. Последние шесть лет несчастная пробавлялась, продавая себя по подворотням. Ночевала в работных домах, много пила. Неудивительно, что именно ее постиг такой печальный конец. Ни одна из них в итоге не умирает от старости…

– Вы правы, сэр Чарльз. Меня никто не нанимал. Я прочел об этой истории в газетах и понял, что могу сообщить сведения, которые, возможно, поспособствуют следствию.

– Добровольная помощь?.. Что ж, слушаю вас, мистер Холмс.

– Для начала вы позволите мне увидеть полицейское описание тела? Лучше бы, конечно, осмотреть покойницу самому, но поездка в морг займет много времени.

Комиссар оперся локтями о стол, переплел пальцы, с минуту смотрел на Дана. Но желание получить информацию перевесило соображения служебной конфиденциальности. Он передал через стол желтую папку:

– Смотрите, мистер Холмс. В общем-то, почти все есть в газетах.

Дан погрузился в изучение протокола, к которому были приложены зарисовки полицейского художника.

– Фотографии будут готовы позже, – сказал Уоррен.

– Ничего, мне довольно описания. – Дан вслух прочел: – «Горло перерезано слева направо, два отчетливых разреза находятся на левой стороне. Трахея, глотка, спинной мозг перерезаны; справа на нижней челюсти синяк, вероятно, от большого пальца, другой синяк на левой щеке; брюшная полость была вспорота от середины нижних ребер вдоль правого бока, в нижней части таза к левой части живота, рана там была неровной, сальник или покрытие живота был также прорезан в нескольких местах, и также две небольших колотых раны на интимных местах, очевидно нанесенные ножом с прочным лезвием, полагаю, что они были сделаны левшой, смерть наступила практически сразу…» О ранах на интимных местах и о том, что нападавший был левшой, в «Таймс» ничего не было, – заметил он.

– Получилось скрыть, – кивнул сэр Чарльз. – Вы же понимаете, мистер Холмс, сколько сумасшедших, едва вышел свежий номер «Таймс», появилось у ворот Скотленд-Ярда. Многие желают взять убийство на себя. А уж сколько писем с признаниями приходит в наше управление и в газеты… Достаточно попросить описать подробности, как тут же становится ясно: наши убийцы самозванцы.

– Да, разумеется, вы правы. – Дан продолжал просматривать дело.

Хотя делом это трудно было назвать. Несколько листиков: рапорт инспектора Спратлинга, его же описание тела, сделанное со слов осматривавшего покойницу доктора Льюэллинна, листочек с перечнем одежды и имущества убитой, протокол опознания Мэри Энн Николз ее бывшим мужем и отцом.

Дан кивнул и отложил папку:

– Благодарю, сэр Чарльз. Все, что я хотел вам сказать: будут еще убийства.

Он внимательно наблюдал за реакцией комиссара. От этого зависело, удастся ли вызволить Сенкевича. Уоррен неплохо держал удар, видимо, работала знаменитая британская сдержанность. Но глаза все же выдали: взгляд сделался цепким и подозрительным. Значит, версии о серийном убийце у них нет. Отлично…

– Почему вы так решили, мистер Холмс? Кого-то подозреваете? У вас есть свидетельства, улики?..

– О нет, сэр Чарльз. Все элементарно. У меня только вот это…

Дан достал из кармана старые газетные листы, развернул, положил перед комиссаром. Тот взглянул на заголовки, потом снова на собеседника – с недоверием и удивлением. И опять опустил глаза на газеты.

– Вы хотите сказать… – спустя пять минут протянул он.

– …что подобные убийства в Ист-Энде уже имели место, – кивнул Дан. – Эмма Смит в ночь со второго на третье апреля и Марта Тейбрам в ночь с шестого на седьмое августа. Обратите внимание: во всех случаях это проститутки.

– Возможно, просто потому, что только они и ходят по ночам, – хмыкнул комиссар.

– Да, но во всех трех случаях убийца наносит удары в грудь, интимные места и животы жертв. Слишком много совпадений. Жертвы не просто зарезаны, они исколоты, изуродованы, изорваны ножом. Убийца вкладывает в свои действия страсть, впадает в неистовство. Это ненависть, сэр Чарльз. Ненависть к женщинам легкого поведения или… к женщинам вообще.

– Лестрейд, отыщите эти дела, – приказал Уоррен.

Инспектор вышел и вскоре вернулся с двумя папками. Комиссар раскрыл их, перелистал:

– Да, пожалуй, есть сходство. Но здесь не указано, какой рукой преступник наносил удары.

– Обычный недосмотр полицейского инспектора или врача, – пожал плечами Дан. – Но ведь почерк один.

– Вы правы, Холмс, – нахмурился сэр Чарльз. – Слишком много совпадений. Следует объединить эти дела и ждать нового убийства. Характер нанесения ударов позволяет предположить, что действует маньяк. Очень жаль.

– Из этого следует еще кое-что, – невозмутимо продолжил Дан. – Мой друг доктор Уотсон не может быть убийцей, поскольку шестого апреля, в день совершения второго преступления, был в Баскервиль-холле, и это могут подтвердить десятки свидетелей.

Наконец невозмутимость изменила комиссару, он воззрился на собеседника с плохо скрытым изумлением:

– Но позвольте, мистер Холмс, при чем тут ваш друг?..

– Сегодня он был арестован инспектором Джонсом по подозрению в совершении третьего убийства.

– Основание?

– Он был знаком с убитой. Вы понимаете, сэр Чарльз: холостой джентльмен, одиночество… Это, конечно, грех, но не наказуемый уголовно.

Комиссар сощурил светлые глаза, задумался, потом медленно, с расстановкой проговорил:

– Инспектор Джонс склонен к необдуманным скоропалительным решениям. С другой стороны, на выяснение обстоятельств уйдет некоторое время, придется вызывать свидетелей, опрашивать их, выслушать доктора Уотсона. А все мои люди сейчас чрезвычайно заняты расследованием убийства…

– Доктор Уотсон даст слово джентльмена явиться в Скотленд-Ярд по первому требованию. Не обязательно держать его в тюрьме. – Отлично понимая, на что намекает сэр Чарльз, Дан закончил: – Конечно, я обещаю помочь в расследовании всем, чем могу.

Морщины на лбу комиссара разгладились:

– В таком случае я не вижу оснований удерживать доктора Уотсона в тюрьме и выпускаю его под честное слово джентльмена. Лестрейд, проводите мистера Холмса к его другу.

Поход в тюрьму, улаживание формальностей, заполнение груды бумажек (оказалось, в викторианской Англии полицейская бюрократия ничуть не лучше, чем в России двадцать первого века), объяснения одному начальнику, другому, третьему по нисходящей отняли еще три часа. К этому времени Дан почувствовал, что двигавший им наркотический задор начинает иссякать. Снова заломило руки и ноги, в глазах заплясали мушки – истощенный голоданием и наркотиками организм требовал отдыха и новой дозы. Первое Дан мысленно обязался ему предоставить, на второе мысленно показал дулю. Сознание Холмса медленно угасало, а вместе с ним и память.

Тюрьма в Скотленд-Ярде представляла собой длинный узкий коридор, по обе стороны которого находились крохотные, не больше двух метров на два, камеры. Из них в коридор выходили зарешеченные окошки с задвижками для подачи пищи и воды, сквозь которые к заключенным падал тусклый свет, а надзиратель имел возможность видеть, что происходит внутри. Камеры запирались тяжелыми, окованными железом дверьми.

Хмурый надзиратель подвел Лестрейда и Дана к одной из таких дверей, снял с пояса связку ключей. Щелкнул замок, дверь распахнулась, позволяя увидеть Сенкевича, который с невозмутимым видом сидел, закинув ногу на ногу, на выступающей из стены деревянной скамье. Рядом с ним валялась соломенная подушка и тонкое, изодранное одеяло.

– Вы могли бы управиться и быстрее, Холмс, – мягко упрекнул он, поправляя манжеты. – Не очень приятное место для джентльмена.

Дан промолчал, с интересом оглядывая беленые кирпичные стены и обшитый досками пол. Окна на улицу здесь не было, воздух поступал только из коридора. Поэтому в камере было душно, воняло ватерклозетом, который находился в углу.

– Да, – поймав его взгляд, произнес Сенкевич. – Здесь отвратительные миазмы, а в соседней камере, судя по выкрикам, сидят пьяницы, что не добавляет приятности местному амбре.

Он встал, отряхнул брюки платочком, двинулся к выходу.

Распрощавшись с Лестрейдом и еще раз пообещав поддержку в расследовании, Дан вынул из кармана свисток, подозвал кебмена. Ему хотелось только одного: лечь и уснуть часов этак на двадцать.

Настя

Ей не сиделось спокойно. Хотелось действовать. Джек Потрошитель, только подумать… Насте всегда было любопытно, что движет серийными убийцами. С одной стороны, это был вполне профессиональный интерес, с другой – ее одновременно пугала и завораживала логика больного разума. А сейчас появилась уникальная возможность раскрыть личность одного из самых знаменитых убийц в истории человечества! Ведь Джек Потрошитель так и не был пойман.

Вспомнив все, что знала об этом деле из книг и учебников криминалистики, Настя вышла на улицу, купила несколько свежих газет. Вернувшись, уселась в кресло, принялась изучать прессу. Газеты не сообщали никаких деталей, которые не были бы ей известны. Отложив их, Настя отправилась в кухню. Надо было приготовить обед к возвращению мужчин.

Здесь выяснилось одно печальное обстоятельство: миссис Хадсон совершенно не умела готовить. И сколько Настя ни старалась воспользоваться собственными кулинарными талантами, ничего не выходило. К тому же здесь не было ни миксеров, ни блендеров, ни знакомых продуктов, к которым она привыкла. Набор запасов не радовал многообразием: купленная утром камбала и килограмма два картошки. Рыба получилась недожаренная, картофель пригорел. Пришлось отправить обед в мусор и начать все заново. Истратив все продукты и весь запас табуированной лексики, Настя наконец сумела сварганить что-то более-менее приличное на вид.

Ближе к пяти вечера раздался стук дверного молотка. Девушка кинулась к двери, распахнула ее – на пороге стояли Сенкевич с Данилкой. Беглый олигарх выглядел довольным и умиротворенным, а вот Дана, кажется, снова мучила ломка.

Впустив их, Настя отправилась на кухню. Вернувшись, обнаружила мужчин в кабинете Холмса. Остановилась у кресла, в котором с видом умирающего сидел друг, и задумалась. Чем можно облегчить страдания наркомана в ломке? Дома было бы понятно: отправить в реабилитационный центр. А здесь какие могут быть методы?

– Ему надо поесть, – заметил Сенкевич, который, похоже, размышлял о том же.

– Данилка, встать сможешь? – деловито осведомилась девушка. – Ужин стынет ведь.

Дан честно попытался приподняться в кресле, но со стоном покачал головой. Стены комнаты больше уже не безобразничали, как утром, но слабость была невыносимая.

– Хорошо. – Настя подхватила друга под правую руку, обняла, подставила плечо, прикрикнула на Сенкевича: – Давай, берись с другой стороны, потащили.

Вдвоем они выковыряли Дана из кресла, поволокли к двери. Он едва перебирал ногами. Очевидно, дело было не только в ломке, но и в продолжительной голодовке. Память Холмса опять выключилась, и это неудивительно – в таком-то состоянии. Посмотрев на состояние Дана, Настя сделала вывод: сыщик быстро и целенаправленно убивал себя.

– Вы, мой друг, вроде тощий, как селедка, а весите немало, – путая свою манеру говорить с докторской, заметил Сенкевич. – Видно, го-го-го… – Он опять принялся заикаться, потом, сдавшись, поправился: – Экскрементов в вас много.

– На себя посмотри, – оскалилась Настя. – Надулся, как павлин в курятнике. И зубы-то не заговаривай, я с тобой еще не закончила.

Сенкевич, сочтя за благо не отвечать, мирно уточнил:

– Кстати, что у нас на обед?

– Fish and chips, что ж еще, – пропыхтела Настя. – Бэрримор готовит гораздо лучше, зря вы отпустили его проведать родственников в Дартмуре.

– Бэрримор? – очнулся Дан, болтавшийся на плечах друзей. – Он же не наш дворецкий, ну, то есть не Холмса. Он служит в Баскервиль-холле.

– Служил, пока не сгорел Баскервиль-холл, дорогой друг, – церемонно проговорил Сенкевич. – Теперь он служит у нас. Ну вот, столовая, дошли.

Дана усадили за стол, на котором стояли тарелки с кусками рыбы и жареным картофелем, на вид слегка подгоревшим. Еда выглядела не особенно аппетитно. Судя по всему, Сенкевич думал так же.

– Миссис Хадсон не умеет готовить, – пожала плечами Настя. – Теперь здесь я, и все со временем наладится, но сегодня придется обойтись этой гадостью.