Чужой

Марлон: — Поймешь здесь — сплошной аномал. Вон как завелся.

Ларсик: — Может и пшик, а может и шик. У меня к нему личных чувств — как к гниде. Но врать не стану. Не простой дергунчик. Врожденный гений двигательной потенции.

Поль подходит к М-м, который в это время занимается на подиуме, кладет руку на взмокшую майку: — Раскаленная натура… Сними тряпки. (оглядывает загорелый гибкий торс с синяком вдоль ребер) — Драться любишь?

М-м: — Нет. Я не хотел, что бы его убили.

Поль: — Дружка?

М-м: — Нет. Просто человека. Он зарабатывать приехал. Рустам зовут.

Поль: — Здесь у нас никаких драк, понял? Здесь слушаться надо. И работать до посинения. Ясно говорю?

Яна: — Давай, покажи нам класс, горяченький.

М-м один на сцене, без рубашки. Музыка. Он нехотя начинает и увлекается движением.

Яна: — А Павлуша прав… Уж не знаю, как это называется в сферах высокого искусства… А мальчик сверкает! Драйв от него ломовой прет! Слабо вам так сверкать, господа самцы. Дозу вмажете, разок прокукарекаете и вырубаетесь. А тут… От музыки у чувака полный экстаз.

Ларсик: — Ха! Зачем ему музыка? Глух как пень. (выключает проигрыватель. В полной тишине идет фантастический танец. Ларсик и присутствующие хохочут)

М-М завершает танец, спускается со сцены, подходит к Ларсику: — Я не слышу. Совсем не слышу. А вижу хорошо. Смешно, если танцевать так, без музыки, да? Это вам тихо. Не знаю, какая она — ваша музыка. Моя музыка внутри. Все, что в мире есть самое главное — здесь, во мне. Много, много важного. Я хочу, что бы это понимали все. Хочу раздать свою музыку. Я могу так сделать… Это ты дерьмо, мужик, а я — я артист.

Ларсик включает музыку и дает ему в зубы. Подскакивают вышибалы. Драка.

Текст:

— Ты ему по яйцам вломи, что б с ориентацией разобрался.

— Морду, морду квась, красавчику. Уши заодно прочисть придурку.

— Эй, мужики, он же инвалид травмированный, не увлекайтесь.

Расступаются. М-м лежит избитый. Марлон ботинком поворачивает лицо.

— Живой.

Поль Марлону: — Ты все же поосторожней с чучмеками.

Марлон: — Он не чучмек.

Поль: — Все они тут эти… (брезгливо) — чучмеки.

СЦЕНА ВТОРАЯ

Чердачная комната дворничихи Клавы, одинокой, пьющей.

За столом собутыльник Клавы Самсон Самогоныч и смешливая деваха Ксеня — уборщица (тоже плохослышащая с невнятной дикцией). За большим ободранным щитом с рекламой (изображение испанца, обнимающего Кармен), топчан. На нем избитый М-М. Клава, привычно поддатая, обрабатывает ушибы, смачивая бинт водкой.

Клава: — Скажи, Самогоныч, как друг скажи — нужен мне такой геморрой?

Самсон с сожалением нюхая бинт: — Да на хрен он тебе! Сколько продукта зазря на компресс пошло. Накладное дело и вредное. Газетку мокрую приложил — вот и оттянуло.

Ксюша: — А заражение в кровь пойдет? Нельзя. Антибиотик дорого стоит. (тетке) Давай я ногу забинтую. Вся синяя. Сильно, козлы, били. Почему у них балет такой? Как война.

Самсон: — «Спартак», думаю. Арам Хататурян написал, гений. Жестокая, скажу вам, вещь! Раз сто в щелку смотрел, когда под сценой на вахте стоял. И всегда — на взводе. А как пиками начнут в доски садить е-моё! — хоть вой — страшно. (крестится) Такое сильное впечатление! Рука сама к брандсбойту тянется.

Клава: — Знаем мы, куда она у тебя завсегда тянется.

Ксюша: — Я драки сильно люблю! Интересно смотреть! У нас на рынке вчера азека били. Он знаете что? Гнилой арбуз бабульке сунул! Она слепая! Пацаны прибежали, они за порядком следят. Азека били, весь товар по асфальту топтали. Их в милицию забрали. Это правильно? Справедливо?

Самсон: — А я о чем? Никакой справедливости нету. При Сталине всех бы в лагеря замели — и ментов, и азеков и бритых. Канал строить, лес валить — милое дело! Смотришь — сплошная дружба народов и выставка совместных хозяйственных достижений. А то моду взяли — автономию подавай всякому, что б они тут сколько душе угодно терракты устраивали. Сатанюки, прости, Господи.

М-м стонет: — Ой–ой, тетенька, жжет сильно!

Клава: — Какая я тебе «тетенька» — папаня твой Колян, кобель шелудивый, после Таньки ко мне перепихнуться по пьяному делу захаживал. А как Танька разродилась, и опосля стало ясно, что малец — ты то есть, с дефектом, он и вовсе исчез. Вот и стала Кланя тетушкой, унаследовала чужое добро! Кольку, само собой ветром сдуло — толи сел, то ли прирезали. Танька загуляла. А мы с тобой, глухарек, в интернат инвалидный пристроились. При тебе и состояла — параши мыла, здесь вон три подъезда выскабливаю, да еще, мало того, за те же шиши по окнам гоняют. С моей гипертонией. А хряснись я — что тогда от Клавки останется? — мокрое место на асфальте, да подсобка для новых кадров высвободится. (выпивает) Вон Ксюшка эстафету примет. Дело житейское.

Ксюша: — Спасибо, теть Клань, меня при ДЕЗе пристроила. Я к вам, как родная. Все интернатские — семья, правильно? Дядя Самсон, огурчики кушай. Свои, деревенские. Нитратов нет. Нитраты — плохо. Коровяк хорошо! (Самсону) Москва — мечта! В Москве жить хочу. В подвале место будет свободное. Или здесь. Тетя Клава помрет. Сто лет жить не будет, правда? Еле тилипается. Я Васютку из деревни возьму. Там его отец — плохой! Пьет много. Нельзя вместе жить.

Самсон: — Все одно — не убережешься — наследственность. Алканавтик от алканавта далеко не укатится. Мне–то война желудочный нерв сорвала. А сейчас разве успокоишься? В поликлинике рецепт выписать пол дня просидишь, да разговоров понаслушаешься — все нутро выгорит. Одно старье с воспоминаньями лезет — что да почем было. Бутелец — 3р. 67! Это ж страшно подумать! Ностальгия называется.

Клава: — Верно говорят, интересно жили. Вот 41 ый помню — немец под Москвой стоит, общежитие наше подшипниковое — 25 душ на колидоре и окна все льдом замерзлые. 18 часов у конвейера простоишь, так уломаешься — думаешь: все, хана — упасть не встать. Домой приползешь, патефончик поставишь: «Я возвращаю ваш портрет, я о любви вас не молю… в моей груди обиды нет, я вас по–прежнему люблю». Винегрета из шелухи наваришь, кто капустки кислой даст, кто луковку, а если еще селедочку на пайку выдадут — гуляй всем табором. Кофточка у меня была крепжоржетовая и брошь с красным камнем — с яйцо, не вру. Рубин, наверно, а сверкал, как брильянт. Дорогущая. Как плясать пойду — стаканы в шкафах дрожат. По всем комнатам!.. Жизнь во всем организме играет! Все ждали, как немца погонят, да кто с фронта вернется, да с кем судьбу сроить… А уж заживем–то! Заживем!.. Загадов было много. (убирает пустую бутылку, икает) Но не вот ентих. Не про такое загадывали.

Всхлипнула и вдруг заголосила: — Жениха моего на фронте убило, где схоронили не знаю, одна сиротинушка осталась никому ненужная…

М-м, ласкаясь: — А я? А я как же? Моя, моя тетенька. Мне нужна! Двор за тебя утром подмету. Окошки в подъезде помою. Я люблю окошки мыть. Чисто делается, светло и как летишь. Кругом — нет никого! Хорошо, когда никого. Только я и свет…

Ксюша: — Двое лучше. Вместе мыть будем.

Самсон: — Угомонись, девка, сын–девятилетка в деревне, а она кудри навьет и инвалидов совращает.

Ксюша: — Может у нас с Му–му детки родятся. Красивые, умные. Банкиры будут.

Самсон: — Во дура–то! Мало того, сами ущербные, на горбу государства сидят, так еще нищету глухую плодить мыслят.

Клава: — Не ущербные они! Может, лучше тебя, колченогий хрен, мыслят!

М-м: — Ты, тетенька, плохое не слушай. Мне верь. Стану я известным артистом, богатым. В большом доме жить будем. Костюм надену белый. Ботинки лаковые… Сядем в машину — длинную–длинную и поедем в интернат. Завучихе и воспитательнице нашей Вампирихе скажем «Здрасьте!» Пусть им стыдно будет. Зачем меня в кладовке запирали? Там крысы! Они от стыда убежать захотят, а мы им подарки дарить начнем. Вампириха плакать будет.

Клава: — Заплачет она… гестаповка. Если только подарком обидишь.

М-м. — Не обижу. Торт самый большущий куплю! Пусть ест. Она всегда в кабинете запрется и чужие гостинцы жрет. А потом в театр поедем. Ты будешь нарядная возле театра сидеть, конфеты шоколадные всем раздавать. На афишу большую показывать и говорить: мой племянник! Главный танцор!

Ксюша: — А я рядом стою в шубе красивой. Как Долина.

М-м: — Тут все расступаются — я выхожу из колонн театра… (показывает, как он выходит)

Самсон: — Дурак дураком, хоть в оглоблю и вымахал. Какие такие колонны для тебя расступаются? Ты парень, эти мысли брось. Не о таких фортуна заботится, она наглых любит, что б силком ее брали, а не попрошайками стелились.

М-м: — Я не попрошайка! У меня дело есть. Я богатый. Уже сейчас богатый.

Клава: — Ну прям весь дарами осыпанный! Колотушками. Был бит и будешь! (обнимает) — Дурья твоя башка, ну что дите малое.

Самсон: — Можа, по его по пожарному делу, хоть в вахтеры сунуть?

Клава М-М: — В больницу здешнюю дворником пристрою, пока на театре карьера не заладится. Что, голубь, рука–то метлу удержит? А как снег пойдет работы везде полно будет.

Ксюша, задумчиво: — Будет, будет… Всем мало не покажется.

Самсон: — Особливо — бабам. «Снегопад, снегопад, если женщина хочет…» (поют все вместе)

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Больничный сквер. Золотая осень. Чахлая клумба. Темный мраморный бюст какого–то медицинского светила прежних времен. Му–му со скамейкой обтер тряпкой бюст, граблями метет листья. На лице следы недавних побоев, настроение приподнятое. С любопытством следит за кружением осенних листьев, пытается повторить их движение. Все делает как бы танцуя. На дорожку внезапно выезжает инвалидная коляска.

Девушка кричит: — С дороги! Отвали, кретин!.. Кресло наезжает на танцора, девушка едва удерживается, с ее колен падает пакет, рассыпаются фрукты.

Д. — Совсем обалдел — под колеса лезешь? Ору, ору, — вот придурок! Это же не «мерс»!

Му–му торопливо собирает рассыпавшиеся фрукты: — Все собрал, извини. Не ударилась? Я не видел тебя. Ты сзади ехала. (Трет ушибленную ногу)

Д. подозрительно вслушиваясь в его речь: — Ну, с тобой все ясно… Ладно, ладно, гуляй, голубок. Лечись на здоровье, крышу латать надо вовремя, пока совсем не снесло (крутит у виска). Лады?

МУ-му (смеется): — Знаю! Ты думала я дебил! Лицо побитое, как бандит, да? Испугалась? Я не больной. Я здесь работаю. Убираю двор, вечером пойду палаты, уборные в хирургии мыть. Говорю плохо? Я глухой, понимаешь? (показывает на пальцах, морщится). Болит. Вчера меня били. Танцевать на сцене хотел.

Д: — Печальная история… вечером в балете, утром в туалете. Да еще с фингалом… Ты, не огорчайся, так часто бывает. Конфликт мечты и действительности. Вечный. Можно сказать — вечный двигатель прогресса. И, увы, разочарований.

Му — Му: — Я не огорчаюсь, нет! Совсем не больно. Даже смешно.

Д (кивает на его порванную штанину) — сильно травмировался?

Му — Му: — До свадьбы заживет. (выговаривает с гордостью, что знает такую фразу). А штаны я сам зашиваю. И стираю. Все умею. Самостоятельный.

Д: — (Протягивает ему фрукты) — Возьми себе. Тут самая дорогущая экзотика. Ты таких точно не ел. 20 баксов за штуку. Мура, если честно…. Ты что на меня уставился? На носу прыщ выскочил?

Му- Му: — Красивый нос. Как у принцессы. Я на губы смотрю. По губам понимаю, что говорят…(берет фрукты) Спасибо. Как тебя зовут?

Д: — Вопрос на засыпку… По–разному… Киска, детка, девочка… «ну ты же умная девочка…» «забудем обиду, киска…», «не отрывай меня от дел, детка…» Ната. Наталья. Натали.

М-М: — Натали… Ты похожа. Когда Пушкин ее видел, он сразу писал стихи. От восторга. Когда очень много чувств, их в себе держать нельзя. Надо раздавать — писать, танцевать…

Д: — Ты откуда знаешь?

М-М. — Чувствую… я многое чувствую. Про тебя обязательно напишу. Но не дам читать. Когда плохо, пусть будет в душе. Спрятано.

Д. — Верно, в душе бывает много спрятано. Особенно плохого.

М-м: — Тебе плохо? Ты родилась такая? У нас в интернате много инвалидов было. Больных. Я их жалел. Сильно болеешь?

Д. — Болею… И родилась такая… Не сверху — изнутри неправильная… Эх, милый Пушкин! Проживешь с мое, сам допрешь, где больше болит — сверху или внутри. (смотрит на часы) Ого, загулялась принцесса травмированная. Пока. Не подставляй больше лицо врагу. Оно у тебя, между прочим, совсем не простое. Я не шучу — я профессионал. (показывает руками фотокамеру. Отъезжает, оборачивается, зовет, он не слышит, подъезжает:) — Эй! Как тебя кличут, танцор? Зовут как?

Му — Му: — Му–му. Это прозвище. Правильно — Саша. Александр.

Д.: — Пока, чудило, не пыли. (откатывается, оборачивается, смотрит, как он метет дорожку.) Эй, а знаешь, с каким кайфом я бы сейчас эту дорожку… Взяла бы — и чистенько чистенько вымела!

ПАНТОМИМА.

Пантомимический герой танцует. В музыку вклинивается разговор и звуки учебных выстрелов. В какой–то момент танцор уходит за занавес, на котором мечется его тень. На сцене трое: Инструктор по стрельбе, Отец — Бизнесмен из Пролога и его Сын.

ТЕКСТ:

Инструктор: — Кирюша, золотой ты мой! Что за дела, а? Нарочно в «молоко» мажешь? Тебя б в Афгане в момент на фарш провернули. На отца смотри — мишень изрешетил! Супермен!

Отец: — Я ему все темя проел: «в саване карманов нет, бабки с собой не возьмешь. Здесь, значит, есть резон подольше продержаться. А для того свою жизнь защищать надо. На охрану особо не рассчитывай. Она ж продажная. Свои руки не подведут».

Инструктор: — У него они, похоже, не из того места произросли. Что, Кирилл, курей крал? Вон как ручонки дрожат.

Отец: — впечатлительный пацаненок вышел, ерш его знает по какому такому заказу! Не по моему, точно. Нет, ты скажи, откуда такая хренотень в мозги пацану впаривается: «- не могу стрелять — у меня зла вообще нету!» — Так что, тогда, милый, джинсики скидывай, рясочку подпоясывай, да в монашки иди. Из обители, между прочим, по ночным клубам не ездят и блядей в кельи не водят. Дайвингом на Болеарах не балуются. Пост и воздержание. Вот оттого и зла нет — не хочется им ничего этакого.

Парень: — Можно я сегодня стрелять не буду?

Отец: — Иди, проветрись, слабак. (инструктору) Я его с утра тренировал против жалости. Дворнягу в переулке со свистом переехал. Только рыжий хвост под колесом дрыгался. Разнервничался малец, кулачками на батю махать стал… О чем сопли, спрашивается? — дворняга шелудивая. Никому не нужное барахло.

Парень: — Она живая… Была…

Отец: — Ненужная она, понимаешь!? Так мы тут со стволами и тренируемся, чтоб ненужных тварей поменьше на этой земле было. Развелось, понимаешь, хоть с АКМом ходи — такие хари!.. урод на уроде, чурка на чурке! Я б террористов этих…

Инструктор: — Да свои почище чурок бывают. Каждый друг–приятель так кругами и рыщет, высматривает, как половчее тебя урыть. У, суки!

Парень отцу: — Не тебе решать, кто нужный, а кто лишний.

Инструктор: (с брезгливостью смотрит на парня) — Отставить сопли! А ну стань ровно. Так, подбородок тяни и что б в позвонке злость хрустела… Лечь, встать, лечь, встать… Целься!.. врага видишь? Врага, басмача, говорю! Он не наш. Он даже не собака!

Отец: — Он твою кралю трахнул, мою фирму завалил, на бабки вывел… Да он всех поимел, террорист гребаный!

Инструктор: — Чужой он! Вникни — чу–жой. Ату, гада! Ну, жми!

Выстрел, матерок Отца: — Промазал.

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Чердак. Тетя Клава считает пустые бутылки. М-М приходит с пакетом экзотических фруктов.

Клава: — Вот чудеса–то! В больничном саду выросли или стырил где с дружками своими?

М-М: — Подарок. Тебе принес. Самые дорогие!

Клава берет пакет, пробует что–то, морщится: — Это варить или жарить?