Помоги проекту - поделись книгой:
— Мама рассказывала, что друзья несли меня к месту моего захоронения, когда мимо проходил Иисус. Господь услышал ее плач и сжалился над ней. Мама не знала, Кто это, когда Он остановил процессию, но с Ним было множество людей, Его последователей, а также больных и калек. Затем она узнала Его, потому что Он прикоснулся ко мне, и я воскрес.
Хадассе хотелось вскочить и закричать от радости. Некоторые сидевшие рядом с ней люди плакали, их лица отражали удивление и трепет. Другим хотелось прикоснуться к ее отцу, потрогать человека, который силой Христа Иисуса воскрес из мертвых. У них было множество вопросов. «Как ты себя чувствовал, когда воскрес? Ты говорил с Ним? Что Он тебе сказал? Как Он выглядел?..»
В верхней комнате, вместе с другими верующими, Хадассе было спокойнее. Она чувствовала в себе прилив сил.
Затем они оставляли верхнюю комнату и все вместе шли в тот небольшой дом, в котором останавливались, — и тогда Хадасса снова начинала чувствовать страх. Она всегда молилась о том, чтобы ее отец не останавливался и не говорил. Когда он рассказывал о себе верующим людям, они плакали и радовались. Для неверующих же он был всего лишь объектом насмешек. Эйфория и безопасность, которые Хадасса испытывала, находясь с людьми, разделяющими ее веру, исчезали без следа, когда ее отец стоял веред толпой и страдал от оскорблений.
— Выслушайте меня, жители Иудеи! — обращался он к ним, стараясь привлечь к себе внимание. — Выслушайте ту добрую весть, которую я хочу сказать вам.
Поначалу они слушали. Он был пожилым человеком, а они были любопытными. Пророки никогда не были похожи на остальных. Анания не был таким красноречивым, как религиозные руководители; говорил он просто, искренне, от сердца. И люди всегда смеялись над ним. Кто–то бросал в него гнилыми овощами и фруктами, кто–то называл его ненормальным. Были и такие, которые, слыша его рассказ о воскресении, приходили в бешенство, называя его лжецом и богохульником.
Два года назад его так избили, что двум его друзьям пришлось нести его до самого дома, в котором они обычно останавливались. Елкана и Ванея пытались образумить его.
— Анания, тебе не следует больше приходить сюда, — сказал ему Елкана. — Священники тебя уже знают и хотят, чтобы ты замолчал. Они не так глупы, чтобы устраивать тебе допрос, но в городе полно людей, которые будут готовы за секиль исполнить чужую волю. Отряхни на Иерусалим прах с ног твоих и иди куда–нибудь еще, где тебя могут услышать.
— И куда мне идти из города, в котором умер и воскрес наш Господь?
— Многим из тех, кто свидетельствовал о Его воскресении, пришлось бежать от плена и смерти от рук фарисеев, — сказал Ванея. — Даже Лазарь бежал из Иудеи.
— И куда он отправился?
— Я слышал, что он забрал своих сестер и Марию Магдалину и направился в Галлию.
— Я не могу покинуть Иудею. Что бы со мной ни случилось, Господь хочет, чтобы я трудился здесь.
Ванея долго молчал, после чего медленно закивал головой:
— Ну что ж, тогда пусть на все будет воля Господа.
Елкана согласился и пожал руку отца Хадассы.
— Соломон и Кир останутся здесь. Они будут помогать тебе, пока ты будешь в Иерусалиме. Я увожу свою семью из этого города. Ванея отправится со мной. Да призрит Господь на тебя, Анания. Мы будем молиться о тебе и Ревекке. И о ваших детях.
Хадасса заплакала, потому что все ее надежды на то, чтобы оставить этот ужасный город, рассыпались в прах. Ее вера не была сильной. Отец всегда прощал своих обидчиков, тогда как она молилась о том, чтобы они познали весь ужас ада. Она часто молилась о том, чтобы Бог изменил Свою волю и послал отца куда угодно, но только не в Иерусалим. В какое–нибудь тихое и спокойное место, где люди прислушались бы к нему.
— Хадасса, мы знаем, что всем тем, кто любит Бога, и тем, кто призван исполнять Его волю, Он все делает во благо, — часто говорила ей мать, пытаясь ее утешить.
— Какое может быть благо в побоях? Какое благо в издевательствах и насмешках? Почему отец должен так страдать?
На спокойных просторах Галилеи, когда над Хадассой простиралось голубое небо, а в полях распускались лилии, Хадасса могла верить в Божью любовь. Дома, в родных просторах, ее вера была сильной. Она согревала Хадассу, от такой веры хотелось петь.
В Иерусалиме, однако, Хадассе было невыносимо. Она стремилась к вере, но та, казалось, ускользала от нее. Девушку ни на минуту не оставляли сомнения, а чувство страха все усиливалось.
— Отец, почему мы не можем верить и при этом молчать?
— Потому что мы призваны быть светом миру.
— Но они с каждым годом ненавидят нас все больше.
— Врагом для нас является ненависть, Хадасса. Но не люди.
— Но ведь тебя бьют люди, отец. Разве Господь не призывал нас не бросать бисер перед свиньями?
— Хадасса, если я умру ради Него, я умру счастливым. Тем, что я делаю, я исполняю Его самую благую волю. Истина не уходит и не возвращается впустую. В тебе должна быть вера, Хадасса. Помни обетование. Мы являемся частью Тела Христа, и во Христе мы имеем вечную жизнь. Ничто не может разлучить нас. Даже смерть.
Она прижалась лицом к его груди:
— Отец, почему я могу верить у себя дома, но не могу верить здесь?
— Потому что враг знает, в чем твои слабости, — он обнял ее. — Помнишь историю об Иосафате? Моавитяне, аммонитяне и обитатели горы Сеир выставили против него могущественное войско. Дух Господень сошел на Иозиила, и Бог говорил через него: «Не бойтесь и не ужасайтесь множества сего великого, ибо не ваша война, а Божия». И когда они пели и славили Господа, Сам Господь выступил против их врагов. И утром, когда израильтяне вышли в пустыню, они только увидели мертвые тела. Никто из врагов не избежал смерти. Израильтяне даже не вынимали для битвы своего оружия, как уже была одержана победа.
Поцеловав дочь в голову, он сказал:
— Оставайся твердой в Господе, Хадасса. Оставайся твердой в вере и дай Господу вести твои сражения. Не старайся сражаться в одиночестве.
Хадасса вздохнула, пытаясь не обращать внимания на жгучую боль в животе. Как ей не хватало мудрого совета отца в этом пустом и одиноком доме! Если бы она верила во все, чему он ее учил, она бы радовалась тому, что он теперь с Господом. Но сейчас она изнывала от горя, и горе это накатывало на нее волнами, усиливая в ней странное, непонятное чувство гнева.
Почему ее отец вел себя так упрямо, проповедуя Христа? Люди не хотели его слушать, они не верили ему. Его свидетельство оскорбляло их. Его слова порождали в них только ненависть. Почему он не мог хотя бы единственный раз промолчать и остаться дома, в безопасности? Он был бы сейчас жив и был бы рядом, в этой маленькой комнате, он дал бы им какую–то надежду, а не оставил бы их теперь самих бороться за жизнь. Почему он хотя бы в тот день не мог проявить благоразумие и переждать волнения?
Медленно открылась дверь, и сердце у Хадассы бешено заколотилось. Всюду в дома врывались грабители, убивавшие обитателей домов за кусок черствого хлеба. Но это вошел Марк. Она перевела дух, с радостью глядя на него.
— Я так за тебя боялась, — прошептала она. — Тебя так долго не было.
Он закрыл дверь и в бессилии опустился, прислонившись спиной к стене, рядом со своей сестрой.
— Ты нашел что–нибудь? — она ожидала, что он сейчас вынет что–нибудь из складок одежды. Если кто–то находил какую–нибудь еду, ее приходилось прятать, иначе на него могли напасть и ограбить.
Марк посмотрел на нее глазами, полными отчаяния:
— Ничего. Совсем ничего. Ни рваного башмака, ни даже кожи со щита убитого воина. Ничего. — Он заплакал, его плечи вздрагивали.
— Тише! А то разбудишь Лию и маму. — Хадасса осторожно встала, чтобы не разбудить маму, и подошла к брату. Она обняла его и прижалась к нему. — Ты сделал все, что мог, Марк. Я знаю, ты старался.
— Наверное, Бог хочет, чтобы мы умерли.
— Я уже просто не хочу знать Божью волю, — сказала она не задумываясь. Слезы быстро побежали по ее щекам: — Мама говорила, что Господь все усмотрит, — но слова ее звучали как–то пусто. Ее вера была такой слабой. Хадасса не была похожа ни на отца, ни на мать. Даже Лия, которая была моложе ее, любила Бога всем сердцем. И Марк говорил так, будто готовился умереть. Почему же она всегда и во всем сомневалась?
Марк вздрогнул, заставив ее отбросить свои мрачные мысли:
— Они сбрасывают тела в Вади–эль–Рабади, за священным храмом. Тысячи тел, Хадасса.
Хадасса помнила ужас долины Еннома. Именно туда со всего Иерусалима свозили мертвых и нечистых животных. Сюда свозили бесчисленное количество копыт, внутренностей и останков мертвых животных из храма. Это место заполонили крысы и стервятники, а жаркий воздух распространял зловоние по всему городу. Отец называл это место Геенной и говорил: «Недалеко от этого места распяли нашего Господа».
Марк обхватил голову руками и сказал:
— Я боялся подойти ближе.
Хадасса в ужасе закрыла глаза, но вопрос возник у нее в сознании помимо ее воли. Может быть, и тело ее отца бросили в том месте, оставив на съедение стервятникам под палящими лучами солнца? Она закусила губу и попыталась прогнать от себя эту мысль.
— Я видел Тита, — глухим голосом произнес Марк. — Он ехал верхом с несколькими людьми. Когда он видел тела, он что–то восклицал. Я не понимал его слов, но кто–то сказал, что он взывал к Иегове и говорил, что это сделал не он.
— Если город теперь окружен, проявит ли Тит милость?
— Если только сможет сдержать своих воинов. Они ненавидят иудеев и хотят перебить их всех.
— И нас вместе с ними, — задрожала она. — Они ведь не видят разницы между верующими и зилотами, ведь так? Мятежники, праведные иудеи и даже христиане — какая им разница? — Ее глаза наполнились слезами. — Неужели в этом Божья воля, Марк?
— Отец говорил, что не в Божьей воле, чтобы кто–нибудь страдал.
— Тогда почему мы страдаем?
— Мы расплачиваемся за последствия того, что мы сами сделали, и за грех, который правит этим миром. Иисус простил разбойника, но не снял его с креста. — Он снова обхватил голову руками. — Я не так мудр, как отец. Я не знаю ответов на все вопросы, но я знаю, что у нас есть надежда.
— Какая надежда, Марк? Какая здесь может быть надежда?
— Бог всегда дает надежду.
Осада продолжалась, и если жизнь в Иерусалиме угасала, о духе иудейского сопротивления этого сказать было нельзя. Хадасса оставалась в маленьком доме, и до нее доносились звуки, свидетельствовавшие об ужасных событиях, которые творились за незапертой дверью. Кто–то пробежал по улице, крича что есть мочи:
Когда Марк вышел, чтобы узнать, что произошло, Лия впала в истерику. Хадасса подошла к сестре и крепко сжала ее в объятиях. Она сама была на грани истерики, но, когда она обнимала сестру, ей становилось спокойнее. — Все будет хорошо, Лия. Только не плачь. — Эти слова звучали как–то бессмысленно, потому что Хадассе самой приходилось подавлять слезы. — Господь не оставит нас, — сказала она, нежно погладив сестру.
Конечно, мало что могло их утешить, потому что вокруг них, казалось, рушился весь мир. Хадасса посмотрела на мать, и слезы снова навернулись на глаза. Мама слабо улыбнулась, как будто стараясь приободрить ее, но Хадасса не чувствовала никакой бодрости. Что же будет с ними?
Вернувшись, Марк сказал, что сражение идет на крепостных стенах. Иудеи отбили атаку и отбросили римлян.
Однако в ту же ночь, под покровом темноты, десять легионеров проникли в город и заняли крепость Антонию. Битва разгорелась у самого входа в священный храм. Римляне снова отступили, но на этот раз разрушили часть стены, оставив открытым двор язычников. Пытаясь отбросить их, зилоты атаковали римлян на Елеонской горе. Но атака захлебнулась, и они были уничтожены. Взятые в плен зилоты были распяты перед крепостными стенами, чтобы все могли их видеть.
Снова наступила тишина. И снова ужас охватил город, когда разнесся слух о голодной женщине, которая съела своего ребенка. Пламя ненависти к римлянам разгорелось с новой силой.
Иосиф снова взывал к своему народу и говорил о том, что Бог трудится через римлян, чтобы уничтожить иудеев, исполняя тем самым пророчество, данное пророками Даниилом и Иисусом. Иудеи собрали все сухие материалы и смолу, которые только могли найти, и заполнили ими двор храма. Римляне выдвинулись вперед, а иудеи отступили, заманив тем самым римлян в храм. Находясь внутри, иудеи предали святое место огню и сожгли вместе с ним многих легионеров.
Тит быстро привел в порядок боевые ряды своих воинов и приказал погасить огонь, но не успели те спасти храм, как иудеи атаковали с новой силой. На этот раз командиры не смогли сдержать гнев римских легионеров, которые, жаждая крови иудеев, снова подожгли храм и пошли убивать всех, кто попадался у них на пути, и грабить поверженный город.
Когда пламя охватило вавилонскую завесу, изящно вышитую голубыми, алыми и фиолетовыми нитками, люди стали погибать сотнями. Высоко на крыше храма какой–то лжепророк кричал, чтобы люди взбирались наверх и получали избавление от всех мук. Вопли горящих заживо людей разносились по всему городу, смешиваясь с ужасными звуками битвы, перенесшейся на городские улицы и аллеи. Мужчины, женщины, дети падали от ударов мечей — смерть не разбирала никого.
Хадасса изо всех сил пыталась не думать о происходящем за стенами дома, но голос смерти был слышен везде. Ее мама умерла в тот же жаркий августовский день, когда пал Иерусалим, и в течение двух дней Хадасса, Марк и Лия обреченно ждали, зная, что рано или поздно римляне найдут и уничтожат их, как уничтожали всех, кто жил в городе.
Кто–то пробежал по их узкой улочке. Раздались крики человека, которого безжалостно рубили мечами. Хадассе захотелось вскочить и убежать, но куда ей было бежать? И как она могла бросить сестру и брата? Она вжалась спиной в темный угол небольшой комнаты и обняла Лию.
Послышались мужские голоса. Громче. Ближе. Неподалеку раздался стук открываемой настежь двери. Послышались крики людей внутри какого–то дома. Затем один за другим они стихли.
Слабый и изможденный, Марк с трудом поднялся и, став перед дверью, начал молча молиться. Сердце Хадассы бешено заколотилось, ее пустой желудок, казалось, превратился в один сплошной сгусток боли. Она услышала на улице голоса. Говорили по–гречески, надменным тоном. Кто–то один отдавал приказы обыскать все дома на улице. Раздался стук еще одной открываемой двери. Снова послышались крики.
Звук шагов кованой обуви послышался и возле их двери. У Хадассы замерло сердце. «О Боже… "
— Закрой глаза, Хадасса, — произнес Марк неожиданно спокойным голосом. — Помни о Господе, — сказал он, когда дверь резко растворилась. Марк издал громкий, быстро оборвавшийся стон и упал на колени. Из его спины торчал окровавленный меч, а его туника быстро покрылась кровью. Комнату наполнил истошный крик Лии.
Римский воин отбросил Марка назад, освободив свой меч.
Хадасса не могла произнести ни звука. Уставившись на пришельца и его облачение, покрытое пылью и кровью ее брата, Хадасса не могла пошевелиться. Его глаза блестели сквозь забрало. Когда он шагнул вперед и поднял свой окровавленный меч, Хадасса совершенно неосознанно сделала быстрое движение. Она подмяла под себя Лию и накрыла ее собой.
Терций крепче сжал свой меч и посмотрел сверху вниз на истощенную девочку, закрывшую собой еще одну, более тонкую и хрупкую девочку. Ну что с ними возиться — убить их обеих и тут же забыть о них! Эти кровожадные иудеи стали для Рима настоящим проклятием. Поедать своих детей! Убивать надо таких женщин, чтобы не рождали больше воинов. Этот народ заслужил того, чтобы стереть его с лица земли. Вот и этих нужно убить, и все дела.
Но что остановило его?
Старшая девочка посмотрела на него снизу вверх, и ее темные глаза были полны страха. Она была такой маленькой и тощей, вот только глаза… слишком большие глаза, которые так выделялись на ее исхудалом лице. Было в ней что–то такое, что лишило его решимости убивать. Его дыхание стало более ровным, сердце начало биться спокойнее.
Он пытался вспомнить тех друзей, которых потерял на этой войне. Диокл погиб от пущенного с крепостной стены камня, когда занимался осадными работами. Малкен был убит шестью мятежниками, пытаясь прорваться сквозь брешь в первой крепостной стене. Капаней заживо сгорел, когда иудеи подожгли свой храм. Альбион по–прежнему страдал от ран, когда в него вонзилась стрела, пущенная иудеем.
И все же гнев в нем остыл.
Воин опустил меч. Продолжая следить за всеми движениями девочки, он оглядел небольшую комнату. Его внимание сначала привлекло какое–то окровавленное тело. Ну да, это же тот юноша, которого он только что убил. Он лежал в луже крови возле какой–то женщины. Она выглядела такой спокойной, как будто спала, ее волосы были аккуратно убраны, а руки сложены на груди. В отличие от тех, кто сбрасывал мертвые тела в долину, эти дети отнеслись к умершей матери со всеми почестями.
Он слышал историю о женщине, которая съела своего ребенка, и был исполнен той ненависти к иудеям, которой проникся за десять лет своего пребывания в Иудее. Он хотел только одного — чтобы этот народ исчез с лица земли. Риму от него с самого начала не было никакой пользы — одни только беды: иудеи такие непокорные, гордые, не желающие поклоняться ничему, кроме своего единого
Единый истинный Бог. Терций невольно усмехнулся. Ненормальные они все какие–то. Верить в единственного Бога — это же не просто смешно, но и нецивилизованно. А римлян они называют варварами. Как будто это не сами иудеи подожгли на днях собственный храм.
Скольких иудеев он перебил за последние пять месяцев? Следуя от дома к дому, движимый жаждой крови, охотясь за ними, как за дикими зверями, он не утруждал себя никакими подсчетами. Благословляемый на подобные убийства своими богами, он получал от этого наслаждение, считая каждого убитого иудея малой лептой, внесенной им в дело мести за своих убитых друзей.
Но что его остановило сейчас? Жалость к этим иудейским девчонкам? Убить их и разом избавить от всех страданий было бы с его стороны большой милостью. Старшая была такой тощей от голода, что, казалось, дунь на нее, ее и не станет. Он мог бы убить их обеих одним ударом… и в то же время он пытался собрать всю волю, чтобы сделать это.
Девочка ждала. Было видно, что она боялась, и все же она не просила о пощаде, как это делали многие другие. И она, и тот ребенок, которого она накрыла собой, по–прежнему молчали и смотрели на него.
Сердце Терция дрогнуло, и силы покинули его. Он глубоко вдохнул и резко выдохнул. Произнеся проклятие, сунул меч в ножны, висевшие у него на боку.
— Так и быть, оставлю вас в живых, но вы еще проклянете меня за это.
Хадасса знала греческий. На этом языке говорили римские легионеры, поэтому он был знаком многим из тех, кто жил в Иудее. Она заплакала. Он схватил ее за руку и рывком поставил на ноги.
Тут Терций взглянул на девочку, лежавшую на полу. Ее глаза были открыты и смотрели отрешенно куда–то вдаль. Ему не впервые приходилось наблюдать такое. Она долго не протянет.
— Лия, — сказала Хадасса, испугавшись такого пустого взгляда сестры. Она наклонилась и обняла ее. — Сестра моя, — добавила она, пытаясь приподнять девочку.
Терций понимал, что младшая сестра была уже почти мертва и возиться с ней не было никакого смысла. И все же при виде старшей девочки, старавшейся что–то сделать для младшей, пытавшейся ее поднять, он почувствовал жалость. Даже этот безжизненный ребенок был ей так дорог.
Оттолкнув Хадассу в сторону, Терций легко и в то же время аккуратно приподнял крохотную девочку и взвалил ее на плечо, словно сноп колосьев. Схватив старшую за руку, он вытолкнул ее за дверь.
На улице было тихо, другие воины ушли дальше. Крики людей раздавались уже где–то вдалеке. Он шагал быстро, зная, что старшая девочка изо всех сил старается не отставать.
Сам воздух в городе был наполнен смертью. Всюду лежали разлагающиеся трупы — кто–то был убит грабившими теперь город римлянами, кто–то умер от голода. Выражение ужаса на лице девочки привело Терция в удивление, и он догадался, что она, наверное, давно никуда не выходила из дома.
— Вот он, ваш великий Священный город, — произнес он и презрительно сплюнул.
Боль пронзила руку Хадассы, когда легионер резко подхватил ее. Она споткнулась о ноги какого–то мертвеца. Его лицо было изъедено червями. Смерть была повсюду. Хадассе стало плохо.
Поделиться книгой: